Комбинат под колпаком.
— Не знаю. Может, все не так просто… Ты по лезвию бритвы ходишь.
— И что, зарыться в землю? Прекратить дело?
— Кто-нибудь, я или мои парни, будем тебя ежевечерне провожать домой и на работу.
— Вам делать больше не фига?
— Есть. Но мне неохота вносить четвертак тебе на похороны. Да еще на венок разоряться.
— Ага.
— Ты, тюфяк, совершенно не приспособлен к силовой борьбе.
— «Все, Зин, обидеть, норовишь?»
— Пушки у тебя нет — не положено. Да если бы и была, ты из нее в слона с пяти метров не попадешь. На Шварценеггера ты непохож. На задрипанного Сталлоне — тоже. У тебя даже газового баллончика нет.
— Нет, — вздохнул я.
— На, — Пашка вытащил из кармана «черемуху» — один из самых убойных номеров. — Подарок.
Он со стуком поставил баллончик на стол…
ЕЩЕ ОДИН ОХОТНИК
Наверное, Налимск — один из последних городов в России, куда согласились бы заглянуть иностранные туристы. Унылая, лишенная и намека на притягательность дыра. Делать там нормальному человеку совершенно нечего, но так уж получилось, что у следователя Терентия Завгородина там проживала пожилая и горячо любимая тетушка — очаровательная, старомодно-интеллигентная женщина. Я ее давно собирался навестить, но проклятые дела никак не пускали. И вот представился случай.
Я запихнул в портфель батон дефицитного сервелата, несколько консервных банок горбуши в собственном соку, коробку конфет, втиснул между ними папку с листами чистой бумаги и бланками протокола допроса свидетеля. Начальству же сообщил, что отправляюсь в город Налимск на допрос свидетеля Лупакова — того самого начальника цеха металлоизделий, который числился среди приятелей Новоселова. У меня были большие сомнения насчет ценности показаний этого свидетеля, но тетю Валю я навещу.
Календарь на моих настенных электронных часах, висящих рядом с портретами Шри Арубиндо и Будды Гуантама (страсть Нины к загадкам восточных цивилизаций), показывал с утра первое сентября. Всесоюзный день знаний. Горожане с утра пораньше тащили своих упирающихся и капризничающих оболтусов или серьезных вундеркиндов-очкариков в школы. Студенты возвращались в аудитории, младшекурсников волновало, когда их отправят на картошку. Никого не заботили вопросы платы за обучение, никто не гадал, доживет ли институт до середины учебного года или лопнет в связи с полной некредитоспособностью. Пятиклассники не пренебрегали своим праздником ради наваристого дня на шоссе, где они протирали стекла машин. Я заранее начинал чувствовать свою причастность к этому празднику, потому что через год должен был вести в школу любопытного, как бурундучок, Сашку, который месяц назад заявил мне, что учиться он не хочет и от грамоты одна беда. Интересно, где он такого набрался? Уж папа, краснодипломник и несостоявшийся аспирант, такого сказать не мог. Да и мама — врач — тоже. А, еще год впереди, разберемся.
На автовокзале было столпотворение. Чтобы достать билет, пришлось немного погонять начальника вокзала. Никто ниже рангом говорить со мной не хотел, отделываясь коротким русским «местов нет». Начальника я застращал сообщением, что еду задерживать вооруженного убийцу и что по вине автовокзала кровавый душегуб может остаться на свободе, а тогда с персоналом разговор будет короткий… Начальник, пожилой усатый украинец, похоже, еще помнил сталинские времена, а потому решил вопрос моментально. Мне нашли место у окна в «икарусе». Автобус тронулся и, покачиваясь, двинулся по улицам города.
Смотреть в окно было скучно и неинтересно, спать в таких условиях неудобно, поэтому я развернул газету и углубился в ее изучение. В «Комсомолке» была большая статья, посвященная дебошу националистов в Риге, устроенному в память о жертвах сталинских репрессий. «Голос Америки» и «Немецкая волна» уже успели прожужжать всем уши, представляя происшедшее чуть ли не как всенародную революцию против коммунистического ига. Наши газеты по привычке выбрали увещевательно-суровый тон, слегка приправленный толчеными зернами гласности.
С ЧУЖОГО ГОЛОСА
Послесловия к выступлениям так называемых правозащитников в Прибалтике:
… — Когда двенадцатилетним мальчиком я покидал Ригу за несколько дней до ее оккупации, местные националисты стреляли нам в спину, — вспоминает коренной житель Риги Л. Хазан. — Те из них, кто жив, в большинстве в эмиграции. Им и нужны беспорядки, чтобы через группу авантюристов показать якобы вселатышское недовольство нашей жизнью.
