В прошлом году была Япония. Я сидел в номере – усталый, голодный и вымотанный перелётом. Годом раньше – Англия. Наверное, единственная возможность путешествовать, и всё-таки получать кайф – делать это соло. Если б я смог снова настроить себя на чтения, это был бы выход. Меня беспокоит, что я никогда не смогу больше делать такие выступления. Хочется, но у меня проблемы с людьми.
Очень жаль. Если бы я мог выехать и несколько недель давать концерты, тут всё было бы хорошо. Здесь всегда не хватает денег. Столько всего хочу сделать, но всегда мешают деньги. Странно жить в собственной квартире столько дней подряд. Я так долго не был в одном месте с 1983 года. Странно три месяца спать на одном и том же матрасе. Я не хочу размягчиться. Я не хочу потерять жёсткость. Это всё, что у меня есть.
13 января 1996 г. 08.30. Альбукерк, Нью-Мексико: В аэропорту по дороге в Сиэттл на сегодняшний вечерний концерт. Вчера вечером было довольно неплохо. Хотя всё несколько затянулось – три часа сорок минут. Но никто не ушёл, и публика вроде как врубалась. Хотя на этих выступлениях мне приходится меньше говорить. Сегодня мне исполнилось тридцать пять лет. Возраст для меня не имеет значения. Конечно, время летит быстро. Сегодня вечером я буду записывать концерт и надеюсь, он получится хорошим, так что я смогу выпустить его как живую запись. Давно уже таких не выпускал. Я люблю этот город, но добраться до Сиэттла – лучше. Что-то в этой части Америки внушает тоску. Наверное, просторы. Юноша-организатор вчерашнего вечера сегодня утром довёз нас до аэропорта. Он немножко нытик. Рик, менеджер тура, сказал, что потребовалось звонить несколько раз, чтобы он проснулся.
В прошлом году в свой день рождения я был в Лос-Анджелесе. Обычно мне звонит Иэн. Концерты прошли хорошо, но из-за них я тупею на писательском фронте. Вечером отдаю им всё что есть, а когда приходит время думать о чём-то другом, не остаётся энергии, чтобы эти мысли донести. Интересно, живу ли я как тридцатипятилетний? Наверное, я родился, когда столько же было моему отцу. Не думаю, что когда-нибудь я стану человеком семейным. Похоже, я буду выглядеть очень жалко – в сорок лет и с группой на гастролях. Пора задуматься о том, куда двигаться дальше. Слыша музыку, которую группы делают сейчас, я понимаю, что пора уходить. Для таких, как я, всё кончено. Людям хочется слушать музыку слабее, неинтереснее. Мне по-прежнему нравится играть и прочее. Я просто думаю, что не хочу оставаться и слушать эту музыку, а также неким образом быть её частью. А частью её становишься, хочется тебе этого или нет.
15. 33. Сиэттл, Вашингтон: В нашем обычном отёле «Эджуотер». Мне бесплатно дали десерт в ресторане отеля, и народ присылал подарочные купоны в местные и нью-йоркские музыкальные магазины. Всё очень приятно. Люди очень классны со мной.
Я с нетерпением жду сегодняшнего выступления. Похоже, я на подъёме. В этот раз осталось немного. К концу недели вернусь в Нью-Йорк. Следующие несколько дней будут довольно тяжёлыми, со всеми этими переездами. Весь выходной день мы будем ехать в Мемфис.
