У нас очень важное дело. Если он не выйдет, потом пожалеет… Это вопрос жизни или смерти…
После паузы из-за ворот раздался голос Асадолла-мирзы:
– Вы меня звали, ага?
– Асадолла, выйди, я должен с тобой поговорить.
– Моменто! Это вы?! Как поживаете?
– Асадолла, открой ворота!
Князь испуганным голосом ответил:
– Боюсь, ага. Я теперь ни в чем не уверен. Моя жизнь в опасности…
– Послушай меня, Асадолла, открой! Даю тебе слово, что все уже улажено… Это было просто недоразумение. Дустали обещал мне, что обо всем забудет.
– Моменто, моменто! Если вы верите обещаниям этого бешеного осла – дело ваше! Я лично не верю!
Злым шепотом дядюшка приказал:
– Асадолла, кому я говорю, открой ворота!
Судя по голосу Асадолла-мирзы, его волнение и страх лишь возросли. Он нервно ответил:
– Ага, я не хочу уклоняться от выполнения ваших приказов, но моя жизнь в опасности. Я знаю, что мне не спастись от этого дикого вепря!.. И хоть от могилы меня отделяет всего один шаг, мне хочется пожить еще несколько часов.
– Заткнись, Асадолла! Открывай!
Асадолла-мирза скорбно запричитал:
– Почему вы не хотите сжалиться надо мной?.. Да вы, если меня увидите, и не узнаете. Страх перед неминуемой гибелью состарил меня лет на двадцать!.. Брату моему скажите, чтоб простил меня… Я тут думал, думал и решил: лучше я сам с собой покончу, избавлю Дустали от хлопот…
– Чтоб ты сдох! Вместе с твоим братом! – От злости у дядюшки на шее вздулись жилы, а багровое лицо почти почернело. Он повернулся и зашагал к нашему саду.
Я подскочил к воротам и в щелку между створками попытался разглядеть, что происходит во дворе. Мне очень хотелось хоть одним глазком увидеть постаревшее лицо Асадолла-мирзы. И еще я хотел сказать ему, что это не я выдал его убежище, и не из-за меня он теперь страдает и стареет. Князь был в рубашке и просторных шароварах. Все пуговицы на рубашке были расстегнуты. Лицо у Асадолла-мирзы еще больше прежнего цвело здоровьем и радостью. Он держал чашку с шербетом и пальцем размешивал лед. Неподалеку, прижав пальчик к губам, обнажавшим в улыбке сверкающие белые зубы, сидела, сдерживая смех, Тахира, жена мясника Ширали. У меня отлегло от сердца.
Когда я вернулся в залу дядюшки Наполеона, тот хрипло докладывал родственникам о своем неудачном походе. Сквозь гул возмущенных криков прорвался голос Маш-Касема:
– Нужно скорее что-нибудь придумать… Бедному князю совсем плохо. Глядишь, сам на себя беду накличет.
Дядя Полковник заорал:
– Это на нас он беду накличет! Опозорит всех! С чего вдруг ему там плохо? Заболел, что ли? Уж лучше, чем там, где еще ему будет?
– Да, ей – богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я ведь голос его из-за ворот слышал. Уж больно печально он говорил, прямо будто на тридцать лет голосом постарел. Будто в пасти у льва побывал…
Дядюшка Наполеон нетерпеливо сказал:
– Хватит вздор нести, Касем!.. Я считаю, что, если этому остолопу наплевать на семейную честь, надо придумать что-нибудь другое.
И снова начались шумные споры. Почти все были согласны, что надо послать за Ширали и сказать ему, что дальнейшее пребывание Асадолла-мирзы в его доме чревато неприятностями и может вызвать пересуды. Конечно, никто из присутствующих не хотел брать на себя такую тяжкую миссию, и все говорили, что единственный, кому это по плечу, – дядюшка Наполеон.
Но дядюшка никак не соглашался, и тогда в неожиданном приступе героизма Дустали-хан закричал:
– Зовите сюда Ширали! Я ему все скажу!
Ненависть к Асадолла-мирзе настолько переполняла все его существо, что он внезапно превратился в отважного смельчака.
Маш-Касема послали за Ширали.
В ожидании мясника все шумно осуждали недостойное поведение Асадолла-мирзы. Наконец дверь открылась, и в залу вошел Маш-Касем. Один.
– Да славится воля аллаха!.. Ни одно деяние в этом мире не остается без воздаяния!..
– Что случилось, Маш-Касем? Где Ширали?
– Ей – богу, зачем мне врать?! Лавка его закрыта. Подрался он, его в полицию увели… То есть, как дело было: ученик пекаря сказал своему хозяину, что, мол, господин Асадолла-мирза сидит в доме у Ширали… а пекарь над Ширали какую-то насмешку состроил. Тогда Ширали бараньей ногой заехал пекарю по голове. Пекарь без чувств и упади!.. Известное дело, в больницу его увезли, а потом на базар пришли полицейские и увели Ширали.