…Большинство хулиганствующих элементов отделались предупреждением, пятеро — штрафами, а один — рабочий предприятия «Рига-свет», — задержан на пятнадцать суток. Он демонстративно оскорблял работников милиции, бегал по газонам, ломал кусты… Вот такие хулиганствующие статисты нужны для провокационных сборищ западным радиоголосам и местным авантюристам, выдающим себя за правозащитников…
Несмотря на бодрый тон, в газетных публикациях и даже выступлениях политических деятелей в последнее время все больше начинали проскальзывать извинительные нотки. Мол, мы не такие страшные, мы никого не сажаем, все репрессии в далеком прошлом. Могущественный КГБ из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать свое миролюбие и приверженность демократическим ценностям. Через некоторое время начнется самобичевание. Журналисты и политиканы быстренько сориентируются и запишут русский православный люд в оккупанты, а Россию — в тюрьму народов. Они будут умолять простить наш народ за все содеянные и несодеянные грехи… Те, кто придет к власти в Прибалтике, извинений не попросят. Заискивать ни перед кем не станут. Они просто займутся тихим, интеллигентно-цивилизованным геноцидом… Кто мог знать тогда, что дойдет до такого! Националистические выступления вызывали даже интерес, придавали разнообразие скучной застойной жизни, в них была какая-то экзотика, как в танцах африканского племени мумбо-юмбо.
Налимск был привычно грязен и неуютен. Ровные ряды, пятиэтажек вызывали зевоту и тоску. Единственным архитектурным украшением города была бывшая сельская церковь — на нее не хватило динамита в двадцатом году, и она просто дала трещину. Ее замуровали, а крепкое здание отвели под сельский клуб, а потом под контору Горжилснаба. Сегодня на церкви краснел лозунг «Планы партии — планы народа» и висел портрет вождя пролетариата.
Начальник цеха металлоконструкций Лупаков имел возможность любоваться и церковью, и плакатом, и воинственно грозным лицом Ленина из окна своей квартиры. Кстати, в этой квартире он и назначил мне встречу, сообщив по телефону, что у него краткосрочный отпуск за свой счет и ему не хотелось бы никуда выходить. В принципе являться на квартиру к свидетелям не рекомендуется, но нередко бывают такие ситуации, когда это позволительно. Тащиться в милицию, требовать кабинет, а потом вызывать туда Лупакова было лень, поэтому я согласился на его предложение.
Лупаков представлял из себя высокого, с седыми роскошными волосами, жилистого и спокойного, как танк, мужчину. В его манере держаться и говорить было что-то исконно провинциальное.
— Сейчас я вас чайком побалую. С конфетами, — сказал Лупаков вежливо, но без энтузиазма.
— Нет, спасибо, не хочу.
— Тогда проходите в большую комнату.
Квартира была обставлена скромно. Даже чересчур скромно. Дедовская скрипучая мебель, такой же буфет, кожаный диван, черно-белый «Темп», два кресла, тяжеленный огромный стол с белыми вязаными салфетками и, о ужас, ковер с лебедями, утеха деревенских жителей и азербайджанцев. На ковре висело охотничье ружье, а на другой стенке красовалась кабанья голова, поверх которой тянулся патронташ.
Я устроился в кресле. Лупаков сел напротив меня.
— Дочка в десятый класс пошла, — улыбаясь, он кивнул на буфет, за стеклом которого стояла фотография миловидной девчушки. — Жена в командировке. Я отпуск взял, чтобы дочку в школу проводить. Молодежь же к жизни не приспособлена. Уже взрослая девчонка, а никакой самостоятельности… Такие расходы сейчас на детей! Сапоги под сотню рублей стоят: А джинсы… У вас есть дети?
— Есть. Шесть лет сыну.
— Ох, дети, дети… Сколько сил, денег стоят они нам. Но куда же нам без них? Что бы за жизнь была? Как вы считаете?
Лупаков был настроен порассуждать. Мне же совершенно не хотелось выслушивать его, да и задерживаться тут я не собирался. Поэтому я пробормотал что-то нечленораздельное и перешел к делу.
— Вы слышали, что погиб Новоселов?
— Саша Новоселов? Конечно, слышал. Наше предприятие поставляет на комбинат различную металлическую мелочевку. Нам ли не знать!