Железо
Я полагаю, человек определяет себя, изобретая себя заново. Не быть, как твои родители. Не быть, как твои друзья. Быть самим собой. Высечь себя из камня. Когда я был молод, я не сознавал себя. Я был продуктом всех школьных насмешек и угроз вкупе со страхом и унижением, которые терпел регулярно. В школе мне твердили, что ничего путного из меня не выйдет. Один «инструктор», как их называли, завёл привычку обзывать меня «помойным ведром» перед другими учениками. Я не мог ответить инструктору, так что приходилось сидеть смирно и проглатывать. Через некоторое время я начал им верить. Я был костлявым спасти ком. Когда меня дразнили, я не бежал домой, плача и не соображая, за что. Я очень хорошо понимал, почему они на меня наезжают. Я был тем, на что следовало наезжать. На физкультуре надо мной смеялись и никогда не брали в команду. Я неплохо боксировал, но лишь потому, что ярость, переполнявшая всё моё сознательное существо, делала меня диким и непредсказуемым. Я дрался со странным ожесточением. Все думали, что я псих. Меня не уважали, а присматривались, что я ещё выкину. Я ненавидел себя. Хотя сейчас это и глупо, мне во всём хотелось походить на своих школьных товарищей. Я хотел разговаривать, как они, одеваться, как они, нести себя с той лёгкостью, что свойственна каждому, кто может пройти по коридору на перемене и знать, что его не поколотят. Когда я смотрел в зеркало и видел свою бледную физиономию, больше всего на свете мне хотелось превратиться в одного из них – хоть на одну ночь, чтобы понять, каково оно, их казалось бы прочно установившееся счастья. Шли годы, и я научился держать всё это в себе. Я общался только с несколькими мальчиками из нашего класса, которые были неудачниками, вроде меня. До сего дня некоторые из этих мальчиков – самые клёвые люди, которых я когда-либо знал. Если общаешься с мальчишкой, которому уже несколько раз совали голову в унитаз, ты обращаешься с ним так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой, – у тебя появится хороший друг. Некоторые из этих ребят были очень забавны. Они подмечали то, чего более ухоженные, более лощёные наши соученики не замечали вовсе, знали то, чего остальные век не ведали. И они уж точно были остроумнее. У меня был учитель истории. Звали его мистер Пепперман. Я его вечный должник. Мистера Пеппермана уважала и побаивалась вся школа. Абсолютно прямой, атлетически сложенный ветеран Вьетнама, он редко разговаривал вне уроков. В его классе никто не разговаривал без разрешения, кроме одного случая. То был староста класса. Мистер Пепперман поднял его за лацканы пиджака и прижал к доске. И всё – все разговоры на уроке закончились. Опоздания – тоже. Однажды в октябре мистер Пепперман спросил меня, поднимал ли я когда-нибудь тяжести. На самом деле он сказал что-то вроде: «Ты костлявый замухрышка. Попроси мамочку в эти выходные сводить тебя в „Сирс“ и купить комплект стофунтовых гирь с песком, и притащи их домой. Я покажу тебе, что с ними делать».
Это вдохновляло. Не самый приятный человек в моей жизни, но, по крайней мере, достаточно неравнодушный, чтобы мне это сообщить.
Поскольку так сказал мистер Пепперман, я повиновался. Я прикидывал, что он швырнёт меня через весь класс об стенку, если я ослушаюсь. Кое-как я приволок гири в подвал и оставил на полу. Я ждал понедельника со странным нетерпением, которого никогда за свою короткую жизнь раньше не чувствовал. Он велел мне купить гири, и я сделал это. Что-то определённо должно было произойти. Наступил понедельник. После уроков он вызвал меня в свой кабинет. Спросил, купил ли я гири. Я ответил, что да. Того, что он сказал мне потом, я не забуду никогда. Он сказал, что покажет мне, как правильно поднимать тяжести. Назначит мне программу и будет неожиданно лупить меня в коридоре в солнечное сплетение. Когда я смогу принять удар, я пойму, что чего-то достиг. Я не имею права смотреть на себя в зеркало, чтобы увидеть какие-то перемены, а также не должен говорить никому в школе, чем я занимаюсь. Я пообещал. Мне следовало записывать все тренировки и вес, который я поднимаю, чтобы отслеживать свой прогресс, – если, конечно, я смогу добиться какого-то прогресса. График я должен был представить ему к рождественским каникулам. Раньше меня так никто не поддерживал. Он сказал, что это будет нелегко, но мне понравится, если я отдамся этому делу полностью. В тот вечер я пошёл домой и сразу начал выполнять упражнения, которым он меня научил. Было трудно установить, какой вес подходит для каждого, но скоро я втянулся. Я не пропускал ни одной тренировки. Иногда качался дважды. Я сразу заметил, что мой аппетит невероятно вырос. Я ел по меньшей мере вдвое больше обычного. Казалось, что я никак не могу наесться досыта. Когда я приезжал к отцу на уикенды, он звал меня «саранчой». Проходили недели, и время от времени мистер Пепперман валил меня с ног в коридоре. Учебники разлетались по всему полу. Остальные не знали, что и думать. Всё это время я хранил великую тайну, которую не доверял никому. Я не смотрел на себя в зеркало. Я выполнял всё, что он говорил мне, до последней буквы. Недели шли, и я неукоснительно добавлял вес на свою штангу. Я чувствовал, как во мне растёт сила.
