А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Я совершил глупую ошибку, глянув на него до того, как начал мочиться. Отверстия я не увидел — его покрывали струпья и черные, стягивающие стежки, что напоминало мне о кончике кровяной сосиски. Я уклонился от мочеиспускания, попросив сестру принести мою почту.
Письмо оказалось от моего старого руководителя диссертации, доктора Вольфрама Хольстера. Он вложил в конверт статью из «Бюллетеня северогерманских языков», написанную одним из известных знатоков сравнительной литературы из Принстона, доктором Хагеном фон Тронегом, сетовавшим на недостаточную изученность древних языков северогерманской цепочки. С точки зрения доктора Тронега, «…никакое глубинное понимание религиозного пессимизма в произведениях норвежского, шведского, датского, ирландского и языка Фарерских островов невозможно до тех пор, пока не будет поставлена задача обновить те немногие, имеющиеся у нас переводы и пока мы не возьмемся за новые переводы с восточного древнескандинавского, западного древнескандинавского и нижнего древнескандинавского языков». В комментарии доктора Вольфрама Хольстера содержалась мысль, что ситуация для публикации поэмы «Аксельт и Туннель» определенно «созрела».
В постскриптуме Хольстер выразил свое сочувствие по поводу, как он выразился, «моей ситуации», о которой ему стало известно. Заканчивал он так: «Руководитель диссертации редко имеет возможность вторгаться в эмоциональные проблемы диссертантов; однако, учитывая крайнюю необходимость и своевременность данного проекта, я чувствую, что руководителю следует проявить персональное участие и постараться быть как можно более конструктивно-снисходительным, но и конструктивно-критичным». В конце он сделал приписку: «Дайте мне знать, Фред, как продвигается перевод „Аксельта и Туннель“.
Этот постскриптум в больничном туалете вызвал у меня сначала приступ смеха, потом слез. Я бросил письмо Хольстера в унитаз, и это придало мне смелости пописать на него.
Во время моего бродяжничества по Европе в состоянии ступора я дважды писал Хольстеру. Первое послание было длинным и сплошь лживым, в нем я описывал свое исследование трагической истории исландской королевы Брунгильды в смысле ее возможной схожести с Королевой Темного Моря из поэмы «Аксельт и Туннель». Разумеется, никакой Королевы Темного Моря в «Аксельте и Туннель» нет и в помине.
Другим моим посланием к Хольстеру была почтовая открытка. Это был маленький фрагмент великой картины Брейгеля «Избиение невинных младенцев». Маленьких детишек и грудных младенцев вырывали из рук их матерей; руки их отцов, которые пытались освободить своих чад, безжалостно рубили. «Привет! — написал я на обороте открытки. — Как жаль, что вас здесь нет!»
Немного погодя одна из сестер вошла в ванную спросить, все ли у меня в порядке. Она проводила меня обратно к постели, на которой мне полагалось дожидаться прихода Виньерона для выписки.
Я просмотрел остальную корреспонденцию. Среди прочего я нашел большой пухлый конверт от Ко-ута с документами о разводе. Подразумевалось, что я должен это подписать. Записка Коута советовала мне ничего не читать: документы составлены в «дурном стиле», предупреждал он меня, чтобы развод воспринимался серьезно. Я не понял, кто должен был воспринимать развод серьезно, поэтому, не вняв совету, прочитал. Там говорилось о моем «непристойном и развратном поведении и частых адюльтерах». И о том, что я «бессердечно бросил жену, сложив с себя всякую ответственность», а также о моем «граничащем с идиотизмом инфантилизме».
Изложение сути выглядело сухим и немногословным, поэтому я подписал все. Мне это ничего не стоило.
Остаток корреспонденции не являлся корреспонденцией вовсе. Конверт был запечатан, он был от Ральфа, но на нем отсутствовали марка и штамп. Подарок с пожеланием выздоровления? Шутка? Пророческий символ?
В нем оказалось что-то вроде диплома.
«ОРДЕН ЗОЛОТОГО ЧЛЕНА
Поздравляем!
Данный Документ Удостоверяет,
Что ФРЕД БОГУС ТРАМПЕР,
Продемонстрировавший Небывалое Мужество, Доблесть, Храбрость и Фаллическую Выносливость, Неустрашимо Выдержавший Хирургическую Коррекцию своего Member Virile, Успешно Перенесший Страшную Уретротомию с Наложением Не Менее Пяти (5) Швов, Отныне и Навечно
Именуется Полным Рыцарем Братства Ордена Золотого Члена и,
Следовательно,
Даруется Всеми Причитающимися Ему Привилегиями и Правом Бахвальства».
