Я снова рассказал по порядку обо всем, что было, и замолчал, ожидая вопросов.
— Кто же все-таки виноват в том, что произошло? — неожиданно спросил у меня Сергей Сухов. —Кто виноват, что ты после первой своей атаки оторвался от нас и вел бой один на один с вражеским истребителем?
Вопрос был поставлен, как говорится, в лоб. И кем? Дружком моим Сережкой Суховым, с которым мы вместе закончили летную школу. Он смотрел на меня в упор. Строгий взгляд его требовал ответа. Собрание молчало. Я не ожидал, что дело приобретет такой поворот, и чувствовал себя неловко. Мои расчеты, что меня, как пострадавшего, пожалеют, рушились. Я посмотрел на техника Евсеева, на командира, обвел глазами всех коммунистов и ничего не сказал.
Тогда попросил слова Снигирев.
— Чтобы обвинить человека в трусости, — начал он, — нужны достаточные основания. Я возмущен такой постановкой вопроса и как коммунист отвергаю эту версию. Здесь другое. Здесь спешка, лихость, небрежность. И кстати, с Каберовым это не впервые. Был же случай, когда он по тревоге вылетел без летных очков, «Все знают», — подумал я. Между тем Снигирев продолжал:
— Да, был такой случай. Но мы тогда не придали ему значения и не спросили с коммуниста Каберова. А зря!..
Голос Снигирева звучал гневно. Он сказал, что коммунисты Новиков и Евсеев тоже повинны в случившемся, но что больше всех виноват летчик.
— Каберов не ответил на вопрос, поставленный Суховым. Он и сейчас, видимо, не уловил своего главного промаха, — говорил Снигирев. — А ведь согласно инструкции по эксплуатации самолета перед вылетом надлежит проверить машину и расписаться в приеме ее от техника. Конечно, быстрота в нашем деле нужна. Но так просто вскочить в кабину и отправиться в путь нельзя. Самолет — не телега, товарищи!
Один за другим поднимались коммунисты, и каждый говорил о небрежности, о никому не нужной лихости. И все это адресовалось мне. Я сидел опустив голову. Мне нечего было сказать в свое оправдание. Разговор шел, что называется, начистоту.
Слово взял комиссар эскадрильи старший политрук Исакович. Он подробно объяснил обстановку, сложившуюся под Ленинградом и в Эстонии, и сообщил, что командующий генерал М. И. Самохин благополучно прилетел в Таллин и что он прислал телеграмму, в которой благодарит сопровождавших его летчиков — истребителей.
— Может быть, Халдеев, Сухов и Каберов действовали не наилучшим образом, но они все же, как у нас принято говорить, связали боем вражеские самолеты, — ^. ' сказал Исакович. — Что же касается коммуниста Каберова, то мы знаем, с какой энергией он трудится на войне. Это, безусловно, смелый летчик. Непонятно только, почему командование бригадой придерживается обратного мнения. Нельзя не учитывать того, что в этом бою Каберов увидел вражеские самолеты. Он предупредил об опасности командира группы. Он первым атаковал «мессершмитты». Правда, из — за небрежного осмотра машины перед полетом он оказался в трудном положении. И все же, несмотря на полную невозможность сбросить подвесные баки, он начал набирать высоту, чтобы помочь товарищам, ведущим бой. Фашистский «мессершмитт» перехватил его и атаковал. И тут Каберов не спасовал. Он принял неравный бой. А это уже характер, товарищи, характер настоящего бойца. Но я хочу сказать о другом. Вылетать, как он вылетал вчера на это задание, недопустимо.
Комиссар обвел глазами самолет, под крылом которого шло наше собрание, провел ладонью по фюзеляжу.
— Готовиться к взлету и не надеть на себя парашют — это большой промах, товарищи! Сесть в кабину и не посмотреть, все ли в ней в порядке, — это второй промах. А уж думать, что виноваты во всех твоих бедах другие — это не знаю даже, как назвать. Не говорю уже о том, что летчик не привязался ремнями, что он не прогрел мотора. Вы помните, что мотор несколько раз обрезал на взлете. Но ведь от этого один шаг до катастрофы.
«Действительно, какой я все-таки болван, — подумал я, — сколько глупостей натворил одним махом!..» Мне было очень стыдно перед товарищами. Я обвел глазами собрание. У всех были серьезные, строгие лица, а у Исаковича в особенности.
— Предлагаю, — сказал он в заключение, — за нарушение инструкции по эксплуатации самолета И-16, за пренебрежение к парашюту, за никому не нужное бахвальство объявить коммунисту Каберову выговор. И еще: просить командование полка послать его на передовой аэродром с идущим туда звеном Багрянцева. Пусть он там нам делом докажет, что мы верим в него не зря.