Экзамены начались сразу перед рождественскими каникулами. Я шёл в класс, как вдруг невесть откуда возник мистер Пепперман и ударил меня в грудь. Я рассмеялся и пошёл дальше. В тот день мистер Пепперман велел мне назавтра принести график. Мне по-прежнему было запрещено смотреть на себя или рассказать кому-то о своих тайных тренировках. Я принёс график, он просмотрел и спросил, действительно ли я так далеко зашёл. Я сказал, что да, – я гордился собой и никогда в жизни не чувствовал ничего подобного. Он сказал, что теперь я могу пойти домой и посмотреть на себя в зеркало.
Я примчался домой, нырнул в ванную и снял рубашку. Сначала я себя не узнал. Моё тело приобрело форму. Это было именно тело, а не просто какое-то вместилище желудка и сердца. Разница потрясла меня. Ничего никогда не приносило мне такого чувства свершения. Я выглядел и чувствовал себя сильным. Я что-то сделал. Никто не сможет отнять это у меня. Никто не сможет сказать мне дерьмо. Прошли годы, прежде чем я полностью осознал ценность уроков, полученных от Железа. Только ближе к тридцати годам я понял, что получил величайший дар. Я научился применять себя, понял, что ничто хорошее не приходит без труда и некоторого количества боли. Когда вкладываешься полностью, летят клочки, что бы ты ни делал. И сегодня все уроки, которые я усвоил в пятнадцать лет, по-прежнему со мной.
Я раньше считал Железо своим врагом, думал, что пытаюсь поднять то, что никак не хочет подниматься. Мой триумф заставил Железо делать то, чего хотел я, а не оно – двигаться. Теперь я вижу, что был неправ. Когда Железо не желает сниматься с крюков, это самое большое добро, которое оно может тебе принести. Оно старается помочь тебе. Если бы оно взлетело наверх и пробило потолок, оно не принесло бы тебе никакой пользы. Оно никак не сопротивляется тебе. Так Железо с тобой разговаривает. Моя победа – в том, чтобы работать с Железом. Материал, с которым работаешь вместе, – тот, на который ты станешь походить. А тот, против которого ты работаешь, будет всегда работать против тебя. Даже ты сам. Я привык сражаться с болью тренировками. Моя победа – в том, чтобы принять её и пронести её насквозь. Ненавидя боль и то, что она со мной делала. Недавно урок мне стал ясен. Боль, наполняющая моё тело, когда я бью по ней, – не враг мне. А призыв к величию. Моё тело пытается поднять меня выше.
Люди обычно доходят лишь до какого-то предела. Боль не пускает их дальше. Боль бывает разной. Изменяться – болезненно. Тянуться за тем, чего не можешь достать, – болезненно. Боль не должна быть средством устрашения. Боль может вдохновить тебя превзойти самого себя. Когда имеешь дело с Железом, нужно быть внимательным, чтобы правильно понимать боль. Ты должен отыскать правильного наставника, и тогда не повредишь себе. Больше всего травм, связанных с Железом, – от эго. Попробуй поднять то, к чему не готов, и Железо преподаст тебе урок выдержки и самоконтроля. Однажды я несколько недель поднимал вес, к которому моё тело было не готово, а потом несколько месяцев не поднимал ничего тяжелее вилки. Это моё эго заставило меня пытаться поднять вес, до которого оставалось ещё несколько месяцев тренировок. За много лет я объединил медитацию, действие и Железо в единую силу. Только когда тело сильно, на ум приходят сильные мысли. Что человек будет делать со своей силой, зависит от его личности. Разница между каким-нибудь громилой, который наезжает на людей и делает им больно, и мистером Пепперманом и его даром силы. Сила, которой я достиг объединением усилий, описанных выше, – это Отношения Единства. Ум и тело развивают силу и растут неким единством. Сходи и убедись сам. Самое сильное число – Единица. Стремись к Единице и поймёшь силу и равновесие.
Я не верю слабаку, когда он говорит, что по-настоящему себя уважает. Я никогда не встречал поистине сильного человека, который не уважал бы себя. Мне кажется, тут за самоуважение сходит обычное презрение, направленное внутрь и наружу.