— Но у вас ведь были более тесные отношения?
— Да какие там отношения! Без моих изделий его цех ширпотреба долго бы не протянул. Вот он ко мне и подлизывался. На охоту приглашал. А охота — моя слабость. Скажу более — страсть. Вон видите ружье. Семьсот рублей — с ума сойти! Полгода копил. На всем экономил.
— Новоселов с Ричардом Григоряном, наверное, не экономили.
— Чего им экономить! У Саши денег немерено было. Сфера обслуживания. Это не мы, заводчане, которые своим горбом, мозолями — и только на зарплату. Я всю жизнь от получки до получки тянул, а у них — сотня туда, три сотни сюда. Другая жизнь.
— Не завидно было?
— Мне? Нет. Другое воспитание… За годы работы начальником цеха разные предложения были. Чуть товара сверху отгрузить и в документах не отразить… Такие деньги сулили. Но… Видите, как живу.
— От Новоселова тоже такие предложения были?
— Он знал превосходно, что на такие темы со мной разговаривать бесполезно.
— Где вы были четвертого августа?
— Ну вот, теперь я вижу, что передо мной следователь. Ваше алиби, где вы были в ночь зверского убийства? Тоже детективчики почитываем.
— Так где вы были в день зверского убийства?
— Тут и вспоминать нечего. Четвертого августа — день рождения моей дочери. Весь день я был дома. Мы его справляли в узком кругу. Рублей в шестьдесят обошлось. Такая дороговизна на базаре, а в магазинах ничего нет… Да и в продмаге мясо по семь рублей уже. Как жить дальше будем, куда Москва смотрит?
— Понятно.
Только сейчас я заметил, что смущало меня в лице Лупакова. На нижней губе слева и на верхней справа у него были свежие красные шрамы. Он заметил мой взгляд, усмехнулся, провел пальцами по губам.
— Народ неспокойный пошел. По улицам не пройти. Столкнулся вон недавно. Молодежь. Родного отца убьют, не то что случайного прохожего.
— Отбились?
— Да кое-как. Люди добрые помогли. Дурное поколение растет. Потому что отказа ни в чем нет. Хочешь мотоцикл — бери. Хочешь пальто — пожалуйста. Лишений не знали. Недостатка ни в чем не было. Привыкли на родительском горбу. Я мальчонкой был — голодное время. А сейчас…
— Голода нам не хватает, это точно, — согласился я.
— Ох да я не про то… Неспокойная жизнь пошла. Сашу убили. А он ведь человек тихий, безобидный был. Не правильно это.
— За что его могли убить?
— Вот уж не ко мне вопрос… Давайте я вам все-таки чаю налью. У меня конфеты остались. В коробке. За одиннадцать рублей покупал. Нет, какие все-таки цены!..
Уходя от Лупакова, я не мог предположить, что с этим человеком мне еще встречаться и встречаться. Разговор не дал ничего. Можно считать, день прошел впустую, но впереди был визит к тете Вале.
Я знал, что к моему приходу она приготовит свои фирменные пельмени. И вечером мы будем сидеть под розовым абажуром за столом, покрытым скатертью ручной вышивки. В розетках будет краснеть клубничное варенье, а в рюмках — потрясающе вкусная смородиновая настойка, секрет которой — достояние нашей семьи. Сначала тетя Валя включит свою любимую пластинку Утесова. А потом начнет рассказывать какие-нибудь истории из жизни обожаемого ею Есенина. На душе моей будет тепло и хорошо. И далеким, ненужным, глупым покажется суета вокруг каких-то пороков и страстей, посторонними, не касающимися тебя станут зло и ненависть этого мира. Это будет короткая передышка, перед тем как опять погрузиться в безумие, в железные будни большого города.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРАВДОЛЮБЦА
— Это старший следователь Завгородин? — шуршал в трубке знакомый голос, который я никак не мог узнать. Вот склероз проклятый. С огромным трудом запоминаю имена, голоса и классическую музыку. Последнее, в общем-то, простительно следователю.
— Я самый.
— Вас беспокоит некто Ионин. Помните?
Как же, тебя забудешь!
— Да, я вас слушаю, Станислав Валентинович.
— Мне хотелось бы с вами встретиться, — в голосе слышалась неуверенность.
— В любое удобное для вас время.
— Так я подъеду?
— Подъезжайте. Буду рад вас видеть.
Я положил трубку. Пашка испытующе посмотрел на меня.
— Кого это ты рад видеть?
