Если ты останешься тут, я спущусь вниз.
Элиана молчала. Да, жизнь и смерть неразлучны, но когда человек жив, он должен жить. Она вспомнила девяносто третий год: тогда их брачное ложе напоминало погребальный костер, и все же любовь оказалась сильнее страха смерти.
– А если я скажу, что хочу спать в твоей постели, с тобой? – спросила она.
Он продолжал смотреть с неверием и одновременно – с надеждой.
– Ты… ты меня простила?
– Мы, как всегда, не можем позволить себе слишком долго размышлять о чем-либо, Бернар. – Он заметил на губах Элианы усмешку, но в ее глазах было что-то совсем другое. – А потому приходится подчиняться чувствам.
– Ты хочешь сказать, что твоя любовь ко мне сильнее обиды?
– Наверное, так. Эмоции – нечто преходящее, а чувства, они неизменны. В другой ситуации я бы вряд ли сумела простить, но сейчас думаю: когда мы еще увидимся? Может, после я буду жалеть о том, что не осталась с тобой?
Бернар с молчаливой благодарностью склонился перед Элианой и принялся снимать с ее ног шелковые чулки – медленно, осторожно, целуя узкое колено, проводя кончиками пальцев по молочно-белой коже на стройных лодыжках, гладя изящные ступни.
Нежная ямка у основания шеи, гибкая талия, округлая грудь – все ждало его прикосновений; тело Элианы изнывало в страстном, сладостном нетерпении.
И вот они сплели свои объятия, прильнули друг к другу в неудержимом, искреннем, всесильном любовном порыве. Они не ведали ни запретов, ни стыда, и все, что происходило между ними, казалось таким же естественным, как акт рождения или смерти, неотделимым от представления об истинно человеческом. Элиана знала: далеко не каждый мужчина способен подарить женщине столько телесных удовольствий и в то же время дать почувствовать себя богиней, позволить ей сполна насладиться земным и вместе с тем ощутить в себе то, что в силах внушить лишь небесам.
…Ранним утром Бернар Флери стоял возле окна затененной комнаты и смотрел на залитый солнцем двор, ожидая, когда те, кого он провожал, сядут в дилижанс. Он не вышел на улицу, ему хотелось посмотреть на них издалека. Сам он никогда не оглядывался, но они оглянулись и дружно помахали ему, две тонкие фигурки на фоне яркого летнего утра.
Он поднял руку и улыбнулся, радуясь, что с такого расстояния они не смогут разглядеть его слез. Он прощался с ними. Может быть, навсегда.
ГЛАВА III
Зима 1812 года почему-то напомнила Элиане времена Революции: то же мрачное ожидание – хотя и с надеждой, но без веры.
Старший сын Дезире, Себастьян, также участвовал в русском походе, и обе женщины всякий раз с трепетом прочитывали очередной военный бюллетень.
Они уже знали, что французская армия покинула опустошенную Москву и отступала, преследуемая русскими, с каждой новой битвой теряя остатки сил, превращаясь в толпу, беспорядочно бегущую по холодной пустыне навстречу неминуемой смерти.
«Триста тысяч убитых», – гласило последнее сообщение.
Прочитав его, Дезире принялась ломать руки, в слезах повторяя:
– Господи! Неужели мы потеряли их? Неужели мы их потеряли!
В те времена, когда совершенно открыто признавалась власть денег, а чувство всеобщего патриотизма начало иссякать, некоторые молодые люди получали отсрочку, нанимая вместо себя рекрута из какой-нибудь бедной крестьянской семьи, но Себастьян и Эмиль считали это позором.
– Боже, как глупы эти мужчины! – сокрушалась Дезире. – Что же теперь будет с нашими сыновьями!
А Элиана спокойно сказала:
– Я отправляюсь на поиски. Я не оставлю их умирать на чужбине.
И принялась собираться в путь, невзирая на испуганные просьбы дочери, резкие возражения Эмиля и отчаянные уговоры Дезире, заклинавшей ее подумать о младших детях. Что-то в ней словно окаменело, и она повторяла с непоколебимой уверенностью:
– Я вернусь. И привезу их, живых или мертвых. Возможно, она была единственной женщиной во Франции, решившейся на такой шаг.
«Претерпевший до конца спасется», – повторяла она и, как видно, целиком уверовала в это.
