Здесь назван д'Алансоном ошибочно, так как после восшествия на престол Генриха III в 1574 г. именовался герцогом Анжуйским
имеет соперника – ему следует остерегаться. – В этот момент ее взгляд упал на злополучный бант, висящий на рукаве. Уже не раз она оборачивала жизненные неприятности себе на пользу в великих делах – пусть же одна из них послужит ей в малом.
– Малыш Робин, если ты устанешь от Оксфорда и от тамошних занятий фехтованием, принеси этот бант ко мне в Уайтхолл, и я постараюсь найти для тебя местечко.
Робин с почтением взял бант и поцеловал руку, вручившую его ему.
– Вставай, парень, а не то, ей-богу, у тебя заболят колени от стояния на камнях. Проводи меня к карете.
Елизавета простилась с ректором и старшим наставником и поднялась в карету вместе с придворными дамами.
– Да благословит тебя Господь, малыш Робин! – крикнула она, помахав мальчику рукой, в то время как карета, сопровождаемая приветственными криками, покатилась вверх на холм, в сторону Виндзорского замка. Королевский замок в г. Виндзоре
Перебросившись со своим «Мавром» двумя-тремя словами о Робине, она забыла о нем на многие дни. А между тем королева оставила мальчика в полном смятении и с чувством стыда при мысли, что цель, которой он намеревался посвятить жизнь, стала внезапно бесплотной, словно тень.
В 1581 году Елизавете было сорок семь лет, и, прожив жизнь, полную волнений и опасностей, от которых было немудрено преждевременно состариться, она тем не менее выглядела молодой и сильной, не став ни полной, ни худощавой. Истинная принцесса с головы до пят, Елизавета была в большей степени англичанкой, нежели думала сама, – англичанкой наших дней с ее отвращением к жестокости, неспособностью таить злобу против старых врагов, уверенностью, что бедность нуждается в более эффективной помощи, чем пустые утешительные слова. У нее было достаточно врагов, даже среди тех, кто притворялся ей преданным. Но для честной молодежи она служила образцом. Неудивительно, что мысли Робина тянулись к королеве, как к магниту. Служба ей была для него песней, а смерть за нее – дверью в рай.
– Что она сказала?
– Что ты ответил?
– Ты будешь завтра при дворе?
– Ну да, а не следующий день очутишься в Тауэре! Тауэр – замок-крепость в Лондоне, до 1820 г. главная государственная тюрьма
Робин очутился в центре группы товарищей. Дружеские и завистливые вопросы сыпались на него дождем. Счистив пыль с колен, он нахлобучил алую шапочку на густые каштановые волосы.
– У нас была личная беседа, – ответил Робин, улыбаясь и напуская на себя величавое спокойствие. Однако, оглядевшись вокруг, он перестал улыбаться, и на его лице мелькнула тень.
– Где Хамфри? – спросил он.
Но Хамфри Бэннет и Хорек, он же мистер Чарлз Стаффорд из колледжа Иисуса в Кембридже, Кембридж – город в Англии, административный центр графства Кембриджшир, где находится знаменитый университет
ускользнули в свой дом на краю деревни.
Робина это немого огорчило. Из-за него его друг был болезненно унижен перед лицом других учеников.
«Помирюсь с Хамфри за ужином, – подумал он, – хотя в присутствии мистера Стаффорда это будет не так уж просто».
Тем временем ему предстояло выдержать битву с самим собой – пусть небольшую, но более серьезную, чем те, которые случались до сегодняшнего дня. Робин должен был одержать в ней победу, прежде чем он займет место за столом во время вечернего ужина.
Глава 2. Репетиция
Хамфри был единственным сыном овдовевшего сэра Роберта Бэннета, ведущего богатую и великолепную жизнь в Хилбери-Мелкум – большом доме на полпути между Дорчестером Дорчестер – город в Англии, административный центр графства Дорсетшир
и Уоремом Уорем – город в Англии, в графстве Дорсетшир
и немного севернее обоих упомянутых городов. Он происходил из древней католической семьи, но в те годы испытывал из-за этого сравнительно малые неудобства. Трудности были еще впереди. Пока же разумная женщина, сидящая на английском престоле, глядя на Европу, раздираемую войнами, твердо решила, что в ее королевстве религия не станет разделяющей линией в политике.
Дом Робина – Эбботс-Гэп – находился менее чем в двух милях от Хилбери-Мелкум, и хотя он воспитывался в протестантской вере, его дяде и опекуну, занятому собственными делами на севере графства, так же как и сэру Роберту Бэннету, казалось вполне удовлетворительным, чтобы у мальчиков в Итоне был общий наставник. Этим наставником стал Чарлз Стаффорд, секретарь сэра Роберта Бэннета. Его предложил сэр Роберт, и добрый дядюшка на другом конце графства согласился с выбором, избавлявшим его от лишних хлопот.
Наставник и оба его ученика занимали последний дом на длинной и единственной улице Итона. Просторное здание включало кабинет и спальню для каждого, помещение для слуг и общую комнату для приема пищи и отдыха.
В тот вечер Робин тихо проскользнул к себе в кабинет и уселся у окна, выходящего на луга, чтобы принять важное решение и выиграть битву с самим собой. У него была священная цель, и он никогда не думал, что ему придет в голову отречься от нее. Но мальчик не мог предвидеть заманчивого искушения королевской милостью, которое одолевало его сегодня. Робин чувствовал унижение, но был честен с собой. Да, он испытывал искушение. Слава о дворе Елизаветы гремела повсюду. Нигде не существовало столько блеска, веселья и благоприятных возможностей. Королева, отважная и жизнерадостная, одним росчерком пера могла даровать власть и богатство. Конечно, у этого сверкающего зеркала была и темная сторона, но она не могла испугать мальчика. Паж при дворе королевы! Вцепившись руками в колени, он словно видел открывшийся перед ним мир: огромные дома, наполненные радостным смехом, рыцарские турниры…
«Я могу потратить на это несколько лет, – думал Робин, убеждая себя. – Ведь так или иначе мне придется ждать, пока я стану взрослым мужчиной».
