Если он действительно так считает, то это большая ошибка с его стороны. Как я только что говорил, у меня самые чистые, благородные побуждения. Для меня не существует деления на правительство и народ. Впрочем, такие люди, как Цутия или Оида… – граф Фудзисава обвел взглядом присутствующих, – извращенно, предвзято толкуя все мои начинания и не понимая моих истинных побуждений, будоражат молодежь, сеют смуту и беспорядок! Такие люди действительно причиняют много неприятностей… Мои замыслы чисты, как небо в ясный день. Я готов в любое время разделить власть даже с ними – конечно, при условии, если наши взгляды и мысли будут совпадать… В древности Го-Вэй Го Вэй. – Когда правитель княжества Янь в древнем Китае, князь Чжао-ван (311–279 гг. до н. э.), решил привлечь к себе на службу всех талантливых людей в государстве, чтобы успешнее сразиться с соседним княжеством Ци, он обратился за советом к Го Вэю. Тот ответил: «Был некогда один князь, пожелавший иметь коня, способного проскакать тысячу ли в день. Он отправил посланного в ту местность, где, по слухам, имелся такой конь, вручив своему посланцу тысячу цзиней для уплаты за коня. Но когда тот прибыл на место, оказалось, что лошадь уже издохла. Посланец купил только кости павшей лошади, заплатив за них пятьсот цзиней. Князь разгневался за такое безрассудство, но посланец ответил: „Господин, если мы заплатили пятьсот цзиней за мертвые кости, то сколько бы дали за живого коня? Прослышав о нашей щедрости, люди сами приведут вам отборных коней“. Действительно, не прошло и года, как ко двору князя привели трех скакунов, способных пробежать тысячу ли в день… Вы, государь, хотите ныне привлечь на службу таланты. Так почему бы вам не начать с меня, ибо неужели более талантливые люди удалены от вас на тысячу ли?» («Чжань-го-цэ», раздел «Янь-цэ».)
сам рекомендовал себя яньскому князю, сравнивая себя при этом с костями павшей лошади. Если Хигаси-кун хочет следовать путем мудрых, то не лучше ли ему последовать примеру Го-Вэя? Прошу прощения за смелость, но я не откажусь выступить в роли Чжао-вана! Чжао-ван – правитель княжества Янь в древнем Китае (IV–III вв. до н. э.).
Подавленный гладкой, непринужденной речью Фудзисава, блестяще владеющего ораторским искусством, старый Хигаси некоторое время молчал в замешательстве.
– Не надо упорствовать. Поверьте, я не преследовал никаких скрытых целей, когда обратился к вам с предложением занять пост губернатора…
Старый Хигаси поднял голову.
– Нет, я отказываюсь, даже если бы вы предложили мне пост премьер-министра. Оставим этот разговор, господа, раз и навсегда оставим! Прошу вас впредь считать меня совершенно непригодным и бесполезным для вас человеком! – голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.
Приветливое, любезное лицо графа Фудзисава слегка омрачилось. Тень неудовольствия мелькнула в его взгляде.
– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?
6
Прошло уже больше месяца с тех пор, как старый Хи-гаси покинул свою убогую хижину в Коею и приехал в столицу. В течение первой недели жизни в Токио он посетил бывшего главу своего клана, побывал на могиле предков, отслужил службу за упокой души матери, жены и младших братьев; уделил время и для того, чтобы показаться врачам, побывал и с визитами: один раз у графа Фудзисава (незадолго до начала концерта в Ююкан'е), два раза – у барона Хияма. Встретился он и кое с кем из старых знакомых. Присутствовал и на собрании, где отмечалось двадцатилетие со дня роспуска отрядов «сёгитай», и украдкой вытер непрошеную слезу. Навестил и семью владельца японского магазина в Англии – Ги-хэя, опекавшего Сусуму.
Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.
За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.
В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.
Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.
Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.
Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..
Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.
Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…
В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.