— Правильно, верно! — послышались голоса.
У меня комок подкатил к горлу. А коммунисты уже единодушно проголосовали за предложение Исаковича. Верят, значит. Ругают и верят!
Когда собрание закончилось, первым подошел ко мне Сергей. Он сгреб меня в свои медвежьи объятия, да так, что я чуть богу душу не отдал.
— Ну как, теперь понял? Потом ко мне подошел Исакович:
— Ничего, главное — помни: кому много дано, с того много и спрашивается.
Как-то смущенно улыбаясь, глянул на меня майор Новиков:
— Ну, как? Ничего трепка? Небось «мессершмитт» так не лупил, как друзья? Что ж, правильно. На то они и друзья. Мне, помню, отец в таких случаях всегда говорил; «Кабы не любил, так и не побил».
Меня окружили Кирилл Евсеев, Володя Халдеев, Алексей Снигирев, другие товарищи.
Начальник политотдела ушел с собрания, не проронив ни слова. Позже, после того как я одержал в бою первую победу, он нашел меня в Низине, чтобы поздравить. Он сказал в тот раз немало добрых слов о партийном коллективе нашей эскадрильи, о комиссаре Исаковиче.
— А еще хочу признаться тебе. — Бессонов вдруг помрачнел. — Хотел я, брат, перед тобой сразу же, после собрания, извиниться. Была такая мысль, да гордыня, видишь ли, не позволила. Так что, ты прости меня, старика. Прости вдвойне — и за резкость, и за то, что сразу не повинился в ней.
Я сказал, что мне тоже было в чем повиниться, что коммунисты правильно критиковали меня. Бессонов еще раз потряс мне руку:
— Ну, иди, воюй!..
ЧЕРЕЗ СЕКУНДУ БУДЕТ ПОЗДНО
1 августа в Клопицы на охрану аэродрома уходило звено Багрянцева, в состав которого я был включен в качестве ведомого летчика. Наше молодое звено распалось, Алиез погиб, Соседин летал с Костылевым.
Прежде чем перебазироваться в Клопицы, мы должны были снова лететь с командующим, сопровождая его до Таллина. Генерал М. И. Самохин, оказывается, уже успел возвратиться из Эстонии и теперь вновь летел туда. Внутренне я весь сжался, когда Новиков произнес эти слова: «Сопровождать командующего». Но майор не стал напоминать о моем неудачном полете, Он всего лишь коротко объяснил Багрянцеву стоящую перед звеном задачу и, обращаясь ко всем нам, сказал:
В Таллине не задерживайтесь, светлого времени остается мало. Заправьтесь — и прямо в Клопицы. С рассветом придется дежурить.
Самолет ЛИ-2 опять, как и в первый раз, сделал круг над Низином. Теперь мы взлетели без спешки, пристроились и пошли. Самолет командующего как бы прижимался к земле. Зеленый, он был слабо заметен на фоне леса. Мы летели чуть сзади и выше ЛИ-2. Я волновался. Мне казалось, будто все оставшиеся на аэродроме смотрят мне вслед. Смотрят и говорят: «Смотри, Каберов, поручились мы за тебя, не подведи!..»
Каждую секунду ждал я встречи с фашистскими истребителями. До мелочей продумал различные варианты возможного боя. Но встретить противника так и не удалось. Сделав круг над островерхими крышами Таллина, мы приземлились, а самолет командующего пошел на остров Эзель. Стоя на аэродроме и глядя в небо, я все еще не мог успокоиться: признаться, мне так хотелось, чтобы в этом, именно в этом полете на нас напали истребители противника. Теперь-то уж я сбросил бы свои баки, и тогда — держись «мессершмитты»!..
Мы заправляли самолеты, когда к нам подошел человек в морской военной форме. Это был комендант аэродрома.
— Здесь все минировано, — сказал он Багрянцеву. — Ничего не трогать. Движение только по дорожкам, обозначенным флажками. С вылетом поторопитесь.
Комендант ушел так же стремительно, как появился. Мы переглянулись. Нетрудно было догадаться, что положение в Таллине тяжелое, что идет подготовка к эвакуации наших войск. Я окинул взглядом аэродром, его капитальные сооружения. Неужели все это взлетит на воздух? Еще один комендант с его неумолимой логикой.
Наскоро перекусив в столовой, мы снова поспешили к самолетам и вскоре покинули аэродром. Делая круг над городом, я отыскал взглядом шпиль таллинской ратуши с ее старинным флюгером, изображающим древнего воина. Прощай, Таллин! Прощай, Старый Томас! Когда-то мы теперь увидимся?