Я обнаружил, что Железо – великое лекарство от одиночества. Одиночество – желание того, чего у тебя нет. Ты можешь быть одинок по бесконечному числу вещей, людей, чувств – по всему, что своим отсутствием создаёт у тебя в жизни пустоту. Иногда твоему одиночеству не к чему прилепиться. Ты просто одинок, раздавлен. Железо может вытащить тебя, когда всё остальное провалилось. И ты поймёшь, что ты сам себя вытащил. Одиночество – это энергия. Дьявольски сильная. Люди убивают себя, заболев одиночеством. Спиваются до самых половиц. Как угодно саморазрушаются, лишь бы побороть своё одиночество. Одиночество реально. Энергия тоже реальна. Я не могу понять, в чём польза саморазрушения ради того, чтобы почувствовать себя лучше. Если человек применяет всю эту реальную энергию для разрушения себя, разве невозможно направить её на нечто позитивное для преодоления одиночества? Мои разум и тело деградируют, когда я провожу время вдали от Железа. Я оборачиваюсь против самого себя и скатываюсь в глубокую депрессию, от которой не способен действовать. Тело отключает разум. Железо – лучший антидепрессант, который я отыскал. Нет лучшего способа победить слабость, чем сила. Бей вырождение рождением. Как только разум и тело просыпаются и осознают свой истинный потенциал, назад, во многом, пути уже нет. Ты можешь не помнить, когда начал тренироваться, но ты запомнишь, когда остановился, и ты не сможешь оглянуться с радостью, поскольку будешь понимать, что лишил себя самого себя.
Железо всегда будет впаривать тебе реальность. Ты работаешь чётко и терпеливо, придерживаешься правильной диеты – и ты станешь сильнее. Какое-то время не тренируешься – и мускулы слабеют. Ты получаешь столько, сколько вложил. Ты постигаешь процесс становления. Жизнь способна лишить тебя рассудка. То, что сейчас происходит, – просто какое-то чудо, если ты не псих. Люди отделились от собственных тел. Я вижу, как они перемещаются из офисов в машины и оттуда домой. Они постоянно под стрессом. Они теряют сон. Их эго дичают. Их начинает мотивировать то, от чего в конечном итоге их разобьёт паралич. А тебе этого терять не нужно. Ты и не потеряешь. Нет оправдания истерике на рабочем месте, в школе, где бы то ни было. Нет необходимости в кризисе среднего возраста. Тебе необходим лишь Железный разум.
Железо всегда с тобой. Друзья приходят и уходят. В мгновение ока человек, которого, как тебе казалось, ты знаешь, может превратиться в того, с кем ты больше не сможешь рядом стоять. Увлечения приходят и уходят, почти всё приходит и уходит. А Железо есть Железо. Двести фунтов – всегда двести фунтов. Железо – великий ориентир, всезнающий источник перспективы. Оно есть всегда, как путеводная звезда в непроглядной тьме. Я пришёл к выводу, что Железо – мой лучший друг. Оно никогда не устраивает истерик, не сбегает от меня и никогда мне не лжёт.
Солипсист
Я начал писать это в 1993 году, когда жил в Нью-Йорке. Рукопись я закончил летом 1996-го. Однажды ночью я читал словарь, и мне попалось слово «солипсист». Оно определило всё настроение этой работы. До сих пор она у меня самая любимая.
Удавка крови остановит жизнь в надежде. Когда ты слышишь крики из коридора, не пугайся. Я просто пытаюсь выгнать призраков из своих потрохов, избивая себя кулаками. Когда ты готовишься ко сну и слышишь странный рык из-за стены, не думай, что тебе грозит опасность. Это просто я пытаюсь уговорить свои кровяные тельца застрелиться в порядке самообороны. Я весь набит стеклом и воспоминаниями, и мне от них больно. Я тут выкармливаю шрамы. Один могу продать тебе недорого. Завернись в него, как в щит. Надень мою боль, и она не впустит чужую. Возможно, так мир не превратит твой разум в бойню. Если ты обнаружишь, что всё зеркало в ванной в крови, не беспокойся. Это просто я, а я могу принять много боли. У меня хорошо получается. У меня плохо получается всё остальное. Каждую ночь я срезаю своё лицо и делаю маски. Хочешь одну? Её можно носить на улице, и никто не узнает, что ты – это ты, а ты сможешь быть собой вместо того другого, которым притворяешься, когда вокруг люди. Маска даст тебе свободу. Возьми мою боль. Пользуйся моей трусостью. Если ты заплатишь за мою квартиру на следующий месяц, я отрублю себе одну руку, и ты сможешь ею кого-нибудь убить. Оставь её на месте преступления, и тебя не поймают. Используй меня. Я себе бесполезен.