— Ионина.
— О, возвращение правдолюбца из затворничества?
— Посмотрим.
От собранности, ершистости, агрессивного недоверия, которые были в Ионине всего пару дней назад, не осталось и следа. В дверь вошел усталый, осунувшийся человек, не слишком молодой, неудачливый, потрепанный судьбой.
— Вы бы хоть извинились, — вздохнул он.
— За что?
— За подозрение, что меня кто-то купил.
— Извинюсь. Если вы докажете обратное.
— Ионина невозможно подкупить. Об этом даже в школе знали.
— Вы были отличником, бичевали на октябрятских собраниях лопоухих двоечников и отвергали заигрывания и взятки с их стороны в виде шоколадок и яблок, — кивнул я.
— Да, примерно так, — еще глубже вздохнул Ионин. — Я же не совсем дурак. Я понимаю, что со стороны все, чем я занимался всю жизнь, казалось сущим безумием… Нашелся тут, все идут не в ногу, только он один правильно чеканит шаг! Правды ему захотелось. Карась-идеалист.
— Да, — глубокомысленно протянул я, понимая, что Ионин прочно усаживается на любимого конька. В таких случаях лучше не давить, а ждать, пока человек выговорится.
— Чем больше тебя возят физиономией по батарее, тем больше эта физиономия закаляется… Промолчать бы, конечно. Но… Кругом ворье. Трудовой люд ни во что не ставят. Каждый на чем сидит, то и тащит. Профком — путевки. Работяга — шестеренку. Финансисты — деньги. А начальник — все вместе. И ни конца ни края этому. Ведь не успокоятся, пока всю страну не разворуют.
— Да, это есть, — глубокомысленно подтвердил я.
— Мне странно слышать, что вы так спокойно об этом говорите, — прищурился Ионин, собираясь и сосредоточиваясь, словно для броска. Он на глазах превращался в эдакого Торквемаду, великого инквизитора и борца за идею. — Вы же представитель власти.
— А что от меня зависит?
— Все вы так.
— От меня зависит найти убийцу и вывести на чистую воду расхитителей. И мне хотелось бы надеяться на вашу помощь.
— Я понимаю, — обличительный пыл у Ионина улетучился. — Все же зря вы сказали, будто я продался… Не продавался я. Просто я… Я испугался…
Он помолчал, нервно потеребил суетливыми пальцами кожаную папку, которую держал на коленях. Я терпеливо ждал, когда он продолжит.
— Всякое бывало. И с работы меня выгоняли. И через газеты травили. Однажды даже избили. Но такое… Когда начал я с Новоселовым воевать, он меня вызвал к себе в кабинет и издалека затеял разговор. Мол, чего вам не хватает? Можем посодействовать в решении разных вопросов. Коллектив У нас, мол, дружный, хороших специалистов ценим. Подсобим, если что… Купить меня решил. Путевками, льготной очередью на квартиру… Нет, какой негодяй!
— Как вы поступили?
— Я сказал, что, конечно, его уважаю, но буду и впредь бороться с недостатками. Второй раз он вызвал меня, когда я написал о нарушении ГОСТов при выпуске продукции в цеху. Говорил со мной все так же вежливо, но я видел, что он еле сдерживается. Видимо, моя жалоба его сильно задела.
— Именно по качеству?
— Почему-то да. Он мне сказал, что нельзя позорить коллектив, который держит переходящее Красное знамя. Что мои наветы кидают тень на все предприятие. Что если у меня есть какие-то претензии, нужно для начала высказывать их руководству, а не писать во все инстанции. В общем, старая песня. Потом сказал, что я сильно раздражаю народ своим поведением и у людей может прорваться озлобление в самых неожиданных формах. Вежливая угроза, дескать, костей не соберешь, если не замолчишь.
— А вы?
— А что я? Бояться этих супостатов?.. Через два дня домой возвращаюсь. Навстречу два молодых человека. Я и оглянуться не успел, как меня чем-то ударили, рот зажали и затащили в нежилой подъезд. Били несколько минут. Сперва какой-то липкой штуковиной рот залепили, чтобы не кричал… Знали свое дело. — Он вздохнул и снова затеребил пальцами уголок папки.
— Что дальше?
— Избили основательно. Я в армии двухпудовые гири тягал, но это когда было! Да и здоровенные были ребята, профессионалы. Один держал, а другой бил… Ну, это бы я еще вынес. Но они показали мне фотографию моих дочек. Откуда-то со стороны снято, когда девочки из дома в школу шли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Не знаю. Может, все не так просто… Ты по лезвию бритвы ходишь.
