Пока никого не видно. Но в какой-то момент, свалив машину на крыло, внезапно обнаруживаю внизу двухмоторный самолет, летящий над самой водой.
— Вот он! — кричу я по радио друзьям и бросаю свою машину вниз. Да, это тот самый СБ. Только сейчас он держит курс на Выборг. Кажется, пилот заметил меня. Бомбардировщик снова покачивает крыльями. Нет, любезный, мы уже здоровались. А теперь давай-ка пристальней поглядим один на другого.
Пикируя, не перестаю терзаться сомнениями. Неужели это враг? Сколько раз мы сопровождали в бой точно такие же самолеты! Их пилотировали наши русские парни. А кто управляет машиной, которую я вижу перед собой? Почему так странно ведет себя этот самолет? Что он делает здесь один средь бела дня? Почему у него выпущено шасси? А может, это все-таки наш самолет, который выполняет какое-то особое задание? Может, он выискивает фашистские подводные лодки, чтобы оградить от них корабли, идущие с Ханко в Кронштадт?
И вдруг меня словно огнем обжигает. Смотрю и глазам своим не верю; на крыльях СБ отчетливо видны вражеские опознавательные знаки! Резко разворачиваюсь и догоняю бомбардировщик. Он пытается уйти в сторону от меня. Знает кошка, чье мясо съела!
— Нет, не уйдешь, гадина! Твоя песенка спета!..
Но я еще не успеваю как следует прицелиться, а бомбардировщик между тем исчезает в белой пелене тумана, повисшей в районе острова Сомерс. Верхняя граница тумана всего в ста метрах от воды. Вхожу в него и думаю: «А вдруг он начинается от самой воды?.. Не нырнуть бы в залив... Но пелена тумана оказывается не толще двух-трех метров. Едва я прорываюсь сквозь нее, как вражеский стрелок дает по мне очередь. Пулевые трассы проходят рядом, а СБ снова скрывается в тумане. Я следую за ним, и стрелок вторично осыпает меня градом пуль. Бомбардировщик еще раз ныряет в туман. Он пытается спрятаться от меня. Но я вижу снизу его колеса. Они похожи на мух, бегущих по белому потолку. Беру их в прицел. Короткая очередь решает исход поединка. А тут и туман остался позади. Я отчетливо вижу: у СБ горит левый мотор. Летчик бросает машину в скольжение, пытается сорвать пламя, а высоты нет. Остаются последние считанные метры бесславного пути вражеского разведчика. И в этот момент Ефимов с Костылевым на огромной скорости проносятся над горящей машиной и зажигают ее второй двигатель. Объятый огнем СБ ударяется о каменистую отмель возле острова Сомерс и, разваливаясь на части, полыхает на прибрежных камнях.
Мы на малой высоте делаем круг над островом. Я хорошо вижу, как три солдата бегут к месту падения самолета. Один из них останавливается и поднимает руку. Завершая круг, замечаю, что он грозит нам кулаком. Должно быть, там внизу думают, что мы сбили своего. Ничего, потом разберутся...
Что ж, разобраться-то разобрались, но не сразу. Вначале с острова Сомерс поступила телеграмма, в которой говорилось, что истребители ЛаГГ-3 сбили самолет СБ. Мы еще не возвратились, а начальство уже потребовало у командира нашего полка объяснений. После посадки попало и нам за то, что мы якобы сбили свой СБ. Дело принимало крутой оборот. Мне было приказано сдать оружие.
Но вторая телеграмма внесла в дело ясность. Самолет СБ оказался вражеским разведчиком. При падении машины на камни летчик и штурман погибли, а стрелок выпал из своей машины в воду и остался жив.
Об этой телеграмме я еще не знал, когда в землянке зазвонил телефон. Кто-то так громко, что даже мне было слышно, сказал: «Верните Каберову оружие и извинитесь». Офицер, которому это было приказано, облегченно вздохнув, отчеканил «Есть!» и положил трубку на рычаг. А я молча взял со стола свой пистолет, козырнул и вышел из землянки.
Чем же все-таки объяснялось появление злополучного СБ над Финским заливом?
Противник, разумеется, ничего не знал об эвакуации военно-морской базы с Ханко, но его беспокоило затишье в боевых действиях в районе полуострова. Для разгадки тайны враг решил предпринять глубокую воздушную разведку над водами Финского залива. С этой целью и был восстановлен доставшийся противнику неисправный самолет СБ. Что касается шасси, то оно, по-видимому, оставалось неисправным и во время полета.
Однако, как это уже известно читателю, коварство обошлось врагу недешево.