Я не знаю, почему я думаю о тебе именно сейчас. Конечно, я с кем-то другим. Она лежит рядом холодная. Она мертва уже несколько часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Очень жаль. Если бы я мог выехать и несколько недель давать концерты, тут всё было бы хорошо. Здесь всегда не хватает денег. Столько всего хочу сделать, но всегда мешают деньги. Странно жить в собственной квартире столько дней подряд. Я так долго не был в одном месте с 1983 года. Странно три месяца спать на одном и том же матрасе. Я не хочу размягчиться. Я не хочу потерять жёсткость. Это всё, что у меня есть.
13 января 1996 г. 08.30. Альбукерк, Нью-Мексико: В аэропорту по дороге в Сиэттл на сегодняшний вечерний концерт. Вчера вечером было довольно неплохо. Хотя всё несколько затянулось – три часа сорок минут. Но никто не ушёл, и публика вроде как врубалась. Хотя на этих выступлениях мне приходится меньше говорить. Сегодня мне исполнилось тридцать пять лет. Возраст для меня не имеет значения. Конечно, время летит быстро. Сегодня вечером я буду записывать концерт и надеюсь, он получится хорошим, так что я смогу выпустить его как живую запись. Давно уже таких не выпускал. Я люблю этот город, но добраться до Сиэттла – лучше. Что-то в этой части Америки внушает тоску. Наверное, просторы. Юноша-организатор вчерашнего вечера сегодня утром довёз нас до аэропорта. Он немножко нытик. Рик, менеджер тура, сказал, что потребовалось звонить несколько раз, чтобы он проснулся.
В прошлом году в свой день рождения я был в Лос-Анджелесе. Обычно мне звонит Иэн. Концерты прошли хорошо, но из-за них я тупею на писательском фронте. Вечером отдаю им всё что есть, а когда приходит время думать о чём-то другом, не остаётся энергии, чтобы эти мысли донести. Интересно, живу ли я как тридцатипятилетний? Наверное, я родился, когда столько же было моему отцу. Не думаю, что когда-нибудь я стану человеком семейным. Похоже, я буду выглядеть очень жалко – в сорок лет и с группой на гастролях. Пора задуматься о том, куда двигаться дальше. Слыша музыку, которую группы делают сейчас, я понимаю, что пора уходить. Для таких, как я, всё кончено. Людям хочется слушать музыку слабее, неинтереснее. Мне по-прежнему нравится играть и прочее. Я просто думаю, что не хочу оставаться и слушать эту музыку, а также неким образом быть её частью. А частью её становишься, хочется тебе этого или нет.
15. 33. Сиэттл, Вашингтон: В нашем обычном отёле «Эджуотер». Мне бесплатно дали десерт в ресторане отеля, и народ присылал подарочные купоны в местные и нью-йоркские музыкальные магазины. Всё очень приятно. Люди очень классны со мной.
Я с нетерпением жду сегодняшнего выступления. Похоже, я на подъёме. В этот раз осталось немного. К концу недели вернусь в Нью-Йорк. Следующие несколько дней будут довольно тяжёлыми, со всеми этими переездами. Весь выходной день мы будем ехать в Мемфис.
