А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Чтобы она больше не думала о свадьбе? Чтобы она забыла Отторино? По правде говоря, она пока еще не считала это необходимым, а, кроме того, хорошо понимала, что говорить об этом уже поздно: разве в сердце ее дочери не разгорелся огонь, с которым она больше не может справиться? Огонь, который безжалостно испепелит ее жизнь.
Поэтому она решила рассказать Биче обо всем. И теперь Отторино, часто втайне советовавшийся с обеими, успокаивал их одной и той же надеждой.
— Марко, — говорил он, — должен скоро уехать в Тоскану, где ему, видимо, предстоит задержаться весьма надолго. Дальность расстояния, новые заботы, с которыми ему придется столкнуться, заставят его позабыть о пренебрежении к его слову. Ему ведь важно не мое обещание, — говорил юноша, — а выполнение его прихоти — такой уж он человек. Но когда Биче станет моей, он со всем примирится. Вот увидите: все пойдет, как надо, и время все уладит. Когда Марко вернемся, ему, вероятно, будет не до Рускони, а тому вряд ли захочется из-за несбывшихся надежд терять дружбу с Висконти, ибо, повторяю, ни я не давал слова, ни сам Марко никогда не связывал себя обещаниями. А кроме того, моя верность ему, моя служба… он таких вещей не забывает.
Эти и другие подобные рассуждения, казалось, утешали Биче, однако у ее матери не становилось спокойнее на душе.
Еще больше угнетала ее мысль о том, что граф, узнай он — боже упаси! — о недовольстве Марко, все перевернул бы вверх дном и скорее отказал бы Отторино от дома, чем рискнул разгневать Висконти. Поэтому лучше было обо всем молчать. Так дело с помолвкой, которая должна была состояться после отъезда Марко в Тоскану, откладывалось и откладывалось, пока в дом графа не прибыл один из оруженосцев Висконти, который передал, что его господин приглашает графа с дочерью на упомянутый уже нами выше праздник. Отторино был очень этому рад, хотя сильно расстроился из-за того, что не попал в число приглашенных но тут же принялся отвергать все доводы Эрмелинды, уговаривавшей мужа не брать с собой Биче, а также и возражения самой девушки, и так настаивал, что было решено принять оба приглашения.
Вечером, в день, назначенный для празднества, граф прогуливался по залам своего дома уже совсем готовый, в платье из расшитого золотом бархата и в сапогах с тупыми загнутыми кверху носами, гораздо шире ног, и золотой цепочкой, спускавшейся с колен. Он самодовольно расхаживал взад и вперед, любуясь собственным изяществом. Одна из его сестер, вызвавшаяся сопровождать Биче вместо матери, сидела рядом с Эрмелиндой и нетерпеливо следила за племянницей, которая нарочно тянула время и, притворившись, будто на голове у нее развязался один из серебряных бантов, велела Лауретте все поправить.
По мере того как приближалось время, когда она должна была предстать перед Марко, душу девушки, знавшей о его немилости к Отторино, все сильнее охватывал тайный страх. Она трепетала при одной только мысли, что ей придется встретиться с этим человеком, вынести его испытующий взор. Она так нуждалась в присутствии Отторино, чтобы почерпнуть в его словах хоть немного смелости. Ведь только ради него она и согласилась пойти на этот праздник, а он до сих пор не пришел; и странно — он не появлялся в течение всего этого дня!
Как только лента была завязана, тетка встала и протянула руку Биче, которая, не найдя больше никаких отговорок, пошла вместе с ней и с графом к двери. Они уже выходили из зала, когда в дом, запыхавшись, вбежал Отторино. С изменившимся лицом он воскликнул:
— Вы знаете, что случилось? Сегодня ночью наемники аббата из монастыря святого Амвросия схватили Лупо, когда он спал, и приговорили его к смерти. Завтра его казнят.
Услыхав, что ее любимому брату грозит смерть, Лауретта, похолодев от ужаса, побежала предупредить родителей. Все остальные застыли, как громом пораженные.
— Я умолял, угрожал, обещал все, что угодно, — продолжал Отторино. — Но напрасно: видимо, аббат заручился согласием Марко, иначе он и пальцем не посмел бы тронуть моего оруженосца.
— Послушайте, Отторино, — сказал, запинаясь, граф, — я же вам говорил, а вы все делали по-своему…
Но жена и дочь тут же заставили его замолчать: надо было спасать Лупо и тратить время на пустые разговоры не приходилось.
