— Она теперь попалась, не правда ли? — с надеждой спросил он.
— Мне думается, что это могло бы быть и менее живописным, — проронила Виктория, и это были единственные слова которые я от нее услышал.
После того как они собрались уходить, мне не пришлось просить Генри задержаться. Он даже не шевельнулся в кресле, куда тяжело опустился по приходе, положив голову на верхнюю часть спинки и пристально глядя в потолок. Какое-то время мы посидели в приятной тишине, прежде чем я сказал:
— Ты великолепно работаешь, Генри.
Голос его, казалось, прозвучал откуда-то из-за кресла:
— Я знаю. Это лучший из всех перекрестных допросов, какие я когда-либо вел. Но мне тут есть над чем поработать.
— Ты используешь все, что только возможно.
— Для достижения эффекта? — спросил он, усаживаясь ровнее.
Я взглянул на него, вопросительно подняв брови.
— Ты сомневаешься в правдивости ее истории? — спросил Генри.
Я уклонился от прямого ответа.
— Там есть некоторые противоречия.
— Но ты веришь в то, что эта женщина лжет? Что это неправда в самой своей основе?
Он принял мое молчание за ответ.
— Знаешь, что я думаю? — сказал он как раз в тот момент, когда я спросил, есть ли у него своя излюбленная теория.
Нам пришлось подождать, пока мы расслышали друг друга, затем Генри продолжил:
— Я думаю, что она говорит правду обо всем, за исключением одного. Все это случилось не тогда, когда она утверждает.
— В тот же день, только раньше? Что ты имеешь в виду?
— Я полагаю, что все случилось именно так, как она рассказывает, в том самом офисе однажды поздним вечером. Но не тринадцатого апреля. И тогда она не стала заявлять в полицию. Большинство из них, как ты знаешь, не делают этого. Я мог бы и не говорить тебе это. Она не заявила, потому что боялась потерять работу, боялась, что он скажет, будто она сама его соблазнила, или потому, что она просто испугалась, или же по какой-то иной причине.
А потом прошло время, и она увидела его, такого же сытого наглого, сидящего в костюме штатного сотрудника, сравнила это со своей по-прежнему рабской жизнью и взбесилась. Разозлилась на него и на себя. Ты видел, как она посмотрела на Дэвида, когда поднялась на свидетельское место. Она его ненавидит. И в конце концов она не выдержала и решила подстроить все это, чтобы до него добраться.
— Значит, та нелепая история, которую рассказал нам Дэвид, тоже правдива?
Генри кивнул.
— Она всего лишь переиграла ту сцену. На этот раз с приходом охранника и вызовом полиции. И теперь уже она довела дело до конца.
Я сидел и думал над этой версией. Пока я это делал, оживление покинуло Генри, и он опять погрузился в свое кресло. Когда он говорил, теория его казалась убедительной, но в наступившем молчании она превратилась в то, что я и сказал ему минутой позже:
— Сумасшедшая идея, Генри.
Он согласился.
— И дерьма не стоящий, даже если бы я мог доказать ее истинность.
Обвинительный вердикт указывает дату случившегося, но в нем также сказано: «в это или примерно» в это время, — так что обвиняющая сторона не обязана доказывать, что преступление совершено именно в указанный день. Все, что нужно им доказать, — это то, что все случилось в период, установленный законом о сроках давности, и до того, как данное обвинение было предъявлено. В любом случае мне бы не хотелось, чтобы подобная теория была вынесена на суд присяжных. Попробуй добейся оправдательного приговора, имея при себе такое: «Я изнасиловал ее, но не тогда, когда она говорит, я изнасиловал ее раньше».
Я не стал пытаться развивать версию Генри. Он явно уже сам сделал это в уме. Мы с ним все еще сидели в кабинете, когда вошла Линда.
Мы с Генри выглядели, как единственные уцелевшие после кораблекрушения. Линда была похожа на нашу спасительницу. Она казалась оживленной. Капли пота поблескивали у нее на лбу. В руке Линда держала какой-то документ.
— Я выписана повестку свидетелю защиты, — сказала она.
— Поставив на ней свою подпись? — спросил я, приподнимаясь в кресле.
— Разумеется, нет. С подписью Генри. Можешь не сомневаться в подлинности, — сказала она.
