А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Рамсеса решено было взять с собой – оставить его в гостинице на попечении больного Джона нам даже в голову не пришло, – но, по счастью, мои предчувствия относительно его безобразного поведения совершенно не оправдались. Почтенный старик приветствовал нас с вежливой учтивостью истинного сына пустыни; и Рамсес, вопреки своему обыкновению, просидел весь вечер спокойно и молча.
Я была единственной женщиной на ужине. Жены шейха, разумеется, не покидали гарема, а европейских дам он хотя и принимал с почтительностью, но никогда не приглашал на дружеские трапезы. «Женщины, – уверял шейх, – не способны обсуждать серьезные вопросы».
Нет нужды говорить, я была польщена, что ко мне эта сентенция не относится, и все же с жаром кинулась защищать пол, к коему имею честь принадлежать. Судя по всему, хозяину моя горячность пришлась по душе.
Среди гостей были представители самых разных народов. Помимо египтян и бедуинов на ужине присутствовали мсье Навиль – швейцарский археолог, голландец Инсингер, а также помощник мсье Нави-ля, приятный молодой человек по имени Хауард Картер. Еще один господин выделялся пышностью своего наряда. Его манишка и манжеты сверкали бриллиантами, а грудь украшала широкая темно-красная лента какого-то иностранного ордена. Он был среднего роста, но благодаря необычайной худобе казался выше. Черные волосы, подстриженные короче, чем того требовала мода, блестели от обилия помады, как, впрочем, и лоснящиеся усики. Монокль зловеще поблескивал в правом глазу, придавая лицу на редкость коварное выражение.
Перехватив взгляд этой странной личности, Эмерсон нахмурился и что-то пробормотал себе под нос, но он слишком хорошо относился к шейху Мохаммеду, чтобы устраивать скандал в его доме. Когда шейх представил кривоватого господина как князя Каленищеффа, мой муж выдавил неубедительную улыбку и лишь промолвил:
– Я знаком с... э-э... князем.
Пока странный господин непозволительно долго лобызал мне ручку, я припомнила слова Эмерсона: "Каленищефф ковырялся в Абидосе, он там на пару с таким же идиотом все вверх дном перевернул. Этот тип именует себя археологом. Да я скорее поверю в его титул! Если он русский князь, то я китайский император".
Поскольку Эмерсон ко всем археологам относится, мягко говоря, критически, я тогда восприняла его слова с некоторым скепсисом, но сейчас наглые темные глаза князя и его презрительная ухмылка произвели на меня неприятное впечатление.
В тот вечер беседа крутилась вокруг археологии. Все оживленно обсуждали план постройки плотины в районе Фил, который предполагал затопление острова с храмами эпохи Птолемеев. Эмерсон, презиравший памятники этого упаднического периода, заявил, что треклятые храмы не стоят того, чтобы их сохранять, даже если они и дожили до наших дней в превосходном состоянии, – чем вызвал страшное раздражение коллег. В итоге он, разумеется, поставил свою подпись под прошением, посланным в Министерство иностранных дел, и я не сомневаюсь, что имя Эмерсона сыграло определенную роль в спасении древних храмов.
Шейх с лукавым видом отпускал провокационные замечания по поводу женского пола. Я, как обычно, возражала и заставила-таки мужчин прослушать краткую лекцию о женских правах. Лишь однажды спокойствие вечера чуть было не нарушил небольшой конфликт, когда мсье Навиль спросил Эмерсона, где тот собирается в этом сезоне вести раскопки. Вопрос был задан без всяких задних мыслей, но мой драгоценный супруг тут же набычился и наотрез отказался обсуждать свои планы. Возможно, этот эпизод остался бы незамеченным, если бы не подал голос господин Каленищефф. Ленивым тягучим тоном он заметил:
– Знаете, дражайший, все перспективные места уже заняты. Не следовало так долго тянуть, уважаемый профессор.
Эмерсон наверняка ответил бы какой-нибудь грубостью, если бы не я. Метко сунув в раскрывшийся рот супруга изрядный ломоть баранины, я ухитрилась предотвратить скандал. По арабскому обыкновению, мы сидели, скрестив ноги, вокруг низенького столика и потчевали друг друга отборными кусками. Очень удобный обычаи – при надобности всегда можно заткнуть собеседнику рот.