Раздались крики:
– В полицию?..
– Что?! Ширали забрали?
– Сколько ж его продержат?
Когда шум поутих, Дустали-хан, до которого вдруг дошла истинная суть происшедшего, растерянно забормотал:
– Но… но… Если Ширали посадят в тюрьму… тогда… А если его там продержат двадцать дней… а если шесть месяцев? – И, повернувшись к дядюшке, возопил: – Ага! Думайте же, думайте!.. Потом позору не оберемся!
Дядюшка в свою очередь закричал:
– Что случилось-то? Чего орешь? С чего это вдруг так переживаешь за Ширали?
Но новая перепалка не успела разгореться, потому что в залу вошла Азиз ос-Салтане. Позже выяснилось, что до этого она успела сходить в уголовную полицию, дабы окончательно закрыть дело, возбужденное по ее жалобе.
Увидев жену, Дустали-хан подбежал к ней и взволнованно сообщил:
– Слышала? Ширали в полицию забрали!
– Лучше б его вместе с мясом его вонючим Азраил забрал!
Дустали-хан схватил её за локоть и с еще большим волнением сказал:
– Но ведь этот развратник бесстыжий как раз в доме Ширали спрятался!.. У, князь паршивый, наглая рожа!..
Азиз ос-Салтане не без кокетства засмеялась:
– Ох уж мне этот Асадолла! Чего только не выдумает!
Но внезапно ее словно пронзило молнией. Улыбка увяла у нее на губах, глаза уставились в одну точку. Она заскрежетала зубами:
– Что?.. Асадолла… А та… та… та распутная бабенка тоже там?
Все молчали, глядя на вытянувшееся лицо Азиз ос-Салтане. Дустали-хан тоже молчал. От злости у него тряслась верхняя губа и ходили ходуном густые длинные усы. Наконец он сквозь стиснутые зубы процедил:
– Покойный Рокнаддин-мирза, выродив под старость такого сыночка, тоже честь семьи опозорил!.. Нашел с кем путаться – с дочкой своего садовника!
Шамсали-мирза нахмурился и резко оборвал его:
– Господин Дустали-хан, прошу вас оставить мертвых в покое!
Дустали-хан ответил ему еще резче:
– Мертвых господь упокоил! А вот живым от них только хлопоты!.. Если б у вашего отца при виде любой юбки штаны не сваливались и если б он не оставил после себя этого ублюдка Асадоллу, думаете, наступил бы конец света?! Если б не родил он этого волка похотливого на погибель честным женщинам и девушкам, думаете, настал бы день Страшного суда?!
– Я думаю, господин Дустали-хан, не вам говорить, у кого и когда штаны сваливаются! Может быть, ханум Азиз ос-Салтане по мою душу кухонный нож с собой в постель принесла?
Но Дустали-хан, от злости забыв и о присутствии жены, и о происшествии, приключившемся в день оплакивания Мослема ибн Хакиля, не слушая Шамсали-мирзу, завопил:
– Не смейте выгораживать этого бандита, этого бесчестного соблазнителя! Он вам брат, ну и что из этого?! Бандит он! Людей чести лишает! Да, ага, его сиятельство князь Асадолла-мирза – бандит!
Целиком ушедшая в собственные мысли Азиз ос-Салтане словно и не слышала всю эту перебранку. Но едва прозвучало имя Асадолла-мирзы, она немедленно пришла в себя и страшным голосом завизжала:
– Дустали, заткнись! Дай бог, чтоб ты ему в подметки годился! Дай бог, чтоб все бандиты такими были! – Потом, словно разговаривая сама с собой, пробормотала: – Не иначе, эта потаскушка задурила голову бедному мальчику! – И, повернувшись к дядюшке Наполеону, крикнула: – Что же вы сидите сложа руки?! Уважаемого человека из благородной семьи насильно заперли в доме безродного мясника, а вам хоть бы что?! А если эта тварь бессовестная что-нибудь ему подсыплет, тогда как?
Дядюшка мягко сказал:
– Ханум, успокойтесь. Я только что ходил домой к Ширали и разговаривал через ворота с Асадоллой. Он ко мне так и не вышел. Сколько я ни просил его, сколько ни умолял – и с места не сдвинулся.
– Почему? А что он вам говорил?
– Бог его знает… Нес какую-то околесицу. Говорил, что боится Дустали и от страха не может выйти, но…
– Боится Дустали?! Да кто такой этот паршивец Дустали, чтобы поднять руку на сына моего покойного дяди!.. Я сама должна за ним пойти… Да, я просто обязана за ним пойти, потому что эта стерва расфуфыренная околдует его, она это умеет!.. Небось уже и околдовала! Не такой он человек, чтобы там без причины оставаться.