В ноябре Элиана оставила Париж, город-призрак, стоявший посреди хаоса, и проследовала по тому же пути, по которому император Наполеон вел свою армию на Москву: через Пруссию, Польшу, Литву. Большую часть дороги женщина проехала в почтовых каретах, а затем пересела на лошадь и двинулась верхом – по бескрайней равнине, укрытой зловещей мглою, огромному пространству, наполненному непонятным звоном, а временами – замершему в глубокой могильной тишине.
Она застыла – тонкая женская фигурка в подбитой мехом коричневой накидке и шерстяной шали, верхом на рыжей лошади – на границе бесконечного, таинственного края, называемого Россией, и обозревала горизонт.
Все здесь казалось налитым тяжестью, придавленным к земле, и в то же время ощущалась до боли странная близость небес.
Кругом не было ни души. Элиана спустилась к реке.
В светлом зеркале льда отражался холодный блеск звезд и тихий свет занимавшейся зари. За рекою начинался лес – темные чащи гнущихся книзу высоких сосен. Откуда-то доносился слабый запах дыма; очевидно, поблизости находилась покинутая людьми деревня. Элиане и прежде встречалось заброшенное жилье – мрачные обугленные избы, испепеленная земля опустошенных дворов, чуть припорошенная снегом, сломанные изгороди, обледеневшие колодцы. Ветер там выл, словно раненый зверь, и все кругом, даже небо и воздух, было полно немого укора.
Вскоре женщина выехала на широкое снежное пространство, открытое леденящим тело ветрам. Над головой высились пасмурные, неприветливые, бескрайние небеса, местами заслоненные такими громадными тучами, что казалось, будто они касаются верхушек деревьев. Вдали, за горизонтом, то и дело вспыхивали странные зарницы; вскоре взошло кровавое солнце и почти тут же померкло, утонув в белесоватом тумане.
Элиана остановилась. Лесные прогалины, овраги, холмы и бесконечная белая равнина – под пологом мутновато-серого утреннего света. Здесь не витал дух проигранных сражений, здесь царила непонятная пустота. Этот край не казался враждебным, просто – до жути чужим. Женщина оглянулась по сторонам. Она ощущала присутствие чего-то незримого, повсюду, во всем; кто-то словно бы наблюдал за нею, кто-то загадочный и великий. И вместе с тем кругом было пусто, как на краю Вселенной.
Вдруг Элиана увидела впереди небольшой холмик – что-то черное, занесенное белым снегом. Подъехав поближе, женщина поняла, что это труп лошади. Несколько ворон с громким карканьем слетело с него, хлопая крыльями, и опустилось немного дальше. Поблизости чернело еще что-то – вмерзшее в снег человеческое тело, потом – снова лошадь…
Оцепеневшая от ужаса Элиана ехала от трупа к трупу по дороге, помеченной смертью, боясь даже подумать о том, что под любым из этих белых холмиков может покоиться тело ее мужа или сына.
Через некоторое время холод пробрал ее до костей; во Франции никогда не бывало таких морозов, разве что в далеком восемьдесят девятом, когда старый мир корчился в агонии, а она видела свои последние девические сны.
Женщина прислушалась к своему сердцу. Нет, она не слышала отклика, не ощущала притяжения другой любящей души, способного преодолеть любые расстояния. Прежде внутреннее чутье подсказывало ей, что Бернар жив, но сейчас все предчувствия исчезли, осталась только надежда.
Элиана не предполагала, что попадет в такие места, где нет ни жилья, ни людей, где невозможно найти ночлег и достать провиант. Стремясь поскорее покинуть ледяное кладбище, она послала лошадь рысью, и ледяной ветер обжег ей лицо, а вьюга ослепила глаза.
Вскоре женщина заметила впереди цепочку людей, человек тридцать: они медленно брели навстречу, увязая в снегу. Издалека она не могла разглядеть, кто это, но не было похоже, что люди настроены враждебно.
Элиана остановила лошадь и стала ждать. Она отпустила повод, сняла перчатки и принялась дышать на озябшие пальцы.
Когда колонна приблизилась, женщина с радостью поняла, что это французы. Мундиры были далеко не на всех, кое-кто кутался в странные жалкие отрепья, иные натянули на себя полушубки и сюртуки, явно снятые с чужого плеча, один даже повязал себе голову женской шалью. И почти ни у кого не было ружей.
Элиана с содроганием смотрела на почерневшие от страдания лица, на обмотанные грязными тряпками отмороженные руки, на рваную обувь своих соотечественников.
Когда-то Бернар сказал: «Наше будущее подобно нашему отражению. Каковы мы, таково и оно».
И она подумала: «Неужели французы столь много грешили против истины, что им выпала такая горькая доля?»