— А почему бы вам не обратиться к Марко? — вновь сказал граф Отторино. — Оскорбление нанесено вам, а он ваш друг и близкий родственник…
— Я был у него, но он отказался меня выслушать.
— Что-что? Как вы сказали? Марко не захотел вас выслушать?
Охваченный горем, юноша отбросил все предосторожности и откровенно рассказал, как обстоят дела. Он признался, что Марко уже давно не желает его видеть.
— Так, значит, вы в немилости у Висконти? — воскликнул отец Биче. — Ну, вот теперь я понимаю, к чему клонила Эрмелинда: чтобы я ни на что не намекал Марко, не заговаривал с ним ни о назначенной свадьбе, ни об Отторино и ни о чем! Так вот в чем дело! Хоть бы словечко мне сказали, а? Ну, раз вы мне ничего не говорили, то и с меня ничего не спрашивайте: я умываю руки и ни во что не желаю вмешиваться.
— Неужели вы даже не помешаете казнить сына вашего слуги и не замолвите словечка, чтобы спасти его жизнь? Ту жизнь, которой он добровольно рисковал ради своей деревни и ради вас? — спросила Эрмелинда.
— Боже мой! Вы же сами знаете, что аббат и так меня подозревает… И при чем тут я? Разве я властен над сердцем Марко, чтобы позволить себе такую смелость?
Но тут на помощь заступникам Лупо пришла сестра графа.
— Как? — сказала она. — Разве не вы самый близкий друг Марко? Разве не вы человек, которому он больше всех доверяет? Не вы ли сами об этом столько раз говорили? Кто же этого не знает! И вы хотите промолчать, когда речь идет о жизни вашего слуги?
— Но боже мой! Если бы я мог…
— Вы можете и должны это сделать, — настаивала сестра.
— Послушайте, — не отступал Отторино, — ночью, когда Марко станет прощаться со своими друзьями, веселый после праздника, он не сможет отказать вам в первой же милости, которую вы у него попросите… У него доброе сердце… Скажите ему, что это храбрец, осужденный на смерть за то, что он пытался спасти свою деревню, за то, что он вырвал невинных людей из лап разнузданных негодяев. Скажите ему, что это солдат, сражавшийся под миланскими знаменами и обагривший их своей кровью, что нельзя допустить, чтобы доблестный воин погиб смертью преступника, и что у Лупо есть отец и мать.
Тут граф дель Бальцо повернулся к двери, из-за которой все громче слышались чьи-то рыдания и всхлипывания. Через мгновение она распахнулась, и все увидели сокольничего, Марианну и Лауретту, заплаканных, бледных, потрясенных страшной вестью. Амброджо бросился к ногам господина, обхватил его колени, обратил к нему умоляющий взор и хотел что-то сказать, но изо рта его вырвался лишь глухой, невнятный стон. Побелевшие губы старика дрожали, и слышно было, как судорожно стучат его зубы. Глаза всех присутствовавших обратились к нему. Даже его дочь и жена, казалось, забыли о своей боли, подавленные еще более невыносимым горем, которое было написано у него на лице.
— Мой сын! Мой сын! — воскликнул наконец старик, с трудом выговаривая слова. — Спасите моего сына!
Граф наклонился, чтобы поднять его с пола, но тот покачал головой и махнул рукой.
— Нет, — сказал он, — оставьте меня здесь, оставьте меня умереть здесь, я не встану, пока вы не пообещаете спасти его.
— Я сделаю все, что смогу, — сказал граф. — Встань же, Амброджо, соберись с силами; я обещаю, что буду просить и умолять за него. Ну, успокойся!
— Ты слышал, — сказала тогда Марианна, — господин обещал спасти твоего сына. Успокойся. Будем уповать на милосердие божие.
— Вы мне обещаете? Вы обещаете? О, скажите человеку, в чьих руках находится жизнь моего Лупо, человеку, одного слова которого достаточно, чтобы вернуть мне сына, скажите ему, что и у него был отец и этот отец любил его… Если же аббат жаждет мщения, то пусть его жертвой буду я — ведь у меня та же кровь и та же плоть… Это я его послал, и вся вина моя, а он послушался своего отца. — Заметив в этот миг Отторино, которого он в первое мгновение от волнения не увидел, старик внезапно поднялся на ноги и направился к нему скорее с решительным, чем с почтительным видом. — Это вы, — сказал он, — должны позаботиться о его спасении, ибо вы довели его до такого несчастия…
— Можно ли, — оборвала его жена с укоризной, — можно ли говорить так с добрым рыцарем, который все делает для твоего сына и который пришел сюда ради его спасения?