Диплом подписали Жан Поль Виньерон, Главный Исполняющий Хирург, и Ральф Пакер, Главный Писец & Член. Но где же, удивился я, подпись Тюльпен, Главной Заинтересованной Госпожи?
Трампер был все еще не в себе, когда Виньерон явился его выписывать.
— Ну что ж, все идет просто замечательно, — заявил он. — Ведь вам не так уж и больно мочиться?
— Нормально, — пробормотал Трампер.
— Вам следует вести себя осторожно, чтобы не зацепиться швами за нижнее белье и постель, — предупредил Виньерон. — Лучше всего, если вы побудете дома несколько дней без одежды.
— Я так и хотел, — буркнул Трампер.
— Швы отпадут сами по себе, но я бы хотел взглянуть на вас через неделю, просто затем, чтобы убедиться, что все в порядке.
— А что, имеются какие-то причины подозревать осложнения?
— Разумеется, нет, — заверил его Виньерон. — Но так принято, что после операции требуется осмотр.
— Меня может не быть здесь, — сказал Трампер. Кажется, Виньерона беспокоило его равнодушие.
— С вами все в порядке? — спросил он. — Я хочу сказать, вы себя хорошо чувствуете?
— Со мной все в порядке, — заверил его Трампер. Догадавшись, что он заставляет Виньерона нервничать, Богус попытался поправить ситуацию. — Никогда в жизни не чувствовал себя лучше, — соврал он. — Я просто другой человек. Совсем не такой, каким был раньше.
— Ну что ж, — сказал Виньерон. — Я не в том положении, чтобы поручиться за это.
Разумеется, Виньерон был прав. Он всегда был прав. Надевать на себя что бы то ни было оказалось сущим адом.
Трампер облегчил себе положение тем, что пристроил прокладку из марлевой ткани на краешек своего многострадального пениса. Это предохраняло швы от цепляния за белье; вместо этого, они цеплялись за марлевую прокладку. Хождение требовало невероятных ухищрений. Оттягивая одной рукой вперед ширинку, он ковылял на полусогнутых ногах, как человек, который несет раскаленный уголек в бандаже для мошонки. Люди удивленно смотрели на него.
Он прихватил с собой всю почту вместе с дурацким подношением Ральфа. В метро он уставился на чопорную супружескую пару, которая всем своим видом демонстрировала, что они страшно сожалеют, что не взяли такси. Он подумал: не хотите ли взглянуть на мой диплом?
Но когда он добрался до Виллидж, на него перестали обращать внимание. Здешние жители всегда ходили довольно странно, и он выглядел не более странным, чем добрая половина тех, кто попадался ему по пути.
Остановившись на лестничной площадке, чтобы достать из кармана ключи от двери Тюльпен, он услышал, как она плещется в ванне. Она с кем-то разговаривала, и он застыл на месте.
— Это очень упрощенный подход — пытаться объяснить сложных и глубоких людей или, скажем, сложные вещи при помощи общих схем и поверхностного анализа. Но я также полагаю, что не следует считать, будто все люди глубоки и сложны. Я хочу сказать, что мотивы Трампера на деле лежат на поверхности… Может, он и есть сама поверхность, всего лишь поверхность… — Она замолкла, и Трампер услышал, как она вылезла из ванны. Потом она сказана: — Хватит, пусть теперь будет ночь.
Отвернувшись от ее дверей, он захромал по лестничной площадке к лифту, затем — на улицу к прохожим. «Пусть теперь будет ночь», — подумал он.
Если бы он немного подождал, то он бы услышал, как сцена оборвалась и как Ральф заорал на Кента, а Тюльпен велела им обоим убираться.
Но я прямиком направился в студию на Кристофер-стрит, где вторгся во владения Ральфа, преодолев все его хитрые приспособления и целую систему замков. Я знал, что искал; мне нужно было кое-что сказать.
Я нашел обрезки лент, которые Ральф называл не иначе как «жировой тканью». Это были куски затянутых эпизодов или сцен, которые Ральф счел слабыми в том или ином смысле. Тюльпен развешивала их в кладовой своей монтажной комнаты.