И в это время два передних человека неожиданно подскочили к ней и схватили лошадь под уздцы.
– Слезай! – хрипло закричал один из них.
В ответ Элиана быстро вытащила спрятанный под накидкой пистолет и навела на незнакомцев.
– Отпусти лошадь! Иначе я выстрелю! – Она старалась, чтобы голос звучал решительно.
Мужчина оторопел, от удивления открыв рот, но тем не менее продолжал держать повод. Конь всхрапнул и взвился на дыбы. Элиана едва удержалась в седле.
Но тут вперед вырвался еще один человек и оттолкнул солдата. Элиана облегченно перевела дыхание. Она знала, что ни за что на свете не смогла бы заставить себя спустить курок.
Выручивший ее мужчина, судя по всему, офицер, подошел ближе и поднял голову. В чертах его лица было благородство и какая-то странная скорбь.
– Неужели вы француженка, мадам?
– Да.
– Откуда же вы едете?
– Из Парижа.
– Из самого Парижа?!
И тут же из колонны послышались крики: «Париж! Париж!»
Элиана увидела, как просветлели изнуренные лица людей, а глаза ожили и засияли, словно звезды в ночи, – глаза адских мучеников, сожалеющих о потерянном рае. Появление прекрасной незнакомки было для них сродни знамению Божьему.
– Я ищу мужа и сына, – сказала женщина. – Бернара и Ролана Флери. И еще сына моей подруги, Себастьяна Патена.
Офицер покачал головой.
– Нет, не слыхал.
– Откуда здесь столько трупов? – тихо спросила Элиана, оглядываясь на снежную равнину.
Офицер вздохнул.
– Их убили не люди, а холод и голод. Зима овладела землей, и она принесла им смерть.
– Неужели они останутся тут?!
– Боюсь, что так, мадам.
Потом бросил взгляд на ее ноги, обутые в легкие замшевые сапожки.
– Как бы вам не замерзнуть! Лошадь у вас в конце концов кто-нибудь отберет, или же она падет – корма-то нет! Вам повезет, если сумеете добраться до переправы к вечеру. Поспешите, путь неблизкий! А по ночам здесь полно волков. И от крестьян и казаков тоже не ждите пощады. Засекают нашего брата насмерть или же раздевают и бросают голыми на снег. А иных угоняют на север, на вечное поселение. Да и к французам лучше не приближаться. Дизентерия и вши еще ничего, куда страшнее тиф! – И посмотрев на нее долгим измученным взглядом, предложил: – Возвращайтесь назад.
– Я не могу, – прошептала Элиана. Потом промолвила: – Они так жестоки, эти русские?
Офицер усмехнулся.
– Мы пришли к ним с войной, заставили бросить свои дома, спалить Москву – нам ли взывать к милосердию! Впрочем, они тоже христиане… Ну, мне пора догонять своих. – Он поднял руку. – В добрый путь! Да хранит вас Господь, мадам!
И побрел вслед удалявшейся колонне.
Днем погода несколько прояснилась; лес стоял весь белый от мохнатого инея, и сверкающий под ногами снег казался таким чистым, что на нем отражались тени огромных, напоминающих клубы белого дыма, висящих почти над самым горизонтом облаков. А спокойное величавое небо походило на опрокинутую серебряную чашу.
Внезапно Элиана заметила одинокую человеческую фигуру. Какой-то бедняга, очевидно, отбившийся от основной группы, плелся по снегу, едва передвигая ноги, то и дело издавая сдавленные стоны. Он шел медленнее других, постепенно отстал, и товарищи не стали его ждать. Элиана понимала: причина не в черствости и равнодушии, просто люди были настолько измучены, что не имели ни малейших сил тащить на себе раненых и ослабших.
Женщина спрыгнула с коня и подошла к человеку, черпая сапогами глубокий снег. Это был совсем молодой солдат, неимоверно тощий, с бледным, как у покойника, лицом и ввалившимися глазами. Повязка на его согнутой и прижатой к груди руке насквозь пропиталась кровью. Элиана быстро вернулась назад и отстегнула от седла сумку, в которой хранился неприкосновенный запас еды, фляга с водкой и чистые бинты. Она налила бедняге выпить, дала ему хлеба и кусок ветчины, а потом предложила сменить повязку. Она говорила коротко, и он принимал ее помощь без слов. Под конец Элиана указала молодому человеку путь, по которому прошли те, кого она встретила несколько часов назад, и пожелала ему удачи. Он посмотрел на нее так, как, наверное, смотрят нищие на сильных мира сего, после чего вымолвил одну-единственную фразу: – Спасибо, сестра!