— О, да благословит вас господь! — воскликнул Амброджо, немного успокоившись. — Простите меня. Пожалейте бедного отца, который от горя лишился ума и сам не знает, что делает и говорит. Скорей, не теряйте время, идите… идите, а потом вернитесь, чтобы возвратить мне жизнь.
Граф вытер глаза.
— Не сомневайтесь, — сказал он. — Я сделаю все, что мог бы сделать для своего собственного сына.
Он сделал знак Биче и сестре, чтобы они следовали за ним, и они направились к выходу. Лауретта, которая до сих пор лишь плакала и причитала, подбежала к Биче в тот самый миг, когда она выходила из зала, схватила ее руку и поцеловала, обливая ее слезами, не в силах вымолвить ни слова, но взглядом, выражением лица, всем своим видом моля ее спасти брата.
Едва они переступили порог, как в следующем зале наткнулись на Бернардо, второго сына сокольничего, который, вытянувшись, словно на часах, ждал своей очереди.
Надо сказать, что, едва услышав роковую новость, которую Лауретта принесла, когда все были дома, Марианна, потрясенная этой вестью больше всех на свете, вскочила и, обращаясь к своему любимцу Бернардо, воскликнула:
— Ты, только ты можешь его спасти! Беги скорей к хозяину: ты умеешь хорошо говорить Мы народ простой, а ты ему скажешь все, как положено.
Нерасторопный парень сначала заколебался — а как, а что?.. Но тут Амброджо бегом бросился вниз по лестнице, а жена с дочерью устремились за ним.
В то время как бедный отец, простершись у ног господина, молил его исторгнутыми из глубины души словами, перед которыми не могло устоять ни одно сердце, словами, перед которыми замирает в восхищении искусство, тщетно пытающееся им подражать, жена сокольничего упрямо продолжала повторять про себя: «О боже! Он только и делает, что плачет да сетует. Разве этим поможешь? Я тоже могла бы все это сделать. Был бы здесь Бернардо, он бы нашел, что сказать!» Вот почему, когда, выходя вместе со всеми из первого зала, она увидела его у двери, она сразу приободрилась и, схватив его руку, торопливо промолвила:
— Скажи же ему: мы ведь сами ничего не сумели сказать.
Тогда Бернардо преградил путь графу и громким ледяным голосом ученика, затвердившего наизусть молитву, начал:
— Несмотря на то, что Лупо… Хотя мой заблудший брат…
Но тут отец, схватив его за плечо, рванул к себе и закричал:
— Да пропусти же ты их во имя всевышнего!
Воспользовавшись этим, граф прошел дальше, а Бернардо остался стоять на месте как столб и, опустив руки, долго-долго смотрел ему вслед с раскрытым ртом.
Глава XIV
Тем временем в празднично украшенных залах, сиявших огнями бесчисленных свечей, которые трепетно и лучисто переливались в позолоте стен, в зеркалах и на гладкой мебели, в диадемах и поясах танцующих красавиц, среди радостной суеты и моря веселых звуков Марко не находил себе места, терзаемый тайной печалью и полный томительного беспокойства. Он проклинал это глупое веселье, столь не отвечавшее его настроению и тем более мучительное, что ему надо было притворяться, будто он в нем участвует. Время от времени он выходил в соседнюю комнату, выглядывал из окна во двор, чтобы посмотреть, не приехал ли граф дель Бальцо, напрягал слух, стараясь различить, не скачет ли кто-нибудь по улице, но не слышал ничего, кроме громких, все более нараставших звуков празднества. Тогда он возвращался обратно, чтобы посмотреть на танцы, поговорить о назначенном на завтра турнире, выслушать добрые пожелания и напутствия друзей, знавших о его поездке в Тоскану, но его сердце было далеко от всего этого.
Устав от долгого ожидания, он иногда скрывался от гостей, уходил во внутренние покои и заставлял себя подолгу оставаться там, надеясь, что, вернувшись, он увидит в зале желанную гостью, а потом нарочно вмешивался в самые шумные споры, чтобы забыть о времени, которое казалось ему бесконечным.