На протяжении всего ужина Рамсес изображал каменную статую. Говорил он, только когда к нему обращались, ел с невиданной для себя аккуратностью, – словом, не ребенок, а оживший ангел. Перед уходом он почтительно поклонился шейху и поблагодарил хозяина на арабском. Добрый старик просиял, прижал к себе Рамсеса и торжественно объявил его своим сыном.
Когда мы наконец сели в экипаж, Эмерсон со стоном рухнул на сиденье и прижал руки к животу.
– Единственный недостаток в арабском гостеприимстве – это склонность к излишествам. Я переел, Пибоди! Ночью не сомкну глаз.
Поскольку основное блюдо состояло из жареного барашка, фаршированного цыплятами, которые, в свою очередь, были фаршированы перепелами, набитыми миндалем, я целиком разделяла чувства Эмерсона. Но отказ от угощения был бы, разумеется, верхом грубости. Я покосилась на чадо:
– Рамсес, ты был сегодня идеален.
– Проверял, хорошо ли знаю арабский, – важно ответствовал Рамсес. – Удивительно, но кабинетное образование дяди Уолтера полностью соответствует моим потребностям. Я понимал почти все.
Я мигом насторожилась:
– В самом деле?
Рамсес вел себя так тихо, что я, забыв о его присутствии, довольно решительно высказалась по поводу некоторых семейных обычаев египтян. Пока я отчаянно вспоминала, что именно наговорила, Рамсес продолжил:
– Да, у меня нет оснований жаловаться на уроки дяди Уолтера. Я не очень хорошо понимаю шов-ременный жаргон и разговорные выражения, но этого и шледовало ожидать. Им лучше учиться на личном опыте...
Я рассеянно согласилась с ним, остановив словесный поток. М-да, у меня определенно вырвалось несколько «шовременньк» выражений, не предназначенных для ушей Рамсеса. Ладно, остается надеяться, что Уолтер не стал объяснять племяннику, что такое «супружеская неверность» и «половое созревание».
Оставив Рамсеса на попечении Эмерсона, я отправилась проведать Джона. Юноша заверил, что чувствует себя лучше, и выразил готовность немедленно приступить к своим обязанностям, но я велела ему оставаться в постели и заставила проглотить микстуру. На его утверждение, что он уже принимал лекарство, я, естественно, не обратила никакого внимания. Проверив, на месте ли новый фланелевый пояс, я пожелала Джону спокойной ночи и вернулась к себе в номер.
Эмерсон, Рамсес и кошка, сплетясь в тесный клубок, спали глубоким сном, а Эмерсон к тому же еще и храпел. Вопреки мнению Эмерсона, переедание вызвало отнюдь не бессонницу, а оглушительный храп. Я осторожно перенесла Рамсеса в его кроватку и подоткнула сетку. Бастет собралась последовать за малышом, но я объяснила, что в таком случае ей придется отказаться от ночных похождений. Вздохнув, Бастет устроилась в ногах своего друга. Парочка являла трогательную картину: тонкая ткань сетки смягчала крупные черты моего сына, и в белой ночной рубашке, с непослушными черными кудрями он напоминал маленького египетского божка, сон которого хранит невозмутимая львица.
Возможно, залюбовавшись этой милой картинкой, я утратила бдительность, а может, просто устала после долгого утомительного дня, но как бы там ни было, за Рамсесом я не уследила. Стоило лечь, как я погрузилась в глубокий сон, когда же открыла глаза, за окном уже вовсю сияло солнце, а постель Рамсеса была пуста.
Эмерсон по-прежнему храпел в блаженном неведении. Я быстро оделась. Нет, вовсе не потому, что тревожилась за Рамсеса, просто хотелось обойтись без суетливой и бестолковой помощи дорогого супруга.
На память пришли слова Рамсеса, которые я накануне оставила без внимания. И уже через несколько минут я обнаружила беглеца.
Улица перед гостиницей была заполнена пестрой толпой: нищие, погонщики ослов, сами ослы, торговцы мелкой дребеденью. Все они поджидали туристов. И конечно же, Рамсес находился в самом центре толпы. Хотя я наверняка знала, что он здесь, все же пришлось постараться, чтобы разглядеть его. В своей белой рубашке, со спутанной копной черных волос, он ничем не отличался от малолетних хозяев ослов. Я даже немного испугалась, не сразу отыскав своего сына, но, отыскав, испытала еще большее потрясение... Долговязый мальчишка, такой же чумазый, как и мой сын, что-то сказал Рамсесу, и, о боже... Наше чадо исторгло целый фонтан витиеватой брани на самом вульгарном арабском жаргоне. Я даже не до конца поняла некоторые слова, хотя общий смысл не оставлял сомнений, что милое дитя имеет в виду.