Дядюшка Наполеон сказал:
– Ханум, по-моему, он сам не прочь, чтобы его околдо…
– Слишком много вы языком болтаете! – прервала его Азиз ос-Салтане. – А тем временем, может, с ним несчастье какое стрясется!..
Маш-Касем нашел удобный повод, чтобы вмешаться:
– Ханум правильно говорит… Когда господин Асадолла-мирза с нами из-за ворот разговаривал, голос у него дрожал, точно у ребенка малого. Очень ему плохо было. Прямо будто корью заболел. Голос у него из горла не шел, Все равно как будто в пасти у льва побывал.
Азиз ос-Салтане ударила себя по голове:
– Господи, уж лучше мне умереть! До чего человека довели!.. А эти тут сидят, еще родственники называются! – И она собралась уходить. – Я знаю, стоит мне ему слово сказать, сразу же оттуда выйдет. От вас-то он отродясь ни ласки, ни доброты не видел, чего ж он будет вас слушаться?!
Дустали-хан тоже поднялся:
– Тогда и я пойду с тобой, скажу ему, что я его простил… Надо ему растолковать, что…
– А ну садись на место! Мальчик как голосище твой гнусный услышит, у него от страху сердце разорвется!
Когда Азиз ос-Салтане была уже в коридоре, дядюшка
крикнул:
– Ханум, не говорите Асадолле, что Ширали посадили в тюрьму… Я ему тоже об этом не сказал, потому что, если он узнает, вряд ли вообще с места сдвинется.
– Если вы такой умный, ага, непонятно, почему вы до сих пор не министр!
Азиз ос-Салтане направилась к дому Ширали. Я, как и незадолго перед этим, крадучись двинулся туда же. На улице никого не было, и я шел за Азиз ос-Салтане на почтительном расстоянии. Ей пришлось стучаться несколько минут, но наконец из-за ворот послышался голос Тахиры. Азиз ос-Салтане долго препиралась с ней и сыпала угрозами, пока не убедила вызвать для переговоров Асадолла-мирзу.
Азиз ос-Салтане старалась говорить спокойно и ласково:
– Асадолла, открой ворота, позволь мне словечко тебе сказать.
– Ханум, дорогая, о чем угодно меня просите, только не об этом. Я отсюда не выйду. Моя жизнь в опасности.
– Тебе говорю, открой! Пусть только Дустали попробует на тебя руку поднять – пожалеет! Да и теперь дело прошлое – я Дустали простила, и он нас с тобой простил.
Асадолла-мирза с дрожью в голосе ответил:
– Ханум, милая вы моя!.. Боюсь… Я знаю, что Дустали сейчас стоит рядом с вами… Знаю, он уже держит кинжал наготове, чтобы пронзить им мое сердце.
– Асадолла, ты хоть одну створку приоткрой, погляди. Нет тут никакого Дустали. Подумай, люди что говорить будут. Ты в чужом доме наедине с женщиной…
– Моменто, моменто! Слава богу, меня подобными сплетнями не запятнать! Ширали мне теперь как брат родной, а жена и дети Ширали мне, что собственные жена и дети… Вот вернется Ширали, я сдам ему его семью в целости и сохранности, тогда и поговорим.
– Асадолла, ты ведь не знаешь! Ширали на базаре подрался, его в полицию забрали! Как же ты теперь собираешься…
– Вай! Горе горькое!.. Ширали в тюрьму угодил!.. Вот теперь уж я вовсе не могу отсюда выйти. Мне чувство долга и совесть моя приказывают здесь остаться! Всевышний, какая тяжкая обязанность!
По его голосу чувствовалось, что он уже знает о злоключениях Ширали и теперь просто разыгрывает очередную роль.
Азиз ос-Салтане прижалась к воротам щекой и проворковала:
– Асадолла, не мучай меня, выходи. Не заставляй краснеть перед людьми!
– Ханум, я готов жизнь за вас отдать, но я должен выполнить свой долг перед собственной совестью. Не думайте, что я оставлю без покровительства жену и детей Ширали, которых он сам же мне препоручил перед тем, как сел в тюрьму!
– Но у Ширали ведь нет детей, Асадолла!
– Зато жена есть… Ханум, милая, она сама точно ребенок. Плачет сейчас, малышка, убивается! Лица ее мне из – под чадры не видно, но я слышу, как она всхлипывает… Бедная девочка, дитятко невинное!.
Азиз ос-Салтане еще несколько минут безрезультатно уговаривала Асадолла-мирзу выйти, потом осыпала жену Ширали и самого князя отборной бранью и, клокоча от ярости, как вулкан, направилась в сад.
