– Конечно, единственная, – тяжело вымолвила Шарлотта. Хотя это прозвучало не слишком искренне, Элиана спокойно ответила:
– Я верю тебе. И не сержусь. Знаешь, отец просил передать, что б ты его простила; ему казалось, что тебе не хватало родительской ласки и любви.
Шарлотта подняла взгляд, и Элиана увидела, каким острым стальным блеском могут сверкать ее серые глаза.
– Я пойду к себе, – сказала Элиана, – нужно собрать вещи.
Шарлотта ничего не ответила, но подумала: «Бог свидетель, я не стану прикладывать к этому руку, но судьба – она не знает жалости. Ты поплатишься за свое счастье и свою любовь, Элиана!»
А молодая женщина думала о другом. Ее удивляло желание окружающих кроить чужое будущее по своей собственной мерке. И она говорила себе: «Как хорошо, что Бог дал каждому из людей свою судьбу и наделил нас способностью выступать в роли творца лишь в искусстве. Каких бы чудовищ произвели мы на свет, даруй Господь нам право лепить человеческие образы наяву, исходя из наших целей и желаний!»
ГЛАВА X
– Когда же мы вернемся назад? – спросила Элиана, оглядываясь на горизонт, за которым скрылись родные берега.
Они с Максимилианом стояли на палубе корабля, державшего курс на американский континент.
Прошло уже семь дней плавания, но она не устала. Ей все было в диковинку: и путешествие, и пребывание вдвоем.
Элиана вспоминала, как впервые увидела океан, синевато-черный, хмурый, с тяжелыми, шумными волнами и белыми барашками пены; необъятное небо, солнце, лучи которого пронзали темное полотно туч.
Было что-то чарующее, дикое в этом пейзаже, в этом воздухе, напоенном сыростью и могучим духом свободы.
– Мы вернемся, когда придет время, – отвечал Максимилиан. – Сейчас еще рано – кругом такая неразбериха! И потом народ продолжает надеяться на новое правительство. Якобинцы давали власть в руки кому попало, всякому сброду, и Директория по инерции делает то же самое. Нужно подождать, пока этот режим достаточно скомпрометирует себя. Когда его авторитет окончательно подорвется, можно начать действовать.
– И ты уверен, что все будет именно так, как ты хочешь?
– Разумеется. Иначе невозможно. Временами история не менее предсказуема, чем человеческая судьба. Имея в руках исходные данные, нетрудно предугадать результат.
«Странно он рассуждает, – подумала Элиана, – вот моя жизнь никогда не укладывалась в созданную мною схему, всегда текла по своему собственному руслу».
Максимилиан приблизился к краю палубы и взглянул на бурлящий океан, а потом обратил к Элиане озаренные волнующим, вдохновенным сиянием глаза, и она, глядя на его уже успевшее загореть лицо, на растрепавшиеся волнистые волосы, удивлялась, до чего же он все-таки прекрасен.
Он был строен и высок; ноги казались еще длиннее из-за блестящих, почти до колен сапог, узкие бедра облегали брюки из плотной саржи, тонкую талию подчеркивал кожаный ремень, а ширину плеч – подбитая мехом куртка.
– О чем это я? – промолвил он с улыбкой, глядя на молодую женщину, и глаза его серебрились, точно дождевые капли в лучах забрезжившего утра. – О политике? Безумец! – Подошел и, обняв Элиану, произнес: – В твоем присутствии я не в состоянии думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя. Наверное, это и есть настоящая любовь.
Когда он это сказал, Элиане показалось, что ее тело пронизали светлые, успокаивающие лучи и откуда-то заструилась волна мягкого, проникающего прямо в сердце тепла.
Она обвила руками шею Максимилиана и приникла к его губам в упоительном поцелуе. Капюшон ее пальто упал на плечи, светлые волосы заструились по ветру; лицо молодой женщины разрумянилось, глаза сияли…
А над их головами пылал закат: багровые тучи, алый диск солнца, золотистая вечерняя мгла. Языки призрачного огня лизали поверхность океана, гривы пены окрасились в розовый цвет, и брызги волн рассыпались по палубе, словно горсть золотых монет. И хотя кругом было прекрасно, как в раю, здесь, в открытом пространстве, вдали от цивилизации постоянно ощущалась суровость дикой природы. Ветер был резок, воздух прохладен и пронзительно свеж; все вокруг было буквально пропитано солью – от нее щипало глаза, путники чувствовали ее на губах, на коже…
И Элиана думала о том, что под грузом жизненных тягот она разучилась вслушиваться в музыку природы, созерцать ее вечные картины и задумываться о том, что значит не «ждать», не «делать», а просто «быть».
