Соболевский закрыл глаза, сознание оставляло его. Он еще почувствовал, как его тянут за ноги, и потерял сознание. Должно быть, Соболевский попал в ад, ибо когда он открыл глаза, то увидел, что над ним в сумеречном свете копошатся три темные фигуры, тормошат его и толкают. Зачем чертям нужно было вынимать у него из кармана бумажник, срезать шашку, револьвер, бинокль, офицерскую сумку и часы, срывать шейную цепочку с образками Николая-угодника и Спасителя? Распоряжался немецкими чертями старший унтер или ефрейтор. Соболевского затошнило и стало рвать. Унтер срезал у него с пояса флягу.
- Оставьте флягу, я хочу пить, - простонал штабс-капитан.
- А ты хочешь пить, русская свинья! - воскликнул унтер и ударил его каблуком в нос. - Добей его!
Что-то ударило Соболевского по шее, снова все померкло. Очнулся он уже ночью. Шел дождь. Он промок насквозь, и мучительно хотелось пить. Над землей стояла темень, шуршали капли.
"Почему я не умираю? - подумал Соболевский. - Для чего же ты меня бережешь?"
Он попробовал ползти, скользя правой рукой и отталкиваясь коленями. Левая рука была совсем разбита, а плечо и локоть распухли.
Штабс-капитан прополз шагов семь и потерял сознание. Дождь равнодушно шелестел, было по-прежнему темно. Сколько времени Соболевский пролежал в беспамятстве? Он снова пополз.
- Господи, спаси люди твоя, - говорил раненый, едва шевеля распухшими губами и слыша вместо слов стон и мычание. Но все равно, Он должен был слышать.
Снова штабс-капитан забылся и потом снова очнулся. Так он прополз шагов триста, пока не наступило утро. Он лежал в канаве на краю картофельного поля. Наши были еще далеко, дальше германцев. Надо было ждать ночи. Если он доживет до ночи, то поползет... К нему подошел отец, наклонился и спросил:
- Ты готов?
- Готов, - ответил Соболевский.
- Еще рано. Смотри!
Тридцать шесть барабанщиков отбили первые такты марша "Охотник", и соединенный оркестр полков сильно и звучно подхватил, наполняя душу любовью и отвагой.
Пехота проходила побатальонно, глядя на государя. Шел тридцать третий пехотный Елецкий, за ним тридцать шестой Орловский и девятая артиллерийская бригада. В Елецком когда-то служил отец Соболевского, был в турецкую войну с полком на Балканах. Но ведь ко времени приезда государя в Полтаву, отца уже не было в живых...
- Смотришь? - спросил отец. - Видишь, вот и ты стоишь, сынок.
Кадеты стояли в оцеплении на три шага один от другого, а в самых людных местах стояли мальчики десяти лет.
Соболевский хотел разглядеть себя среди старших кадет, но тут началась ружейная трескотня и светлый майский день погас.
Штабс-капитан услыхал русскую брань, звяканье котелков, топот. Повторялась атака. Начинались боевые действия. Значит он остался жить.
Глава пятая
10 августа после полудня генерал Мартос из сообщений первой бригады восьмой дивизии и офицеров связи знал, что на линии деревень Орлау Франкенау неприятель значительными силами занимает укрепленную еще в мирное время позицию.
Части пятнадцатого корпуса двигались из Нейденбурга и должны были с ходу вступать в бой, чтобы очистить себе путь дальше в направлении Гогенштейна. Но как вступать без артиллерийской подготовки, без резервов, не зная глубины германской обороны?
Корпус накатился на преграду и отхлынул. Тридцатый пехотный Полтавский полк в беспорядке отступил, а говоря солдатским языком - бежал.
Услышав о позоре полка, носящего имя родного города, Мартос поехал на передовую. Он еще был во власти наступления и не мог терпеть, когда автомобиль задерживали заполняющие дорогу, прижимающиеся к обочинам колонны. Обгоняя, генерал раздраженно смотрел на бригадный обоз: патронные двуколки, санитарные линейки, походные кухни, провиантские повозки. Мелькнули серая ряса полкового священника рядом с белой косынкой сестры милосердия как неразличимые образы войны...
Провинившийся полк, потерявший к тому же своего командира, стоял, понурившись. Первые шеренги смотрели устало, тускло.
- Полтавцы! - крикнул Мартос громким фальцетом. - Позор! Черниговцы не дрогнули, а вы - позор вам!.. У xерниговцев тоже убит командир, полегло немало... Я вам верил! Держал ближе всех к моему сердцу. А вы первыми дрогнули! Можно ли отныне вам верить?