И Элиана невольно вздрогнула от того, каким задушевным и кротким тоном он произнес последнее слово.
Стремясь поскорее добраться до переправы, женщина спешила, как могла. Круп лошади покрылся инеем, ресницы и брови Элианы выбелил мороз, а выбившиеся из-под шали пряди белокурых волос казались седыми. Она устала и замерзла, но не теряла надежды на удачу.
Ближе к реке начали попадаться небольшие группы людей, изредка – повозки, запряженные жалкими полумертвыми клячами, и – трупы, трупы, трупы. Снег превратился в грязно-бурое месиво, кое-где валялось брошенное оружие, зарядные ящики, обломки какой-то утвари. В небе непрерывно кружили черные птицы – армия сделалась добычей ворон.
Стоя на крутом берегу, Элиана смотрела на переправу: огромный темный людской поток устремлялся со снежной равнины на мост. Все смешалось – конница, пехота, артиллерия, обозы. Зимний сон земли нарушался несмолкающим гулом криков, воплей, стонов, плача, ржания лошадей, грохота тяжелых пушек, скрипа колес. Хотя движение и казалось лихорадочным и торопливым, до паники дело еще не дошло.
Течение реки под мостом было сильным, лед треснул, и люди видели вспучившуюся воду, с ревом мчавшуюся во тьму, слышали сухой хруст ломавшихся льдин и в страхе замирали, отчаянно цепляясь друг за друга. На мосту было тесно; время от времени какой-нибудь несчастный срывался вниз, и его тело почти мгновенно исчезало подо льдом.
Элиану поразило, что мужчины продолжали волочить тяжеленные артиллерийские орудия, тащить пушки и ящики со снарядами, словно дети, которые никак не могут расстаться с любимыми игрушками.
Почти совсем стемнело; женщина видела туманный свет восходящей луны и искрящееся звездами небо. Ветер усилился и резал глаза.
Элиана принялась осторожно спускаться, скользя по крутому откосу.
– Бернар! Ролан! Себастьян! – позвала она, но порыв ветра отнес ее крик далеко в сторону.
В это время к женщине подскочил высокий офицер.
– Это ваш конь, мадам? – произнес он, тяжело дыша. – Там у нас раненые…
Элиана без лишних слов отстегнула от седла сумку, после чего отдала офицеру повод.
Вскоре она спустилась вниз и, неведомо как, очутилась в гуще толпы. Ее окружили посиневшие лица – сосредоточенные, усталые или озлобленные. Многие люди были в мокрой одежде и продрогли насквозь. Элиану толкали, и она подалась в сторону. Женщина заметила, что пушки катились прямо по телам погибших. Те, кто падал, как правило, уже не вставали; некоторые еще тянули руки, умоляя о помощи, но вскоре замирали, втоптанные в бурый снег. Трещали человеческие кости, текла кровь…
Элиана остановилась в стороне от моста, у самой кромки льда. Ее сердце сковал ужас, но разум молчал, придавленный ощущением горькой непоправимости. Как и в девяносто третьем, она не сразу почувствовала себя не просто свидетельницей, а реальной участницей происходящего. Картина, которую она поневоле созерцала сейчас, казалась составленной из обломков хаоса, из осколков кошмарных снов. Женщина не могла представить, что где-то здесь могут находиться ее муж и сын. Скопление такой массы людей рождало мысли о приближении чего-то мрачного и великого, о ничтожности простых человеческих чувств. Она поняла, что ее стремления отыскать здесь близких людей равны попытке выудить песчинку из недр океана.
К своему изумлению, Элиана заметила в толпе женщин и даже детей. Она не знала, кто они; может быть, пленники, угнанные из Москвы? Внезапно она увидела, как несколько человек, не удержавшись на скользких бревнах, упало с моста и среди них – женщина с маленьким ребенком на руках. Элиана с содроганием отвела глаза, но успела заметить, как следом прыгнуло двое военных, – видимо, они надеялись спасти несчастных.
Люди, один за другим, исчезали подо льдом: течение уносило их так легко, словно это были не человеческие тела, а сухие осенние листья. Однако женщину с ребенком прибило к свае; она каким-то чудом уцепилась за нее и замерла в объятиях ледяных струй бурлящей реки. Элиана, не отрываясь, смотрела на нее, и этот взгляд был похож на взгляд человека, которому позволили заглянуть в царство ада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Элиана молчала. Да, жизнь и смерть неразлучны, но когда человек жив, он должен жить. Она вспомнила девяносто третий год: тогда их брачное ложе напоминало погребальный костер, и все же любовь оказалась сильнее страха смерти.