– Спустимся в каюту? – шепнул Максимилиан, и молодая женщина кивнула, смущенно опустив длинные ресницы.
Когда они очутились внизу, Максимилиан страстно обнял Элиану и принялся срывать с ее тела покров за покровом, а молодой женщине казалось, что он обнажает ее столь долго закрытое для любви и радости исстрадавшееся сердце.
Он пылко ласкал ее, и она отвечала с такой же горячностью, а через несколько минут замерла в неподвижности, словно этот страстный порыв отнял у нее последние силы, тогда как Максимилиан продолжал целовать ее лицо, шею и грудь.
– Я люблю тебя! – тихо повторял он. – Как я тебя люблю!
Потом они лежали рядом, и Максимилиан, обнимая Элиану одной рукой, рассказывал ей о своих планах, а она молча слушала, и хотя огонь только что испытанного наслаждения еще не потух в ее теле, мысли унеслись далеко вперед.
Они были одни в целом мире, за стеною тяжело шумел океан, и Элиана думала о Максимилиане и о том, как сложится их жизнь.
Он еще не сказал, где они поселятся по возвращении в Париж, будет ли у них общий дом, и это немного беспокоило молодую женщину.
И потом… было еще кое-что, о чем она не могла говорить с Максимилианом. Элиана очень скучала по своему маленькому сыну, которого пришлось оставить на попечение Дезире. Она и не помышляла ехать без него, но Максимилиан очень рассудительно объяснил ей, что такое дальнее и длительное путешествие опасно для ребенка, и молодая женщина была вынуждена согласиться. К слову сказать, видя отношение Максимилиана к мальчику, Элиана лишний раз убеждалась в том, что поступила правильно. Законный брак был невозможен, и молодая женщина подозревала, что ее возлюбленный тоже всерьез на это не рассчитывал. Что же касается ее сына, Максимилиан ни разу не пожелал взглянуть на него и вообще не упоминал о ребенке. Элиана думала, что дело не в неприязни, просто он был равнодушен к маленькому созданию, казавшемуся ему непонятным и чужим. Но для нее-то Ролан был своим, и она его очень любила. И не собиралась жертвовать этой любовью даже ради Максимилиана.
Они прибыли в Америку и посетили столицу Соединенных Штатов Филадельфию. Это был необычный с точки зрения европейца город с длинными симметричными улицами, домами из красного кирпича и оживленным портом.
К удивлению Элианы, они встретили в этом городе множество своих соотечественников. Французы старались держаться все вместе и почти фанатично цеплялись за привезенные с родины обычаи и привычки. Обуреваемые тоскою по Франции, они пытались создать маленький искусственный Париж, призрачный город своей мечты, и упорно не хотели верить рассказам Элианы и Максимилиана об оргиях и балах нуворишей и их породнении со старой аристократией.
Мир, в котором жили эмигранты, напоминал Элиане сон о старых временах, сон, в котором все кажется до боли нереальным, и молодая женщина не знала, что было лучше: остаться во Франции и пережить все те ужасы, что пережила она, или поселиться здесь, вдали от земли, взрастившей тебя, земли своей мечты и любви, зная, что никогда не вернешься обратно, потому что все, что ты там имел и оставил, погибло. Она не смогла бы ответить на вопрос, что страшнее: увидеть воочию, как изменилась родина, или представлять ее прежней, но только в мыслях.
Элиана не слишком хорошо чувствовала себя в этом обществе, она желала уединения и покоя, и Максимилиан соглашался с нею. Они отправились путешествовать по побережью и наконец остановились в маленьком городке, расположенном в серповидной бухте и издалека казавшемся похожим на пестрое одеяло: лоскутки красных черепичных крыш среди моря зеленых деревьев. Выше были зеленовато-серые горы и бездонная синева небес, а внизу сверкал океан; живой, колышущийся, прохладный, он поблескивал волнами, точно огромная рыба – золотисто-синей чешуей.
