Если с тобой снова что-нибудь случится, ты уже не сможешь больше встать на ноги. Право, вспомнил бы ты об отце с матерью – ведь они смотрят на нас с того света. Будь осторожен! – взглянув на брата, лицо которого так живо напоминало черты покойной матери, графиня утерла глаза.
Она надеялась, что встреча с близким, родным человеком хоть отчасти утешит ее исстрадавшееся сердце, но и эта надежда, как все прошлые ее упования, оказалась напрасной. Она лишний раз убедилась в легкомыслии и безответственности брата, поняла, что на него полагаться нельзя. И при мысли, что этот брат – единственный родной ей человек, горькая тоска одиночества с новой силой охватила графиню.
Виконт, невозмутимо дымя сигарой, ковырял в ухе красиво подстриженным ногтем мизинца. «Знаем, знаем эту старую проповедь…» – казалось, говорило его лицо.
– Так что же это за планы, о которых ты начал мне говорить?
– Что? Планы? Планы у меня… э-э… Как бы это сказать… Так, сразу этого не расскажешь… Да нет, не волнуйся, все совершенно законно… Главное, основа у меня есть. Вот я давеча начал рассказывать тебе о том богаче – состояние больше миллиона. Так вот, я с ним сблизился в Киото. Нет, кроме шуток, я говорю тебе чистую правду – именно в связи с этим я и поехал в Токио. Но видишь ли, дело какого рода – в Киото я был очень многим ему обязан… Ну, и кроме того, он дал мне много ценных советов… Ну, естественно, я счел своей обязанностью показать ему окрестности Токайдо. Поехали мы с ним на курорт в Тоносава. И тут, понимаешь ли, немного кутнули, хватили лишнего, и я, по правде сказать, истратился дочиста. Разумеется, у него состояние огромное, ему ничего не стоит выбросить сто или двести иен… Но я считаю неудобным, чтобы все время платил он один…
– За этим ты и приехал? – со вздохом произнесла графиня.
– Вовсе нет, не только за этим. Я давно собирался побывать у тебя. Да… Вот, понимаешь ли, попал в затруднительное положение, не знаю, как и быть, честное слово! Вот положение… Отправился было на широкую ногу… – виконт громко засмеялся и взглянул на сестру.
Графиня сидела молча, погруженная в свои мысли.
– Я тебе правду говорю – все это на самом деле так и есть… – виконт встал, достал из своего бумажника, лежавшего в нише, какую-то бумагу, затем спохватился, оторвал от нее край и только тогда: протянул графине. Но графиня по-прежнему сидела молча, вся уйдя в свои мысли, и даже не взглянула на него.
– Да, положение пренеприятное… Не сможешь ли ты меня выручить? Хотя бы сто иен… Ну, если не сто, шестьдесят или семьдесят тоже меня устроят…
– Слышать ничего не хочу! – на исхудалых щеках графини выступил яркий румянец, устремленные на виконта глаза загорелись странным блеском сквозь застилавшие их слезы. – Знать ничего не желаю! Найди себе другую сестру, у нее и проси! Ты уже не мальчик. Стыда у тебя нет! Сколько раз мне уже приходилось из-за тебя унижаться. Да войди же хоть немножко в мое положение. Деньги! Ведь у меня нет ни гроша! А отчего я здесь, в этом Нумадзу? Если бы ты хоть немного подумал об этом, так, верно, написал бы из сострадания к сестре хоть одно письмо, справился бы обо мне… Может быть, ты воображаешь, что я приехала сюда для приятного отдыха на даче? Довольно с меня мучений! Я не прошу тебя, чтобы ты помог мне, так постарайся же хотя бы не доставлять мне новых страданий, сверх того, что мне и так приходится переносить!
6
Виконт недовольно надул губы.
– Значит, не можешь? Ну и не надо. Я вовсе не собираюсь требовать от тебя невозможного… Так вот, оказывается, ради чего я пересекал горы Хаконэ! – он захохотал, – конечно, я весьма благодарен вам за ваши нравоучения, но обычно я езжу в гости не для того, чтобы выслушивать проповеди. Покорно прошу прощения за беспокойство. Благодаря вам я лишусь теперь навсегда и хорошей репутации и чести. Ну-с, я отправлюсь. Друзья ждут меня в Тоносава. Желаю здравствовать!
– Постой… Подожди же! Что это, ты, кажется, превратился в настоящего вымогателя!
– Я – вымогатель? Я?!
