А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Голос Вивьен в трубке звучал недоверчиво, как будто она подозревала меня в том, что я из оскорбленного самолюбия или ввиду появления финансовых перспектив утаиваю от нее перелом позвоночника.
– Да ну, ты же знаешь этих газетчиков! Что касается меня, то я просто устал. Пришлось иметь разговор с полицией, потом бог знает сколько времени проторчал в больнице, пока врачи не убедились, что у Роя не проломлен череп, только после этого я попал домой.
– Значит, все-таки он вполне оправился после всего! – На сей раз в тоне Вивьен подспудно как бы угадывалось, что она считает череп Роя железным, каковы в глазах общественного мнения черепа гуляк, позеров и тому подобных личностей.
– В какой-то степени. Удар по голове может возыметь множество непредсказуемых последствий. Пока его абсолютно здоровым еще не признали. Состояние удовлетворительное, так мне сказали по телефону, я только что звонил в больницу. Собираюсь попозже к нему заскочить.
– Примерно когда?
– Когда немножко соберусь с силами. Наверное, к одиннадцати. А что?
– Я думала, может, мы вместе пообедаем?
– Отлично. Зайти за тобой в агентство?
Мы условились, что я зайду за Вивьен в четверть первого, а провожу обратно к четверти второго. Это было не самое удобное и не самое продолжительное время для ее обеденного перерыва, но мы редко встречались в середине дня, к тому же в тот вечер нам предстояла традиционная встреча, однако я предвкушал возможность как можно раньше поделиться с ней событиями вчерашнего вечера, а также и тем, что могло ожидать меня в больнице. Перед выходом у меня оставалось еще время, чтобы привести себя в порядок. Что я и сделал без особого напряжения, побрившись в темпе adagio sostenuto вместо обычного allegro con brio, слушая музыку (только те пластинки, которые я уже прорецензировал, ни одной Вебера или его современников, чтобы совершенно исключить всякий намек на работу), немного подремав и погрузившись в раздумья о судьбе малеровских концертов Роя.
День был туманный и душный. Я исходил испариной, когда в мрачном вестибюле больницы пытался найти кого-нибудь, способного объяснить, к кому обратиться, чтобы узнать, в какой палате лежит Рой. В конце концов, многократно вызывая недоумение, а пару раз получив отпор, я столкнулся с одной средних лет дамой в сером, которая прежде всего спросила, не репортер ли я. Я сказал, что нет, назвался, услышал вопрос, не тот ли я самый, что был с сэром Роем, когда его привезли, ответил утвердительно, получил интересующую меня информацию, после чего мне пришлось пройти множеством лестниц.
Рой оказался в отдельной палате и сидел в постели с газетой в руках и в какой-то белой, криво сидевшей на голове нахлобучке. В остальном он выглядел вполне нормально.
– Старина Даггерс, родной вы мой!
– Ну как вы, Рой?
– Точь-в-точь как моя скрипка, старина! Они… – Щеки у него дрогнули. – Хотя едва ли стоит об…
Он осекся, у него перехватило горло. Я испугался, что он разрыдается, и если бы это произошло, и я бы не смог удержаться от слез.
– Но можно найти другую, – сказал я.
– Других не так уж много. Вы, вероятно, слыхали, в этой последней войне четыреста с лишним было уничтожено. И даже если бы этого не произошло, все равно было б немного. Ну да, я, конечно, отыщу себе другую, но только это будет уже совсем не та. Знаете ли вы, что я с этой старушкой прожил почти тридцать лет? Свой первый концерт на ней играл! Поистине была боевая лошадка Макса Бруха! Тем не менее отвечаю на ваш вежливый вопрос: у меня пять швов, ни о каком сотрясении мозга речи нет, завтра меня выпишут и еще сколько-то после этого мне предписано отдыхать. Последнее можно проигнорировать – необходимо думать о Гусе. Джордж – это руководитель Нового Лондонского симфонического оркестра – репетирует с ними сегодня и завтра, но уже послезавтра утром я должен как штык стоять у дирижерского пульта.
Я кивнул. Рой взглянул на меня с усмешкой и медленно покачал головой.
– Отличная работа, Даггерс! Чем именно мазали?
– Маслом. Отличным, новозеландским. Я не ожидал, что у нас в такое выльется. Думал, вы поймете сразу, едва начнете подстраивать скрипку или даже раньше. Простите, что так…
– Что вы, такое волнующее зрелище! Правда, это был для меня в какой-то степени сюрприз. По зрелом размышлении. Не подозревал, что вы на практике так далеко способны зайти со своими принципами.