— И что, зарыться в землю? Прекратить дело?
— Кто-нибудь, я или мои парни, будем тебя ежевечерне провожать домой и на работу.
— Вам делать больше не фига?
— Есть. Но мне неохота вносить четвертак тебе на похороны. Да еще на венок разоряться.
— Ага.
— Ты, тюфяк, совершенно не приспособлен к силовой борьбе.
— «Все, Зин, обидеть, норовишь?»
— Пушки у тебя нет — не положено. Да если бы и была, ты из нее в слона с пяти метров не попадешь. На Шварценеггера ты непохож. На задрипанного Сталлоне — тоже. У тебя даже газового баллончика нет.
— Нет, — вздохнул я.
— На, — Пашка вытащил из кармана «черемуху» — один из самых убойных номеров. — Подарок.
Он со стуком поставил баллончик на стол…
ЕЩЕ ОДИН ОХОТНИК
Наверное, Налимск — один из последних городов в России, куда согласились бы заглянуть иностранные туристы. Унылая, лишенная и намека на притягательность дыра. Делать там нормальному человеку совершенно нечего, но так уж получилось, что у следователя Терентия Завгородина там проживала пожилая и горячо любимая тетушка — очаровательная, старомодно-интеллигентная женщина. Я ее давно собирался навестить, но проклятые дела никак не пускали. И вот представился случай.
Я запихнул в портфель батон дефицитного сервелата, несколько консервных банок горбуши в собственном соку, коробку конфет, втиснул между ними папку с листами чистой бумаги и бланками протокола допроса свидетеля. Начальству же сообщил, что отправляюсь в город Налимск на допрос свидетеля Лупакова — того самого начальника цеха металлоизделий, который числился среди приятелей Новоселова. У меня были большие сомнения насчет ценности показаний этого свидетеля, но тетю Валю я навещу.
Календарь на моих настенных электронных часах, висящих рядом с портретами Шри Арубиндо и Будды Гуантама (страсть Нины к загадкам восточных цивилизаций), показывал с утра первое сентября. Всесоюзный день знаний. Горожане с утра пораньше тащили своих упирающихся и капризничающих оболтусов или серьезных вундеркиндов-очкариков в школы. Студенты возвращались в аудитории, младшекурсников волновало, когда их отправят на картошку. Никого не заботили вопросы платы за обучение, никто не гадал, доживет ли институт до середины учебного года или лопнет в связи с полной некредитоспособностью. Пятиклассники не пренебрегали своим праздником ради наваристого дня на шоссе, где они протирали стекла машин. Я заранее начинал чувствовать свою причастность к этому празднику, потому что через год должен был вести в школу любопытного, как бурундучок, Сашку, который месяц назад заявил мне, что учиться он не хочет и от грамоты одна беда. Интересно, где он такого набрался? Уж папа, краснодипломник и несостоявшийся аспирант, такого сказать не мог. Да и мама — врач — тоже. А, еще год впереди, разберемся.
На автовокзале было столпотворение. Чтобы достать билет, пришлось немного погонять начальника вокзала. Никто ниже рангом говорить со мной не хотел, отделываясь коротким русским «местов нет». Начальника я застращал сообщением, что еду задерживать вооруженного убийцу и что по вине автовокзала кровавый душегуб может остаться на свободе, а тогда с персоналом разговор будет короткий… Начальник, пожилой усатый украинец, похоже, еще помнил сталинские времена, а потому решил вопрос моментально. Мне нашли место у окна в «икарусе». Автобус тронулся и, покачиваясь, двинулся по улицам города.
Смотреть в окно было скучно и неинтересно, спать в таких условиях неудобно, поэтому я развернул газету и углубился в ее изучение. В «Комсомолке» была большая статья, посвященная дебошу националистов в Риге, устроенному в память о жертвах сталинских репрессий. «Голос Америки» и «Немецкая волна» уже успели прожужжать всем уши, представляя происшедшее чуть ли не как всенародную революцию против коммунистического ига. Наши газеты по привычке выбрали увещевательно-суровый тон, слегка приправленный толчеными зернами гласности.
С ЧУЖОГО ГОЛОСА
Послесловия к выступлениям так называемых правозащитников в Прибалтике:
… — Когда двенадцатилетним мальчиком я покидал Ригу за несколько дней до ее оккупации, местные националисты стреляли нам в спину, — вспоминает коренной житель Риги Л. Хазан. — Те из них, кто жив, в большинстве в эмиграции. Им и нужны беспорядки, чтобы через группу авантюристов показать якобы вселатышское недовольство нашей жизнью.