Несколько ранних пташек уже выпорхнули из гостиницы, готовые отправиться на экскурсии. Обычно меня не волнует мнение праздных зевак, но сейчас я вовсе не горела желанием признавать свое родство с этим запыленным ребенком. Однако о благоразумии пришлось забыть. Собеседник, на котором Рамсес совершенствовал свой арабский, явно вознамерился поставить нашего сына на место. Для начала он уличил его в незаконном появлении на свет: мол, вряд ли англичанка и верблюд связали себя официальными брачными узами.
– Рамсес!!!
Все головы, кроме одной, повернулись в мою сторону, и неудивительно: экстравагантная англичанка начинает свой день с того, что выкрикивает на пороге гостиницы имя древнеегипетского фараона.
Рамсес, спрятавшийся было за унылым осликом, неохотно поднялся на ноги. Его противник замер с занесенным кулаком. Невесть откуда возникшая Бастет молнией взлетела на спину бедняги и запустила в него когти. Несчастный мальчишка завопил, а кошка как ни в чем не бывало вынырнула из облака пыли, чихнула и с независимым видом пристроилась за Рамсесом. Я возглавила процессию, и мы в угрюмом молчании скрылись в отеле.
Эмерсон тем временем мирно пил чай.
– Доброе утро, мои дорогие, – приветливо улыбнулся он. – Где вы пропадаете спозаранку?
Бастет принялась вылизываться. Здравая мысль... Я всучила Рамсеса отцу.
– Вымой его!
Родитель с отпрыском скрылись за дверью, но до меня донеслись объяснения Рамсеса:
– Я изучал арабский, папа.
Ответ последовал незамедлительно:
– Прекрасно, мой мальчик, прекрасно!
4
После завтрака все разбрелись по своим делам:
Эмерсон решил навестить мсье де Моргана и выудить лицензию на раскопки в Дахшуре, а я с сыном отправилась за покупками. Обычно я сопровождаю Эмерсона во время официальных визитов, но тогда бы пришлось взять с собой Рамсеса. После «изучения» арабского мне не хотелось демонстрировать способности нашего чада чопорному господину, вдруг ему не понравится лексикон юного археолога? Кроме того, Рамсес заявил, что не сдвинется без Бастет и с места. Что ж, тогда вместо визита в резиденцию де Моргана походим с кошкой по магазинам и поищем для нее ошейник покрепче.
Улица Муски, главная артерия старого Каира, за последние годы утратила свой причудливый восточный колорит; теперь здесь много современных английских и французских магазинов, я же любила маленькие египетские лавочки. Так что мы миновали Муски и остановили экипаж у старого торгового квартала.
Первым делом мы отправились к кожевникам, где купили два ошейника для Бастет. Я выбрала простой и удобный, Рамсес предпочел щедро разукрашенный росписями, золочеными скарабеями и фальшивой бирюзой. Меня слегка озадачило пристрастие Рамсеса к безвкусным украшениям, но я решила не затевать дискуссию. Рамсес тут же нацепил на Бастет аляповатый ошейник и пристегнул к нему не менее жуткий поводок алого цвета. Они составляли примечательную пару: Рамсес в твидовой курточке и брючках, которые отец заказал ему по образцу собственного наряда, и большая кошка, словно сошедшая с древнеегипетской росписи. Я лишь порадовалась, что Рамсес не предложил вставить Бастет в ухо золотую серьгу, как делали древние любители кошек.
Разобравшись с Бастет, мы занялись прочими покупками – медикаменты, инструменты, веревки и другие полезные вещи. Когда список иссяк, близился полдень. В Каире всегда так – часовая прогулка по магазинам выливается в тягучие перебранки с торговцами, нескончаемые чашечки густого кофе и цветистые комплименты. Оставалось лишь одно место, куда я хотела зайти. Я повернулась к Рамсесу, чтобы спросить, не голоден ли он, но обнаружила, что вопрос излишен. Он только что запихнул себе в рот пирожное, истекающее медом и ощетинившееся орехами. Мед капал с подбородка на куртку.
– Где ты это взял?! – ошарашенно спросила я.
– А мне вон тот человек дал.
И Рамсес ткнул липким пальцем в продавца восточных сладостей, на голове которого покачивался большой деревянный поднос. Торговец послал мне улыбку и почтительно поклонился.