ПОГРЕЙСЯ ВОЗЛЕ ПЕСНИ
Погода испортилась. Днем моросит дождь, к вечеру подмораживает. Туман белым пологом закрывает аэродром. Иногда он такой густой, что в трех шагах ничего не видно. Мы уже второй день не летаем.
Сегодня 6 ноября — канун двадцать четвертой годовщины Октября. Говорят, к нам приезжает известная певица Клавдия Шульженко, и все спешат в клуб на концерт.
Мы с Дуком только что закончили оформление праздничного номера нашей стенной газеты «За Родину!». Женька сразу же умчался к друзьям. Я намеревался идти в клуб вместе с Чепелкиным. Но и он как сквозь землю провалился. Встречаю инженера Сергеева, спрашиваю, не видел ли он Чепелкина.
— В капонире на самолете, — говорит мне Сергеев на ухо.
Прибегаю в капонир. Петро сидит в кабине. На голове у него шлемофон.
— Это что — ночное дежурство? А если нет, то по чему в клуб не идешь?
— В клуб потом. Дай послушать, В Москве торжественное собрание идет.
— А разве наша станция принимает Москву?
— Да, когда Ленинград транслирует. Я вот покрутил ручки и поймал. Правда, временами помехи.
Чепелкин выворачивает левое ухо шлемофона. Я пытаюсь слушать вместе с Петром. Но это очень неудобно. Нет, уж лучше перейти к своему самолету.
Мы с Грицаенко пускаем в ход запасной аккумулятор, тоже включаем радио и слышим знакомый голос Сталина.
В докладе речь идет о причинах наших временных неудач, о том, что фашисты еще превосходят нас в танках и что необходимо ликвидировать это преимущество врага. Сталин говорит о сущности национал-социализма, сущности гитлеровской фашистской партии. Она охарактеризована как партия врагов демократических свобод, партия средневековой реакции и черносотенных погромов...
Я слушаю доклад и думаю, думаю. Вот идет жестокая битва, в которой решается судьба Родины. Враг у ворот Москвы, и все же в ней по традиции проводится торжественное заседание, посвященное двадцать четвертой годовщине Октября. О чем это свидетельствует, как не о нашей силе! Советское правительство, Центральный Комитет нашей партии твердо верят в то, что ненавистные фашистские захватчики будут наголову разгромлены!..
Пользоваться радиостанцией самолета на земле категорически запрещено. Поэтому, как только появляется дежурный техник (он пришел закрыть стоянку и сдать ее под охрану), я поспешно выключаю радио и выскакиваю из кабины. Ко мне подходит Чепелкин:
— Ну как?
— Да немного послушал. Жаль, что помехи...
— А про Геринга-то слышал? Во гад кровожадный, во людоед-то!.. Убивайте, убивайте, говорит, я за все отвечаю... Выходит, убийцы у власти... Ничего, доберемся и до них... Да, время-то! — Чепелкин смотрит на часы. — Мы, наверно, еще на концерт успеем. Пошли скорей!..
— Идите, а я вас догоню! — кричит нам вслед Грицаенко.
Тропинка, ведущая в клуб, петляет между соснами. За разговором о московском торжественном заседании мы и не заметили, как подошли к зданию клуба.
Народу в зале — не протолкнуться. Клавдия Шульженко в сопровождении джаз-оркестра под управлением Владимира Коралли исполняет веселую песенку «Курносый». В клубе холодно. Зрители одеты по-зимнему, а артисты выступают налегке, будто на летней эстрадной сцене. На Клавдии Ивановне легкое безрукавное платье. Ей бы теперь теплый пилотский реглан!..
Едва Шульженко заканчивает песню, как в зале раздается гром аплодисментов. То и дело слышатся возгласы: «Бис!.. Клавдия Ивановна, бис!..» Выйдя из-за кулис, артистка повторяет полюбившуюся воинам песню. Кто-то из летчиков поднимается на сцену и преподносит певице еловую веточку с висящими на ней шишками. Чувствуется, что этот парень обладает художественным вкусом. Клавдия Ивановна по достоинству оценивает его дар. Взволнованно произносит она слова благодарности и желает воинам славных боевых побед над фашистскими захватчиками.
Мимо нас к выходу пробивается командир полка майор Кондратьев. Он дает мне знать, чтобы я тоже вышел.
По окончании концерта возьмешь мою машину, — говорит он мне уже в фойе, — и отвезешь Клавдию Ивановну с мужем и сыном на Поклонную гору. В столовой штаба накорми артистов. Понял? Ну, действуй.
— А остальных как?
— Остальных попробуем накормить здесь. Что-нибудь придумаем. Давай!..