Линда присела на корточки рядом с креслом Генри и начала объяснять, что ей удалось выяснить, говоря при этом так быстро словно существовал какой-то предельный срок, установленный для беседы в тот вечер. Рассказывая, она касалась его руки, внимательно заглядывала в его глаза, чтобы наверняка убедиться в том, что Генри следит за ее мыслью. Генри наклонился ближе к ней. Если бы сюда заглянул посторонний, он вряд ли догадался бы, что между мной и Линдой существует какая-то связь. Если бы он что-то и заподозрил, то, как ни крути, теперь Линда скорее выглядела возлюбленной Генри. Я вышел из-за стола и встал над ними, но оба они не отрывали глаз от бумаги, принесенной Линдой.
— Это не Бог весть что, — сказала Линда спустя несколько минут. — Это не изменит хода дела, но все равно любопытная штуковина. Присяжным здесь будет над чем поломать голову.
— Нет, это нечто большее, — возразил Генри. — Это уже предполагает размышления на ее счет. Ты понимаешь? Это же первая вещь, которая что-то значит. Это великолепно, Линда! Надо все обдумать. Жаль, что я не сумел изобрести ничего похожего.
— Вот что значит не иметь соадвоката. Кстати, как идет процесс? Я ведь пропустила большую его часть.
Генри вздохнул, вновь задумавшись. Линда вытащила его из кресла.
— Тебе необходимо выпить. Пойдем, пойдем поужинаем, и ты мне обо всем расскажешь. Я полна догадок.
В дверях Линда остановилась.
— Пойдешь?
Ни в голосе, ни в лице ее не было какого-то особенного выражения, когда она обернулась и посмотрела на меня. Генри уже начал что-то рассказывать.
— О, нет. Я думаю, мне лучше навестить Дэвида.
Линда согласно кивнула. Генри даже не взглянул на меня. «Понимаешь? Она уже знала...», — говорил он. Я слышал их голоса, доносившиеся из приемной, пока дверь не закрылась. К Генри вернулось его былое оживление. У меня снова появилась надежда. Линда очень умна. Это не было преувеличением.
* * *
Дом Дэвида показался мне незнакомым. Я был уверен, что не ошибся адресом, но с тех пор, как я был здесь в последний раз, Дэвид что-то перестроил. Я не мог понять, что именно, Я посидел минуту в машине на подъездной дорожке, надеясь, что Дэвид услышит меня и выйдет. Из окна дома просачивалась полоска света, но никаких звуков слышно не было. Я подумал: а вообще кричат ли когда-нибудь Дэвид и Вики друг на друга?
Дверь дома была обита деревянными планками, поэтому, когда открылась другая, более массивная внутренняя дверь, я не мог видеть, кто стоял за нею. Возникшая пауза заставила меня предположить, что там была Виктория. Однако это оказался Дэвид, который и впустил меня.
— Папа, — сказал он.
Я пригнулся и вошел в дом. Теперь, оказавшись здесь, я не знал, зачем, собственно говоря, приехал. Сказать мне было нечего.
Дэвид провел меня в свой кабинет, где рядом с его шезлонгом стоял бокал со спиртным, а напротив с выключенным звуком работал телевизор. У них был великолепный дом, хотя и немного безликий. Словно дом-образец с выставки. Абсолютно правильное количество журналов аккуратным веером было разложено на кофейном столике. Свадебные фотографии висели на стене над телевизором. Внезапно я задумался: сколько же действительно получает Дэвид? Не был ли он с головой в долгах? Генри, вероятно, знал это.
— Вики уже легла.
Без сомнения, с головной болью, подумал я. Дэвид жестом пригласил меня сесть и предложил бокал вина. Я покачал головой.
— Мне бы следовало позвонить твоей матери и сказать ей, что я здесь.
Он ничего на это не ответил, На экране телевизора разыгрывалось что-то вроде спортивного состязания, но нечто вялое и бесстрастное. Это вполне могло усыпить кого угодно.
— Тебе, вероятно, завтра придется занять свидетельское место. Я приехал, чтобы наверняка убедиться, что ты будешь настолько нервозным, насколько это только возможно.
Он не засмеялся.
— Она не сможет сбить меня с толку, — сказал он, имея в виду Нору, — потому что я не собираюсь лгать. Я знаю, что у меня сумасшедшая история, но по крайней мере я не буду себе противоречить. Мистер Келер заставил Менди плоховато выглядеть, не правда ли?
— Да. — Недостаточно плоховато, подумал я. — Дэвид...
— Я не намерен повторять это еще раз.
Какое-то мгновение я не мог сообразить, о чем он говорит. Затем я понял, что он снова отказывается признать себя виновным.