Мартос умолк и долго высматривал в лицах огонек раскаяния и воодушевления. Подполковник с перевязанной головой возле автомобиля рыкнул:
- Ну?!
- Верить! Верить! - раздалось два-три голоса.
- Боитесь? - спросил Мартос. - Смерти боитесь, полтавцы?.. Да! Многие из нас сложат свои кости, но без этого нельзя. А свое возьмем. Возьмем непременно... Разные пушки бросают шрапнели и бомбы, они убивают мало, а страху на малодушных наводят много. Пускай немец боится. А ты попривыкни и не бойся! Спроси у бывалого в боях. Что самое грозное? Пехотная пуля и штык! Штык в руках русского солдата - божья гроза. Все сметет, разнесет. Царь и Россия скажут спасибо... Не бойся, ежели много врага. Против вашего полка два полка, что за беда? Русский солдат, да еще умный, да ловкий, всегда справится с двумя немцами. Одного побьет, другой со страху сбежит. Главное, нагони страху, а сам не поддайся страху. Ты - русский солдат, великая сила Русской земли!.. Так верить ли вам, полтавцы? Мартос снова замолчал, ждал ответа.
- Ура! - крикнул подполковник.
- Ур-ра! - отозвались полтавцы.
Генерал увидел воодушевление, какое желал увидеть. Они верили, что они великая сила, и были готовы снова идти под ружейные и шрапнельные пули.
Командир корпуса вернулся обратно в Нейденбург к своему штабу в приподнятом настроении, довольный поездкой.
Когда стало темнеть, с корпусной искровой станции принесли радиограмму: сосед слева, вторая пехотная дивизия генерала Мингина подверглась панике и спешно отступает к русской границе.
Над пятнадцатым корпусом нависала угроза охвата с левого фланга, наперерез движению. Это означало только одно - переходить к обороне, а то даже и отступить. На всякий случай, руководимый больше инерцией наступления, чем сомнениями в правильности радиограммы, Мартос велел запросить штаб Мингина.
Ответ был такой - подобной депеши не передавали, в дивизии все благополучно, и она расположилась на ночлег в указанном ей приказом по армии пункте, деревне Кляйн Кослау.
Мартос с облегчением перекрестился. Теперь прояснилось: радиограмма была сфабрикована немцами. Они либо ждали прибытия подкреплений, либо хотели беспрепятственно отступить, для чего желали оттянуть атаку.
- Не выйдет, колбасники! - воскликнул Мартос в яростном воодушевлении. - Я не дам вам ни минуты. - И приказал атаковать на рассвете одиннадцатого августа, без подготовительной атаки артиллерии.
Напрасно Мачуговский вместе с инспектором артиллерии убеждали дождаться выхода на позицию мортирного дивизиона, Мартос настаивал на скорейшей атаке.
- Почему, Николай Николаевич, вы остановились перед Нейденбургом, а здесь не хотите подождать? - спросил Мачуговский с надрывом. - У нас и без того расстроены два полка. Зачем ненужные потери?
- Ненужных потерь нет! - отрезал Мартос. - В войсках порядок и готовность продолжать наступление.
- Но зачем в лоб?! - чуть не закричал Мачуговский. - Давайте дадим телеграмму Клюеву, пусть ударит на левый фланг немцев, не может ведь у них быть с тыла оборонительной линии!
- Чтобы потом все говорили, что мы не могли сами справиться? - спросил Мартос. - Карту!
Он сдвинул с зелено-голубого квадрата карты лежавший на озере Омулеф карандаш и прочертил пальцем линию от деревни Яблонкен до Орлау - вышло совсем близко. Потом проверил циркулем - дальше не стало.
- Видите? - спросил Мачуговский. - Если Клюев ударит...
- Дайте ему искровую телеграмму, - сказал Мартос. - С вами славы не добудешь.
Телеграмму послали.
Одиннадцатого августа в предрассветной темноте полки пятнадцатого корпуса подошли вплотную к германским окопам и с первыми лучами солнца бросились в атаку.
На протяжении двенадцати верст завязался упорный кровопролитный бой. Сходились на расстояние броска ручной гранаты, падали в волчьи ямы, повисали на колючей проволоке, - на порыв русских германцы ответили стойкостью.
Мартос выехал в линию атаки и, раздражая и дергая командира шестой дивизии генерал-лейтенанта Торклуса, доехал с ним в автомобиле чуть ли не до германских окопов, крича в упоении.