Я тенью поплелся за нею, но неожиданно заметил, что в наш дом вошел аптекарь. Это обстоятельство показалось мне весьма важным, и, не дойдя до ворот сада, я свернул к нам во двор. Отец и аптекарь уединились в зале. В последнее время в связи с бурными событиями я настолько привык подслушивать, что и на этот раз припал ухом к выходившему во двор окну.
Вытирая пот со лба, аптекарь говорил:
– Придется нам по аптеке отходную читать, ага. Хоть и закрыл я ее на один день, хоть и вывесил объявление, что уехал в паломничество к святым местам, не помогло.
– А разве проповедник ничего в мечети не говорил?
– Как же, говорил! Бедняга Сеид-Абулькасем два раза с минбара объяснял, что вышло недоразумение, только, по-моему, никто его не слушал… Уж если людям что в голову втемяшилось, их трудно переубедить.
– А сами-то люди что говорят? Ничем не болеют, что ли?
– Ничего они не говорят, ага. Только до сих пор никто не зашел и даже щепотку глауберовой соли не купил. Сегодня какой-то прохожий собрался было ко мне заглянуть, так его все до того обругали и застыдили, что он передумал и пошел дальше.
В щелку между ставнями окна мне было видно лицо отца. Он сидел бледный со стиснутыми зубами. После долгой паузы отец глухо сказал:
– Нужно найти какой-то выход… Нужно что-то придумать.
– Ничего тут не придумаешь, ага. Я здешних людей хорошо знаю. Помирать будут, но раз уж у них в голове засело, что мы лекарства на спирту готовим, ничего у нас не купят. А мне теперь и вовсе нельзя в этом квартале оставаться, потому что слухи пошли, будто я ни в аллаха, ни в пророка не верую. Я пока что аптеку запер, к вам пришел, чтобы вместе все и решить.
Отец несколько минут угрюмо шагал по комнате, потом остановился и сказал:
– Этот подлец задумал меня со света сжить. Я буду не мужчина, если не отомщу ему!.. Пока не увижу его в могиле, не успокоюсь!.. Негодяй!.. Мерзавец!.. Наполеон паршивый! Я из него восемь таких Наполеонов сделаю!
– А мне что прикажете предпринять?
– Ничего… ничего, господин аптекарь. Вы… вы отдыхайте, а там посмотрим, что да как. Электричество в аптеке отключите и закройте ее до лучших времен…
Аптекарь хмуро попрощался и ушел, а отец снова принялся шагать по комнате. Он был в таком подавленном состоянии, что я, боясь, как бы ему не стало плохо, еще несколько минут простоял под окном. Когда мне показалось, что он немного пришел в себя, я решил узнать, что происходит в доме дядюшки, и побежал туда.
Все по-прежнему сидели в зале. Пока меня не было, появилась придурковатая Гамар, которую на весь вчерашний день отсылали к каким-то родственникам.
Все шумели, ругались и яростно спорили. Особенно кипятились Азиз ос-Салтане и Дустали-хан.
В мое отсутствие Дустали-хан позвонил в полицию, чтобы договориться об освобождении Ширали. Но ему сказали, что, пока не прояснится состояние здоровья ударенного, то бишь пекаря, Ширали отпустить не могут,
Когда я вошел, Азиз ос-Салтане говорила:
– Я точно знаю: эта потаскушка околдовала Асадоллу, потому что иначе он бы меня послушался… Давайте-ка позовем господина Хорасани, пусть побрызгает дверь Ширали купоросом, что от колдовства помогает.
Потеряв терпение, Дустали-хан закричал:
– Какое к черту колдовство?! Что за вздор! Этот кобель остался там, чтобы с женой Ширали развлекаться!
– А – а? Вы его только послушайте!.. Будет мужчина бросать порядочных женщин благородного происхождения ради какой-то кособокой замарашки?! Да еще такой человек, как Асадолла-мирза!
Дустали-хан не стал защищать внешность жены Ширали от этих нападок, но зато обрушил такой поток ругани на Асадолла-мирзу, что Азиз ос-Салтане взорвалась:
– Ой, Дустали, я сейчас так тебя садану, что все зубы свои вставные проглотишь! Оскорблять сына моего дяди – это все равно, что меня оскорблять!
Дядюшка Наполеон был вынужден вмешаться:
– Молчать! Почему бы вам не ссориться у себя дома?! Чем я провинился, что должен вашу ругань выслушивать? Пусть Асадолла сидит в доме Ширали, пока под ним трава не вырастет! Вам-то что? Вы что, адвокаты Асадоллы или Ширали?
Дядя Полковник сказал:
– Братец, прошу вас, не волнуйтесь. Хоть вы постарайтесь держать себя в руках. Мы ведь пришли, чтобы…
– Я и спрашиваю, зачем вы пришли?! Что вам всем от меня надо?
