А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Я постараюсь побыстрее обернуться, — сказал со своей доброй, мягкой улыбкой Ефимов. Никитин на мгновение задумался:
— Ладно, убедил, Андреич. Так и быть, лети.
Зачеркнув свою фамилию, командир написал над ней: «Ефимов».
Ах, какой это был великолепный человек, Матвей Андреевич Ефимов!
Это он в начале войны, узнав о том, что формируется группа истребителей для прикрытия бомбардировщиков, предназначенных для удара по Берлину, первым подал рапорт с просьбой включить его в эту группу.
За время войны не погиб ни один из ведомых Ефимова. Он, как никто другой, зорко следил за ходом боя и в случае возникновения острой ситуации немедленно бросался на помощь товарищу. Лично меня Матвей Андреевич дважды выручал из беды.
Он обладал феноменальной зрительной памятью. Как-то специальный самолет — разведчик привез фото вражеского аэродрома Котлы. А перед вылетом штурмовиков Ефимова послали на доразведку этого аэродрома. Возвратившись, он нарисовал аэродром и расположенные на нем самолеты. Представитель штаба ВВС был потрясен сходством рисунка и снимка.
Вызывали удивление и восхищение редкая работоспособность Матвея Андреевича. Он летал не меньше, а больше всех нас и при всем при том успевал подготовить собрание, выступить с лекцией или докладом, ознакомиться с литературными новинками, побеседовать с летчиками и техниками, побывать в кубриках у матросов,
А уж в часы отдыха не было у нас более веселого и остроумного человека. Спеть ли песню, сплясать ли, рассказать ли о чем — либо интересном — на все Ефимов был большой мастер. И все это получалось у него удивительно легко, просто, от души.
Он был заместителем командира по политчасти (так с некоторых пор стала именоваться эта должность), но мы по привычке называли его комиссаром. Он оставался для нас комиссаром. И в этом тоже был особый смысл. Люди полка видели в Матвее Андреевиче человека партийной, ленинской закалки, жившего по славным законам старой большевистской гвардии.
— Фурманов ты, Матвей! — сказал ему как-то Сухов, Ефимов учил нас: «Победа — дело не случая, а умения!» И это он, наш Андреич, начал — причем не без успеха! — применять училищные навыки инструктора — воспитателя в бою. Когда молодому летчику Михаилу Алексееву стало казаться, что ему «попросту не везет», его взял с собой в очередной вылет Матвей. Встретясь с фашистскими самолетами, он правильно построил маневр, дерзко атаковал их, ударил «слегка» по одному из «юнкерсов», отошел в сторону и закричал по радио ведомому:
— Добивай, чего смотришь? Смелей, я прикрою!.. Михаил нанес удар. Вражеская машина, чадя, пошла к земле.
— Ну вот! — восторженно закричал Ефимов. — А говорил — не везет!..
За полтора военных года наш комиссар сделал триста пятьдесят два боевых вылета, провел девяносто один воздушный бой и сбил двадцать пять самолетов врага.
Ни одна пуля, ни один осколок не тронули Ефимова на войне. Он не потерял в бою ни одной машины. Вражеские истребители не в силах были сбить его, хотя постоянно охотились за ним, Как позже стало известно, гитлеровцы даже завели на него специальное дело. В этом деле была фотокарточка нашего комиссара, и он именовался как «цель № 1>.
Трагический случай вырвал его из наших рядов вместе с несколькими другими летчиками полка. Но как воздушный боец он остался непобежденным. И образ его навсегда сохранился в сердце каждого, кто его знал.
ПУТЫ БЛОКАДЫ ПОРВАНЫ
Снова, как это было уже не раз, полк поднят по тревоге. Проходит немного времени, и мы обосновываемся на другом аэродроме. Чувствуется, что идет усиленная подготовка к какому-то большому делу. Но что нам предстоит делать, никто не знает. Впрочем, мы пребываем в неведении недолго. Вечером на командном пункте полка нам объявляют, что войска Ленинградского и Волховского фронтов 12 января 1943 года переходят в наступление с целью прорыва блокады Ленинграда.
Командир обводит собравшихся многозначительным взглядом:
— К утру второй и третьей эскадрильям в полном составе быть готовыми к выполнению задачи по прикрытию войск над полем боя.
Землянку командного пункта сотрясает «ура».
Даже не верится, что мы будем наступать. У всех какое-то предпраздничное, торжественное настроение. Наводим образцовый порядок в наших земляных жилищах. Надраиваем пуговицы на гимнастерках, пришиваем чистые подворотнички, с вечера бреемся. На рассвете спешим на аэродром, где техники уже прогревают самолеты.