– Зачем ты так кричишь?
– А почему бы и нет? Я не тайный посланец, никаких тайн тут не происходит. Вполне естественно, что неимущий брат приехал попросить немного денег у сестры, у которой их, кстати, чересчур много. Прекрасно, можешь называть меня вымогателем, проходимцем, как угодно! Я рано лишился родителей, остался совсем один на свете, а теперь даже ты готова считать меня негодяем… Хватит с меня, довольно! Можете все считать меня негодяем, вымогателем, кем хотите! Я сам знаю, как жить на свете!
Графиня в немом изумлении смотрела на своего рассерженного брата. Внезапно на глазах у нее навернулись слезы.
– Прости, если я обидела тебя. Пойми, у меня и так сердце разрывается от горя… Но разве я ошибаюсь? Боюсь, что нет…
– О, конечно, ты всегда права… И обидеть не обидела и денег не дала… Ну что ж, видно и впрямь нечего делать. Раз я негодяй – так пусть уж буду и на самом деле негодяем… Стану вымогателем – настоящим вымогателем… Ты упрекаешь меня в том, что я не вхожу в твое положение? Но пойми: сейчас дело идет о важном – потеряю я доверие или нет! И ты отказываешь мне в каких-то шестидесяти иенах! Это ты не хочешь войти в мое положение, а не я!
– Ты ничего не знаешь. Тебе, наверное, кажется, что шестьдесят иен – пустяковая сумма, но ведь я уже говорила тебе – у меня в руках совсем не бывает денег. Все деньги приходят от управляющего на имя слуги, и каждый грош тщательнейшим образом заносится в расходную книгу. Стыдно рассказывать, но пойми, так не было, даже когда я жила в Асабу… С тех пор как я здесь, положение мое ужасно… Хотя жизнь в деревне дешевая… Но все-таки – ужасно… Я пыталась возражать, но слуга отвечает, что так приказал господин…
– В таком случае, не лучше ли обсудить этот вопрос с Иосимити-сан?
Графиня отрицательно покачала головой и печально взглянула на брата.
– Право же, тебе лучше было бы разойтись с ним и потом снова выйти замуж по своему выбору, за кого понравится.
– Перестань говорить непристойности. Разве дочь Умэдзу способна на такую грязь?
– Да, но где это слыхано, чтобы графиня не имела денег даже на мелкие расходы?
– Но ведь как-никак я же не голодаю… И потом, я думаю, в скором времени все должно как-нибудь разрешиться… – графиня печально улыбнулась.
Виконт с размаху стукнул себя по колену.
– Поручи это мне. Я все устрою.
– Устроишь? Как же ты думаешь это устроить? – немного удивленная, спросила графиня.
– Переговорю с Иосимити-сан и приму меры, чтобы он переменил свое обращение с тобой… – с загадочной улыбкой произнес виконт.
Графиня отрицательно покачала головой.
– Бесполезно. Если бы это было возможно…
– Бесполезно? Но если смириться и оставить все как есть, то конца этому безобразию не будет… Поручи это мне, дурного я ничего делать не буду.
– Что же ты ему скажешь?
– Что скажу? Приму соответствующие меры – вот и весь разговор,
– Ты?
– А хотя бы и я… Ведь на свете много народа – и знакомых и адвокатов… И журналистов.
Лицо графини выразило тревогу, смешанную с подозрением.
– Я надеюсь, ты не собираешься выставлять мой позор напоказ всему свету?.. Нет, нет, оставь все это. Видно, такова уж моя судьба, я ни в чем никого не виню. Буду терпеть, пока жива, – и на этом конец. Такова уж доля женщины… Да, я всего-навсего женщина, а вот ты – дело другое, ты должен беречь себя, продолжать род Умэдзу. Молю тебя, всем сердцем молю, возьми себя в руки, иначе мне даже после смерти не будет оправдания перед покойным отцом и матерью…
– Послушай, да ведь это же глупо!
Графиня на короткое время задумалась.
– Когда ты предполагаешь вернуться в Токио?
– Как только раздобуду деньги, так сразу же уберусь из Тоносава…
– У меня к тебе только одна просьба: когда приедешь, попытайся все же обратиться к Сасакура, пусть мне разрешат хотя бы на один день – я не прошу больше – хоть одним глазком взглянуть на Митико… Если ему неприятно меня видеть, можно устроить свидание в доме Сасакура… Я прошу только один день. Взгляну на Митико и вернусь… В письме всего не скажешь… Прошу тебя, постарайся уговорить его! Хорошо? А больше ни о чем не смей говорить ни слова!