– А если я скажу, что хочу спать в твоей постели, с тобой? – спросила она.
Он продолжал смотреть с неверием и одновременно – с надеждой.
– Ты… ты меня простила?
– Мы, как всегда, не можем позволить себе слишком долго размышлять о чем-либо, Бернар. – Он заметил на губах Элианы усмешку, но в ее глазах было что-то совсем другое. – А потому приходится подчиняться чувствам.
– Ты хочешь сказать, что твоя любовь ко мне сильнее обиды?
– Наверное, так. Эмоции – нечто преходящее, а чувства, они неизменны. В другой ситуации я бы вряд ли сумела простить, но сейчас думаю: когда мы еще увидимся? Может, после я буду жалеть о том, что не осталась с тобой?
Бернар с молчаливой благодарностью склонился перед Элианой и принялся снимать с ее ног шелковые чулки – медленно, осторожно, целуя узкое колено, проводя кончиками пальцев по молочно-белой коже на стройных лодыжках, гладя изящные ступни.
Нежная ямка у основания шеи, гибкая талия, округлая грудь – все ждало его прикосновений; тело Элианы изнывало в страстном, сладостном нетерпении.
И вот они сплели свои объятия, прильнули друг к другу в неудержимом, искреннем, всесильном любовном порыве. Они не ведали ни запретов, ни стыда, и все, что происходило между ними, казалось таким же естественным, как акт рождения или смерти, неотделимым от представления об истинно человеческом. Элиана знала: далеко не каждый мужчина способен подарить женщине столько телесных удовольствий и в то же время дать почувствовать себя богиней, позволить ей сполна насладиться земным и вместе с тем ощутить в себе то, что в силах внушить лишь небесам.
…Ранним утром Бернар Флери стоял возле окна затененной комнаты и смотрел на залитый солнцем двор, ожидая, когда те, кого он провожал, сядут в дилижанс. Он не вышел на улицу, ему хотелось посмотреть на них издалека. Сам он никогда не оглядывался, но они оглянулись и дружно помахали ему, две тонкие фигурки на фоне яркого летнего утра.
Он поднял руку и улыбнулся, радуясь, что с такого расстояния они не смогут разглядеть его слез. Он прощался с ними. Может быть, навсегда.
ГЛАВА III
Зима 1812 года почему-то напомнила Элиане времена Революции: то же мрачное ожидание – хотя и с надеждой, но без веры.
Старший сын Дезире, Себастьян, также участвовал в русском походе, и обе женщины всякий раз с трепетом прочитывали очередной военный бюллетень.
Они уже знали, что французская армия покинула опустошенную Москву и отступала, преследуемая русскими, с каждой новой битвой теряя остатки сил, превращаясь в толпу, беспорядочно бегущую по холодной пустыне навстречу неминуемой смерти.
«Триста тысяч убитых», – гласило последнее сообщение.
Прочитав его, Дезире принялась ломать руки, в слезах повторяя:
– Господи! Неужели мы потеряли их? Неужели мы их потеряли!
В те времена, когда совершенно открыто признавалась власть денег, а чувство всеобщего патриотизма начало иссякать, некоторые молодые люди получали отсрочку, нанимая вместо себя рекрута из какой-нибудь бедной крестьянской семьи, но Себастьян и Эмиль считали это позором.
– Боже, как глупы эти мужчины! – сокрушалась Дезире. – Что же теперь будет с нашими сыновьями!
А Элиана спокойно сказала:
– Я отправляюсь на поиски. Я не оставлю их умирать на чужбине.
И принялась собираться в путь, невзирая на испуганные просьбы дочери, резкие возражения Эмиля и отчаянные уговоры Дезире, заклинавшей ее подумать о младших детях. Что-то в ней словно окаменело, и она повторяла с непоколебимой уверенностью:
– Я вернусь. И привезу их, живых или мертвых. Возможно, она была единственной женщиной во Франции, решившейся на такой шаг.
«Претерпевший до конца спасется», – повторяла она и, как видно, целиком уверовала в это.