– Не волнуйтесь! Мы пришли, чтобы уладить имевшиеся в семье разногласия… Но, согласитесь сами, возник более важный вопрос. В опасности репутация и честь всей семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
После паузы из-за ворот раздался голос Асадолла-мирзы:
– Вы меня звали, ага?
– Асадолла, выйди, я должен с тобой поговорить.
– Моменто! Это вы?! Как поживаете?
– Асадолла, открой ворота!
Князь испуганным голосом ответил:
– Боюсь, ага. Я теперь ни в чем не уверен. Моя жизнь в опасности…
– Послушай меня, Асадолла, открой! Даю тебе слово, что все уже улажено… Это было просто недоразумение. Дустали обещал мне, что обо всем забудет.
– Моменто, моменто! Если вы верите обещаниям этого бешеного осла – дело ваше! Я лично не верю!
Злым шепотом дядюшка приказал:
– Асадолла, кому я говорю, открой ворота!
Судя по голосу Асадолла-мирзы, его волнение и страх лишь возросли. Он нервно ответил:
– Ага, я не хочу уклоняться от выполнения ваших приказов, но моя жизнь в опасности. Я знаю, что мне не спастись от этого дикого вепря!.. И хоть от могилы меня отделяет всего один шаг, мне хочется пожить еще несколько часов.
– Заткнись, Асадолла! Открывай!
Асадолла-мирза скорбно запричитал:
– Почему вы не хотите сжалиться надо мной?.. Да вы, если меня увидите, и не узнаете. Страх перед неминуемой гибелью состарил меня лет на двадцать!.. Брату моему скажите, чтоб простил меня… Я тут думал, думал и решил: лучше я сам с собой покончу, избавлю Дустали от хлопот…
– Чтоб ты сдох! Вместе с твоим братом! – От злости у дядюшки на шее вздулись жилы, а багровое лицо почти почернело. Он повернулся и зашагал к нашему саду.
Я подскочил к воротам и в щелку между створками попытался разглядеть, что происходит во дворе. Мне очень хотелось хоть одним глазком увидеть постаревшее лицо Асадолла-мирзы. И еще я хотел сказать ему, что это не я выдал его убежище, и не из-за меня он теперь страдает и стареет. Князь был в рубашке и просторных шароварах. Все пуговицы на рубашке были расстегнуты. Лицо у Асадолла-мирзы еще больше прежнего цвело здоровьем и радостью. Он держал чашку с шербетом и пальцем размешивал лед. Неподалеку, прижав пальчик к губам, обнажавшим в улыбке сверкающие белые зубы, сидела, сдерживая смех, Тахира, жена мясника Ширали. У меня отлегло от сердца.
Когда я вернулся в залу дядюшки Наполеона, тот хрипло докладывал родственникам о своем неудачном походе. Сквозь гул возмущенных криков прорвался голос Маш-Касема:
– Нужно скорее что-нибудь придумать… Бедному князю совсем плохо. Глядишь, сам на себя беду накличет.
Дядя Полковник заорал:
– Это на нас он беду накличет! Опозорит всех! С чего вдруг ему там плохо? Заболел, что ли? Уж лучше, чем там, где еще ему будет?
– Да, ей – богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я ведь голос его из-за ворот слышал. Уж больно печально он говорил, прямо будто на тридцать лет голосом постарел. Будто в пасти у льва побывал…
Дядюшка Наполеон нетерпеливо сказал:
– Хватит вздор нести, Касем!.. Я считаю, что, если этому остолопу наплевать на семейную честь, надо придумать что-нибудь другое.
И снова начались шумные споры. Почти все были согласны, что надо послать за Ширали и сказать ему, что дальнейшее пребывание Асадолла-мирзы в его доме чревато неприятностями и может вызвать пересуды. Конечно, никто из присутствующих не хотел брать на себя такую тяжкую миссию, и все говорили, что единственный, кому это по плечу, – дядюшка Наполеон.
Но дядюшка никак не соглашался, и тогда в неожиданном приступе героизма Дустали-хан закричал:
– Зовите сюда Ширали! Я ему все скажу!
Ненависть к Асадолла-мирзе настолько переполняла все его существо, что он внезапно превратился в отважного смельчака.
Маш-Касема послали за Ширали.
В ожидании мясника все шумно осуждали недостойное поведение Асадолла-мирзы. Наконец дверь открылась, и в залу вошел Маш-Касем. Один.
– Да славится воля аллаха!.. Ни одно деяние в этом мире не остается без воздаяния!..
– Что случилось, Маш-Касем? Где Ширали?
– Ей – богу, зачем мне врать?! Лавка его закрыта. Подрался он, его в полицию увели… То есть, как дело было: ученик пекаря сказал своему хозяину, что, мол, господин Асадолла-мирза сидит в доме у Ширали… а пекарь над Ширали какую-то насмешку состроил. Тогда Ширали бараньей ногой заехал пекарю по голове. Пекарь без чувств и упади!.. Известное дело, в больницу его увезли, а потом на базар пришли полицейские и увели Ширали.