– Мне казалось, я просто обязан что-то предпринять!
– Весьма похвально! И как же, вы прямо там в клубе мазали, у всех на виду?
– В туалете.
– Нет, просто интересно. Что ж, пожалуй, вы зря потратили время.
– Зато все слышал и видел!
– Нет, я имею в виду, если так можно выразиться, реакцию критики. Читали утреннюю «Орбиту музыки»? Весьма оперативно отозвались.
Я взял у него свернутые газетные листы. «Скрипач и дирижер Рой Вандервейн прокладывает новый путь в музыке!» – уведомлял кого-то Барри и далее заявлял, что, невзирая на некоторые технические неувязки, на непросвещенную аудиторию, а также на прискорбное событие, состоявшееся после концерта (см. с. 3), лично он счел для себя за большую честь присутствовать при рождении такого-то, такого-то и этакого новшеств, которые, несомненно, являются предвозвестниками чего-то грандиозного. Ближе к концу Барри, демонстрируя свою просвещенность, приводил ошеломляющее сравнение вчерашнего выступления Роя с первым исполнением Первой симфонии немецкого композитора Людвига ван Бетховена, освистанной публикой.
– Испугался, что его обвинят в консервативности! – сказал я. – Как все они.
– Все, кроме вас. Да, есть еще заметка покороче в «Летучей мыши». Хотите взглянуть?
– Спасибо, нет!
– Ваш материал появится в пятницу, верно?
– Да.
– Стало быть, есть время для более взвешенной оценки?
– Да.
– Вам все это показалось чистым дерьмом, ведь так?
– Так. За исключением вашего исполнения.
– Благодарю! – Рой слегка откинулся на подушки. – Словом, сами видите, это вовсе не провал, как нам всем сперва показалось. Учтите, события прошлого вечера многому меня научили. Ошибочно было выставлять это в виде своего камерного концерта. Молодежь меня знает прекрасно и почти не знает «Свиней на улице». В следующий раз надо дать им поиграть побольше. Пусть будет что-то типа квартета или квинтета с соло-гитарой.
Нудное чувство недоверия охватило меня:
– Как это в следующий раз?
– Фу-ты, ну-ты, Спиро Агню! Неужто вы думаете, что я полностью умоюсь после всего-навсего одного негативного приема? Никто и никогда не сможет…
– Да уж куда там, конечно, вы выше этого! – сказал я, подступая ближе к нему. – Просто легко представить, как в следующий раз или через раз кто-нибудь из этих молодцов выкрутит вам к чертям левую руку, чтобы внушить, что здесь вот, в этом месте, в самый раз бы запустить вибрафон или тенор-сакс. Вчерашний вечер, как я погляжу, многому вас научил! Да вы не извлекли самого главного урока, который иной, наверное, застолбил бы себе на всю оставшуюся жизнь! Вы просто-таки не способны…
Тут я оборвал себя, поскольку в палату кто-то вошел. Заметив краешком глаза что-то белое, я тут же решил, что это, должно быть, медсестра или еще кто-то из медицинского персонала, но оказалось, это Сильвия в длинном пальто, одновременно походившем на пиджак низкорослого судьи игры в крокет, а также робу совсем даже не низкорослого маляра-профессионала, в том смысле, что оно ей было достаточно велико, во всяком случае, могло таким считаться, с точки зрения того самого вырождающегося меньшинства, к которому я внезапно почувствовал себя причастным. Волосы Сильвии были опрысканы чем-то клейким, причем во время пребывания в аэродинамической трубе, – иного объяснения их внешнему виду на данный момент я не смог подыскать; веки замазаны темно-зеленым. Она решительно направилась к Рою и тут, смею надеяться, надолго разразилась потоком ласк, перемежавшихся с шептаниями. Я удалился к окну и стал разглядывать жилищный массив: красный кирпич с обводами из белой штукатурки, маленькие балкончики, на одном – громадный белый пес метался взад-вперед, как тиф в клетке.
– Почему он здесь? – услышал я за спиной вопрос Сильвии.
– Будет тебе, Сильвия! Даггерс пришел меня навестить.
– Уже навестил, так ведь?
– Нет, почему она здесь? – спросил я, поворачиваясь. – Конечно, если мне будет дозволено об этом спросить. Насколько я знаю, Гарольд положил конец вашим отношениям.