– Все это так, но без ассигнований на военные нужды вести войну невозможно…
Графиня вздохнула.
Вошла горничная и доложила, что ванна готова. Виконт встал с подушки, потирая затекшие от сиденья ноги.
7
– Прошу прощения!
Графиня испуганно вздрогнула и подняла голову. На пороге склонился в поклоне человек лет шестидесяти, с меланхолическим выражением лица. Это был Камада, слуга графини, известный своим честным и строгим нравом, а также пристрастием к рыбной ловле. Ему было приказано сопровождать графиню в Нумадзу; из всех обитателей виллы он единственный находил удовольствие от жизни в этой приморской деревне.
Изгнанники привязываются даже к слугам. В последнее время графиню все сильнее тянуло к людям. Но ока всегда строго придерживалась этикета, предписывающего господам не фамильярничать со слугами; в особенности строго соблюдала она этот порядок в отношениях с мужской прислугой, не позволяя себе откровенничать даже с таким старым, честней души человеком, как Камада. И Камада хорошо понимал это. Больше того – достоинство, естественно присущее графине, обладало гораздо большей притягательной силой и позволяло ей лучше управлять слугами, нежели крики и брань, которыми по временам разражался граф.
– Только что пришло сообщение из Токио…
Господин в недалеком времени собирается прибыть на виллу…
Глаза графини расширились от удивления.
– Господин? Он приедет один?
– Никак нет, с ним прибудут Фусако-сан и Ёсико-сан, и потом эта… Все вместе приедут…
Графиня на минуту задумалась.
– Дай письмо.
Камада достал из-за пазухи письмо, подал госпоже и снова вернулся на свое место. Управляющий ставил Камада в известность, что, ввиду наступления жаркой погоды, граф намеревается приехать на виллу; управляющий давал распоряжения подготовить все к его приезду. Камада добавил, что позавчера отец О-Суми приходил из деревни Кануки в гости к Камада и рассказывал, что дочка скоро приедет… Таким образом, эти вести совпадают…
Лицо графини просияло от радости. В письме ни словом не упоминалось о графине, но ясно, что, когда граф и его спутницы приедут, она должна будет вернуться в Токио. На вилле довольно тесно, и граф, конечно, не захочет ее видеть. Графиня даже не обратила внимание на двусмысленность этого визита, столь похожего на свадебное путешествие. Для нее приезд графа означал только возможность в скором времени повидаться с Митико. И если ей предстоит вернуться в Токио, так лучше сделать это хоть минутой раньше. Больная девочка тоже, наверное, так истосковалась по ней! Конечно, надежда на брата слаба, но он сумеет рассказать Сасакура все, а выдастся удачный момент – обратится с просьбой и к мужу и ускорит ее возвращение. Такое несложное поручение под силу даже ему.
Графиня быстро приняла решение.
Впервые за долгое время вечер прошел довольно оживленно. Брат и сестра вспоминали о жизни в Токио, а наутро виконт Умэдзу, с кислой миной сунув за пазуху двадцать иен, которые с великим трудом раздобыла для него графиня, с ее письмами к семейству Сасакура и к мужу и с любимым лакомством Митико – коробочкой «дэмбу», Дэмбу – вяленая рыба, нарезанная ломтиками.
которую мать посылала девочке, чтобы немного скрасить стол больной, благополучно отбыл восвояси.
Жизнь на вилле вернулась в свою прежнюю однообразно-унылую колею.
Глава XI
1
Виконт Умэдзу принадлежал к той категории людей, которые органически не могут не лгать на каждом слове. Пустое бахвальство стало его неисцелимым недугом, ему словно не хватало чего-то, если он хоть немного не привирал, даже когда в этом не было ровно никакой нужды. В случае же необходимости он готов был на ложь самую беззастенчивую, наглую, виртуозную. Выражаясь вульгарно, соврать ему было, что раз плюнуть… В его словах о том, что он якобы пригласил какого-то богача осмотреть достопримечательности столицы, не содержалось ни малейшего намека на правду. В действительности, он загулял в компании своих беспутных приятелей, каждый из которых целился на кошелек другого. Вся ватага решила предпринять этакую экстравагантную поездку по Хаконэ. Но так как деньги у них скоро вышли, то жулики подбили виконта – пока еще зеленого новичка в их обществе – съездить к сестре и разжиться у нее деньгами.