— Я верю тебе, Дэвид. Но все это уже давно позади. Я об этом даже и не думаю. Я сделаю все, что смогу, чтобы уберечь тебя... от обвинения в этом. Не важно, что бы мне ни пришлось сделать. Ты мне веришь?
Он не ответил, но посмотрел на меня, вместо того чтобы глядеть на телевизионный экран, и между нами завязалось нечто вроде беседы. Я дал ему несколько ничего не стоящих советов насчет свидетельских показаний — то, что уже говорил ему раньше. На этот раз он кивал, требовал объяснить поподробнее и кивал снова.
Я так и не услышал какого-нибудь движения в доме. Когда я поднялся, собравшись уходить, Дэвид проводил меня до входной двери. Я неуклюже прижал его к себе, и он неуклюже ответил. Все это длилось чуть дольше, чем следовало.
Когда я открыл дверь своего дома, Лоис, уставив руки в боки, стояла посреди гостиной и пристально смотрела на меня.
— Где ты был?
Лоис никогда не ругается, если даже разозлится. Она воздерживается от всяких словесных усилений. Фразы ее становятся короткими.
— У Дэвида, — ответил я.
Челюсть ее не отвисла. Каков же был источник этого гнева? Это не могла быть ревность. Мы оба понимали, на какой почве вырастает это чувство, а ни у меня, ни у Лоис ее уже не было.
— Дина постоянно спрашивает про тебя. Она не желает засыпать.
— Хорошо.
Я повесил пиджак на спинку стула в гостиной, оставил ботинки в прихожей и, стягивая на ходу галстук, направился в комнату дочери. Дина не спала, лежа в темноте на спине.
— Наконец ты пришел, — сказала она без всяких упреков. Дина хотела услышать все о первом дне процесса. Мы подробно прошлись по нему. Я начал клевать носом раньше, чем моя маленькая дочь.
— Папа, — после небольшой паузы раздался в темноте ее голос, — если Дэвида признают виновным, что ты будешь делать дальше?
Я подумал, что достаточно хорошо обучил ее, раз она не сказала «если Дэвид будет осужден»... Умненькая Дина становтлась такой же мечтательницей, как и все мы. Я забормотал что-то насчет апелляции. Она нетерпеливо произнесла:
— Нет, но сразу же после этого. До того... прежде, чем они смогут...
— Я не знаю, дорогая. Я сделаю что-нибудь.
— Папа?
Я лег рядом с Диной, обнимая ее, пока она не заснула. Мне думалось: я никогда не допущу, чтобы такое случилось с тобой, моя крошка! Но я не сказал этого вслух. Почему она должна мне верить? Ведь допустил же я, чтобы это случилось с ее братом.
Глава 7
Генри встретился со мной на следующее утро, до того, как процесс продолжился, — я позвонил ему в шесть. Он вел себя так, словно все шло нормально, говоря со мной о деле в небрежно-профессиональном тоне до тех пор, пока не собрался уходить и я не загородил ему дорогу.
— Мне нужно принять в этом участие, Генри.
— Участие в чем?
— Не притворяйся глупым. В судебном процессе. Я сам проведу перекрестный допрос.
Генри взглянул на меня так, словно ему было неприятно, что я стою между ним и дверью.
— Ты не можешь вмешаться в это, Марк. Конфликт здесь настолько ясен, что Уотлин не станет даже дожидаться протеста. Ты знаешь...
Я качал головой.
— Я беру отпуск. Письмо уже на моем столе. Если это не пройдет, я уйду в отставку. Я приму участие в процессе, Генри.
— Следовательно, меня ты увольняешь? Потому что мне слишком поздно будет брать соадвоката, тем более в середине допроса свидетельницы. Перекрестный допрос, который я веду, напрямую связан с моим заключительным словом. Если я сейчас позволю тебе или кому бы то ни было взять на себя руководство...
Голос его с трудом доносился до меня сквозь сильный гул, который всю ночь не давал мне заснуть. Это был гул того ужаса, который заключен в каждом судебном процессе, но которого я никогда раньше не слышал. Вчера я как бы шагнул за границы реальности, я был удивлен, что больше никто не видел этого. Одна моя часть могла наблюдать за перипетиями суда так, словно это был кто-то другой, хорошо рассчитавший его ход, пытавшийся читать по лицам присяжных, следивший за направлением опроса свидетелей и мысленно забегавший вперед. Но вторая моя часть буквально кричала, чтобы все это немедленно остановилось. Эта часть видела только Дэвида и никого больше. Я всегда был так небрежен в вопросе, касавшемся этапов судебного процесса. «Если вас осудят, мы будем апеллировать», — говорил я клиенту. Но ведь если Дэвид будет осужден, его посадят в тюрьму!