…Большинство хулиганствующих элементов отделались предупреждением, пятеро — штрафами, а один — рабочий предприятия «Рига-свет», — задержан на пятнадцать суток. Он демонстративно оскорблял работников милиции, бегал по газонам, ломал кусты… Вот такие хулиганствующие статисты нужны для провокационных сборищ западным радиоголосам и местным авантюристам, выдающим себя за правозащитников…
Несмотря на бодрый тон, в газетных публикациях и даже выступлениях политических деятелей в последнее время все больше начинали проскальзывать извинительные нотки. Мол, мы не такие страшные, мы никого не сажаем, все репрессии в далеком прошлом. Могущественный КГБ из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать свое миролюбие и приверженность демократическим ценностям. Через некоторое время начнется самобичевание. Журналисты и политиканы быстренько сориентируются и запишут русский православный люд в оккупанты, а Россию — в тюрьму народов. Они будут умолять простить наш народ за все содеянные и несодеянные грехи… Те, кто придет к власти в Прибалтике, извинений не попросят. Заискивать ни перед кем не станут. Они просто займутся тихим, интеллигентно-цивилизованным геноцидом… Кто мог знать тогда, что дойдет до такого! Националистические выступления вызывали даже интерес, придавали разнообразие скучной застойной жизни, в них была какая-то экзотика, как в танцах африканского племени мумбо-юмбо.
Налимск был привычно грязен и неуютен. Ровные ряды, пятиэтажек вызывали зевоту и тоску. Единственным архитектурным украшением города была бывшая сельская церковь — на нее не хватило динамита в двадцатом году, и она просто дала трещину. Ее замуровали, а крепкое здание отвели под сельский клуб, а потом под контору Горжилснаба. Сегодня на церкви краснел лозунг «Планы партии — планы народа» и висел портрет вождя пролетариата.
Начальник цеха металлоконструкций Лупаков имел возможность любоваться и церковью, и плакатом, и воинственно грозным лицом Ленина из окна своей квартиры. Кстати, в этой квартире он и назначил мне встречу, сообщив по телефону, что у него краткосрочный отпуск за свой счет и ему не хотелось бы никуда выходить. В принципе являться на квартиру к свидетелям не рекомендуется, но нередко бывают такие ситуации, когда это позволительно. Тащиться в милицию, требовать кабинет, а потом вызывать туда Лупакова было лень, поэтому я согласился на его предложение.
Лупаков представлял из себя высокого, с седыми роскошными волосами, жилистого и спокойного, как танк, мужчину. В его манере держаться и говорить было что-то исконно провинциальное.
— Сейчас я вас чайком побалую. С конфетами, — сказал Лупаков вежливо, но без энтузиазма.
— Нет, спасибо, не хочу.
— Тогда проходите в большую комнату.
Квартира была обставлена скромно. Даже чересчур скромно. Дедовская скрипучая мебель, такой же буфет, кожаный диван, черно-белый «Темп», два кресла, тяжеленный огромный стол с белыми вязаными салфетками и, о ужас, ковер с лебедями, утеха деревенских жителей и азербайджанцев. На ковре висело охотничье ружье, а на другой стенке красовалась кабанья голова, поверх которой тянулся патронташ.
Я устроился в кресле. Лупаков сел напротив меня.
— Дочка в десятый класс пошла, — улыбаясь, он кивнул на буфет, за стеклом которого стояла фотография миловидной девчушки. — Жена в командировке. Я отпуск взял, чтобы дочку в школу проводить. Молодежь же к жизни не приспособлена. Уже взрослая девчонка, а никакой самостоятельности… Такие расходы сейчас на детей! Сапоги под сотню рублей стоят: А джинсы… У вас есть дети?
— Есть. Шесть лет сыну.
— Ох, дети, дети… Сколько сил, денег стоят они нам. Но куда же нам без них? Что бы за жизнь была? Как вы считаете?
Лупаков был настроен порассуждать. Мне же совершенно не хотелось выслушивать его, да и задерживаться тут я не собирался. Поэтому я пробормотал что-то нечленораздельное и перешел к делу.
— Вы слышали, что погиб Новоселов?
— Саша Новоселов? Конечно, слышал. Наше предприятие поставляет на комбинат различную металлическую мелочевку. Нам ли не знать!