– Рамсес, – простонала я, – разве я тебе не говорила, чтобы ты ничего не ел на улице?
– Нет, – довольно ответил Рамсес.
– Нет?.. Ну тогда говорю сейчас.
– Ладно, – покладисто согласился мой сын, облизывая пальцы.
Мы гуськом прошли через арку на маленькую площадь, где весело шелестел фонтан. Вокруг мраморного сооружения столпились женщины с кувшинами. Появление Рамсеса с Бастет произвело небольшой фурор. Раздалось дружное хихиканье, одна из дам даже набралась храбрости и приподняла паранджу, чтобы как следует разглядеть диковинного зверя на поводке.
– Мама, а куда мы идем?
– В лавку древностей. Я обещала дяде Уолтеру посмотреть папирусы.
– Папа говорит, что торговцы древностями – гнусные мошенники и они...
– Я знаю все, что говорит твой отец, однако порой приходится иметь дело и с мошенниками. И пожалуйста, Рамсес, не повторяй его слова, хорошо? Лучше вообще молчи. И ничего там не трогай. И не позволяй Бастет разгуливать по лавке. И ничего не ешь!
– Хорошо, мама.
Я подозрительно покосилась на сына. Что-то уж очень он покладистый.
Квартал Хан-эль-Халил, где торгуют металлическим скарбом, еще более многолюден, чем прочие торговые районы Каира. Мы прокладывали себе путь мимо лавчонок размером с кухонный шкаф; на узких каменных скамейках, которые здесь называют «мастаба», сидели покупатели, торговец копошился внутри лавки, время от времени выныривая на свет с очередным предметом и начиная расхваливать свой товар на все лады.
Лавка Абделя находилась в самом конце квартала. Неказистый вид магазинчика служил лишь для отвода глаз. Почетных клиентов проводили в тесное помещение, располагавшееся позади совсем уж крошечной комнатенки. Там и хранились основные сокровища старого мошенника.
Еще со времен мсье Мариетта, первого хранителя египетских древностей, археологические раскопки, по крайней мере теоретически, были поставлены под строгий контроль. Лицензии выдаются только опытным ученым, а результаты изучаются официальным представителем ведомства, который отбирает для музея лучшие экземпляры. Остальное разрешается взять археологу. Всякий, кто желает вывезти древности, должен получить разрешение, но его легко выдают только в том случае, если указанные предметы не имеют большой денежной или исторической ценности.
Все было бы прекрасно, если бы закон соблюдался. К сожалению, невозможно уследить за каждым квадратным акром, и незаконные раскопки встречаются сплошь и рядом. Неопытные копатели, опасаясь разоблачения, работают в большой спешке, походя разрушая древние объекты, и уж конечно не ведут никаких записей. Египетские крестьяне просто нутром чувствуют клады и зачастую отыскивают гробницы, о которых археологи понятия не имели.
Знаменитый тайник с мумиями фараонов, о котором упоминал Эмерсон, – наиболее яркий пример.
При таком положении вещей торговцы древностями, разумеется, процветали. Некоторые были менее щепетильными, чем другие, но безупречно честный торговец попросту не выдержал бы конкуренции со своими пройдошистыми коллегами, ведь самые ценные вещи появлялись на рынке в результате нелегальных раскопок. Абдель был не лучше и не хуже других. Иными словами, в его лавке вполне могли найтись папирусы для Уолтера.
Каменная скамейка перед лавкой была пуста, значит, покупателей нет. Я заглянула внутрь. Тускло освещенная комнатка была забита товарами. Большую часть свободного места занимал сам Абдель – человек небольшого роста, но необъятной толщины. Пока богатство не испортило его фигуру, Абделя, наверное, можно было назвать красивым – правильные черты лица, большие карие глаза. В нем и сейчас осталось кое-что от прежнего щеголя, если судить по одеянию из кашемира цвета зрелого апельсина и массивному зеленому тюрбану. Возможно, при помощи этого сооружения на голове Абдель восполнял недостаток в росте. Стоя ко мне спиной, он напоминал ярко-оранжевый воздушный шар, увенчанный капустным кочаном.
За ним, в занавешенном дверном проеме, стоял еще один человек. Я видела только его лицо, надо сказать, довольно зловещее лицо – очень смуглое, почти черное, как у нубийца, дряблое, с мешками под глазами, наводившими на мысль не столько о возрасте, сколько о разгульной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33