В девять часов тридцать минут до аэродрома докатывается могучий гул. Это артиллерия Ленинградского, Волховского фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушила на позиции врага лавину огня и стали. От нашей стоянки до Шлиссельбурга двадцать километров, но даже здесь чувствуется, как дрожит под ногами земля. Позже мы узнали, что по противнику стреляли более четырех с половиной тысяч орудий и минометов. Огненная буря чудовищной силы бушевала над вражескими укреплениями. Артиллерийская подготовка на Ленинградском фронте длилась два часа двадцать минут, на Волховском — час сорок пять минут.
Несмотря на низкую облачность, первая группа наших истребителей уходит на задание и возвращается с победой. Молодой летчик Шилков, ведя бой на двухсотметровой высоте, сбил истребитель МЕ-109. Едва выйдя из кабины, он начинает взволнованно рассказывать друзьям, как зашел в хвост «мессершмитту». Но мы, к сожалению, не можем выслушать до конца его рассказ. Воздух режет ракета. Наша группа взлетает. Погода между тем разгуливается, и у нас завязывается над Синявином схватка с «Фокке-вульфами». Я впервые встречаюсь с ФВ-190 в бою. Однако на малой высоте невозможно проверить, на что способна эта машина.
С земли боем руководит полковник Кондратьев. Я слышу по радио его голос, и кажется, будто вижу этого жизнерадостного, энергичного, подвижного человека. Три полка, выполняющих различные задачи, раскиданы по разным аэродромам, а он везде успевает. Это о нем у нас говорят: «Мал командир ростом, а делами большими ворочает».
На другой день с утра погода опять устанавливается неважная, но мы продолжаем боевую работу. Нам приказано прикрывать войска, завязавшие бои с противником на левом берегу Невы. Высота полета — сто пятьдесят — двести метров. Ходим вдоль Невы от Невской Дубровки до Шлиссельбурга и обратно. В районе Марьина через реку переправляются пехотинцы. Они поспешно выходят на левый, изрытый снарядами берег. От Рабочего поселка № 2 до Шлиссельбурга идет ожесточенный бой. Наши штурмовики наносят удары по узлам сопротивления противника. Не встретив в воздухе фашистских самолетов, мы уходим домой.
А вот группу капитана Татаренко, вылетающую после нас, уже подстерегают «мессершмитты». В коротком бою Татаренко сбивает один из вражеских истребителей. Фашистский летчик выбрасывается из машины на парашюте и приземляется на нашей территории.
14 января в полдень я опять веду шестерку над линией фронта. Барражируем над Шлиссельбургом. Под нами обрабатывают позиции противника штурмовики. Вижу, как они уходят от цели, и в это время за ними устремляется пара МЕ-109. Оставляю четверку с Шилковым наверху, а сам с Шестопаловым атакую «мессершмитты». Даю очередь по ведущему самолету, готовящемуся открыть огонь по нашим штурмовикам. Он перевертывается на спину, потом медленно переваливается на нос и ударяется о землю на берегу в районе Черной речки. Второй вражеский истребитель делает «горку» и пускается наутек. Шилков и Прасолов следуют за ним. «Мессершмитт» направляется в сторону станции Мга, под защиту своих зенитных орудий. И зенитчики противника немедленно начинают стрелять по нашим самолетам. Машины Шилкова и Прасолова серьезно повреждены. Так и не сбив «мессершмитт», ребята возвращаются на аэродром.
Вечером во главе пятерки истребителей я вылетаю в направлении Шлиссельбурга. Неожиданно по радио доносится четкая и ясная команда: «Пушка — 46, вам трава». Это значит, что мы должны возвратиться. Что ж, идем на посадку. Александр Шилков и Николай Шестопалов успевают приземлиться. Но нас посылают обратно. Оказывается, никакой дополнительной команды с КП никто нам не подавал. Значит, это фашисты дезориентируют по радио наших летчиков.
Мы идем к Шлиссельбургу втроем: наш новый командир звена капитан Цапов, сержант Саша Потемкин и я. Над линией фронта барражируют два МЕ-109. Завязываем бой. Между тем сверху сваливается еще пара «мессершмиттов». Они проносятся куда-то вниз, вроде бы минуя нас, но тотчас же атакуют и зажигают самолет Потемкина. Саша покидает кабину и раскрывает парашют на высоте двух тысяч метров над самой Невой. Северо — западный ветер относит его к позициям противника. Вражеские истребители набрасываются на Потемкина, пытаясь расстрелять его. Мы отбиваем атаки.