Железо
Я полагаю, человек определяет себя, изобретая себя заново. Не быть, как твои родители. Не быть, как твои друзья. Быть самим собой. Высечь себя из камня. Когда я был молод, я не сознавал себя. Я был продуктом всех школьных насмешек и угроз вкупе со страхом и унижением, которые терпел регулярно. В школе мне твердили, что ничего путного из меня не выйдет. Один «инструктор», как их называли, завёл привычку обзывать меня «помойным ведром» перед другими учениками. Я не мог ответить инструктору, так что приходилось сидеть смирно и проглатывать. Через некоторое время я начал им верить. Я был костлявым спасти ком. Когда меня дразнили, я не бежал домой, плача и не соображая, за что. Я очень хорошо понимал, почему они на меня наезжают. Я был тем, на что следовало наезжать. На физкультуре надо мной смеялись и никогда не брали в команду. Я неплохо боксировал, но лишь потому, что ярость, переполнявшая всё моё сознательное существо, делала меня диким и непредсказуемым. Я дрался со странным ожесточением. Все думали, что я псих. Меня не уважали, а присматривались, что я ещё выкину. Я ненавидел себя. Хотя сейчас это и глупо, мне во всём хотелось походить на своих школьных товарищей. Я хотел разговаривать, как они, одеваться, как они, нести себя с той лёгкостью, что свойственна каждому, кто может пройти по коридору на перемене и знать, что его не поколотят. Когда я смотрел в зеркало и видел свою бледную физиономию, больше всего на свете мне хотелось превратиться в одного из них – хоть на одну ночь, чтобы понять, каково оно, их казалось бы прочно установившееся счастья. Шли годы, и я научился держать всё это в себе. Я общался только с несколькими мальчиками из нашего класса, которые были неудачниками, вроде меня. До сего дня некоторые из этих мальчиков – самые клёвые люди, которых я когда-либо знал. Если общаешься с мальчишкой, которому уже несколько раз совали голову в унитаз, ты обращаешься с ним так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой, – у тебя появится хороший друг. Некоторые из этих ребят были очень забавны. Они подмечали то, чего более ухоженные, более лощёные наши соученики не замечали вовсе, знали то, чего остальные век не ведали. И они уж точно были остроумнее. У меня был учитель истории. Звали его мистер Пепперман. Я его вечный должник. Мистера Пеппермана уважала и побаивалась вся школа. Абсолютно прямой, атлетически сложенный ветеран Вьетнама, он редко разговаривал вне уроков. В его классе никто не разговаривал без разрешения, кроме одного случая. То был староста класса. Мистер Пепперман поднял его за лацканы пиджака и прижал к доске. И всё – все разговоры на уроке закончились. Опоздания – тоже. Однажды в октябре мистер Пепперман спросил меня, поднимал ли я когда-нибудь тяжести. На самом деле он сказал что-то вроде: «Ты костлявый замухрышка. Попроси мамочку в эти выходные сводить тебя в „Сирс“ и купить комплект стофунтовых гирь с песком, и притащи их домой. Я покажу тебе, что с ними делать».
Это вдохновляло. Не самый приятный человек в моей жизни, но, по крайней мере, достаточно неравнодушный, чтобы мне это сообщить.
Поскольку так сказал мистер Пепперман, я повиновался. Я прикидывал, что он швырнёт меня через весь класс об стенку, если я ослушаюсь. Кое-как я приволок гири в подвал и оставил на полу. Я ждал понедельника со странным нетерпением, которого никогда за свою короткую жизнь раньше не чувствовал. Он велел мне купить гири, и я сделал это. Что-то определённо должно было произойти. Наступил понедельник. После уроков он вызвал меня в свой кабинет. Спросил, купил ли я гири. Я ответил, что да. Того, что он сказал мне потом, я не забуду никогда. Он сказал, что покажет мне, как правильно поднимать тяжести. Назначит мне программу и будет неожиданно лупить меня в коридоре в солнечное сплетение. Когда я смогу принять удар, я пойму, что чего-то достиг. Я не имею права смотреть на себя в зеркало, чтобы увидеть какие-то перемены, а также не должен говорить никому в школе, чем я занимаюсь. Я пообещал. Мне следовало записывать все тренировки и вес, который я поднимаю, чтобы отслеживать свой прогресс, – если, конечно, я смогу добиться какого-то прогресса. График я должен был представить ему к рождественским каникулам. Раньше меня так никто не поддерживал. Он сказал, что это будет нелегко, но мне понравится, если я отдамся этому делу полностью. В тот вечер я пошёл домой и сразу начал выполнять упражнения, которым он меня научил. Было трудно установить, какой вес подходит для каждого, но скоро я втянулся. Я не пропускал ни одной тренировки. Иногда качался дважды. Я сразу заметил, что мой аппетит невероятно вырос. Я ел по меньшей мере вдвое больше обычного. Казалось, что я никак не могу наесться досыта. Когда я приезжал к отцу на уикенды, он звал меня «саранчой». Проходили недели, и время от времени мистер Пепперман валил меня с ног в коридоре. Учебники разлетались по всему полу. Остальные не знали, что и думать. Всё это время я хранил великую тайну, которую не доверял никому. Я не смотрел на себя в зеркало. Я выполнял всё, что он говорил мне, до последней буквы. Недели шли, и я неукоснительно добавлял вес на свою штангу. Я чувствовал, как во мне растёт сила.