Час бреющего полета, и мы в Клопицах. Звено Ко — стылева, которое нам приказано сменить, готовится к возвращению на родной аэродром, Костылев, Сухов и Соседин сбили здесь несколько «юнкерсов» и «мессершмиттов». Обо многом могли бы они рассказать нам, но солнце уже на горизонте, а звено должно успеть засветло долететь до дому. Спрашивают, что нового в Низине. Мы сообщили им свежую еще и для нас самих новость: нашелся Ефимов. Оказывается, он, совершая над Псковом противозенитный маневр, оторвался от группы, взял неточный курс и в конце концов потерял ориентировку. Пытаясь восстановить ее, выработал все горючее и с остановившимся мотором произвел посадку на фюзеляж вблизи станции Ефимовской, к востоку от Тихвина, по дороге на Вологду. Техники побывали там, поставили на самолет новый винт, и Ефимов возвратился домой. Теперь он вместе с Алексеевым улетел на Эзель. Костылев развернул карту и, проследив по ней путь Ефимова, покачал головой:
Вот это маханул Андреич!
Сам Ефимов и сел около Ефимовской, — смеются ребята. — Никак у него родственники там?
Костылев и Сухов запустили двигатели, а Соседин помчался зачем-то в палатку. Прибежав обратно, он сунул мне в руки листок бумаги:
— Это расписание, по которому немцы приходят бомбить Клопицы. Советую изучить!..
Друзья улетели. Вскоре аэродром погрузился в вечерние сумерки. Техники продолжали работать возле машин, готовя их к утреннему вылету. Инженер эскадрильи Сергеев решил помочь нам освоиться на новом месте.
— Раз инженер с нами, значит, парадок на Балтике, — сказал Багрянцев, копируя белорусский акцент своего друга. Сергеев добродушно улыбнулся, собираясь что-то ответить Багрянцеву, но забыл об этом, увидя на нашем пути кусок промасленной ветоши. Выгоревшие брови его сошлись, он не на шутку рассердился:
— Опять трапки, опять нет парадна! Рассердился и рассмеялся, поймав себя на том, что отдал дань белорусскому произношению.
С этим вспыльчивым, но отходчивым, душевным человеком было легко. Держа в руке кусок ветоши, он повел нас дальше. Вскоре мы увидели палатки технического состава, поставленные в лесу между золотыми стволами высоких сосен. На самой границе леса, поблизости от стоянки самолетов, белела наша палатка — наш полотняный дом.
«Что ожидает меня здесь?» — думал я в тот вечер, укладываясь в постель. Сон долго не приходил. Прислушиваясь к ровному дыханию товарищей, я перебирал в памяти события последних дней…
Ровно в семь часов утра, как значилось в расписании, составленном Сосединым, над Клопицами появились фашистские самолеты.
Пара вражеских истребителей нагло промчалась над нашей стоянкой и стала кружить над аэродромом. Багрянцев приказал запустить моторы. Мы поднялись в воздух. «Мессершмитты» набирали высоту. Затем они, уменьшив скорость, сделали разворот, причем вблизи от нас. Багрянцев сразу же довернул самолет и ринулся за ними. Соблазн атаковать маячившие перед носом вражеские самолеты был велик. Не отставая от Багрянцева и Тенюгина, я дал газ, но, на счастье, оглянулся. Сзади два других вражеских истребителя пикировали на самолет Багрянцева. Еще секунда — и помочь ему было бы уже невозможно. Я сделал стремительный разворот и дал заградительную очередь. Так и не успевший открыть огонь по Багрянцеву «мессершмитт» задрал нос, перевернулся на спину, начал медленно вращаться и вдруг отвесно пошел к земле.
— Сбил я его, сбил! — закричал я. Мой голос странно прозвучал в кабине, где меня никто не мог услышать. А фашистский самолет все падал и падал, и я не сводил с него глаз. Еще несколько секунд — и все кончилось. Взметнулось облако пыли и, разгоняемое ветром, начало быстро таять. Самолет упал возле церкви в деревне Клопицы, всего в полукилометре от нашей стоянки.
Воздушный бой окончился. Фашисты не осмелились повторить атаку и ушли восвояси. Я прибавил газ, догнал Багрянцева и жестами указал ему на то место, куда упал «мессершмитт». Командир улыбнулся, кивнул мне и, на секунду бросив управление, сцепил руки и поднял их, поздравляя меня.
После посадки мы все трое приехали к месту падения вражеского самолета. Окружившие «мессершмитт» колхозники, увидя нас, расступились.