Раздались крики:
– В полицию?..
– Что?! Ширали забрали?
– Сколько ж его продержат?
Когда шум поутих, Дустали-хан, до которого вдруг дошла истинная суть происшедшего, растерянно забормотал:
– Но… но… Если Ширали посадят в тюрьму… тогда… А если его там продержат двадцать дней… а если шесть месяцев? – И, повернувшись к дядюшке, возопил: – Ага! Думайте же, думайте!.. Потом позору не оберемся!
Дядюшка в свою очередь закричал:
– Что случилось-то? Чего орешь? С чего это вдруг так переживаешь за Ширали?
Но новая перепалка не успела разгореться, потому что в залу вошла Азиз ос-Салтане. Позже выяснилось, что до этого она успела сходить в уголовную полицию, дабы окончательно закрыть дело, возбужденное по ее жалобе.
Увидев жену, Дустали-хан подбежал к ней и взволнованно сообщил:
– Слышала? Ширали в полицию забрали!
– Лучше б его вместе с мясом его вонючим Азраил забрал!
Дустали-хан схватил её за локоть и с еще большим волнением сказал:
– Но ведь этот развратник бесстыжий как раз в доме Ширали спрятался!.. У, князь паршивый, наглая рожа!..
Азиз ос-Салтане не без кокетства засмеялась:
– Ох уж мне этот Асадолла! Чего только не выдумает!
Но внезапно ее словно пронзило молнией. Улыбка увяла у нее на губах, глаза уставились в одну точку. Она заскрежетала зубами:
– Что?.. Асадолла… А та… та… та распутная бабенка тоже там?
Все молчали, глядя на вытянувшееся лицо Азиз ос-Салтане. Дустали-хан тоже молчал. От злости у него тряслась верхняя губа и ходили ходуном густые длинные усы. Наконец он сквозь стиснутые зубы процедил:
– Покойный Рокнаддин-мирза, выродив под старость такого сыночка, тоже честь семьи опозорил!.. Нашел с кем путаться – с дочкой своего садовника!
Шамсали-мирза нахмурился и резко оборвал его:
– Господин Дустали-хан, прошу вас оставить мертвых в покое!
Дустали-хан ответил ему еще резче:
– Мертвых господь упокоил! А вот живым от них только хлопоты!.. Если б у вашего отца при виде любой юбки штаны не сваливались и если б он не оставил после себя этого ублюдка Асадоллу, думаете, наступил бы конец света?! Если б не родил он этого волка похотливого на погибель честным женщинам и девушкам, думаете, настал бы день Страшного суда?!
– Я думаю, господин Дустали-хан, не вам говорить, у кого и когда штаны сваливаются! Может быть, ханум Азиз ос-Салтане по мою душу кухонный нож с собой в постель принесла?
Но Дустали-хан, от злости забыв и о присутствии жены, и о происшествии, приключившемся в день оплакивания Мослема ибн Хакиля, не слушая Шамсали-мирзу, завопил:
– Не смейте выгораживать этого бандита, этого бесчестного соблазнителя! Он вам брат, ну и что из этого?! Бандит он! Людей чести лишает! Да, ага, его сиятельство князь Асадолла-мирза – бандит!
Целиком ушедшая в собственные мысли Азиз ос-Салтане словно и не слышала всю эту перебранку. Но едва прозвучало имя Асадолла-мирзы, она немедленно пришла в себя и страшным голосом завизжала:
– Дустали, заткнись! Дай бог, чтоб ты ему в подметки годился! Дай бог, чтоб все бандиты такими были! – Потом, словно разговаривая сама с собой, пробормотала: – Не иначе, эта потаскушка задурила голову бедному мальчику! – И, повернувшись к дядюшке Наполеону, крикнула: – Что же вы сидите сложа руки?! Уважаемого человека из благородной семьи насильно заперли в доме безродного мясника, а вам хоть бы что?! А если эта тварь бессовестная что-нибудь ему подсыплет, тогда как?
Дядюшка мягко сказал:
– Ханум, успокойтесь. Я только что ходил домой к Ширали и разговаривал через ворота с Асадоллой. Он ко мне так и не вышел. Сколько я ни просил его, сколько ни умолял – и с места не сдвинулся.
– Почему? А что он вам говорил?
– Бог его знает… Нес какую-то околесицу. Говорил, что боится Дустали и от страха не может выйти, но…
– Боится Дустали?! Да кто такой этот паршивец Дустали, чтобы поднять руку на сына моего покойного дяди!.. Я сама должна за ним пойти… Да, я просто обязана за ним пойти, потому что эта стерва расфуфыренная околдует его, она это умеет!.. Небось уже и околдовала! Не такой он человек, чтобы там без причины оставаться.