В ноябре Элиана оставила Париж, город-призрак, стоявший посреди хаоса, и проследовала по тому же пути, по которому император Наполеон вел свою армию на Москву: через Пруссию, Польшу, Литву. Большую часть дороги женщина проехала в почтовых каретах, а затем пересела на лошадь и двинулась верхом – по бескрайней равнине, укрытой зловещей мглою, огромному пространству, наполненному непонятным звоном, а временами – замершему в глубокой могильной тишине.
Она застыла – тонкая женская фигурка в подбитой мехом коричневой накидке и шерстяной шали, верхом на рыжей лошади – на границе бесконечного, таинственного края, называемого Россией, и обозревала горизонт.
Все здесь казалось налитым тяжестью, придавленным к земле, и в то же время ощущалась до боли странная близость небес.
Кругом не было ни души. Элиана спустилась к реке.
В светлом зеркале льда отражался холодный блеск звезд и тихий свет занимавшейся зари. За рекою начинался лес – темные чащи гнущихся книзу высоких сосен. Откуда-то доносился слабый запах дыма; очевидно, поблизости находилась покинутая людьми деревня. Элиане и прежде встречалось заброшенное жилье – мрачные обугленные избы, испепеленная земля опустошенных дворов, чуть припорошенная снегом, сломанные изгороди, обледеневшие колодцы. Ветер там выл, словно раненый зверь, и все кругом, даже небо и воздух, было полно немого укора.
Вскоре женщина выехала на широкое снежное пространство, открытое леденящим тело ветрам. Над головой высились пасмурные, неприветливые, бескрайние небеса, местами заслоненные такими громадными тучами, что казалось, будто они касаются верхушек деревьев. Вдали, за горизонтом, то и дело вспыхивали странные зарницы; вскоре взошло кровавое солнце и почти тут же померкло, утонув в белесоватом тумане.
Элиана остановилась. Лесные прогалины, овраги, холмы и бесконечная белая равнина – под пологом мутновато-серого утреннего света. Здесь не витал дух проигранных сражений, здесь царила непонятная пустота. Этот край не казался враждебным, просто – до жути чужим. Женщина оглянулась по сторонам. Она ощущала присутствие чего-то незримого, повсюду, во всем; кто-то словно бы наблюдал за нею, кто-то загадочный и великий. И вместе с тем кругом было пусто, как на краю Вселенной.
Вдруг Элиана увидела впереди небольшой холмик – что-то черное, занесенное белым снегом. Подъехав поближе, женщина поняла, что это труп лошади. Несколько ворон с громким карканьем слетело с него, хлопая крыльями, и опустилось немного дальше. Поблизости чернело еще что-то – вмерзшее в снег человеческое тело, потом – снова лошадь…
Оцепеневшая от ужаса Элиана ехала от трупа к трупу по дороге, помеченной смертью, боясь даже подумать о том, что под любым из этих белых холмиков может покоиться тело ее мужа или сына.
Через некоторое время холод пробрал ее до костей; во Франции никогда не бывало таких морозов, разве что в далеком восемьдесят девятом, когда старый мир корчился в агонии, а она видела свои последние девические сны.
Женщина прислушалась к своему сердцу. Нет, она не слышала отклика, не ощущала притяжения другой любящей души, способного преодолеть любые расстояния. Прежде внутреннее чутье подсказывало ей, что Бернар жив, но сейчас все предчувствия исчезли, осталась только надежда.
Элиана не предполагала, что попадет в такие места, где нет ни жилья, ни людей, где невозможно найти ночлег и достать провиант. Стремясь поскорее покинуть ледяное кладбище, она послала лошадь рысью, и ледяной ветер обжег ей лицо, а вьюга ослепила глаза.
Вскоре женщина заметила впереди цепочку людей, человек тридцать: они медленно брели навстречу, увязая в снегу. Издалека она не могла разглядеть, кто это, но не было похоже, что люди настроены враждебно.
Элиана остановила лошадь и стала ждать. Она отпустила повод, сняла перчатки и принялась дышать на озябшие пальцы.
Когда колонна приблизилась, женщина с радостью поняла, что это французы. Мундиры были далеко не на всех, кое-кто кутался в странные жалкие отрепья, иные натянули на себя полушубки и сюртуки, явно снятые с чужого плеча, один даже повязал себе голову женской шалью. И почти ни у кого не было ружей.
Элиана с содроганием смотрела на почерневшие от страдания лица, на обмотанные грязными тряпками отмороженные руки, на рваную обувь своих соотечественников.
Когда-то Бернар сказал: «Наше будущее подобно нашему отражению. Каковы мы, таково и оно».
И она подумала: «Неужели французы столь много грешили против истины, что им выпала такая горькая доля?»