Вот почему не успел виконт вернуться в Тоносава, как двадцать иен, с таким трудом раздобытые для него графиней, мгновенно ушли на гейш и на сакэ, а заветный ящичек с лакомством, предназначенным для больной Митико, был в один миг опустошен особой с наглым пронзительным голосом. Что же касается писем графини, то они остались в кармане пиджака виконта. Слова сестры, проводившей его до самых ворот и слезно молившей не забыть ее просьбу, испарились из памяти рассеянного виконта после первого же ри пути, по которому катила коляска рикши, увозившая его к Мисима.
Графиня, столько раз обманутая, снова стала жертвой обмана.
Первые дни после отъезда виконта промелькнули быстро. Но время шло, а писем все не было – ни от брата, ни от мужа, ни от Сасакура. Графиня не получала никаких известий – ни дурных, ни хороших. В глубине души она тайно верила, что на этот раз счастье улыбнется ей, сна грезила телеграммой, в которой стояло бы одно единственное слово: «Возвращайся!», она ждала от мужа письма, извещавшего о том, что она прощена; не находя себе места от волнения, она приготовилась к отъезду, поделилась своими надеждами с горничной и заранее привела все в порядок, чтобы можно было немедленно выехать. Но из Токио не было ни строчки.
Тревога, сомнение, страх охватили графиню. Уж не ухудшилось ли снова здоровье Митико? Не скрывают ли от нее что-либо? Или, может быть, ее злополучный брат опять не сумел выполнить ее просьбу так, как надо? Она послала мужу еще одно письмо со смиренной просьбой. Написала госпоже Сасакура, умоляя ответить. Отправила два письма брату – одно в Токио, на улицу Нэгиси, где он когда-то жил и где должна была еще сохраниться табличка с его именем на воротах, другое – заказное – в гостиницу, в Тоносава.
Ответа не было. Зловещее предчувствие охватило исстрадавшееся, измученное ожиданием, тоскующее сердце графини.
2
– Госпожа, дождь перестал. Может быть, пойдете прогуляетесь по саду?
Услышав слова своей верной служанки, графиня, в задумчивости сидевшая над недоконченным письмом, отложила кисть и спустилась в сад.
На улице ей было легче, чем в этой комнате, где она терзалась душой, не находя себе места от тревожных дум, где день за днем слышался лишь шум морских волн, где дорогой кипарисовый потолок давил ее, словно своды темницы, а фусума, выложенные изящным узором, обступали ее со всех сторон, как тюремные решетки. Здесь, в саду, прохладный ветерок освежал лицо; среди мокрой от дождя зелени, радуя глаз, алели цветы граната, стряхивая с лепестков огненные капли. Отдав горничной зонтик, графиня вместе с ней спустилась к морю по затвердевшей песчаной дорожке.
Дождь перестал, но в небе, как всегда в дождливый сезон, клубились нескончаемые громады туч, и яркая зелень местечек Мио и Куни, в погожие дни видная так отчетливо, словно до них было рукой подать, теперь была подернута серой пеленой тумана. На берегу залива, где разлетались брызги прибоя и пахло морем, торчали остовы разбитых лодок, наполовину засыпанных песком. На неспокойной, взбаламученной поверхности моря не видно было ни единого рыбачьего паруса. Вода в реке Каногава поднялась, и в устье, непрерывно вскипая, шумели мутные волны. Вот в волнах мелькнул какой-то предмет, похожий на бочонок, увлекаемый течением. Графиня машинально следила за ним глазами. С быстротой выпущенной из лука стрелы бочонок очутился у самого устья, и здесь, вертясь под ударами бьющего с моря прибоя, безудержно увлекаемый течением реки, исчез в стремительном водовороте, затем вновь выплыл и судорожно заметался из стороны в сторону, гонимый волнами. Графиня вздрогнула и отвела взгляд.
– Озябли, госпожа? Извольте минуточку подождать, сейчас я принесу вам хаори… – горничная поспешно направилась к дому. Графиня тоже повернула за ней следом, но не вошла в калитку, выходившую к черному крыльцу виллы, а, сама не зная зачем, пошла по дороге, ведущей в Нумадзу. Несколько деревенских ребятишек, соскучившись из-за бесконечных дождей, весело играли при дороге, пользуясь коротким затишьем. Покачивая и встряхивая привязанного за спиной малыша, девочка пела песенку: «Сосны, сосны в Комацубара! Хороши, хороши!.. Сосны, сосны в Сэмбоммацубара! Хороши, хороши! А ты у нас еще милей!»