Как же помочь Потемкину? Я подаю Цапову команду следовать за мной и, улучив момент, провожу свою машину под самыми ногами Саши. Попав в воздушную струю, его парашют скользит в сторону нашего берега. Пока я отбиваю атаки «мессеров», под ногами Потемкина проносится Иван Цапов. Чередуясь, мы проделываем этот маневр около пятнадцати раз. Вот уже Саша над береговой кромкой. Но уберечь его парашют от пуль нам не удается. «Мессера» все же продырявили его, и он только чудом держит напор воздуха. Когда же до земли остается несколько десятков метров, ткань парашюта рвется и он, блеснув белой змейкой, исчезает из глаз. По месту падения Саши фашистские минометчики открывают с противоположного берега огонь. Видя, что нас не взять и что парашютист уже на земле, вражеские истребители уходят.
Мы с Цаповым пролетаем над изрытым минами берегом, где наш товарищ должен был приземлиться, но не обнаруживаем его и возвращаемся на аэродром с горькой вестью: Потемкин, видимо, погиб.
Но, к счастью, это была ошибка. Поздно вечером поступило сообщение о чудесном спасении Саши, А на другой день он возвратился к нам. Возвратился в бинтах, но, как всегда, бодрый, неунывающий.
— На этот раз мне, кажется, повезло, — рассказывает Саша. — Парашют окончательно порвался метрах в семидесяти от земли. В общем, рухнул я под обрыв Невы и проделал в снегу глубокую нору. Лежу на дне, ощупываю себя. Вроде бы жив. Слышу, как рвутся мины на берегу. Потом все затихло. И вдруг вверху над моей голозой: «Хенде хох!» Смотрю — а там стоит наш солдат с автоматом. Стоит, трясет за стропы парашюта и кричит: «А ну вылазь, стерва!» К этому моменту я уже пришел в себя. Поправляю его: «Не стерва, а товарищ сержант». В общем, ребята — артиллеристы вытащили меня наверх из моей норы и оказали мне первую медицинскую помощь.
Помолчав и поправив одну из своих повязок, Саша сам не без удивления говорит:
— А ведь это был мой первый прыжок с парашютом.
— Не может быть! Как же тебя из училища-то вы пустили?
— А вот так. Когда мои друзья прыгали, я приболел и несколько дней пролежал в санчасти. Решено было, что при первой же возможности прыгну и я. Но нас перевели на сокращенную программу обучения, и вскоре состоялся выпуск. Совершить прыжок мне не удалось. Уже здесь, на фронте, веду, бывало, самолет, а как о прыжке подумаю, страшно становится, Сегодня же все само собой получилось. Вижу — горит самолет. Пламя обжигает лицо и руки. Не помню, как из кабины выскочил. Чувствую, что падаю, и первая мысль: «Кольцо!» Но где оно? Хватаю и не нахожу. Потом посмотрел — вот оно. Сразу потянул. Ну, конечно, рывок, и я болтаюсь вниз ногами. А над головой тугой, как парус, купол. Чуть не запел я от радости. Но уже в следующую секунду понял, что песня моя может быть последней. «Мессершмитт» повернул в мою сторону. Вот-вот прогремит очередь. В это мгновение кто-то из вас вышел наперерез «мессеру», и фашистские пули не задели меня. Только одна стропа была перебита.
— А ты видел, что тебя к немцам-то несет? — спрашиваю я у Саши.
— Ну как же, за боем я наблюдал. Но что меня ветерок в сторону противника оттаскивает, понял, когда вы проскочили подо мной и парашют основательно качнуло. Понял и, конечно, забеспокоился.
Потемкин посмотрел на свои забинтованные руки. Из — под бинтов видна была сорванная с ладоней и пальцев кожа.
— Стропы тянул, чтобы меньше сносило.
Цапов многозначаще поглядывает на меня и покачивает головой. «Сколько опасностей свалилось на человека за четыре минуты спуска на парашюте!» — как бы говорит его взгляд… Сегодня 18 января 1943 года. По случаю годовщины со дня присвоения нашему полку гвардейского звания к нам приехали артисты из Ленинграда. Идет концерт. Объявляя очередной номер программы, конферансье загадочно говорит:
Выступает заслуженный радист… Кто-то весело поправляет его:
— Артист, вы хотели сказать.
Но конферансье, оказывается, не ошибся.
— Выступает заслуженный — вы сейчас убедитесь в этом сами — радист вашего полка!