Рой рассмеялся своим сочным смехом и взглянул на Сильвию с любовью и восхищением:
– Мы решили, что скорее мы положим конец всем его усилиям положить конец, верно, любимая? Мы, Даггерс, предпринимаем некоторые контрмеры, и, судя по тому, что я только что узнал, они гораздо действенней, чем просто шанс ему отомстить. Мы оставляем все как есть.
– Все как есть?
– Да, все как есть, – сказала Сильвия. – В общем, мы с ним будем жить вместе, и ничто и никто не сможет нас остановить.
– Ах так.
С выражением крайней серьезности и решительности Рой произнес:
– Так что вы там говорили, Даггерс, по поводу вчерашнего вечера?
– А что тут говорить? Тем более сейчас.
– Почему? Я весь внимание.
– Хотите убедить себя, что прислушиваетесь к каждому моему слову, и вы должны допустить, положа руку на сердце, что в какой-то степени я оказался прав, но это лишь факт, с которым вам просто придется смириться, хотя скоро вы обо всем позабудете.
– Вон отсюда, – сказала Сильвия, которая, по всей вероятности, оценила хотя бы тон, с которым я все это произнес. – Вон отсюда и из нашей жизни. Ты просто зану-у-уда поганая! Чтобы духу твоего тут не было!
– Да катись ты! – сказал я.
Сильвия двинулась вокруг кровати прямо на меня с тем самым видом, с каким атаковала Китти. Я схватил со столика графин с водой.
– Только подойди, сейчас ты у меня искупаешься!
– Ну-ну, любимая, не дури!
Одно из двух восклицаний на нее подействовало: Сильвия уселась на кровать ко мне спиной. Рой потянулся и взял ее за руку.
– Валяйте, Даггерс!
– Ладно! Только я не понимаю и никогда не пойму, как после того, что произошло вчера вечером, могла прийти вам мысль воссоединиться с этой вашей красавицей! Да не нужны вы им; они уяснили всю несуразность вашего выступления. И, видит Бог, дали вам это понять…
– Да ну вас к черту, это была всего лишь шайка грязных хулиганов! Жалкое меньшинство! Этого добра везде полно. Не хотите же вы сказать, что именно они представляют целое…
– Именно, хочу! Ведь никто даже не попытался вмешаться! Разве не так? Стояли и глазели, потому что они…
– Люди вообще не имеют привычки вмешиваться. Это повсюду так.
– Нет уж, когда этим надо, они вмешиваются! Чуть что, немедленно пускают в ход кулаки! Как у них там, соперничающие банды юнцов!
– Послушайте, Даггерс, вам в самом деле стоит предъявить свидетельство о рождении, чтоб я убедился, что вам не шестьдесят пять! Не вся молодежь состоит из соперничающих банд! Если где такая банда и заведется, они держатся поближе к своим домам. Ну а, боже мой, если уж возникнут у нас под боком, то и развернуться-то не успеют! Вы городите несусветную чушь!
– Ладно, пусть я горожу чушь! Только факты говорят, что эти молодчики на деле осуществляют то, что у иных в замыслах! Частично – я хочу сказать, не все они агрессивно к вам относятся, однако могу поспорить, что подавляющее большинство симпатии к вам не питает. Вчера вечером, мне казалось, они начали сбегать потому, что им скучно было слушать. Все это, конечно, так, но главная причина все-таки, мне кажется, в том, что у них поехали мозги. При виде того, как человек довольно пожилой, настолько, что явно знает и умеет много больше них, выставляет себя перед ними напоказ. Это все равно как если б их родная тетка устроила стриптиз прямо у них на глазах. «Не твоя это роль, папаша, и не мылься!»
Сильвия разинула было рот, но Рой, вероятно сжав ей руку, заставил ее умолкнуть. – Он по-прежнему вот уже целую минуту не сводил с меня взгляда с полным и неприкрытым вниманием человека, сосредоточенного на собственных мыслях. Я понимал, что говорил и буду говорить только для того, чтобы впоследствии успокоить себя, что высказал все, что хотел, подобно тому как и Рой скажет себе, что он выслушал все, что хотел, и тем не менее я продолжал:
– Хотите честно, чего я ожидал после вчерашнего? После того как ваша пьеска провалилась, вас самого вздули, а вашу скрипку разбили в щепки, что равносильно надругательству над любимым детищем? Ведь так все было, Рой? После этого я честно ожидал, что вы поклянетесь больше никогда и ни за что во все это не влезать, никакого поп-искусства, никакой молодежи, никаких новых веяний в том или этом, – но все же через месяц или два все равно потихоньку приметесь за старое. Но оказалось, буквально на следующее утро вы снова вынашиваете свои кошмарные планы, и в том же направлении! Это ужасно! Вы все стремительней катитесь вниз. Единственное, на что я надеюсь: вы не успеете скатиться настолько, чтобы опорочить свое собственное имя и опозорить оркестр, репетирующий Малера! После всего этого я советовал бы вам отправиться куда-нибудь подальше, скажем в Калифорнию, где никто про вас ничего не знает и никто ничего не поймет. Все, я пошел! Ах да…
Спохватившись, я вытащил из кармана пиджака маленькую бутылку скотча и поставил на столик у кровати.