Это была маленькая девочка, лет восьми, в огромных гэта, повязанная полотенцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Она надеялась, что встреча с близким, родным человеком хоть отчасти утешит ее исстрадавшееся сердце, но и эта надежда, как все прошлые ее упования, оказалась напрасной. Она лишний раз убедилась в легкомыслии и безответственности брата, поняла, что на него полагаться нельзя. И при мысли, что этот брат – единственный родной ей человек, горькая тоска одиночества с новой силой охватила графиню.
Виконт, невозмутимо дымя сигарой, ковырял в ухе красиво подстриженным ногтем мизинца. «Знаем, знаем эту старую проповедь…» – казалось, говорило его лицо.
– Так что же это за планы, о которых ты начал мне говорить?
– Что? Планы? Планы у меня… э-э… Как бы это сказать… Так, сразу этого не расскажешь… Да нет, не волнуйся, все совершенно законно… Главное, основа у меня есть. Вот я давеча начал рассказывать тебе о том богаче – состояние больше миллиона. Так вот, я с ним сблизился в Киото. Нет, кроме шуток, я говорю тебе чистую правду – именно в связи с этим я и поехал в Токио. Но видишь ли, дело какого рода – в Киото я был очень многим ему обязан… Ну, и кроме того, он дал мне много ценных советов… Ну, естественно, я счел своей обязанностью показать ему окрестности Токайдо. Поехали мы с ним на курорт в Тоносава. И тут, понимаешь ли, немного кутнули, хватили лишнего, и я, по правде сказать, истратился дочиста. Разумеется, у него состояние огромное, ему ничего не стоит выбросить сто или двести иен… Но я считаю неудобным, чтобы все время платил он один…
– За этим ты и приехал? – со вздохом произнесла графиня.
– Вовсе нет, не только за этим. Я давно собирался побывать у тебя. Да… Вот, понимаешь ли, попал в затруднительное положение, не знаю, как и быть, честное слово! Вот положение… Отправился было на широкую ногу… – виконт громко засмеялся и взглянул на сестру.
Графиня сидела молча, погруженная в свои мысли.
– Я тебе правду говорю – все это на самом деле так и есть… – виконт встал, достал из своего бумажника, лежавшего в нише, какую-то бумагу, затем спохватился, оторвал от нее край и только тогда: протянул графине. Но графиня по-прежнему сидела молча, вся уйдя в свои мысли, и даже не взглянула на него.
– Да, положение пренеприятное… Не сможешь ли ты меня выручить? Хотя бы сто иен… Ну, если не сто, шестьдесят или семьдесят тоже меня устроят…
– Слышать ничего не хочу! – на исхудалых щеках графини выступил яркий румянец, устремленные на виконта глаза загорелись странным блеском сквозь застилавшие их слезы. – Знать ничего не желаю! Найди себе другую сестру, у нее и проси! Ты уже не мальчик. Стыда у тебя нет! Сколько раз мне уже приходилось из-за тебя унижаться. Да войди же хоть немножко в мое положение. Деньги! Ведь у меня нет ни гроша! А отчего я здесь, в этом Нумадзу? Если бы ты хоть немного подумал об этом, так, верно, написал бы из сострадания к сестре хоть одно письмо, справился бы обо мне… Может быть, ты воображаешь, что я приехала сюда для приятного отдыха на даче? Довольно с меня мучений! Я не прошу тебя, чтобы ты помог мне, так постарайся же хотя бы не доставлять мне новых страданий, сверх того, что мне и так приходится переносить!
6
Виконт недовольно надул губы.
– Значит, не можешь? Ну и не надо. Я вовсе не собираюсь требовать от тебя невозможного… Так вот, оказывается, ради чего я пересекал горы Хаконэ! – он захохотал, – конечно, я весьма благодарен вам за ваши нравоучения, но обычно я езжу в гости не для того, чтобы выслушивать проповеди. Покорно прошу прощения за беспокойство. Благодаря вам я лишусь теперь навсегда и хорошей репутации и чести. Ну-с, я отправлюсь. Друзья ждут меня в Тоносава. Желаю здравствовать!
– Постой… Подожди же! Что это, ты, кажется, превратился в настоящего вымогателя!
– Я – вымогатель? Я?!
– Зачем ты так кричишь?