7
Однако глубокое различие в убеждениях между ним и Хияма неизбежно должно было привести к взрыву, даже теперь, когда один старался сдержаться, а другой – соблюсти приличия, как подобает хозяину дома. И чем дольше они делали вид, что не замечают этого различия, тем сильнее должен был быть взрыв. За двадцать долгих лет старый Хигаси ни разу не имел случая открыто выразить свое негодование. В нынешний свой приезд, встречаясь с графом Фудзисава и с бароном Хияма, он сдерживал свое сердце, словно горячего скакуна, старался держать на привязи свой язык. Но сегодня вечером обстоятельства слишком властно побуждали его к откровенности; больше молчать он был не в силах. Необъяснимое волнение неудержимо поднималось из самой глубины его сердца. Заросшее седой щетиной лицо старого Хигаси постепенно налилось кровью, морщины на лбу прорезались резче, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи заострились. Глядя сверху вниз на графа Фудзисава, он два-три раза откашлялся, прежде чем ответить на его вопрос.
– Вы спрашиваете о причинах? Причина очень простая. Пусть Хигаси уже состарился, но он еще не одряхлел настолько, чтобы превратиться в послушного вам слугу, господа! Если бы наши взгляды совпадали – тогда дело другое. А так… Что бы вы мне ни предложили – стать ли губернатором, или лакеем при вас, или даже самим премьер-министром, – я наотрез отказываюсь сотрудничать с вами!
– Не совпадают взгляды, изволили вы сказать?..
Отлично. Ну, раз взгляды не совпадают – с этим уж ничего не поделаешь, мы вовсе не собираемся уговаривать вас против вашей воли. Но, может быть, в назидание нам, вы поделитесь с нами этими вашими взглядами?
– Оставим эти непристойные препирания, Хигаси-кун! Если вам не по сердцу государственная служба, так ведь вас никто насильно не принуждает. Прекратим этот грубый спор и давайте-ка лучше похлопаем все в ладоши, а Нандзё-сан спляшет… – Хияма пытается придать всему случившемуся характер забавного недоразумения, но в действительности он уже сам не свой от смущения и расстройства.
– Ничего, ничего, Хияма-кун, – останавливает хозяина граф Фудзисава, – раз уж дело дошло до спора, попробую-ка я, недостойный, подискутировать с Хигаси-кун. Прежде всего хотелось бы знать, какого мнения придерживается Хигаси-кун о нынешнем правительстве?
– Если вам так хочется знать мое мнение, что ж, извольте. Я считаю, что правительство Мэйдзи нарушает принципы верноподданности по отношению к императору и совершенно не выполняет свой долг перед народом. Я считаю, что это правительство ведет страну к гибели. И одним из главных виновников подобного положения, Фудзисава-сан, уж не взыщите, я считаю вас!
Гнев, на мгновенье вспыхнувший на лице графа Фудзисава, внезапно сменился высокомерной улыбкой.
– Правительство Мэйдзи ведет страну к гибели?.. Я – главный виновник?.. Признаюсь, довольно оригинальное суждение. Что же дает вам основания так полагать? Хотелось бы услышать…
– Совершенно в стиле нападок бульварной прессы… – громко прошептал Сугимото.
Старый Хигаси сурово взглянул на него сквозь очки и снова обвел взглядом всех гостей, начиная с графа Фудзисава.
– Господа, вы привыкли постоянно слышать одну лишь лесть, и потому мой грубый мужицкий голос, наверное, чрезвычайно терзает ваш слух. Однако, Фудзксава-сан, Хияма-кун, в благодарность за вашу щедрую любезность ко мне я хочу обратиться к вам с вещим и справедливым словом… Скажите, господа, куда вы толкаете нашу Японию? Двадцатипятимиллионный народ и священная особа императора – не игрушки для вас, господа!
Воцарилось молчание. Граф Осада сидел, скрестив руки на груди, граф Нандзё опустил чарку на поднос, барон Хияма всем своим видом выражал крайнее отчаяние из-за того, что случилось нечто столь неприличное; лица остальных выражали крайнее изумление, гейши, казалось, совершенно остолбенели от ужаса. Глаза всех были прикованы к решительному лицу старого Хигаси.