И в это время два передних человека неожиданно подскочили к ней и схватили лошадь под уздцы.
– Слезай! – хрипло закричал один из них.
В ответ Элиана быстро вытащила спрятанный под накидкой пистолет и навела на незнакомцев.
– Отпусти лошадь! Иначе я выстрелю! – Она старалась, чтобы голос звучал решительно.
Мужчина оторопел, от удивления открыв рот, но тем не менее продолжал держать повод. Конь всхрапнул и взвился на дыбы. Элиана едва удержалась в седле.
Но тут вперед вырвался еще один человек и оттолкнул солдата. Элиана облегченно перевела дыхание. Она знала, что ни за что на свете не смогла бы заставить себя спустить курок.
Выручивший ее мужчина, судя по всему, офицер, подошел ближе и поднял голову. В чертах его лица было благородство и какая-то странная скорбь.
– Неужели вы француженка, мадам?
– Да.
– Откуда же вы едете?
– Из Парижа.
– Из самого Парижа?!
И тут же из колонны послышались крики: «Париж! Париж!»
Элиана увидела, как просветлели изнуренные лица людей, а глаза ожили и засияли, словно звезды в ночи, – глаза адских мучеников, сожалеющих о потерянном рае. Появление прекрасной незнакомки было для них сродни знамению Божьему.
– Я ищу мужа и сына, – сказала женщина. – Бернара и Ролана Флери. И еще сына моей подруги, Себастьяна Патена.
Офицер покачал головой.
– Нет, не слыхал.
– Откуда здесь столько трупов? – тихо спросила Элиана, оглядываясь на снежную равнину.
Офицер вздохнул.
– Их убили не люди, а холод и голод. Зима овладела землей, и она принесла им смерть.
– Неужели они останутся тут?!
– Боюсь, что так, мадам.
Потом бросил взгляд на ее ноги, обутые в легкие замшевые сапожки.
– Как бы вам не замерзнуть! Лошадь у вас в конце концов кто-нибудь отберет, или же она падет – корма-то нет! Вам повезет, если сумеете добраться до переправы к вечеру. Поспешите, путь неблизкий! А по ночам здесь полно волков. И от крестьян и казаков тоже не ждите пощады. Засекают нашего брата насмерть или же раздевают и бросают голыми на снег. А иных угоняют на север, на вечное поселение. Да и к французам лучше не приближаться. Дизентерия и вши еще ничего, куда страшнее тиф! – И посмотрев на нее долгим измученным взглядом, предложил: – Возвращайтесь назад.
– Я не могу, – прошептала Элиана. Потом промолвила: – Они так жестоки, эти русские?
Офицер усмехнулся.
– Мы пришли к ним с войной, заставили бросить свои дома, спалить Москву – нам ли взывать к милосердию! Впрочем, они тоже христиане… Ну, мне пора догонять своих. – Он поднял руку. – В добрый путь! Да хранит вас Господь, мадам!
И побрел вслед удалявшейся колонне.
Днем погода несколько прояснилась; лес стоял весь белый от мохнатого инея, и сверкающий под ногами снег казался таким чистым, что на нем отражались тени огромных, напоминающих клубы белого дыма, висящих почти над самым горизонтом облаков. А спокойное величавое небо походило на опрокинутую серебряную чашу.
Внезапно Элиана заметила одинокую человеческую фигуру. Какой-то бедняга, очевидно, отбившийся от основной группы, плелся по снегу, едва передвигая ноги, то и дело издавая сдавленные стоны. Он шел медленнее других, постепенно отстал, и товарищи не стали его ждать. Элиана понимала: причина не в черствости и равнодушии, просто люди были настолько измучены, что не имели ни малейших сил тащить на себе раненых и ослабших.
Женщина спрыгнула с коня и подошла к человеку, черпая сапогами глубокий снег. Это был совсем молодой солдат, неимоверно тощий, с бледным, как у покойника, лицом и ввалившимися глазами. Повязка на его согнутой и прижатой к груди руке насквозь пропиталась кровью. Элиана быстро вернулась назад и отстегнула от седла сумку, в которой хранился неприкосновенный запас еды, фляга с водкой и чистые бинты. Она налила бедняге выпить, дала ему хлеба и кусок ветчины, а потом предложила сменить повязку. Она говорила коротко, и он принимал ее помощь без слов. Под конец Элиана указала молодому человеку путь, по которому прошли те, кого она встретила несколько часов назад, и пожелала ему удачи. Он посмотрел на нее так, как, наверное, смотрят нищие на сильных мира сего, после чего вымолвил одну-единственную фразу: – Спасибо, сестра!