– А почему бы и нет? Я не тайный посланец, никаких тайн тут не происходит. Вполне естественно, что неимущий брат приехал попросить немного денег у сестры, у которой их, кстати, чересчур много. Прекрасно, можешь называть меня вымогателем, проходимцем, как угодно! Я рано лишился родителей, остался совсем один на свете, а теперь даже ты готова считать меня негодяем… Хватит с меня, довольно! Можете все считать меня негодяем, вымогателем, кем хотите! Я сам знаю, как жить на свете!
Графиня в немом изумлении смотрела на своего рассерженного брата. Внезапно на глазах у нее навернулись слезы.
– Прости, если я обидела тебя. Пойми, у меня и так сердце разрывается от горя… Но разве я ошибаюсь? Боюсь, что нет…
– О, конечно, ты всегда права… И обидеть не обидела и денег не дала… Ну что ж, видно и впрямь нечего делать. Раз я негодяй – так пусть уж буду и на самом деле негодяем… Стану вымогателем – настоящим вымогателем… Ты упрекаешь меня в том, что я не вхожу в твое положение? Но пойми: сейчас дело идет о важном – потеряю я доверие или нет! И ты отказываешь мне в каких-то шестидесяти иенах! Это ты не хочешь войти в мое положение, а не я!
– Ты ничего не знаешь. Тебе, наверное, кажется, что шестьдесят иен – пустяковая сумма, но ведь я уже говорила тебе – у меня в руках совсем не бывает денег. Все деньги приходят от управляющего на имя слуги, и каждый грош тщательнейшим образом заносится в расходную книгу. Стыдно рассказывать, но пойми, так не было, даже когда я жила в Асабу… С тех пор как я здесь, положение мое ужасно… Хотя жизнь в деревне дешевая… Но все-таки – ужасно… Я пыталась возражать, но слуга отвечает, что так приказал господин…
– В таком случае, не лучше ли обсудить этот вопрос с Иосимити-сан?
Графиня отрицательно покачала головой и печально взглянула на брата.
– Право же, тебе лучше было бы разойтись с ним и потом снова выйти замуж по своему выбору, за кого понравится.
– Перестань говорить непристойности. Разве дочь Умэдзу способна на такую грязь?
– Да, но где это слыхано, чтобы графиня не имела денег даже на мелкие расходы?
– Но ведь как-никак я же не голодаю… И потом, я думаю, в скором времени все должно как-нибудь разрешиться… – графиня печально улыбнулась.
Виконт с размаху стукнул себя по колену.
– Поручи это мне. Я все устрою.
– Устроишь? Как же ты думаешь это устроить? – немного удивленная, спросила графиня.
– Переговорю с Иосимити-сан и приму меры, чтобы он переменил свое обращение с тобой… – с загадочной улыбкой произнес виконт.
Графиня отрицательно покачала головой.
– Бесполезно. Если бы это было возможно…
– Бесполезно? Но если смириться и оставить все как есть, то конца этому безобразию не будет… Поручи это мне, дурного я ничего делать не буду.
– Что же ты ему скажешь?
– Что скажу? Приму соответствующие меры – вот и весь разговор,
– Ты?
– А хотя бы и я… Ведь на свете много народа – и знакомых и адвокатов… И журналистов.
Лицо графини выразило тревогу, смешанную с подозрением.
– Я надеюсь, ты не собираешься выставлять мой позор напоказ всему свету?.. Нет, нет, оставь все это. Видно, такова уж моя судьба, я ни в чем никого не виню. Буду терпеть, пока жива, – и на этом конец. Такова уж доля женщины… Да, я всего-навсего женщина, а вот ты – дело другое, ты должен беречь себя, продолжать род Умэдзу. Молю тебя, всем сердцем молю, возьми себя в руки, иначе мне даже после смерти не будет оправдания перед покойным отцом и матерью…
– Послушай, да ведь это же глупо!
Графиня на короткое время задумалась.
– Когда ты предполагаешь вернуться в Токио?
– Как только раздобуду деньги, так сразу же уберусь из Тоносава…
– У меня к тебе только одна просьба: когда приедешь, попытайся все же обратиться к Сасакура, пусть мне разрешат хотя бы на один день – я не прошу больше – хоть одним глазком взглянуть на Митико… Если ему неприятно меня видеть, можно устроить свидание в доме Сасакура… Я прошу только один день. Взгляну на Митико и вернусь… В письме всего не скажешь… Прошу тебя, постарайся уговорить его! Хорошо? А больше ни о чем не смей говорить ни слова!
– Все это так, но без ассигнований на военные нужды вести войну невозможно…
Графиня вздохнула.