– Да, я двадцать лет провел в уединении в деревне, но за вашими действиями я следил внимательно. Вы свергли правительство Токугава и установили правительство Сацума – Тёсю. А чем же отличается нынешняя власть от власти конца эпохи Токугава? Да что я говорю, Токугава не знали подобного разложения. Правительство Токугава все-таки немного больше пеклось о народе!
– Однако, Хигаси-кун, нельзя же сравнивать ту Японию, которую мы знали двадцать лет назад, с нынешней. Как бы ни был предан Хигаси-кун феодальному режиму, что прошло – то прошло, а реальная действительность остается реальной действительностью. Прогресс Японии за двадцать лет, заслуги правительства Мэйдзи, руководившего этим прогрессом, не может не признать всякий, если только он не идиот, потерявший рассудок! – вставил реплику граф Кавабата.
– Прогресс? В чем же он, этот прогресс, о котором вы говорите? В том, что вместо прежних усадьб и замков построен Ююкан, где благородные дамы скачут, как гейши, а украшенные орденами министры лебезят перед иностранцами? В чем этот прогресс? В разложении, в легкомыслии, в том, чтобы без разбора глотать нравы и обычаи Запада, не успевая даже хорошенько их прожевать?
Граф Фудзисава разразился громким, язвительным смехом.
– Ну, подобные аргументы действительно недорого стоят. Хигаси-кун твердил здесь о том, что он «состарился», «одряхлел», и я, грешным делом, думал, что он просто скромничает, но теперь вижу, что это и в самом деле правда – он сам сейчас доказал это. Наше правительство Мэйдзи руководствуется священным императорским манифестом – «заимствовать знания повсюду в мире для прочного возведения основ империи». Окубо, Кидо и другие наши предшественники и учители тоже боролись за эти принципы и пали в борьбе за них. Ныне я, недостойный, я, Сигэмицу Фудзисава, являюсь их преемником и вместе со всеми присутствующими здесь моими соратниками продолжаю великие деяния и начинания реставрации. Для этого мы ездим в Европу и знакомимся там с конституциями разных стран, для этого мы проводим реформы административного аппарата, для этого мы изучаем систему местного самоуправления, занимаемся вопросами обороны на море и на суше. Мы стремимся также и к пересмотру договоров, не щадим сил для насаждения промышленности и создания предприятий, отдаем всю энергию выращиванию людей образованных, знающих, прилагаем все силы, чтобы распространить просвещение в народе, упорядочиваем судопроизводство и готовим новое законодательство. Мы не забываем и о внешних сношениях и неусыпно заботимся об этой стороне жизни Японии. От затворничества в условиях феодального государства наша страна перенеслась теперь на большие дороги мира, и мы, несущие ответственность за этот новый уклад, совершаем поистине нелегкое дело. Такие сторонние наблюдатели, как Хигаси-кун, возможно не способны понять и оценить наши тяжелые, мучительно тяжелые труды, но императору известно о них, боги видят наши усилия, и наши предшественники, покоящиеся в земле, тоже хорошо о них знают. Хигаси-кун и ему подобные называют законное правительство Мэй-дзи, унаследовавшее великий дух реставрации, правительством, ведущим страну к гибели… Что ж, в таком случае свергайте это правительство и возрождайте феодальный режим Токугава! Но для этого вам придется снова причесать волосы в прическу «тён-магэ», «Тёммагэ» – старинная мужская прическа в виде пучка волос, свернутого жгутом на затылке. После революции 1868 г. вышла из употребления.
заткнуть за пояс мечи, Мечи за поясом. – В эпоху феодализма принадлежность к привилегированному дворянскому (самурайскому) сословию давала право ношения двух мечей – короткого и длинного. После революции 1868 г. понадобился специальный указ правительства, запрещающий ношение мечей, так как многие самураи долгое время не хотели добровольно расставаться с этим вековым обычаем.