– Ну, Дагтерс, черт побери, это прямо-таки королевский подарок! Большущее спасибо!
– На вашем месте я бы ее припрятал. Что ж, всего хорошего вам, идиот паршивый! И удачи! Вам обоим.
Выйдя из палаты, я поспешил в глухой закоулок коридора и там принялся пинать стенку ногой, а также еще пару раз врезал по ней кулаком, приговаривая:
– Ах распиздяй, мудило, дерьмо собачье!
Тут до меня донеслись дребезжащие звуки приближающейся из-за угла тележки, и я, рванув по лестнице вниз, вскоре вновь оказался на улице среди уже знакомой мглистой духоты. До встречи с Вивьен у меня оставалось еще три четверти часа, однако, теоретически говоря, мне было бы сейчас в самый раз напиться или рвануть куда-нибудь в бордель. Я принялся гулять по Гайд-парку, думая о том, чего я не успел сказать Рою и что имело отношение к Китти, и Пенни, и Эшли, и вообще, но понимая, что все равно бы ничего не помогло. У Мраморной арки я сел в автобус, потом сошел с него, обнаружив, что так-таки не в силах избавиться от своих мыслей. В этом смысле, за неимением лучшего, бродить пешком по тротуарам, заполненным людьми, мне казалось легче. Я подошел к агентству авиакомпании в восемнадцать минут первого, подхватил Вивьен и повлек ее через дорогу в одну их тех дешевых закусочных, где вино отпускается стаканами, а пиво – только особой, бог его знает какой, горстке любителей.
Мы ели скампи со шпинатом, и я рассказывал Вивьен все, что со мной произошло, и на последние эпизоды она реагировала с выражением, на мой взгляд напоминавшим ее знакомую угрюмость вкупе с озабоченностью в умеренном варианте, но с преобладанием озабоченности. Я объяснял это тем, что Рой ей никогда не нравился. Затем, принявшись за яблочный пирог со сливками, Вивьен произнесла:
– Послушай, Дуг, мне надо тебе кое-что сказать! Я, по-видимому, выхожу замуж за Гилберта.
Я чуть не поперхнулся яблоком.
– За кого, за кого?
– За Гилберта Александера. Этого парня из Вест-Индии. Ты его знаешь.
– Я-то его знаю, но даже не подозревал, что его знаешь ты! То есть не подозревал, что ты с ним знакома. И когда это случилось?
– Когда мы встретились у твоих дверей.
– Так это же одна минута!
– Ее оказалось вполне достаточно, чтобы он со мной поздоровался и спросил, не соглашусь ли я как-нибудь пойти с ним что-нибудь выпить, но я сразу сказала, что нет, а он сказал, ну, это понятно, но, может быть, я запишу ему в книжечку свое имя и номер телефона, и уже держал наготове свою ручку, собственно, даже не дал мне сообразить, как ему лучше отказать.
– Да, но ведь это было всего лишь на прошлой неделе, в прошлый…
– Ну, пока мы еще не собираемся вступить в брак. Хотим только устроить помолвку.
– Кто в наше время устраивает помолвки!
– Гилберт говорит, что у него на родине так принято. То есть перед тем, как вступить в брак. Да и у нас так принято. И не думаю, что этот обычай уже отменен.
– Твой отец знает?
– Да, я водила Гилберта к нему в гости вчера вечером. И чтобы ты ничего такого не подумал, папу вовсе не смущает, что Гилберт чернокожий.
– А я и не подумал ни о чем таком!
– Ах, Дуг, не притворяйся, конечно подумал! Если хочешь знать мое мнение, то, по-моему, основная проблема чернокожих вовсе не в том, что у них черная кожа. Кто бы стал обращать на нее внимание, если бы все они так не носились со своими предрассудками! Сам цвет очень даже мил. И на самом деле он даже не черный, не совсем черный. Да даже если б и черный, это может быть очень красиво. Но самое неприятное у большинства чернокожих, это их негроидная внешность: огромные вывороченные губы, широкие носы и тому подобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28