Вошла горничная и доложила, что ванна готова. Виконт встал с подушки, потирая затекшие от сиденья ноги.
7
– Прошу прощения!
Графиня испуганно вздрогнула и подняла голову. На пороге склонился в поклоне человек лет шестидесяти, с меланхолическим выражением лица. Это был Камада, слуга графини, известный своим честным и строгим нравом, а также пристрастием к рыбной ловле. Ему было приказано сопровождать графиню в Нумадзу; из всех обитателей виллы он единственный находил удовольствие от жизни в этой приморской деревне.
Изгнанники привязываются даже к слугам. В последнее время графиню все сильнее тянуло к людям. Но ока всегда строго придерживалась этикета, предписывающего господам не фамильярничать со слугами; в особенности строго соблюдала она этот порядок в отношениях с мужской прислугой, не позволяя себе откровенничать даже с таким старым, честней души человеком, как Камада. И Камада хорошо понимал это. Больше того – достоинство, естественно присущее графине, обладало гораздо большей притягательной силой и позволяло ей лучше управлять слугами, нежели крики и брань, которыми по временам разражался граф.
– Только что пришло сообщение из Токио…
Господин в недалеком времени собирается прибыть на виллу…
Глаза графини расширились от удивления.
– Господин? Он приедет один?
– Никак нет, с ним прибудут Фусако-сан и Ёсико-сан, и потом эта… Все вместе приедут…
Графиня на минуту задумалась.
– Дай письмо.
Камада достал из-за пазухи письмо, подал госпоже и снова вернулся на свое место. Управляющий ставил Камада в известность, что, ввиду наступления жаркой погоды, граф намеревается приехать на виллу; управляющий давал распоряжения подготовить все к его приезду. Камада добавил, что позавчера отец О-Суми приходил из деревни Кануки в гости к Камада и рассказывал, что дочка скоро приедет… Таким образом, эти вести совпадают…
Лицо графини просияло от радости. В письме ни словом не упоминалось о графине, но ясно, что, когда граф и его спутницы приедут, она должна будет вернуться в Токио. На вилле довольно тесно, и граф, конечно, не захочет ее видеть. Графиня даже не обратила внимание на двусмысленность этого визита, столь похожего на свадебное путешествие. Для нее приезд графа означал только возможность в скором времени повидаться с Митико. И если ей предстоит вернуться в Токио, так лучше сделать это хоть минутой раньше. Больная девочка тоже, наверное, так истосковалась по ней! Конечно, надежда на брата слаба, но он сумеет рассказать Сасакура все, а выдастся удачный момент – обратится с просьбой и к мужу и ускорит ее возвращение. Такое несложное поручение под силу даже ему.
Графиня быстро приняла решение.
Впервые за долгое время вечер прошел довольно оживленно. Брат и сестра вспоминали о жизни в Токио, а наутро виконт Умэдзу, с кислой миной сунув за пазуху двадцать иен, которые с великим трудом раздобыла для него графиня, с ее письмами к семейству Сасакура и к мужу и с любимым лакомством Митико – коробочкой «дэмбу», Дэмбу – вяленая рыба, нарезанная ломтиками.
которую мать посылала девочке, чтобы немного скрасить стол больной, благополучно отбыл восвояси.
Жизнь на вилле вернулась в свою прежнюю однообразно-унылую колею.
Глава XI
1
Виконт Умэдзу принадлежал к той категории людей, которые органически не могут не лгать на каждом слове. Пустое бахвальство стало его неисцелимым недугом, ему словно не хватало чего-то, если он хоть немного не привирал, даже когда в этом не было ровно никакой нужды. В случае же необходимости он готов был на ложь самую беззастенчивую, наглую, виртуозную. Выражаясь вульгарно, соврать ему было, что раз плюнуть… В его словах о том, что он якобы пригласил какого-то богача осмотреть достопримечательности столицы, не содержалось ни малейшего намека на правду. В действительности, он загулял в компании своих беспутных приятелей, каждый из которых целился на кошелек другого. Вся ватага решила предпринять этакую экстравагантную поездку по Хаконэ. Но так как деньги у них скоро вышли, то жулики подбили виконта – пока еще зеленого новичка в их обществе – съездить к сестре и разжиться у нее деньгами.