Он жестом приглашает его на сцену и добавляет:
— В последний час!
Все мы замираем от неожиданности. А радист откашливается и прямо — таки с артистическими интонациями в голосе произносит:
— Войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились, товарищи! Блокада прорвана!
Что тут начинается, описать невозможно.
— Ура! — кричит зал. В овации участвуют и зрители и артисты. Наши ребята бросаются на сцену. Они хотят качнуть радиста, но тот своевременно исчезает за кулисами, предпочитая остаться в добром здравии.
С концерта я прихожу несколько позже Дармограя и Дука. Они поджидают меня. Львов вызван к командиру полка. Дармограй в темном углу землянки колдует над чем-то. Вскоре на столе уже стоят три кружки и кое-какая закуска.
При свете коптилки мы пьем за победу, возглашаем «ура» городу на Неве. Когда же ребята ложатся спать, я достаю бумагу, карандаш, придвигаю к себе коптилку и пишу стихотворение «Ленинград». К утру оно готово. Отрывок из него Дук помещает в «боевом листке».
Победивший в яростном сраженьи,
Выстоявший в муках и борьбе.
Город воли, мужества, терпенья,
Мир не знает равного тебе.
Снова ты в объятиях России,
И с тобою Родина поет.
С гордостью в высокой неба сини
Над Невой веду я самолет…
Блокада прорвана, но ожесточенные бои продолжаются. Фашистское командование спешно перебрасывает к Ленинграду всё новые авиационные части. С утра до вечера в районе Синявина идут тяжелые воздушные бои.
Накануне я сбил двухмоторный неприятельский многоцелевой самолет МЕ-110. Машина загорелась в воздухе, еле — еле перетянула через станцию Мга и упала близ деревни Горы. А сегодня вот новый нелегкий бой. Нас пятеро. Со мной Цапов, Шилков, Прасолов и Шестопа — лов. Иван Цапов и Николай Шестопалов отражают атаки истребителей, а мы втроем наносим удары по врагу. В какой-то момент у меня в прицеле оказывается МЕ-110. Открываю огонь. Правый двигатель вражеской машины дымит. Вспомнив, как учил молодых летчиков Матвей Ефимов, я кричу Прасолову:
— Бей, Петя, добивай его!
Он стреляет, и от «мессершмитта» летят моторные капоты. Объятый пламенем, он входит в свое последнее пике.
— Молодец! — говорю я Прасолову. — Пристраивайся, не отставай…
Вражеские истребители никак не хотят отвязаться от нас. Где-то вверху ведет бой пара Цапова. Неожиданно в наушниках раздается его на удивление спокойный голос:
— Так, еще один пошел…
И точно. Сбитый Цаповым истребитель МЕ-109 винтом идет к земле.
Но за первой группой фашистских самолетов появляется вторая. Мы вклиниваемся в нее и, четко взаимодействуя, зажигаем еще один МЕ-110. Он долго мечется, сваливаясь то на правое, то на левое крыло. Но огонь есть огонь, и машина падает на землю.
Итак, уничтожив три самолета противника, наша пятерка победно возвращается домой.
Сбил первый фашистский бомбардировщик Петр Прасолов, невысокий чернявый хлопец, с виду совсем еще мальчик. Ему двадцать лет, а он уже грозный военный летчик — истребитель. Петр смущен похвалами товарищей и вместе с тем горд своей победой.
Все наши ребята дерутся с большим подъемом. Мою группу обычно сменяет в воздухе группа, возглавляемая командиром эскадрильи Семеном Ивановичем Львовым. В одном из боев он уничтожил МЕ-109, в другом, атакуя противника в паре с Петром Прасоловым, поджег МЕ-110. Еще через день Львов и Шилков сбивают два «мессера».
Дерзко воюют летчики третьей эскадрильи, которой командует отважный балтиец Дмитрий Татаренко. Напав на группу «юнкерсов» и отбиваясь от истребителей врага, они уничтожили в одном бою четыре бомбардировщика Ю-88 и без потерь вернулись домой.
Уже не первый вражеский бомбардировщик сбивает командир звена нашей эскадрильи Иван Цапов. Земляк комиссара Ефимова, уроженец земли Смоленской, Иван в бою очень напоминает Матвея Андреевича. Умный, расчетливый, беспредельно храбрый, он не раз выручал из беды своих товарищей. Выручил однажды и меня. Это была тяжелая воздушная схватка над линией фронта. Мы с сержантом Алексеем Пархоменко отражали атаки четверки «мессершмиттов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36