И Элиана невольно вздрогнула от того, каким задушевным и кротким тоном он произнес последнее слово.
Стремясь поскорее добраться до переправы, женщина спешила, как могла. Круп лошади покрылся инеем, ресницы и брови Элианы выбелил мороз, а выбившиеся из-под шали пряди белокурых волос казались седыми. Она устала и замерзла, но не теряла надежды на удачу.
Ближе к реке начали попадаться небольшие группы людей, изредка – повозки, запряженные жалкими полумертвыми клячами, и – трупы, трупы, трупы. Снег превратился в грязно-бурое месиво, кое-где валялось брошенное оружие, зарядные ящики, обломки какой-то утвари. В небе непрерывно кружили черные птицы – армия сделалась добычей ворон.
Стоя на крутом берегу, Элиана смотрела на переправу: огромный темный людской поток устремлялся со снежной равнины на мост. Все смешалось – конница, пехота, артиллерия, обозы. Зимний сон земли нарушался несмолкающим гулом криков, воплей, стонов, плача, ржания лошадей, грохота тяжелых пушек, скрипа колес. Хотя движение и казалось лихорадочным и торопливым, до паники дело еще не дошло.
Течение реки под мостом было сильным, лед треснул, и люди видели вспучившуюся воду, с ревом мчавшуюся во тьму, слышали сухой хруст ломавшихся льдин и в страхе замирали, отчаянно цепляясь друг за друга. На мосту было тесно; время от времени какой-нибудь несчастный срывался вниз, и его тело почти мгновенно исчезало подо льдом.
Элиану поразило, что мужчины продолжали волочить тяжеленные артиллерийские орудия, тащить пушки и ящики со снарядами, словно дети, которые никак не могут расстаться с любимыми игрушками.
Почти совсем стемнело; женщина видела туманный свет восходящей луны и искрящееся звездами небо. Ветер усилился и резал глаза.
Элиана принялась осторожно спускаться, скользя по крутому откосу.
– Бернар! Ролан! Себастьян! – позвала она, но порыв ветра отнес ее крик далеко в сторону.
В это время к женщине подскочил высокий офицер.
– Это ваш конь, мадам? – произнес он, тяжело дыша. – Там у нас раненые…
Элиана без лишних слов отстегнула от седла сумку, после чего отдала офицеру повод.
Вскоре она спустилась вниз и, неведомо как, очутилась в гуще толпы. Ее окружили посиневшие лица – сосредоточенные, усталые или озлобленные. Многие люди были в мокрой одежде и продрогли насквозь. Элиану толкали, и она подалась в сторону. Женщина заметила, что пушки катились прямо по телам погибших. Те, кто падал, как правило, уже не вставали; некоторые еще тянули руки, умоляя о помощи, но вскоре замирали, втоптанные в бурый снег. Трещали человеческие кости, текла кровь…
Элиана остановилась в стороне от моста, у самой кромки льда. Ее сердце сковал ужас, но разум молчал, придавленный ощущением горькой непоправимости. Как и в девяносто третьем, она не сразу почувствовала себя не просто свидетельницей, а реальной участницей происходящего. Картина, которую она поневоле созерцала сейчас, казалась составленной из обломков хаоса, из осколков кошмарных снов. Женщина не могла представить, что где-то здесь могут находиться ее муж и сын. Скопление такой массы людей рождало мысли о приближении чего-то мрачного и великого, о ничтожности простых человеческих чувств. Она поняла, что ее стремления отыскать здесь близких людей равны попытке выудить песчинку из недр океана.
К своему изумлению, Элиана заметила в толпе женщин и даже детей. Она не знала, кто они; может быть, пленники, угнанные из Москвы? Внезапно она увидела, как несколько человек, не удержавшись на скользких бревнах, упало с моста и среди них – женщина с маленьким ребенком на руках. Элиана с содроганием отвела глаза, но успела заметить, как следом прыгнуло двое военных, – видимо, они надеялись спасти несчастных.
Люди, один за другим, исчезали подо льдом: течение уносило их так легко, словно это были не человеческие тела, а сухие осенние листья. Однако женщину с ребенком прибило к свае; она каким-то чудом уцепилась за нее и замерла в объятиях ледяных струй бурлящей реки. Элиана, не отрываясь, смотрела на нее, и этот взгляд был похож на взгляд человека, которому позволили заглянуть в царство ада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53