Вот почему не успел виконт вернуться в Тоносава, как двадцать иен, с таким трудом раздобытые для него графиней, мгновенно ушли на гейш и на сакэ, а заветный ящичек с лакомством, предназначенным для больной Митико, был в один миг опустошен особой с наглым пронзительным голосом. Что же касается писем графини, то они остались в кармане пиджака виконта. Слова сестры, проводившей его до самых ворот и слезно молившей не забыть ее просьбу, испарились из памяти рассеянного виконта после первого же ри пути, по которому катила коляска рикши, увозившая его к Мисима.
Графиня, столько раз обманутая, снова стала жертвой обмана.
Первые дни после отъезда виконта промелькнули быстро. Но время шло, а писем все не было – ни от брата, ни от мужа, ни от Сасакура. Графиня не получала никаких известий – ни дурных, ни хороших. В глубине души она тайно верила, что на этот раз счастье улыбнется ей, сна грезила телеграммой, в которой стояло бы одно единственное слово: «Возвращайся!», она ждала от мужа письма, извещавшего о том, что она прощена; не находя себе места от волнения, она приготовилась к отъезду, поделилась своими надеждами с горничной и заранее привела все в порядок, чтобы можно было немедленно выехать. Но из Токио не было ни строчки.
Тревога, сомнение, страх охватили графиню. Уж не ухудшилось ли снова здоровье Митико? Не скрывают ли от нее что-либо? Или, может быть, ее злополучный брат опять не сумел выполнить ее просьбу так, как надо? Она послала мужу еще одно письмо со смиренной просьбой. Написала госпоже Сасакура, умоляя ответить. Отправила два письма брату – одно в Токио, на улицу Нэгиси, где он когда-то жил и где должна была еще сохраниться табличка с его именем на воротах, другое – заказное – в гостиницу, в Тоносава.
Ответа не было. Зловещее предчувствие охватило исстрадавшееся, измученное ожиданием, тоскующее сердце графини.
2
– Госпожа, дождь перестал. Может быть, пойдете прогуляетесь по саду?
Услышав слова своей верной служанки, графиня, в задумчивости сидевшая над недоконченным письмом, отложила кисть и спустилась в сад.
На улице ей было легче, чем в этой комнате, где она терзалась душой, не находя себе места от тревожных дум, где день за днем слышался лишь шум морских волн, где дорогой кипарисовый потолок давил ее, словно своды темницы, а фусума, выложенные изящным узором, обступали ее со всех сторон, как тюремные решетки. Здесь, в саду, прохладный ветерок освежал лицо; среди мокрой от дождя зелени, радуя глаз, алели цветы граната, стряхивая с лепестков огненные капли. Отдав горничной зонтик, графиня вместе с ней спустилась к морю по затвердевшей песчаной дорожке.
Дождь перестал, но в небе, как всегда в дождливый сезон, клубились нескончаемые громады туч, и яркая зелень местечек Мио и Куни, в погожие дни видная так отчетливо, словно до них было рукой подать, теперь была подернута серой пеленой тумана. На берегу залива, где разлетались брызги прибоя и пахло морем, торчали остовы разбитых лодок, наполовину засыпанных песком. На неспокойной, взбаламученной поверхности моря не видно было ни единого рыбачьего паруса. Вода в реке Каногава поднялась, и в устье, непрерывно вскипая, шумели мутные волны. Вот в волнах мелькнул какой-то предмет, похожий на бочонок, увлекаемый течением. Графиня машинально следила за ним глазами. С быстротой выпущенной из лука стрелы бочонок очутился у самого устья, и здесь, вертясь под ударами бьющего с моря прибоя, безудержно увлекаемый течением реки, исчез в стремительном водовороте, затем вновь выплыл и судорожно заметался из стороны в сторону, гонимый волнами. Графиня вздрогнула и отвела взгляд.
– Озябли, госпожа? Извольте минуточку подождать, сейчас я принесу вам хаори… – горничная поспешно направилась к дому. Графиня тоже повернула за ней следом, но не вошла в калитку, выходившую к черному крыльцу виллы, а, сама не зная зачем, пошла по дороге, ведущей в Нумадзу. Несколько деревенских ребятишек, соскучившись из-за бесконечных дождей, весело играли при дороге, пользуясь коротким затишьем. Покачивая и встряхивая привязанного за спиной малыша, девочка пела песенку: «Сосны, сосны в Комацубара! Хороши, хороши!.. Сосны, сосны в Сэмбоммацубара! Хороши, хороши! А ты у нас еще милей!»
Это была маленькая девочка, лет восьми, в огромных гэта, повязанная полотенцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36