уничтожить деление на уезды и префектуры и снова разделить Японию на уделы, изгнать из страны иностранцев, одним словом – вернуть Японию на тысячу лет назад… Да, с точки зрения истории, прошло всего двадцать лет, но с точки зрения прогресса – эти двадцать лет соответствуют тысяче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
сам рекомендовал себя яньскому князю, сравнивая себя при этом с костями павшей лошади. Если Хигаси-кун хочет следовать путем мудрых, то не лучше ли ему последовать примеру Го-Вэя? Прошу прощения за смелость, но я не откажусь выступить в роли Чжао-вана! Чжао-ван – правитель княжества Янь в древнем Китае (IV–III вв. до н. э.).
Подавленный гладкой, непринужденной речью Фудзисава, блестяще владеющего ораторским искусством, старый Хигаси некоторое время молчал в замешательстве.
– Не надо упорствовать. Поверьте, я не преследовал никаких скрытых целей, когда обратился к вам с предложением занять пост губернатора…
Старый Хигаси поднял голову.
– Нет, я отказываюсь, даже если бы вы предложили мне пост премьер-министра. Оставим этот разговор, господа, раз и навсегда оставим! Прошу вас впредь считать меня совершенно непригодным и бесполезным для вас человеком! – голос его звучал так громко, что виконт Угаи, все еще сражавшийся в «го» с виконтом Хара на другом конце зала, задержал руку, сжимавшую фигуру, и пристально посмотрел на говорившего.
Приветливое, любезное лицо графа Фудзисава слегка омрачилось. Тень неудовольствия мелькнула в его взгляде.
– Если вы отказываетесь столь категорически и ясно, я не собираюсь уговаривать вас, в восьмой раз сгибая семь раз согнутые колени… О нет, помилуйте!.. – он засмеялся. – Каждый сам выбирает, что ему по вкусу; если вам нравится деревня – извольте, продолжайте дремать на покое, спите хоть целыми днями, раз вам так угодно. Ведь Хигаси-кун не трехлетний младенец, который кричит: «Не хочу!», и сам не понимает при этом, отчего он упрямится… Очевидно, есть причины, в силу которых вы отвергаете мое предложение… Любопытно было бы услышать, что же это за причины?
6
Прошло уже больше месяца с тех пор, как старый Хи-гаси покинул свою убогую хижину в Коею и приехал в столицу. В течение первой недели жизни в Токио он посетил бывшего главу своего клана, побывал на могиле предков, отслужил службу за упокой души матери, жены и младших братьев; уделил время и для того, чтобы показаться врачам, побывал и с визитами: один раз у графа Фудзисава (незадолго до начала концерта в Ююкан'е), два раза – у барона Хияма. Встретился он и кое с кем из старых знакомых. Присутствовал и на собрании, где отмечалось двадцатилетие со дня роспуска отрядов «сёгитай», и украдкой вытер непрошеную слезу. Навестил и семью владельца японского магазина в Англии – Ги-хэя, опекавшего Сусуму.
Большая половина дел, ради которых он приехал в столицу, была, таким образом, выполнена, и старый Хи-гаси давно уже подумывал о возвращении. Но решающее значение имело для него как раз то немногое, что еще оставалось сделать. Вся его дальнейшая жизнь, успех или поражение, – все зависело от того, как решатся эти вопросы. Больше того, от них всецело зависела и будущая судьба Сусуму. Для выполнения задуманного требовалось время, нужно было, не торопясь, на досуге, все обдумать, все хладнокровно взвесить. Как назло коварная весенняя погода уложила старого Хигаси на три недели в постель – он простудился. В одиночестве коротая дни на втором этаже в доме брата, старый Хигаси пользовался своим сверх ожидания затянувшимся пребыванием в гостях для неустанных размышлений.
За три недели, которые он провел в постели, вишни в парке Уэно успели покрыться зеленой листвою.
В официальной резиденции графа Фудзисава состоялся костюмированный бал, ставший поводом для самых невероятных сплетен и пересудов.