В поздний час приезжаем мы к Поклонной горе. Я передаю повару распоряжение командира. Повар, что называется, рад стараться. Артисты ужинают, отогреваются горячим чаем. За столом Клавдия Ивановна расспрашивает меня, как мы воюем, не страшно ли нам в воздухе драться с фашистами. Ее интересует, где на самолете стоят пушки и как выглядят гитлеровцы.
На обратном пути Шульженко спрашивает у меня о летчике Каберове.
— Командир сказал, будто он пишет стихи, — говорит она. — Так вот хотелось бы узнать, нет ли у него лирики. Мы бы переложили стихи на музыку, чтобы петь с эстрады.
Хорошо, что в машине темно и моя собеседница не видит, как я краснею.
— Клавдия Ивановна, Каберов — это я. Но что поэт — ошибка. Пишу для «боевого листка» — и только. Вас неточно информировали.
Однако на прощание она снова возвращается к своей мысли о стихах:
— Товарищ старший лейтенант, если все-таки появится лирика — присылайте, будем петь...
На другой день мы с Чепелкиным по указанию комиссара Исаковича провели политинформации по докладу Сталина. Петр беседовал с младшими авиационными специалистами, я — с техническим составом. Потом, пока аэродром был окутан туманом, все мы помылись в бане. Помылись с паром да с веничком. Настроение стало еще более бодрым и веселым. Я написал письма домой, привел в порядок свои дневниковые записи, потолковал с младшим сержантом Хаустовым, нашим новым комсоргом, о заметках для «боевого листка».
Потом я пошел в штаб полка.
Иду, подняв голову вверх и разглядывая зеленые макушки сосен, купающиеся в туманной дымке. Едва не сталкиваюсь с капитаном Корешковым.
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Здравствуй, Каберов! А я как раз хотел тебя видеть.
Он достает из-под реглана свежий номер газеты и протягивает мне:
— Читал?
— А что тут?
— Орденом тебя наградили, Игорек! — во весь голос кричит Корешков. — Орденом Красного Знамени. Понял — нет?!.
Я поднимаю глаза на капитана, гляжу в его сияющее, расплывшееся в улыбке доброе лицо и не знаю, что сказать.
— Поздравляю, — трясет он мне руку. — От всей души поздравляю. Я только что из Ленинграда. Тут, — он указывает на газету, — и о тебе, и о Костылеве, и о Сухове, и о Ефимове... В общем, прочтешь...
Корешков достает портсигар и раскрывает его передо мной:
— Закури. «Беломор». Ленинградские!
— Не курю, товарищ капитан.
— По такому случаю можно.
Я беру папиросу, раскатываю, разминаю ее, как это делают заправские курильщики. Капитан зажигает спичку. Прикуриваю, затягиваюсь и кашляю, кашляю до слез.
— Эх ты, а еще истребитель! — раскурив свою папиросу, говорит капитан. — Ты поглубже затягивайся, со смаком, вот так...
Он делает такую затяжку, что его папироса, ярко вспыхнув, сгорает чуть ли не наполовину.
— Вот так, маленький истребитель! — Корешков обнимает меня, похлопывает сильной рукой по спине. — Хорошие люди собрались у вас в эскадрилье. И летчики, и командир, и комиссар, и парторг. Дружные, боевые. Настоящий фронтовой коллектив. Молодцы!
Он снова затягивается, медленно выпускает дым, смотрит на меня:
— А знаешь, тебя еще и орденом Ленина, кажется...
— Да вы что, товарищ капитан! Не может быть.
— Правда, об этом пока молчок, — предупреждает он. — Нужно уточнить. А впрочем, сведения из весьма надежных источников.
Ошеломленный таким известием, я прямо-таки теряю дар речи. Курю и не кашляю. А капитан достает еще одну папиросу и сует ее мне за ухо:
— Это за второй орден дымок пустишь. Ну, пока...
ПОБЕГ НА КОСТЫЛЯХ
Да, Корешков был прав. Вскоре я прочел в газете Указ Верховного Совета СССР о награждении отличившихся в боях летчиков, в том числе и меня, орденами, а через некоторое время получил сразу две боевые награды. Было это 26 ноября.
Вспоминая тот день, вижу себя в кабине самолета. Сижу в боевой готовности. Уже настоящая зима. Снег белеет на крышах землянок и капониров, подушечками лежит на разлапистых ветках сосен.
В кабине холодно. Я надвинул фонарь и поглядываю сквозь стекло на все вокруг. Неподалеку между деревьями вижу присыпанный снегом земляной холмик с деревянным обелиском, увенчанным красной звездочкой. Наизусть знаю слова, написанные на табличке: «Младший сержант Павел Хаустов — комсорг эскадрильи. Погиб 16 ноября 1941 года...»