Только к десяти часам немцы стали отступать, Мартос мог торжествовать.
Он ехал по проселку вдоль развороченного картофельного поля и смотрел на следы сражения, смотрел с любопытством и горечью. Это был первый настоящий бой, и, несмотря на внешнюю победу, Мартос уже знал, что лично он никакой победы не одержал и что немцы отступили из-за клюевского маневра. (Клюев сообщал, что развернется против фланга и тыла немцев к девяти часам утра, то есть в разгар боя пятнадцатого корпуса.) На отсутствие победы указывали и незначительные трофеи, всего две пушки, захваченные Симбирским полком, и сто пленных. Немцы просто осадили назад.
Мартос смотрел на картину остывающего сражения, усеянную трупами и снаряжением землю. По полю шли санитары, то и дело наклонялись, как будто искали уцелевшую жизнь. - Вот, справа! - вдруг произнес адъютант.
Мартос повернул голову и увидел стоящий на четвереньках труп русского офицера с обугленной дырой вместо головы.
- И туда смотрите, Николай Николаевич. Правее.
Там брело стадо свиней, непонятно откуда взявшееся. Огромный боров быстро бежал вперевалку и, добежав до погибшего от гранаты офицера, вдруг кинулся на него, стал топтать, рвать зубами.
- Стой! - крикнул Мартос. - Стреляй! - И, вынув револьвер, не дожидаясь остановки, выстрелил.
Следовавшие за генералом казаки-конвойцы мгновенно повскидывали винтовки и уложили борова. Они громко смеялись, повернувшись к Мартосу, уверенные в безусловной победе.
* * *
Из Остроленки становилось все труднее управлять войсками, корпуса удалялись, сведения запаздывали. Надо было и армейский штаб подвигать на территорию Восточной Пруссии.
Командующий не мог помочь каждому полку, не мог протолкнуть обозы, но он мог другое.
Самсонов все сильнее стремился повернуть фронт западнее, чтобы глубже охватить неприятеля и лучше базироваться на железной дороге Млава - Сольдау. Германцы то ли бежали, то ли затягивали наши корпуса, старались уйти от соприкосновения с ними, раствориться среди лесов. Разведка доносила, что они оставляют подготовленную заранее шпионскую сеть со средствами связи, а наши войска не успевают осматривать занятое пространство. Повсюду перед армией, на всех шоссе и железных дорогах, которые были доступны воздушной разведке и деятельности немногочисленных резидентов, было заметно непрерывное передвижение колонн и эшелонов. Что - то непонятное творилось за зеленой завесой лесов, что-то настораживающее, грозное.
И Самсонов запросил у Жилинского разрешения переориентировать наступление на фронт Алленштейн - Остероде. Он как будто снова отказывался от принципиального изменения, а предлагал Якову Григорьевичу компромисс.
Это было около полудня десятого августа, когда в Остроленке еще не было известно об остановке пятнадцатого корпуса.
После полудня аппарат Юза отстукал страшную в своей противоречивости ленту: "Германские войска после тяжелых боев, окончившихся победой над ними армией генерала Ренненкампфа, поспешно отступают, взрывая за собой мосты.
Перед вами, по-видимому, противник оставил лишь незначительные силы. Поэтому, оставив 1-й корпус в Сольдау и обеспечив левый фланг надлежащим уступом, всеми остальными корпусами энергично наступайте на фронт Зенсбург, Алленштейн, который предписываю занять не позже вторника, 12 августа. Движение ваше имеет целью наступление навстречу противнику, отступающему перед армией ген. Ренненкампф, "с целью пресечь немцам отход к Висле. 3004. Жилинский".
Телеграмма противоречила сведениям штаба армии о противнике. Осмотр убитых, допрос пленных и перехваченные кавалерией немецкие донесения указывали, что немцы стягивают силы к своему правому флангу. Что думал Жилинский?! Он тянул армию вправо, в тупик. Его слова "по-видимому, противник оставил лишь незначительные силы" дышали неуверенностью. И чуть ниже - самоуверенность римского патриция.
Самсонов пригласил Постовского, Филимонова, полковников Вялова, и Лебедева и подполковника Андогского. Высказывайтесь, господа! Очевидно, что приказание главнокомандующего расходится с подлинной обстановкой. Надо наступать западнее, а не севернее. Вот сюда. На Алленштейн - Остероде.
Первым высказался начальник разведывательного отделения полковник Лебедев.