Граф Киносита удостоился чести высочайшего посещения, недавно разбогатевшие тузы из купечества были пожалованы дворянством за щедрые взносы на военный флот, а их главарь, старый Хикава, который при Токугава всегда щедро давал деньги, не требуя за это никаких наград, получил титул графа. Все эти новости, доходившие до больного из газет и из рассказов брата, давали еще большую пищу для размышлений.
Впрочем, нет, долго размышлять было не о чем – все было совершенно ясно и без того. Обвинения, которые он мысленно предъявлял правительству Мэйдзи и всему общественному устройству Мэйдзи еще там, в горной глуши Коею, всецело подтверждались всем, что ему довелось увидеть и услышать в Токио за этот месяц с небольшим. Не поддающиеся описанию произвол и беззакония, чинимые Сацума и Тёсю, поистине потрясли его, когда он сам увидел это непосредственно, вблизи. Проходимцы из Сацума и Тёсю распоряжались судьбами Японии, воздух Японии был отравлен их ядовитым дыханием. Всюду царили легкомыслие, грязь, распутство. Он почувствовал это уже тогда, когда в первый вечер знакомства с Фудзисава увидел разряженную толпу в Ююкан'е, но и после этого все, что ему приходилось видеть и слышать, прорастало в душе его ростками гнева. Возвращаясь с кладбища Янака, куда он ходил поклониться родным могилам, старый Хигаси видел оживленную, веселую толпу, заполнившую парк Уэно, беспечно любовавшуюся цветущими вишнями: мужчин, лишенных чести и совести, готовых сотрудничать с правительством Сацума – Тёсю, помышляя лишь о собственном благополучии; наивных девушек, принаряженных, с радостью позволявших играть собой выходцам из Сацума и Тёсю… «Где же он, былой дух подлинных сынов Эдо?» – невольно восклицал в душе старый Хигаси.
Покорными слугами Сацума и Тёсю стали не только мужчины и женщины из мещан. Хияма, например, тоже являл собой яркий образец угодничества, лести и низкопоклонства. Его речь, которую он произнес на собрании, посвященном памяти отрядов «сёгитай», – что общего имела эта речь с самурайским духом? Разве такую речь подобало бы говорить настоящему самураю, вассалу Токугава? Да что Хияма? Его собственный брат Аояги – точно такой же! Госпожа Аояги – женщина, и в счет не идет (не в пример теплым весенним дням, госпожа Аояги обращалась с деверем все холоднее и холоднее), но что сказать о моральном падении брата, который в ответ на все речи старого Хигаси только молча пощипывает усы? Когда старик смотрел на него, он удивлялся: неужели это тот самый миленький мальчуган с пучком волос на макушке, со слезами умолявший не отдавать его в приемные сыновья к Аояги?..
Куда бы ни пошел старый Хигаси – наносил ли он мимолетный визит старому главе клана, посещал ли глазного врача, ходил ли справляться о курсе акций государственного займа – всюду ощущался тлетворный ветер Тёсю и Сацума. От порывов этого ветра мужчины превращались в ничтожества, женщины развращались, все свежее, молодое желтело и увядало.
Так зачем же он приехал в столицу? Не лучше ли было бы не ступать ногой в эту мерзость, зажать нос, чтобы не ощущать этого зловония? Да, напрасно покинул он свою хижину в Косю! И все же…
В этом «и все же…» было главное. Именно оно, это «и все же…», заставило старого Хигаси мешкать с отъездом, хотя ему следовало бы уехать в тот же день, когда он оправился от болезни. Это «и все же…» заставило его против воли принять покровительство Хияма и хоть и с опозданием, но все же приехать к нему на загородную дачу в Мукодзима.