— Но у вас ведь были более тесные отношения?
— Да какие там отношения! Без моих изделий его цех ширпотреба долго бы не протянул. Вот он ко мне и подлизывался. На охоту приглашал. А охота — моя слабость. Скажу более — страсть. Вон видите ружье. Семьсот рублей — с ума сойти! Полгода копил. На всем экономил.
— Новоселов с Ричардом Григоряном, наверное, не экономили.
— Чего им экономить! У Саши денег немерено было. Сфера обслуживания. Это не мы, заводчане, которые своим горбом, мозолями — и только на зарплату. Я всю жизнь от получки до получки тянул, а у них — сотня туда, три сотни сюда. Другая жизнь.
— Не завидно было?
— Мне? Нет. Другое воспитание… За годы работы начальником цеха разные предложения были. Чуть товара сверху отгрузить и в документах не отразить… Такие деньги сулили. Но… Видите, как живу.
— От Новоселова тоже такие предложения были?
— Он знал превосходно, что на такие темы со мной разговаривать бесполезно.
— Где вы были четвертого августа?
— Ну вот, теперь я вижу, что передо мной следователь. Ваше алиби, где вы были в ночь зверского убийства? Тоже детективчики почитываем.
— Так где вы были в день зверского убийства?
— Тут и вспоминать нечего. Четвертого августа — день рождения моей дочери. Весь день я был дома. Мы его справляли в узком кругу. Рублей в шестьдесят обошлось. Такая дороговизна на базаре, а в магазинах ничего нет… Да и в продмаге мясо по семь рублей уже. Как жить дальше будем, куда Москва смотрит?
— Понятно.
Только сейчас я заметил, что смущало меня в лице Лупакова. На нижней губе слева и на верхней справа у него были свежие красные шрамы. Он заметил мой взгляд, усмехнулся, провел пальцами по губам.
— Народ неспокойный пошел. По улицам не пройти. Столкнулся вон недавно. Молодежь. Родного отца убьют, не то что случайного прохожего.
— Отбились?
— Да кое-как. Люди добрые помогли. Дурное поколение растет. Потому что отказа ни в чем нет. Хочешь мотоцикл — бери. Хочешь пальто — пожалуйста. Лишений не знали. Недостатка ни в чем не было. Привыкли на родительском горбу. Я мальчонкой был — голодное время. А сейчас…
— Голода нам не хватает, это точно, — согласился я.
— Ох да я не про то… Неспокойная жизнь пошла. Сашу убили. А он ведь человек тихий, безобидный был. Не правильно это.
— За что его могли убить?
— Вот уж не ко мне вопрос… Давайте я вам все-таки чаю налью. У меня конфеты остались. В коробке. За одиннадцать рублей покупал. Нет, какие все-таки цены!..
Уходя от Лупакова, я не мог предположить, что с этим человеком мне еще встречаться и встречаться. Разговор не дал ничего. Можно считать, день прошел впустую, но впереди был визит к тете Вале.
Я знал, что к моему приходу она приготовит свои фирменные пельмени. И вечером мы будем сидеть под розовым абажуром за столом, покрытым скатертью ручной вышивки. В розетках будет краснеть клубничное варенье, а в рюмках — потрясающе вкусная смородиновая настойка, секрет которой — достояние нашей семьи. Сначала тетя Валя включит свою любимую пластинку Утесова. А потом начнет рассказывать какие-нибудь истории из жизни обожаемого ею Есенина. На душе моей будет тепло и хорошо. И далеким, ненужным, глупым покажется суета вокруг каких-то пороков и страстей, посторонними, не касающимися тебя станут зло и ненависть этого мира. Это будет короткая передышка, перед тем как опять погрузиться в безумие, в железные будни большого города.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРАВДОЛЮБЦА
— Это старший следователь Завгородин? — шуршал в трубке знакомый голос, который я никак не мог узнать. Вот склероз проклятый. С огромным трудом запоминаю имена, голоса и классическую музыку. Последнее, в общем-то, простительно следователю.
— Я самый.
— Вас беспокоит некто Ионин. Помните?
Как же, тебя забудешь!
— Да, я вас слушаю, Станислав Валентинович.
— Мне хотелось бы с вами встретиться, — в голосе слышалась неуверенность.
— В любое удобное для вас время.
— Так я подъеду?
— Подъезжайте. Буду рад вас видеть.
Я положил трубку. Пашка испытующе посмотрел на меня.
— Кого это ты рад видеть?
— Ионина.