Дядюшка Наполеон сказал:
– Ханум, по-моему, он сам не прочь, чтобы его околдо…
– Слишком много вы языком болтаете! – прервала его Азиз ос-Салтане. – А тем временем, может, с ним несчастье какое стрясется!..
Маш-Касем нашел удобный повод, чтобы вмешаться:
– Ханум правильно говорит… Когда господин Асадолла-мирза с нами из-за ворот разговаривал, голос у него дрожал, точно у ребенка малого. Очень ему плохо было. Прямо будто корью заболел. Голос у него из горла не шел, Все равно как будто в пасти у льва побывал.
Азиз ос-Салтане ударила себя по голове:
– Господи, уж лучше мне умереть! До чего человека довели!.. А эти тут сидят, еще родственники называются! – И она собралась уходить. – Я знаю, стоит мне ему слово сказать, сразу же оттуда выйдет. От вас-то он отродясь ни ласки, ни доброты не видел, чего ж он будет вас слушаться?!
Дустали-хан тоже поднялся:
– Тогда и я пойду с тобой, скажу ему, что я его простил… Надо ему растолковать, что…
– А ну садись на место! Мальчик как голосище твой гнусный услышит, у него от страху сердце разорвется!
Когда Азиз ос-Салтане была уже в коридоре, дядюшка
крикнул:
– Ханум, не говорите Асадолле, что Ширали посадили в тюрьму… Я ему тоже об этом не сказал, потому что, если он узнает, вряд ли вообще с места сдвинется.
– Если вы такой умный, ага, непонятно, почему вы до сих пор не министр!
Азиз ос-Салтане направилась к дому Ширали. Я, как и незадолго перед этим, крадучись двинулся туда же. На улице никого не было, и я шел за Азиз ос-Салтане на почтительном расстоянии. Ей пришлось стучаться несколько минут, но наконец из-за ворот послышался голос Тахиры. Азиз ос-Салтане долго препиралась с ней и сыпала угрозами, пока не убедила вызвать для переговоров Асадолла-мирзу.
Азиз ос-Салтане старалась говорить спокойно и ласково:
– Асадолла, открой ворота, позволь мне словечко тебе сказать.
– Ханум, дорогая, о чем угодно меня просите, только не об этом. Я отсюда не выйду. Моя жизнь в опасности.
– Тебе говорю, открой! Пусть только Дустали попробует на тебя руку поднять – пожалеет! Да и теперь дело прошлое – я Дустали простила, и он нас с тобой простил.
Асадолла-мирза с дрожью в голосе ответил:
– Ханум, милая вы моя!.. Боюсь… Я знаю, что Дустали сейчас стоит рядом с вами… Знаю, он уже держит кинжал наготове, чтобы пронзить им мое сердце.
– Асадолла, ты хоть одну створку приоткрой, погляди. Нет тут никакого Дустали. Подумай, люди что говорить будут. Ты в чужом доме наедине с женщиной…
– Моменто, моменто! Слава богу, меня подобными сплетнями не запятнать! Ширали мне теперь как брат родной, а жена и дети Ширали мне, что собственные жена и дети… Вот вернется Ширали, я сдам ему его семью в целости и сохранности, тогда и поговорим.
– Асадолла, ты ведь не знаешь! Ширали на базаре подрался, его в полицию забрали! Как же ты теперь собираешься…
– Вай! Горе горькое!.. Ширали в тюрьму угодил!.. Вот теперь уж я вовсе не могу отсюда выйти. Мне чувство долга и совесть моя приказывают здесь остаться! Всевышний, какая тяжкая обязанность!
По его голосу чувствовалось, что он уже знает о злоключениях Ширали и теперь просто разыгрывает очередную роль.
Азиз ос-Салтане прижалась к воротам щекой и проворковала:
– Асадолла, не мучай меня, выходи. Не заставляй краснеть перед людьми!
– Ханум, я готов жизнь за вас отдать, но я должен выполнить свой долг перед собственной совестью. Не думайте, что я оставлю без покровительства жену и детей Ширали, которых он сам же мне препоручил перед тем, как сел в тюрьму!
– Но у Ширали ведь нет детей, Асадолла!
– Зато жена есть… Ханум, милая, она сама точно ребенок. Плачет сейчас, малышка, убивается! Лица ее мне из – под чадры не видно, но я слышу, как она всхлипывает… Бедная девочка, дитятко невинное!.
Азиз ос-Салтане еще несколько минут безрезультатно уговаривала Асадолла-мирзу выйти, потом осыпала жену Ширали и самого князя отборной бранью и, клокоча от ярости, как вулкан, направилась в сад.
Я тенью поплелся за нею, но неожиданно заметил, что в наш дом вошел аптекарь. Это обстоятельство показалось мне весьма важным, и, не дойдя до ворот сада, я свернул к нам во двор. Отец и аптекарь уединились в зале. В последнее время в связи с бурными событиями я настолько привык подслушивать, что и на этот раз припал ухом к выходившему во двор окну.