7
Однако глубокое различие в убеждениях между ним и Хияма неизбежно должно было привести к взрыву, даже теперь, когда один старался сдержаться, а другой – соблюсти приличия, как подобает хозяину дома. И чем дольше они делали вид, что не замечают этого различия, тем сильнее должен был быть взрыв. За двадцать долгих лет старый Хигаси ни разу не имел случая открыто выразить свое негодование. В нынешний свой приезд, встречаясь с графом Фудзисава и с бароном Хияма, он сдерживал свое сердце, словно горячего скакуна, старался держать на привязи свой язык. Но сегодня вечером обстоятельства слишком властно побуждали его к откровенности; больше молчать он был не в силах. Необъяснимое волнение неудержимо поднималось из самой глубины его сердца. Заросшее седой щетиной лицо старого Хигаси постепенно налилось кровью, морщины на лбу прорезались резче, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки, плечи заострились. Глядя сверху вниз на графа Фудзисава, он два-три раза откашлялся, прежде чем ответить на его вопрос.
– Вы спрашиваете о причинах? Причина очень простая. Пусть Хигаси уже состарился, но он еще не одряхлел настолько, чтобы превратиться в послушного вам слугу, господа! Если бы наши взгляды совпадали – тогда дело другое. А так… Что бы вы мне ни предложили – стать ли губернатором, или лакеем при вас, или даже самим премьер-министром, – я наотрез отказываюсь сотрудничать с вами!
– Не совпадают взгляды, изволили вы сказать?..
Отлично. Ну, раз взгляды не совпадают – с этим уж ничего не поделаешь, мы вовсе не собираемся уговаривать вас против вашей воли. Но, может быть, в назидание нам, вы поделитесь с нами этими вашими взглядами?
– Оставим эти непристойные препирания, Хигаси-кун! Если вам не по сердцу государственная служба, так ведь вас никто насильно не принуждает. Прекратим этот грубый спор и давайте-ка лучше похлопаем все в ладоши, а Нандзё-сан спляшет… – Хияма пытается придать всему случившемуся характер забавного недоразумения, но в действительности он уже сам не свой от смущения и расстройства.
– Ничего, ничего, Хияма-кун, – останавливает хозяина граф Фудзисава, – раз уж дело дошло до спора, попробую-ка я, недостойный, подискутировать с Хигаси-кун. Прежде всего хотелось бы знать, какого мнения придерживается Хигаси-кун о нынешнем правительстве?
– Если вам так хочется знать мое мнение, что ж, извольте. Я считаю, что правительство Мэйдзи нарушает принципы верноподданности по отношению к императору и совершенно не выполняет свой долг перед народом. Я считаю, что это правительство ведет страну к гибели. И одним из главных виновников подобного положения, Фудзисава-сан, уж не взыщите, я считаю вас!
Гнев, на мгновенье вспыхнувший на лице графа Фудзисава, внезапно сменился высокомерной улыбкой.
– Правительство Мэйдзи ведет страну к гибели?.. Я – главный виновник?.. Признаюсь, довольно оригинальное суждение. Что же дает вам основания так полагать? Хотелось бы услышать…
– Совершенно в стиле нападок бульварной прессы… – громко прошептал Сугимото.
Старый Хигаси сурово взглянул на него сквозь очки и снова обвел взглядом всех гостей, начиная с графа Фудзисава.
– Господа, вы привыкли постоянно слышать одну лишь лесть, и потому мой грубый мужицкий голос, наверное, чрезвычайно терзает ваш слух. Однако, Фудзксава-сан, Хияма-кун, в благодарность за вашу щедрую любезность ко мне я хочу обратиться к вам с вещим и справедливым словом… Скажите, господа, куда вы толкаете нашу Японию? Двадцатипятимиллионный народ и священная особа императора – не игрушки для вас, господа!
Воцарилось молчание. Граф Осада сидел, скрестив руки на груди, граф Нандзё опустил чарку на поднос, барон Хияма всем своим видом выражал крайнее отчаяние из-за того, что случилось нечто столь неприличное; лица остальных выражали крайнее изумление, гейши, казалось, совершенно остолбенели от ужаса. Глаза всех были прикованы к решительному лицу старого Хигаси.