Я не хотел уничтожить что-нибудь ценное — я всего лишь хотел воспользоваться отснятым материалом, который, как я знал, считался второсортным. Я пересмотрел кучу пленки. Кусок со мной, Кольмом и Тюльпен в метро получился интересным. Я также нарыл длинный эпизод со мной одним, когда я выходил из зоомагазина в Виллидж, держа в каждой руке по банке с рыбкой — подарок для Тюльпен, — видно, что я в благостном настроении. Хозяин магазина напоминает немецкого пастуха, вырядившегося в гавайскую спортивную рубаху. Он еще долго машет мне вслед после того, как я выхожу из кадра.
Монтаж получился немного грубоватым; я знал, что у меня мало времени, но мне хотелось еще наложить звук поверх смонтированного куска.
Мой «петушок» дергало так сильно, что я снял брюки вместе с трусами и расхаживал по студии с голым задом, стараясь обходить углы столов и спинки стульев. Затем я снял и рубашку, поскольку она цеплялась за самый кончик, особенно когда я садился.
Когда я закончил, уже начало темнеть; я передвинул проектор на место в демонстрационную и опустил экран вниз, чтобы они сразу догадались, что для них что-то приготовлено. Затем я прокрутил пленку, просто затем, чтобы проверить.
Бобина получилась очень короткой. Я пометил банку, наклеив на нее надпись «КОНЕЦ ФИЛЬМА»; затем перезарядил проектор и, вставив пленку куда надо, настроил резкость. Им оставалось лишь включить аппарат, после чего они увидели бы следующее.
Богус Трампер едет со своим сыном в метро; красивая девушка с потрясающей грудью, которая заставляет Кольма смеяться, а Трампера то и дело касаться ее, — это Тюльпен. Они о чем-то секретничают, но звук отсутствует. Затем мой голос за кадром произносит: «Тюльпен, прости. Но я не хочу ребенка».
ОБРЫВ.
Богус Трампер выходит из зоомагазина, у него в руках по банке с рыбками, и немецкий пастух в гавайской спортивной рубахе машет ему на прощание рукой. Трампер не оборачивается, но его голос за кадром произносит: «Пока, Ральф, я больше не хочу быть в твоем фильме».
Это была очень короткая бобина, и, помню, я подумал, что они не успеют уснуть, пока будут просматривать ее.
Я принялся искать свои веши, когда в студию вломился Кент с какой-то девицей; Кент всегда таскает девиц в студию, когда уверен, что там никого нет. Тогда он может прихвастнуть, будто все в ней принадлежит ему одному или что он один отвечает за всю эту механику.
Он страшно удивился, увидев меня. Он заметил, что на мне зеленые носки. И я не думаю, чтобы его девушка когда-нибудь подозревала, что мужской член может выглядеть таким страшным, как мой.
— Привет, Кент! — произнес я. — Ты не видел мои шмотки, а?
* * *
Они обсуждали операцию, вместе с тем Кент пытался подбодрить свою подружку, а Трампер лихорадочно прилаживал марлевую прокладку и натягивал одежду. Затем Богус сказал Кенту, чтобы тот ни под каким предлогом не просматривал маленькую бобину, которая вставлена в проектор, — Тюльпен и Ральф должны увидеть это вместе. Он также попросил Кента быть настолько любезным, чтобы ничего не трогать, пока они не соберутся все вместе для просмотра фильма. Кент прочитал наклейку на банке с бобиной.
— Какого фильма? — спросил он.
— Смотри, Кент, отвечаешь за это своей задницей, — пригрозил ему Трампер. Затем он вышел на улицу, придерживая перед собой оттопыренную ширинку.
Ему следовало подождать. Если бы он немного подождал, то Кент успел бы рассказать ему об эпизоде в ванной, который они отсняли. А если бы он задержался еще подольше, то он, возможно заметил бы, что Ральф и Тюльпен пришли в студию порознь, или хотя бы то, что они пришли с разных сторон.
Но он не стал ждать. Позже он задумался над тем, почему у него вошло в привычку так стремительно терять над собой контроль и уезжать. Потом, когда Тюльпен разъяснила ему все насчет своих отношений с Ральфом, вернее, их отсутствия, он был вынужден признать, что никакой мало-мальски убедительной причины для отъезда у него не было. На самом деле, заметила Тюльпен, он просто заранее вбил себе в голову, что ему надо уехать, а тот, кто хочет найти причину для отъезда, всегда ее найдет. Спорить он не стал.
Однако сейчас он со своим новым, еще сырым мужским инструментом совершает небольшую утреннюю прогулку, затем идет к Тюльпен, удостоверившись, что она отправилась в студию. Там он прихватил кое-что из своих вещей и кое-что не свое: он украл банку из-под хлопьев и ярко-оранжевую рыбку для Кольма.