- Почему на Алленштейн-Остероде, ваше превосходительство? - возразил он. - Почему не западнее? Прямо в западном направлении? Вот здесь, - он обвел район западнее Сольдау, против которого на карте значились флажки пятнадцатой и шестой кавалерийских дивизий. - Вот здесь, между Лаутенбургом и Гильгенбургом летчики обнаружили биваки двух германских дивизий. По меньшей мере два корпуса сосредоточиваются у нас на левом флаге, а мы делаем вид, что их нет? Не смеем верить собственным глазам!
Узкие голубые глаза Лебедева сузились в злые щелки, мелкие белые зубы ощерились в напряженной полуусмешке. Полковник явно превышал свои полномочия, показывая ошибочность предложения Самсонова.
- Благодарю вас, полковник, - сказал Александр Васильевич. - Какие соображения имеются у оперативного отделения?
Вялов с непроницаемым лицом молча провел линию от Дейч-Эйлау до Остероде, то есть показал тот участок фронта, который еще в самом начале войны хотел избрать для главного направления командующий армией. Он словно напоминал, как далеко в действительности отклонились войска и как заблуждается генерал Жилинский.
Всем это было непонятно: сосредоточение немцев нынче обнаружилось именно на дейч-эейлауском направлении, между Лаутенбергом и Гильгенбургом.
Жилинский вел армию окружать отступающих перед Ренненкампфом, а германцы сами готовились окружить окружавших.
- Считаю неудобным наше стратегическое положение, - сказал Вялов. Наступать на Алленштейн по меньшей мере безыдейно.
- А я так не считаю! - прервал его Постовский.
- Не горячитесь, Петр Иванович, - попросил Самсонов. - Зачем давить на подчиненных? Продолжайте, полковник. - Я думаю, малейший неуспех фланга - и мы на краю пропасти, - предупредил Вялов. - Надо решительно поворачивать корпуса на запад.
- Это немыслимо! - снова прервал Постовский. - Главнокомандующий неспроста приказывает занимать Алленштейн. Значит, у него есть на то основание. Или вы, полковник, лучше всех разбираетесь в стратегии?
- Петр Иванович! - сказал Самосонов.
- Да, Александр Васильевич! - ответил Постовский непримиримо.
- Этот максимализм - неуместен. Мы с вами прекрасно знаем, на что может согласиться Яков Григорьевич. Мы и так просили у него все, на что он мог согласиться.
- Стратегия выше нашего почтения к главнокомандующему, - невозмутимо произнес Вялов. - А там, как записано в Петровском военном артикуле, пусть меня судит великий государь и военная коллегия... Посмотрите, как идут корпуса? Вся линия фронта принимает форму выпуклой дуги, и нам предлагается наступать центральными корпусами еще дальше на север и северо-запад. А фланги? Первый корпус стоит на месте, нам не разрешено двигать его дальше Сольдау. Справа, шестой, отстает от тринадцатого, тринадцатый начинает висеть правым флангом в воздухе... Считаю, нельзя согласиться с телеграммой главнокомандующего. Надо доложить ему наши соображения.
Постовский отвернулся от Вялова, посмотрел на Самсонова, словно говоря: "Что он плетет? Разве мы не обращались?"
- Да, доложить наши соображения, - задумчиво вымолвил Александр Васильевич. Может быть, и вправду надо поехать в Белосток и объяснить Якову Григорьевичу? Не исключено, что он поймет.
- Ехать к Жилинскому оспаривать его директиву? - воскликнул Постовский. - Это безумие! Я знаю главнокомандующего, да и вы, Александр Васильевич, знаете... Что будут говорить о нашем штабе? Это позор! Лучше сразу в отставку...
- Да, полной ясности о силах немцев у нас нет, - сказал Самсонов. - Мы во многом вращаемся вокруг общих фраз и предчувствий. Придется принимать направление на Зенбург - Алленштейн...
- И послать в Белосток генерал-квартирмейстера! - подхватил Постовский с облегчением, так как спихивал всю ответственность на штаб фронта и отчасти на Филимонова.
- Согласен! - решительно произнес Самсонов и, обращаясь к Филимонову, который молча, с обычной злой напряженностью в лице слушал опоры. - Николай Григорьевич, потрудитесь сегодня же подготовить записку и выехать.
После этого всем стало ясно - командующий уступил начальнику штаба.
Лебедев и Вялов поглядели друг на друга, отвели взгляды, как будто сказали, что отныне иллюзий нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26