– Да, я двадцать лет провел в уединении в деревне, но за вашими действиями я следил внимательно. Вы свергли правительство Токугава и установили правительство Сацума – Тёсю. А чем же отличается нынешняя власть от власти конца эпохи Токугава? Да что я говорю, Токугава не знали подобного разложения. Правительство Токугава все-таки немного больше пеклось о народе!
– Однако, Хигаси-кун, нельзя же сравнивать ту Японию, которую мы знали двадцать лет назад, с нынешней. Как бы ни был предан Хигаси-кун феодальному режиму, что прошло – то прошло, а реальная действительность остается реальной действительностью. Прогресс Японии за двадцать лет, заслуги правительства Мэйдзи, руководившего этим прогрессом, не может не признать всякий, если только он не идиот, потерявший рассудок! – вставил реплику граф Кавабата.
– Прогресс? В чем же он, этот прогресс, о котором вы говорите? В том, что вместо прежних усадьб и замков построен Ююкан, где благородные дамы скачут, как гейши, а украшенные орденами министры лебезят перед иностранцами? В чем этот прогресс? В разложении, в легкомыслии, в том, чтобы без разбора глотать нравы и обычаи Запада, не успевая даже хорошенько их прожевать?
Граф Фудзисава разразился громким, язвительным смехом.
– Ну, подобные аргументы действительно недорого стоят. Хигаси-кун твердил здесь о том, что он «состарился», «одряхлел», и я, грешным делом, думал, что он просто скромничает, но теперь вижу, что это и в самом деле правда – он сам сейчас доказал это. Наше правительство Мэйдзи руководствуется священным императорским манифестом – «заимствовать знания повсюду в мире для прочного возведения основ империи». Окубо, Кидо и другие наши предшественники и учители тоже боролись за эти принципы и пали в борьбе за них. Ныне я, недостойный, я, Сигэмицу Фудзисава, являюсь их преемником и вместе со всеми присутствующими здесь моими соратниками продолжаю великие деяния и начинания реставрации. Для этого мы ездим в Европу и знакомимся там с конституциями разных стран, для этого мы проводим реформы административного аппарата, для этого мы изучаем систему местного самоуправления, занимаемся вопросами обороны на море и на суше. Мы стремимся также и к пересмотру договоров, не щадим сил для насаждения промышленности и создания предприятий, отдаем всю энергию выращиванию людей образованных, знающих, прилагаем все силы, чтобы распространить просвещение в народе, упорядочиваем судопроизводство и готовим новое законодательство. Мы не забываем и о внешних сношениях и неусыпно заботимся об этой стороне жизни Японии. От затворничества в условиях феодального государства наша страна перенеслась теперь на большие дороги мира, и мы, несущие ответственность за этот новый уклад, совершаем поистине нелегкое дело. Такие сторонние наблюдатели, как Хигаси-кун, возможно не способны понять и оценить наши тяжелые, мучительно тяжелые труды, но императору известно о них, боги видят наши усилия, и наши предшественники, покоящиеся в земле, тоже хорошо о них знают. Хигаси-кун и ему подобные называют законное правительство Мэй-дзи, унаследовавшее великий дух реставрации, правительством, ведущим страну к гибели… Что ж, в таком случае свергайте это правительство и возрождайте феодальный режим Токугава! Но для этого вам придется снова причесать волосы в прическу «тён-магэ», «Тёммагэ» – старинная мужская прическа в виде пучка волос, свернутого жгутом на затылке. После революции 1868 г. вышла из употребления.
заткнуть за пояс мечи, Мечи за поясом. – В эпоху феодализма принадлежность к привилегированному дворянскому (самурайскому) сословию давала право ношения двух мечей – короткого и длинного. После революции 1868 г. понадобился специальный указ правительства, запрещающий ношение мечей, так как многие самураи долгое время не хотели добровольно расставаться с этим вековым обычаем.
уничтожить деление на уезды и префектуры и снова разделить Японию на уделы, изгнать из страны иностранцев, одним словом – вернуть Японию на тысячу лет назад… Да, с точки зрения истории, прошло всего двадцать лет, но с точки зрения прогресса – эти двадцать лет соответствуют тысяче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36