— О, возвращение правдолюбца из затворничества?
— Посмотрим.
От собранности, ершистости, агрессивного недоверия, которые были в Ионине всего пару дней назад, не осталось и следа. В дверь вошел усталый, осунувшийся человек, не слишком молодой, неудачливый, потрепанный судьбой.
— Вы бы хоть извинились, — вздохнул он.
— За что?
— За подозрение, что меня кто-то купил.
— Извинюсь. Если вы докажете обратное.
— Ионина невозможно подкупить. Об этом даже в школе знали.
— Вы были отличником, бичевали на октябрятских собраниях лопоухих двоечников и отвергали заигрывания и взятки с их стороны в виде шоколадок и яблок, — кивнул я.
— Да, примерно так, — еще глубже вздохнул Ионин. — Я же не совсем дурак. Я понимаю, что со стороны все, чем я занимался всю жизнь, казалось сущим безумием… Нашелся тут, все идут не в ногу, только он один правильно чеканит шаг! Правды ему захотелось. Карась-идеалист.
— Да, — глубокомысленно протянул я, понимая, что Ионин прочно усаживается на любимого конька. В таких случаях лучше не давить, а ждать, пока человек выговорится.
— Чем больше тебя возят физиономией по батарее, тем больше эта физиономия закаляется… Промолчать бы, конечно. Но… Кругом ворье. Трудовой люд ни во что не ставят. Каждый на чем сидит, то и тащит. Профком — путевки. Работяга — шестеренку. Финансисты — деньги. А начальник — все вместе. И ни конца ни края этому. Ведь не успокоятся, пока всю страну не разворуют.
— Да, это есть, — глубокомысленно подтвердил я.
— Мне странно слышать, что вы так спокойно об этом говорите, — прищурился Ионин, собираясь и сосредоточиваясь, словно для броска. Он на глазах превращался в эдакого Торквемаду, великого инквизитора и борца за идею. — Вы же представитель власти.
— А что от меня зависит?
— Все вы так.
— От меня зависит найти убийцу и вывести на чистую воду расхитителей. И мне хотелось бы надеяться на вашу помощь.
— Я понимаю, — обличительный пыл у Ионина улетучился. — Все же зря вы сказали, будто я продался… Не продавался я. Просто я… Я испугался…
Он помолчал, нервно потеребил суетливыми пальцами кожаную папку, которую держал на коленях. Я терпеливо ждал, когда он продолжит.
— Всякое бывало. И с работы меня выгоняли. И через газеты травили. Однажды даже избили. Но такое… Когда начал я с Новоселовым воевать, он меня вызвал к себе в кабинет и издалека затеял разговор. Мол, чего вам не хватает? Можем посодействовать в решении разных вопросов. Коллектив У нас, мол, дружный, хороших специалистов ценим. Подсобим, если что… Купить меня решил. Путевками, льготной очередью на квартиру… Нет, какой негодяй!
— Как вы поступили?
— Я сказал, что, конечно, его уважаю, но буду и впредь бороться с недостатками. Второй раз он вызвал меня, когда я написал о нарушении ГОСТов при выпуске продукции в цеху. Говорил со мной все так же вежливо, но я видел, что он еле сдерживается. Видимо, моя жалоба его сильно задела.
— Именно по качеству?
— Почему-то да. Он мне сказал, что нельзя позорить коллектив, который держит переходящее Красное знамя. Что мои наветы кидают тень на все предприятие. Что если у меня есть какие-то претензии, нужно для начала высказывать их руководству, а не писать во все инстанции. В общем, старая песня. Потом сказал, что я сильно раздражаю народ своим поведением и у людей может прорваться озлобление в самых неожиданных формах. Вежливая угроза, дескать, костей не соберешь, если не замолчишь.
— А вы?
— А что я? Бояться этих супостатов?.. Через два дня домой возвращаюсь. Навстречу два молодых человека. Я и оглянуться не успел, как меня чем-то ударили, рот зажали и затащили в нежилой подъезд. Били несколько минут. Сперва какой-то липкой штуковиной рот залепили, чтобы не кричал… Знали свое дело. — Он вздохнул и снова затеребил пальцами уголок папки.
— Что дальше?
— Избили основательно. Я в армии двухпудовые гири тягал, но это когда было! Да и здоровенные были ребята, профессионалы. Один держал, а другой бил… Ну, это бы я еще вынес. Но они показали мне фотографию моих дочек. Откуда-то со стороны снято, когда девочки из дома в школу шли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30