Вытирая пот со лба, аптекарь говорил:
– Придется нам по аптеке отходную читать, ага. Хоть и закрыл я ее на один день, хоть и вывесил объявление, что уехал в паломничество к святым местам, не помогло.
– А разве проповедник ничего в мечети не говорил?
– Как же, говорил! Бедняга Сеид-Абулькасем два раза с минбара объяснял, что вышло недоразумение, только, по-моему, никто его не слушал… Уж если людям что в голову втемяшилось, их трудно переубедить.
– А сами-то люди что говорят? Ничем не болеют, что ли?
– Ничего они не говорят, ага. Только до сих пор никто не зашел и даже щепотку глауберовой соли не купил. Сегодня какой-то прохожий собрался было ко мне заглянуть, так его все до того обругали и застыдили, что он передумал и пошел дальше.
В щелку между ставнями окна мне было видно лицо отца. Он сидел бледный со стиснутыми зубами. После долгой паузы отец глухо сказал:
– Нужно найти какой-то выход… Нужно что-то придумать.
– Ничего тут не придумаешь, ага. Я здешних людей хорошо знаю. Помирать будут, но раз уж у них в голове засело, что мы лекарства на спирту готовим, ничего у нас не купят. А мне теперь и вовсе нельзя в этом квартале оставаться, потому что слухи пошли, будто я ни в аллаха, ни в пророка не верую. Я пока что аптеку запер, к вам пришел, чтобы вместе все и решить.
Отец несколько минут угрюмо шагал по комнате, потом остановился и сказал:
– Этот подлец задумал меня со света сжить. Я буду не мужчина, если не отомщу ему!.. Пока не увижу его в могиле, не успокоюсь!.. Негодяй!.. Мерзавец!.. Наполеон паршивый! Я из него восемь таких Наполеонов сделаю!
– А мне что прикажете предпринять?
– Ничего… ничего, господин аптекарь. Вы… вы отдыхайте, а там посмотрим, что да как. Электричество в аптеке отключите и закройте ее до лучших времен…
Аптекарь хмуро попрощался и ушел, а отец снова принялся шагать по комнате. Он был в таком подавленном состоянии, что я, боясь, как бы ему не стало плохо, еще несколько минут простоял под окном. Когда мне показалось, что он немного пришел в себя, я решил узнать, что происходит в доме дядюшки, и побежал туда.
Все по-прежнему сидели в зале. Пока меня не было, появилась придурковатая Гамар, которую на весь вчерашний день отсылали к каким-то родственникам.
Все шумели, ругались и яростно спорили. Особенно кипятились Азиз ос-Салтане и Дустали-хан.
В мое отсутствие Дустали-хан позвонил в полицию, чтобы договориться об освобождении Ширали. Но ему сказали, что, пока не прояснится состояние здоровья ударенного, то бишь пекаря, Ширали отпустить не могут,
Когда я вошел, Азиз ос-Салтане говорила:
– Я точно знаю: эта потаскушка околдовала Асадоллу, потому что иначе он бы меня послушался… Давайте-ка позовем господина Хорасани, пусть побрызгает дверь Ширали купоросом, что от колдовства помогает.
Потеряв терпение, Дустали-хан закричал:
– Какое к черту колдовство?! Что за вздор! Этот кобель остался там, чтобы с женой Ширали развлекаться!
– А – а? Вы его только послушайте!.. Будет мужчина бросать порядочных женщин благородного происхождения ради какой-то кособокой замарашки?! Да еще такой человек, как Асадолла-мирза!
Дустали-хан не стал защищать внешность жены Ширали от этих нападок, но зато обрушил такой поток ругани на Асадолла-мирзу, что Азиз ос-Салтане взорвалась:
– Ой, Дустали, я сейчас так тебя садану, что все зубы свои вставные проглотишь! Оскорблять сына моего дяди – это все равно, что меня оскорблять!
Дядюшка Наполеон был вынужден вмешаться:
– Молчать! Почему бы вам не ссориться у себя дома?! Чем я провинился, что должен вашу ругань выслушивать? Пусть Асадолла сидит в доме Ширали, пока под ним трава не вырастет! Вам-то что? Вы что, адвокаты Асадоллы или Ширали?
Дядя Полковник сказал:
– Братец, прошу вас, не волнуйтесь. Хоть вы постарайтесь держать себя в руках. Мы ведь пришли, чтобы…
– Я и спрашиваю, зачем вы пришли?! Что вам всем от меня надо?
– Не волнуйтесь! Мы пришли, чтобы уладить имевшиеся в семье разногласия… Но, согласитесь сами, возник более важный вопрос. В опасности репутация и честь всей семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53