Предполагалось, что так далеко дело никогда не зайдет. Четыре месяца назад, когда Дэвида арестовали, суд виделся попросту одной из возможностей. Казалось, вполне можно было предотвратить его. Но теперь дело Дэвида превратилось в нечто похожее на скорый поезд, который нельзя было остановить без какого-то чрезвычайно серьезного вмешательства. Несколько раз в ночные часы я приходил к решению обеспечить такое вмешательство тем единственным способом, который у меня оставался.
— Я не могу просто сидеть там и смотреть, Генри! Словом, что ты скажешь, если я проведу прямой опрос Дэвида? И, опрашивая его, начну задыхаться, как будто настолько ему верю, что прихожу в ужас при одной мысли, что его могут признать виновным. Я мог бы сделать это, Генри, поверь мне, я мог бы убедить их.
Я уверен, что Генри старался, чтобы его голос звучал успокаивающе. Откуда ему было знать, что слова доносились до меня, как жужжание комаров, бившихся об очень тонкое оконное стекло.
— Начнем с А. Для присяжных это не будет означать ровным счетом ничего, Марк. И Б. Это будет выглядеть так, словно ты оплакиваешь его за все то, что он натворил. Это никак не может помочь нам. Позволь мне сделать все самому. Будь объективен, Марк. Подумай над этим. Подумай как юрист.
Я уже пробовал делать это — и вот к чему все привело. Даже пытаясь манипулировать системой, я верил, что смогу освободить Дэвида с ее же помощью. Очевидно, я оказался недостаточно ловок.
Но исправлять что-либо было уже поздно. Я пытался пробудить к жизни ту — беспристрастную — часть своего сознания, к которой взывал Генри. На минуту мне удалось нарисовать для себя эту не вызывающую сочувствия сцену своего появления перед присяжными. Это свидетели должны разражаться рыданиями во время опросов, а вовсе не адвокат.
— Хорошо, ты прав. Только, Генри, ради Бога...
— Я понимаю, понимаю.
— Извини. Я знаю, что ты уже и без того испытываешь на себе немалое давление. Это не значит, что я в тебя не верю.
— Все о'кей, Марк. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь.
Обманщик, снисходительный проповедник! Но он действительно знал свое дело. Я позволил ему сбежать от меня, оставив достаточно времени на то, чтобы он успел просмотреть свои записи. Казалось, Генри унес с собой и ту, беспристрастную часть моего существа. Когда дверь за ним закрылась, все мое тело начало сжиматься, как будто мне предстояло проложить путь в другое измерение. Я откинулся в кресле, словно отпрянув от своего письменного стола, и стал барабанить кулаками по его полированной поверхности. Все бумаги передо мной разлетелись в стороны, но я не видел, чтобы мои руки их разбрасывали.
Больше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что сижу в кресле и глаза мои полны слез, а веки крепко сжаты. В чувство меня привела мысль о том, что дверь снова может открыться и в нее войдет Дэвид. Нельзя было позволять ему испытывать чувство страха. Я должен был казаться ему уверенным.
Постепенно прежняя моя оболочка снова возвратилась ко мне, словно весь я состоял из слоев. Зеркало показало мне опрятно одетого юриста, мрачного, но самоуверенного. По пути в судебный зал я велел Пэтти позаботиться о том, чтобы мой кабинет был убран до первого перерыва.
* * *
Реабилитированными могут быть не только заключенные. Свидетелей тоже можно реабилитировать. Именно так называется ситуация, когда противоположная сторона процесса потреплет вашего свидетеля на перекрестном допросе, а вы затем снова ставите его перед присяжными, чтобы убрать некоторые возникшие противоречия или исправить создавшееся плохое впечатление. Тогда вы его реабилитируете. Именно это сделала Нора с Менди Джексон на следующее утро.
Я со своей стороны предпринял кое-что, чтобы улучшить впечатление, производимое Дэвидом. Со своего места за его спиной я мог видеть, что он сидел, выпрямившись в своем кресле, и смотрел прямо на свою обвинительницу. Не враждебно, как он делал это раньше, о чем я ему и сказал, а твердо. С выражением некоторого удивления на лице.
Нора также поработала с Менди накануне вечером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42