Они сняли сложенный из желто-коричневого, ноздреватого ракушечника и побеленный известкой домик на окраине городка. Внутри было небогато: занавески из набивного ситца, старая ореховая мебель – буфет, стол, стулья, кровать. В небольшом саду цвели клумбы и росло несколько фруктовых деревьев. Домик скрывали заросли кустарника, в гуще которого прятались тени, а на поверхности играло солнце, расцвечивая листву различными оттенками, от лимонного до золотого.
Первое время Максимилиан и Элиана жили очень уединенно; они по обыкновению рано вставали и уходили бродить по склонам гор. Возвращались под вечер, усталые и счастливые, опаленные солнцем, с полевыми цветами в волосах, приводили себя в порядок и отдыхали, любуясь струившимся в окна закатом, а ночью предавались страсти и любви.
Позднее они стали появляться в городке; прогуливались по набережной, где молодая женщина восторгалась длинноносыми лодками, быстро скользящими по волнам залива, яхтами с яркими флагами и парусами, напоминавшими лебяжьи крылья, которые заходящее солнце любовно раскрашивало в нежно-розовые и золотистые тона.
Блуждали по узким улочкам, спускались по высеченным в скале ступенькам, придерживая шляпы, чтобы их не унесло порывом океанского ветра. Они шли вниз, а справа и слева тянулись белые стены домов, сверху – полоса красных крыш, кое-где заслоненная зеленью деревьев. Покупали на рынке фрукты, засахаренные каштаны и миндаль…
По воскресеньям ходили в церковь, стоявшую на центральной площади в прохладной, душистой тени пирамидальных кипарисов, раскинувших в стороны ветви с сизовато-зеленой хвоей, немного печальных, чутких к малейшему дуновению ветра. Элиане нравились эти смолистые деревья, исполненные таинственного готического благородства.
Они почти ни с кем не общались, они были одни, они были вдвоем. И хотя сквозь обволакивающее душу ощущение умиротворенности все чаще прорывалось чувство тоски по Франции и сыну, Элиана понимала, что путешествие пошло ей на пользу: она стала улыбчивей и веселей, похорошела и посвежела, а главное – молодая женщина наконец-то полностью осознала, что перешла ту грань, которая отделяла прошлое от будущего. Теперь она могла смотреть вперед.
Ей необходимо было окунуться в этот незнакомый мир, очутиться на краю земли, чтобы избавиться от боли и понять, что делать дальше.
Элиана мечтала поскорее вернуться в Париж, но она знала, что всегда будет помнить это побережье, таинственный шум трав в ночи, грозное дыхание невидимого во тьме океана, свои разговоры с Максимилианом и его горячие объятия. Здесь, в Америке, молодой женщине казалось, будто жизнь течет далеко-далеко, за какой-то стеной, и ее не стоит бояться. Здесь возлюбленный принадлежал только ей.
И вот настал час отъезда. Приближался конец века, загадочный рубеж, когда время то несется быстрой рекой, увлекаемое вихрем перемен, то словно замирает в момент осмысления итогов, в секундах прощания с былым – перед началом новой жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I
Новая спальня Элианы де Мельян была просторной и красивой: большое, занимавшее почти всю стену окно с видом на Пале-Рояль, гладкие белые стены, лепной потолок, узорчатый паркет. Из мебели – широкая низкая кровать с белоснежными атласными подушками, тонкими простынями и одеялом на лебяжьем пуху, изящный туалетный столик с овальным зеркалом, мягкие кресла и пуфы. В облицованном белым мрамором камине пылал яркий огонь.
Едва часы в соседнем помещении пробили семь, молодая женщина соскользнула с постели, потянулась, выгибая шею и красивые округлые плечи. Нерасчесанные густые светлые волосы волнами падали на бледно-розовое кружево сорочки, поверх которой она накинула белый атласный пеньюар с широкими рукавами.
Она раздвинула шелковые шторы, в спальню проник свет, и комната сразу наполнилась воздухом.
За окном кружились пушистые хлопья снега – зима в этом году была ранней и морозной, и Париж словно оделся в роскошные белые меха.
Утреннее солнце просвечивало сквозь покрывавший ветви деревьев иней, точно сквозь матовое стекло, а обледеневшая накатанная дорога, переливающаяся под его холодными лучами, походила на хрустальную реку; она вилась между домов, над запорошенными крышами которых стлался морозный зимний туман.
Услышав скрип дверей, Элиана обернулась, и тут же ее лицо осветила теплая улыбка: в спальню заглядывал маленький Ролан.