Экзамены начались сразу перед рождественскими каникулами. Я шёл в класс, как вдруг невесть откуда возник мистер Пепперман и ударил меня в грудь. Я рассмеялся и пошёл дальше. В тот день мистер Пепперман велел мне назавтра принести график. Мне по-прежнему было запрещено смотреть на себя или рассказать кому-то о своих тайных тренировках. Я принёс график, он просмотрел и спросил, действительно ли я так далеко зашёл. Я сказал, что да, – я гордился собой и никогда в жизни не чувствовал ничего подобного. Он сказал, что теперь я могу пойти домой и посмотреть на себя в зеркало.
Я примчался домой, нырнул в ванную и снял рубашку. Сначала я себя не узнал. Моё тело приобрело форму. Это было именно тело, а не просто какое-то вместилище желудка и сердца. Разница потрясла меня. Ничего никогда не приносило мне такого чувства свершения. Я выглядел и чувствовал себя сильным. Я что-то сделал. Никто не сможет отнять это у меня. Никто не сможет сказать мне дерьмо. Прошли годы, прежде чем я полностью осознал ценность уроков, полученных от Железа. Только ближе к тридцати годам я понял, что получил величайший дар. Я научился применять себя, понял, что ничто хорошее не приходит без труда и некоторого количества боли. Когда вкладываешься полностью, летят клочки, что бы ты ни делал. И сегодня все уроки, которые я усвоил в пятнадцать лет, по-прежнему со мной.
Я раньше считал Железо своим врагом, думал, что пытаюсь поднять то, что никак не хочет подниматься. Мой триумф заставил Железо делать то, чего хотел я, а не оно – двигаться. Теперь я вижу, что был неправ. Когда Железо не желает сниматься с крюков, это самое большое добро, которое оно может тебе принести. Оно старается помочь тебе. Если бы оно взлетело наверх и пробило потолок, оно не принесло бы тебе никакой пользы. Оно никак не сопротивляется тебе. Так Железо с тобой разговаривает. Моя победа – в том, чтобы работать с Железом. Материал, с которым работаешь вместе, – тот, на который ты станешь походить. А тот, против которого ты работаешь, будет всегда работать против тебя. Даже ты сам. Я привык сражаться с болью тренировками. Моя победа – в том, чтобы принять её и пронести её насквозь. Ненавидя боль и то, что она со мной делала. Недавно урок мне стал ясен. Боль, наполняющая моё тело, когда я бью по ней, – не враг мне. А призыв к величию. Моё тело пытается поднять меня выше.
Люди обычно доходят лишь до какого-то предела. Боль не пускает их дальше. Боль бывает разной. Изменяться – болезненно. Тянуться за тем, чего не можешь достать, – болезненно. Боль не должна быть средством устрашения. Боль может вдохновить тебя превзойти самого себя. Когда имеешь дело с Железом, нужно быть внимательным, чтобы правильно понимать боль. Ты должен отыскать правильного наставника, и тогда не повредишь себе. Больше всего травм, связанных с Железом, – от эго. Попробуй поднять то, к чему не готов, и Железо преподаст тебе урок выдержки и самоконтроля. Однажды я несколько недель поднимал вес, к которому моё тело было не готово, а потом несколько месяцев не поднимал ничего тяжелее вилки. Это моё эго заставило меня пытаться поднять вес, до которого оставалось ещё несколько месяцев тренировок. За много лет я объединил медитацию, действие и Железо в единую силу. Только когда тело сильно, на ум приходят сильные мысли. Что человек будет делать со своей силой, зависит от его личности. Разница между каким-нибудь громилой, который наезжает на людей и делает им больно, и мистером Пепперманом и его даром силы. Сила, которой я достиг объединением усилий, описанных выше, – это Отношения Единства. Ум и тело развивают силу и растут неким единством. Сходи и убедись сам. Самое сильное число – Единица. Стремись к Единице и поймёшь силу и равновесие.
Я не верю слабаку, когда он говорит, что по-настоящему себя уважает. Я никогда не встречал поистине сильного человека, который не уважал бы себя. Мне кажется, тут за самоуважение сходит обычное презрение, направленное внутрь и наружу.