Путешествие до Мэна автобусом было долгим и утомительным. Остановки у заправочных станций казались бесконечными, а в Массачусетсе обнаружилось, что мужчина на заднем сиденье умер — что-то вроде сердечного приступа, решили остальные пассажиры. Мужчина собирался сойти в Провиденсе, в Род-Айленде.
Никто не отважился прикоснуться к умершему, поэтому Богус вызвался снять его с автобуса, что едва не стоило ему нового органа. Видимо, все остальные опасались чем-нибудь заразиться, но Богуса больше всего поразило, что никто не знал этого человека. Водитель, заглянув в бумажник умершего, выяснил, что он жил в Провиденсе. Общая реакция была такой: проще умереть, чем проехать свою остановку.
В Нью-Хэмпшире Богус почувствовал необходимость завести с кем-нибудь знакомство и поговорить, и он завязал беседу с бабушкой, которая возвращалась после визита к дочери и зятю.
— Мне просто непонятно, как они живут, — пожаловалась она Богусу. В подробности она не вдавалась, и он посоветовал ей не беспокоиться.
Он показал ей рыбку, которую вез Кольму. На протяжении всего пути он наполнял банку из-под хлопьев свежей водой на каждой остановке. По крайней мере, помирать рыбка не собиралась. Затем он заснул, и водителю автобуса пришлось будить его.
— Мы в Бате, — объявил он, но Трампер был уверен, что он еше в преддверии ада. «Ну что может быть хуже? — подумал он. — А там я уже бывал».
То, что отличало его второе бегство от первого, не было связано с его физическим состоянием. На этот раз все обстояло проще, к тому же, если честно, то уезжать он не хотел. Он точно знал лишь одно, что ни разу в жизни ничего не довел до конца, и чувствовал необходимость, почти жизненно важную, найти что-то такое, что он смог бы закончить.
Это заставило его вспомнить о письме доктора Вольфрама Хольстера, которое он спустил в унитаз в больничном туалете и полил своей кровавой мочой. Вот тогда-то он решил закончить перевод «Аксельта и Туннель».
Как бы там ни было, но это решение улучшило его настроение, хотя он понимал, что перевод с нижнего древнескандинавского занятие слишком эксцентричное, чтобы помочь настроиться на позитивный лад.
Это было все равно как если бы человек, которого вся семья много лет уговаривала заняться чем-нибудь, однажды вечером уселся читать книгу и, сидя на кухне, был потревожен. К нему ввалились его близкие, которые над чем-то смеялись, и человек набросился на них в гневе, швыряя стулья, нанося удары и на чем свет стоит осыпая их руганью; тогда они, побитые, все в синяках, попрятались под столом. А человек повернулся к своей насмерть перепуганной жене и с вызовом произнес:
— Я намерен закончить читать эту книгу.
И возможно, кто-то из побитых членов семьи отважился фыркнуть:
— Большое дело!
Но тем не менее, это решение придало Трамперу что-то вроде хрупкой отваги, и он даже набрался духу позвонить Бигги и Коуту и попросить приехать за ним на автобусную станцию.
На звонок ответил Кольм, и та боль, которую он ощутил, услыхав голос сына, была куда более острой, чем та, которую он испытывал, пытаясь протолкнуть мочу через свой заштопанный член. Однако он сумел выговорить:
— Кольм, а у меня для тебя есть кое-что.
— Рыбка? — воскликнул Кольм.
— Живая, — добавил Трампер и глянул на банку, чтобы еще раз убедиться в этом.
Рыбка чувствовала себя превосходно, возможно, от длительного бултыхания в банке из-под хлопьев у нее возникла морская болезнь, и она, определенно, выглядела очень хрупкой и маленькой, но, слава богу, все еще продолжала плавать.
— Кольм? — позвал Трампер. — Дай мне Коута или маму. Пусть кто-нибудь из них приедет за мной на автобусную станцию.
— А та леди тоже с тобой? — спросил мальчик. — Как ее зовут?
— Тюльпен.
— Ага, Тюльпен! — обрадовался Кольм. Он явно очень ее полюбил.
— Нет, она со мной не приехала, — ответил Трампер. — Как-нибудь в другой раз.
Глава 34
В ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ. ПРЕЛЮДИЯ К ТАНКУ НА ДНЕ ДУНАЯ
Ты настоящая задница, Меррилл. Ты все время отирался в «Америкэн экспресс», поджидая какую-нибудь потерявшуюся маленькую девочку. Полагаю, ты нашел ее, и она потеряла тебя, Меррилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44