Вот он, поверженный враг. Всего несколько минут назад он еще зловеще парил в небе, а теперь… Мотор и кабина с летчиком врылись глубоко в землю. Фюзеляж и хвостовое оперение с паучьей свастикой торчат снаружи. Крылья валяются в стороне.
И стар и мал сбежались сюда, на окраину деревни Клопицы, Все говорят о только что закончившемся воздушном бое. Громче других делится впечатлениями старый дед.
Стою я у цеДОзи, гляжу в небо, — возбужденно рассказывает он. — А фашистский самолет летит прямо на меня. «Свят, свят!: — говорю. — Никак сейчас бомбу бросит!» И конечно, скорее за церковь. Перекрестился, прижался к стене, глаза зажмурил, жду. Засвистело, слышу, что-то да ка — ак ахнет! Упасть упало, а взрыва нет. Открыл я глаза, и — мать пресвятая богородица! — — диву даюсь. Оказывается, не бомба это вовсе. Сам сатана пожаловал к нам собственной персоной. Я за лопату и к нему. Да вот не пригодилась моя лопата. — Дед разводит руками. — А то бы капут его благородию…
Да, работа чистая, — говорит Багрянцев, — ничего не скажешь. Бессонова бы сюда, Игорь. Пусть бы посмотрел! Ну, спасибо тебе, дружище! — Он обнял меня. — Спасибо за выручку. Опоздай ты всего на одну секунду, и остались бы мои ребята сиротами…
Ну вот, товарищи, — Багрянцев указывает окружающим нас людям на вражеский самолет, — этот уже отлетался, и с остальными так будет!
Он просит колхозников не трогать ничего на самолете до приезда наших техников. Мы садимся в машину, напутствуемые добрыми пожеланиями жителей села. Напоследок я еще раз оглядываюсь на останки «мессершмитта». Как — никак он сбит не кем — нибудь, а мной.
В ЛЕСУ И НАД ЛЕСОМ
Клопицкий лес. Сосна вперемежку с елью, ни единой полянки — сплошной зеленый ковер.
Сверху видна между деревьями только крыша здания штаба бомбардировочного полка. Рядом с лесом простирается огромное поле. Это наш аэродром. И он тоже выглядит как зеленый ковер. А воздух — какой здесь воздух! Как хорошо дышится на приволье!
Мы прилетели в Клопицы неделю назад. Сегодня я проснулся еще затемно. Не вставая с койки, поднял край намокшей палатки. Сырая прохлада дохнула в лицо.
Три дня лил дождь. Три дня не летали ни мы, ни немцы. Ребята говорят, что они устали от безделья. Правда, техникам и в непогоду работы хватало. Они основательно осмотрели самолеты за эти дни. У моей машины, оказывается, сбился прицел. Инженер обещал заняться ею, как только пройдет дождь. Я прислушиваюсь, не бьют ли по брезенту палатки дождевые капли. Нет, не бьют. Значит, с рассветом займемся прицелом. А пока можно полежать. Накануне нам заменили постельное белье. Приятно поваляться в чистой постели. Впрочем, это уже отдых сверх всякой нормы. Вчера и позавчера мы спали сколько хотели, и так получилось, что Багрянцев разговорился и рассказал нам очень много интересного о себе.
Детство на его долю выпало нелегкое. Ему не было и шести, когда отец погиб на войне. Шел 1914 год. Многодетная семья Багрянцевых голодала. Девятилетний Миша должен был пойти работать подмастерьем к кустарю — жестянщику. Потом возник конфликт с отчимом, началась беспризорная жизнь. Четыре года скитался Миша по стране, пока не пристроился работать на заводе. В армии осуществилась его давнишняя мечта. Он стал учиться в летной школе. Потом — советско — финляндский военный конфликт, первые бои и победы, первый орден.
Перебирая в памяти рассказанное Михаилом Ивановичем, лежу в еще сумрачной палатке. На одной из коек спит Тенюгин, другая аккуратно заправлена. Багрянцев улетел в Низино. Шел дождь, но он все же поднялся в воздух. Наверное, ожидается что-то серьезное, если его вызвали в такую непогоду.
Беспокойный человек этот Багрянцев. Когда он, Халдеев и Федоров были под Шимском, над станцией Утор — гош появился самолет — разведчик «Юнкерс — 88». Он был хорошо виден с аэродрома. Взлететь Багрянцев не мог.' Его звено только что вернулось с задания, и самолеты заправлялись. Да если бы и удалось догнать воздушный разведчик, вряд ли что изменилось бы. Он мог вызвать бомбардировщики по радио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36