Немцы в тот день налетели на наш аэродром неожиданно. Мы только что приземлились. Самолеты были на заправке. Начальник штаба майор Куцов и я стояли возле капонира. Разговор шел о наших близких. Трофим Петрович радовался тому, что его семья эвакуировалась в Ташкент. И в этот момент над аэродромом появились вражеские бомбардировщики.
Всем в крытую щель! — крикнул Куцов, ныряя под землю. Я почему-то остался наверху. «Юнкерсы» повисли над первой эскадрильей. Было отчетливо видно, как от них отделились бомбы. В то же самое время на нашу эскадрилью стала пикировать вторая группа бомбардировщиков. Я бросился в щель, вырытую рядом с капониром. В ней уже был Хаустов.
— Здорово, Паша!
— Они прямо на нас пикируют! — закричал он, выскочил из щели и побежал в другую. И в этот момент бомба с нарастающим свистом упала где-то рядом. Взрыв потряс все вокруг.
— Паша, где ты? — позвал я. — Паша!..
Сдвинувшаяся от взрыва земля сузила щель, и мне никак не удавалось выбраться из нее. Полузасыпанный и сдавленный, я лежал на дне своего укрытия, не зноя, что с Хаустовым. А бомбы продолжали рваться одна за другой. Причем я ощущал каждый взрыв не только барабанными перепонками, но и боками. Земля колебалась и вздрагивала.
Когда «юнкерсы» ушли, товарищи помогли мне выбраться из щели, и я увидел Павла. Широко раскинув руки, как бы обнимая землю, он лежал лицом вниз на присыпанной снегом траве...
Вспоминаю обо всем этом, и так тяжело становится на сердце. Голос Сухова выводит меня из раздумья:
— Эй, страж воздушный! — Сергей стучит по фонарю кабины. — Пошли на построение!
— А что там? По какому случаю?
— Начальство большое приехало. Наверное, указания давать будет.
— Не могу, время не вышло. Еще двадцать минут.
— Ну давай, померзни немножко...
И начальство, и все наши собираются поблизости от капонира, в котором стоит самолет Костылева. Я вижу стол, покрытый красной материей, а возле него — незнакомых мне людей. Здесь же стоят командир полка Кондратьев, командир нашей эскадрильи Мясников, комиссар Исакович. Техник сообщает мне, что приехал член Военного совета КБФ контр-адмирал Н. К. Смирнов с представителями штаба ВВС. Большой группе наших летчиков и техников будут вручены боевые награды.
Из кабины истребителя я с интересом наблюдаю за торжественной церемонией вручения орденов. Один за другим подходят мои друзья к столу, на котором лежат коробочки с боевыми наградами. Я слышу взволнованно звучащие слова: «Служу Советскому Союзу!» — и вместе со всеми аплодирую награжденным.
Неожиданно там, возле стола, прозвучала моя фамилия. Товарищи машут мне руками: ну-ка, быстрей!
Не снимая шлемофона, поспешно подхожу к столу. Адмирал сам расстегивает мой реглан, шилом просверливает на гимнастерке дырочки и прикрепляет к ней орден Ленина и орден Красного Знамени.
— Слышал, вы мой земляк, вологодский, — говорит он, пожимая мне руку.
— Так точно, товарищ адмирал.
— Много раз приходилось мне вручать награды. Но чтобы вот так — сразу два ордена, да еще каких! — -этого не припомню. — Он еще крепче стискивает мою руку: — Молодец, земляк!
Я отвечаю уставным «Служу Советскому Союзу!» и бегу к самолету. Но друзья окружают меня и наперебой поздравляют с наградами. Я тоже поздравляю их. И в это время к нам подходит комиссар Исакович.
— Ну-ка, покажись, орденоносец, дай-ка и я тебя поздравлю! — говорит он, заключая меня в могучие объятия. И тут происходит неожиданное. Чтобы не упасть, мне приходится сделать шаг назад. А там ямка, занесенная снегом. Нога подвертывается. Я вскрикиваю от боли. Михаил Захарович отпускает меня, но все еще трясет мою руку. А я опускаюсь на снег, тру ногу, но боль не проходит. Пытаюсь снять сапог. Но это мне не удается. Тогда Матвей Ефимов берет финку и разрезает сапог. С удивлением обнаруживаю, что нога распухла от стопы до самого колена. С помощью друзей кое-как добираюсь до землянки.
Вечером меня отвозят в дивизионный госпиталь, а на следующий день я уже в Ленинграде, в военно-морском госпитале.
Госпиталь переполнен ранеными. Врач осматривает мою ногу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36