Я обнаружил, что Железо – великое лекарство от одиночества. Одиночество – желание того, чего у тебя нет. Ты можешь быть одинок по бесконечному числу вещей, людей, чувств – по всему, что своим отсутствием создаёт у тебя в жизни пустоту. Иногда твоему одиночеству не к чему прилепиться. Ты просто одинок, раздавлен. Железо может вытащить тебя, когда всё остальное провалилось. И ты поймёшь, что ты сам себя вытащил. Одиночество – это энергия. Дьявольски сильная. Люди убивают себя, заболев одиночеством. Спиваются до самых половиц. Как угодно саморазрушаются, лишь бы побороть своё одиночество. Одиночество реально. Энергия тоже реальна. Я не могу понять, в чём польза саморазрушения ради того, чтобы почувствовать себя лучше. Если человек применяет всю эту реальную энергию для разрушения себя, разве невозможно направить её на нечто позитивное для преодоления одиночества? Мои разум и тело деградируют, когда я провожу время вдали от Железа. Я оборачиваюсь против самого себя и скатываюсь в глубокую депрессию, от которой не способен действовать. Тело отключает разум. Железо – лучший антидепрессант, который я отыскал. Нет лучшего способа победить слабость, чем сила. Бей вырождение рождением. Как только разум и тело просыпаются и осознают свой истинный потенциал, назад, во многом, пути уже нет. Ты можешь не помнить, когда начал тренироваться, но ты запомнишь, когда остановился, и ты не сможешь оглянуться с радостью, поскольку будешь понимать, что лишил себя самого себя.
Железо всегда будет впаривать тебе реальность. Ты работаешь чётко и терпеливо, придерживаешься правильной диеты – и ты станешь сильнее. Какое-то время не тренируешься – и мускулы слабеют. Ты получаешь столько, сколько вложил. Ты постигаешь процесс становления. Жизнь способна лишить тебя рассудка. То, что сейчас происходит, – просто какое-то чудо, если ты не псих. Люди отделились от собственных тел. Я вижу, как они перемещаются из офисов в машины и оттуда домой. Они постоянно под стрессом. Они теряют сон. Их эго дичают. Их начинает мотивировать то, от чего в конечном итоге их разобьёт паралич. А тебе этого терять не нужно. Ты и не потеряешь. Нет оправдания истерике на рабочем месте, в школе, где бы то ни было. Нет необходимости в кризисе среднего возраста. Тебе необходим лишь Железный разум.
Железо всегда с тобой. Друзья приходят и уходят. В мгновение ока человек, которого, как тебе казалось, ты знаешь, может превратиться в того, с кем ты больше не сможешь рядом стоять. Увлечения приходят и уходят, почти всё приходит и уходит. А Железо есть Железо. Двести фунтов – всегда двести фунтов. Железо – великий ориентир, всезнающий источник перспективы. Оно есть всегда, как путеводная звезда в непроглядной тьме. Я пришёл к выводу, что Железо – мой лучший друг. Оно никогда не устраивает истерик, не сбегает от меня и никогда мне не лжёт.
Солипсист
Я начал писать это в 1993 году, когда жил в Нью-Йорке. Рукопись я закончил летом 1996-го. Однажды ночью я читал словарь, и мне попалось слово «солипсист». Оно определило всё настроение этой работы. До сих пор она у меня самая любимая.
Удавка крови остановит жизнь в надежде. Когда ты слышишь крики из коридора, не пугайся. Я просто пытаюсь выгнать призраков из своих потрохов, избивая себя кулаками. Когда ты готовишься ко сну и слышишь странный рык из-за стены, не думай, что тебе грозит опасность. Это просто я пытаюсь уговорить свои кровяные тельца застрелиться в порядке самообороны. Я весь набит стеклом и воспоминаниями, и мне от них больно. Я тут выкармливаю шрамы. Один могу продать тебе недорого. Завернись в него, как в щит. Надень мою боль, и она не впустит чужую. Возможно, так мир не превратит твой разум в бойню. Если ты обнаружишь, что всё зеркало в ванной в крови, не беспокойся. Это просто я, а я могу принять много боли. У меня хорошо получается. У меня плохо получается всё остальное. Каждую ночь я срезаю своё лицо и делаю маски. Хочешь одну? Её можно носить на улице, и никто не узнает, что ты – это ты, а ты сможешь быть собой вместо того другого, которым притворяешься, когда вокруг люди. Маска даст тебе свободу. Возьми мою боль. Пользуйся моей трусостью. Если ты заплатишь за мою квартиру на следующий месяц, я отрублю себе одну руку, и ты сможешь ею кого-нибудь убить. Оставь её на месте преступления, и тебя не поймают. Используй меня. Я себе бесполезен.
Я не знаю, почему я думаю о тебе именно сейчас. Конечно, я с кем-то другим. Она лежит рядом холодная. Она мертва уже несколько часов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29