– Мамочка, можно к тебе?
– Конечно, милый!
Элиана вновь бросилась на кровать, и мальчик с веселым смехом последовал за нею. Обвил ручонками шею матери и прильнул щекою к ее груди, а она ласково гладила его мягкие волнистые волосы.
В наступившем 1798 году мальчику исполнилось четыре года; это был подвижный, не по возрасту развитый и очень милый ребенок. Элиана его обожала и охотно посвящала ему большую часть свободного времени. Она, как правило, была занята только по вечерам, а утром они с сыном гуляли в парке, играли, болтали, развлекались.
– Смотри, – сказала молодая женщина, показывая на окно, – снежинки похожи на белых бабочек, прилетевших из страны вечного холода, где живут северные олени и стоят замки из сверкающего льда.
Она рассказывала, а мальчик завороженно слушал ее с мечтательной улыбкой на смуглом личике. У Ролана были большие карие глаза и блестящие темные волосы. Он походил на мать овалом лица и некоторыми чертами, а иногда женщине казалось, что сын чем-то похож на своего дедушку Филиппа де Мельяна.
Сама Элиана почти не изменилась за эти годы, разве что стала еще красивее; ее внешность приобрела оттенок особой изысканности: взгляд светился умом и в то же время был полон чувственности, движения казались удивительно отточенными, хотя при этом молодая женщина держалась очень естественно. Она походила на бриллиант, побывавший в руках опытного ювелира, сумевшего при помощи искусной огранки сохранить его природное своеобразие и красоту.
Внезапно Ролан отстранился от матери и быстро соскочил с кровати. На его лице появилось выражение смущения и досады. Элиана оглянулась: на пороге стоял Максимилиан.
– Я приехал пожелать тебе доброго утра, – сказал он.
И Элиана пригласила:
– Входи.
Он вошел, принеся за собой запах мороза, а Ролан тем временем незаметно выскользнул из спальни. Максимилиан мельком взглянул на ребенка: будь это его сын, он воспитывал бы мальчика несколько иначе, но в данной ситуации предпочитал не вмешиваться.
Элиана протянула возлюбленному руки.
– Холодно сегодня?
– Да, – отвечал Максимилиан, наклоняясь, чтобы ее поцеловать.
Потом выпрямился и с улыбкой посмотрел на молодую женщину.
– Ты прекрасна! – сказал он и прибавил: – Я на службу. Буду к вечеру. Ты помнишь о приеме?
Элиана кивнула.
– Я обо всем позабочусь.
– Превосходно, любимая! Тогда до встречи.
С этими словами он повернулся на каблуках и направился к дверям. Элиана проводила возлюбленного взглядом. Максимилиан был одет в форму чиновника дипломатического ведомства: в черный фрак и пальто с пунцовыми обшлагами, белый шелковый пояс и шляпу с красными перьями. Молодая женщина всегда изумлялась тому, как даже в этом нелепом наряде Максимилиан умудряется выглядеть элегантным, полным достоинства светским человеком.
Вообще удивляться стоило многому. Например, Элиана до сих пор не знала, каким образом Максимилиану удалось попасть в списки «благонадежных» эмигрантов, тогда как ей было доподлинно известно, что он участвовал в контрреволюционном заговоре. Однако, вернувшись в Париж, он очень быстро добился реабилитации и получил должность в дипломатическом ведомстве.
Максимилиан часто ночевал у Элианы и почти всегда заезжал по вечерам, но жили они, согласно его решению, отдельно друг от друга. Сам он поселился в скромной квартире, для своей же возлюбленной снял просторный двухэтажный особняк с красными кирпичными стенами, оконными обрамлениями из белого тесаного камня, островерхой крышей и небольшим изящным крыльцом.
Внутренняя отделка дома отвечала вкусам времени: полукруглый бальный зал с мозаичным полом украшали стройные ионические колонны, потолок и стены салона – роспись и позолоченная резьба.
Каждый вечер сюда съезжались представители нынешнего светского общества – чиновники и военные со своими подругами или супругами. Они пили вино, играли в карты, музицировали, вели беседу. Ежевечерние сборища несколько утомляли Элиану, но таково было желание Максимилиана, и она не решалась возражать. Он хотел видеть здесь этих людей, хотел, чтобы Элиана принимала их так, как подобает радушной хозяйке, и, повинуясь ему, она играла свою роль, причем играла превосходно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53