В таких муках он провел часа два, пока наконец не появился граф в сопровождении дочери и сестры. Марко, находившийся в противоположном конце зала, заметил появление бледной, чем-то удрученной девушки, и его охватил такой порыв жалости, любви и сострадания, что он невольно вздрогнул. Все то короткое время, которое ему понадобилось, чтобы пересечь зал, он мучительно сомневался, кто она ему — друг или враг; он то жаждал упасть к ее ногам, то хотел обидеть ее колким словом. И все же он ничем не выдал своего смятения. После обычных приветствий тетка взяла Биче за руку и повела ее к небольшой группе дам и девиц, которые с восхищением или с недоброжелательной завистью разглядывали прекрасное лицо девушки, полное наивной чистоты, словно заимствованной ею у ее родных гор, и какой-то бесхитростной простоты, смешанной с осторожностью и невольным кокетством, отражавшимся в каждом ее движении, в каждом взгляде, которым опасение за жизнь попавшего в беду человека придавало особую прелесть.
Граф дель Бальцо подошел к Марко. Оба хотели побыть вдвоем, оба хотели поговорить, чтобы узнать то, что каждого интересовало, но оба молчали, надеясь, что другой вот-вот скажет что-нибудь такое, от чего можно будет перейти к занимавшему их вопросу.
Марко принялся расхаживать по залу, граф последовал за ним, не зная, с чего начать. Он перебирал в уме тысячи вступлений, но тут же их отбрасывал; минутами он, казалось, уже был готов открыть рот, но все никак не решался. Наконец он собрался с духом, сказал несколько слов о празднике, но его собеседник никак не поддержал разговора, и тогда отец Биче подумал, что лучше прямо перейти к делу. Утвердившись в этом благородном намерении, он начал так:
— Послушайте, Марко, вы можете подумать, что я себе слишком много позволяю, но ваша доброта меня обнадеживает: я… хотел бы просить вас об одной милости…
— О милости? Меня? — ответил Марко, направляясь в нишу окна, куда за ним последовал граф. Эти слова были произнесены с таким изумлением и холодным высокомерием, что вся остальная тирада, заготовленная его несчастным собеседником, замерла на устах последнего. Марко на миг умолк, словно ожидая ответа на свой надменный вопрос, однако ответа не последовало. — А не лучше ли вам просить об этой милости Рускони? — продолжал он с горькой и ядовитой улыбкой. — Ведь вы ему сделали столько добра, что он не замедлит исполнить вашу просьбу.
— Как? Что вы говорите? Я не собирался никого обижать, и к тому же я едва знаю Рускони!
— О, не сомневайтесь, — сказал Марко, — вы скоро узнаете его получше: Рускони не такой человек, чтобы остаться в долгу и не отблагодарить за услугу пусть даже и незнакомого человека.
С этими словами Марко повернулся, делая вид, что собирается уходить.
Но граф, подойдя к нему вплотную, стал настойчиво его расспрашивать:
— Пожалуйста, скажите мне прямо, в чем дело?.. Ведь я правда ничего не знаю… Неужели причиной тут этот юноша… Отторино?
Марко, который хотел, чтобы граф выболтал побольше, молча слушал, продолжая делать вид, что собирается его оставить.
— Выслушайте, выслушайте же меня, — продолжал граф все более тревожно, — я ничего не знаю; вы же видите, я ни в чем не виноват… конечно, этот мальчишка… я не могу отрицать, он намекал, что охотно женился бы на моей дочери, но я ему ясно сказал, что только с вашего согласия… и что я не соглашусь выдать за него дочь, пока…
Марко, чувствуя, что его начинает бить дрожь, не смог сдержать нетерпения и, перебив графа, спросил:
— Но Биче-то согласилась на этот брак?
И пока он ждал ответа, лицо его так исказилось, что у графа мурашки забегали по коже.
— Биче? — ответил он нерешительно. — Вы спрашиваете о Биче? Она пойдет замуж за того, кого ей укажут родители… Она так простодушна, бедняжка, так невинна, настоящая голубка, поверьте мне, и в сердце у нее нет никого, кроме меня и ее матери.
— Значит, — продолжал допытываться Висконти, — вы думаете, что она не очень огорчится, если этот брак расстроится?
— Огорчится? Да что вы! Я-то ведь знаю характер моей дочери и ничуть об этом не беспокоюсь.
Услышав эти восхитительные слова, Марко ощутил такой восторг и пришел в такое прекрасное настроение, что чуть было не кинулся графу на шею, но вовремя сдержался, подумав, что пока ничего, конечно, не произошло, но все могло еще случиться после его отъезда в Тоскану, если не придумать средства удержать юношу подальше от дома графа дель Бальцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36