Но когда он станет взрослым и, возможно, будет заниматься приятным и прибыльным делом, то разве не начнет откладывать год за годом то, что поклялся осуществить? Не перестанет ощущать стыд за отказ от намеченной цели, который притупит праздность? А когда он достигнет средних лет, то уже будет слишком поздно. Как в кривом зеркале, мальчик увидел себя бегущим от намеченной цели, жалким, презренным и не сознающим этого.
– Нет! – воскликнул Робин, вскакивая на ноги. Старательно умывшись, словно желая смыть чистой водой грязные мысли, он направился в общую комнату, где застал мистера Стаффорда и Хамфри уже заканчивающими ужин.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Робин, кланяясь мистеру Стаффорду. – Я не уследил за временем.
Мистер Стаффорд протестующе поднял руку.
– Ни слова, умоляю! Простые смертные, вроде Хамфри и меня, едва ли могут ожидать хороших манер от королевского фаворита. И так с его стороны можно считать снисхождением, что он вообще согласен ужинать с нами.
Робин не ответил, так как испытывал чувство вины. Он всегда занимал второе место, рассматривая это как должное. Сэр Роберт Бэннет из Хилбери-Касла был куда более важной фигурой в графстве Дорсет, чем четырнадцатилетний Робин Обри. Мистер Стаффорд сам пребывал в зависимости от этого семейства, и вполне естественно, что во время визита королевы он подтолкнул Хамфри вперед и оттащил Робина назад. За последовавшее унижение, которому подверглись Хамфри и наставник, Робин был склонен упрекать себя. Он бросил виноватый взгляд через стол на Хамфри, черноволосого парня, одного с ним роста, весьма миловидного в своем сером бархатном камзоле, но с таким сердитым выражением на лице, которое напрочь уничтожало всякие следы красоты.
– Я очень сожалею, – заговорил Робин. – Не о том, что произошло со мной. Любой парень во всем мире отдал бы год жизни за такую милость. Но я всем сердцем желал бы… – он запнулся, подыскивая слова, которые не посыпали бы соль им на раны, – чтобы это не причиняло вам боли.
Хамфри Бэннет сердито пожал плечами.
– Не будем говорить об этом, – проворчал он. Инцидент можно было бы считать исчерпанным, если бы не мистер Стаффорд. Он не мог позволить обиде заглохнуть и с этой целью принялся вновь возбуждать ее.
– Да, но мы должны говорить об этом, мой дорогой Хамфри, – возразил он вкрадчивым бархатным голосом. – Сегодня день Робина. Весьма вероятно, что такого у него больше никогда не будет. Ему придется реформировать свой календарь, чтобы начинать год с этого дня и таким образом сохранить его в памяти. Было бы неблагодарным со стороны Робина не воспользоваться удачей, что он, несомненно, сделает. Как видишь, он уже вернулся к происшедшему, любезно желая, чтобы его триумф не причинил нам, бедным, боли.
– Сэр, – жалобно пролепетал Робин, – вы неправильно истолковываете мои слова. Если я заговорил о… о происшедшем сегодня…
– Безусловно, заговорил, мой мальчик!
– …то лишь для пожелания, чтобы это не привело к разногласиям между Хамфри и мной, и…
– Да, но можешь быть уверенным, что не приведет, – прервал мистер Стаффорд, который редко давал собеседнику возможность окончить фразу, хотя сам обычно повторял уже сказанное в иных выражениях и начиная реплику словами «Да, но…». – Не думай, Робин, что твои слова вызывают у нас раздражение. Небольшое хвастовство и бравада вполне простительны. Но я умоляю тебя никогда не забывать о происшедшем. Если тебя спросят: «Когда Уолсингему отрубили голову?»– При этом лицо мистера Стаффорда исказила гримаса такой бешеной злобы, что Робин содрогнулся. Ненависть тут же сменилась маской добродушия, но мальчик понял, что «мистер Хорек» опасен, как ядовитая змея. – «Когда сэр Френсис умер на плахе?»– спросят у тебя. И ты ответишь: «Дайте мне подумать, сэр. Это произошло два года спустя после того, как королева подарила мне бант со своего рукава».
Хамфри Бэннет громко расхохотался, и Робин невольно поежился на стуле.
– Так и будет, – продолжал мистер Стаффорд и снова начал изображать старого зануду, переполненного скучными воспоминаниями: – «Когда Хамфри Бэннет впервые отправился послом во Францию? Одну минуту, я припомню… Это было ровно через пятнадцать лет после того, как ее величество подозвала меня к себе и любезно одобрила мою бархатную шапочку и смазливую физиономию». И наш Робин вздохнет, потянет себя за седую бороду и в тысячный раз поведает об этом славном моменте истории.
Щеки Робина зарделись. Школьник так же беззащитен от насмешек педагога, как рядовой на плацу от издевательств сержанта. Робин был подходящей мишенью для тяжеловесных острот «мистера Хорька». У него хватило ума не отвечать и вынести до конца эту самую тягостную трапезу, какую он мог припомнить. Мистер Стаффорд поднялся из-за стола несколько разочарованным. Его всегда раздражала способность Робина запираться в крепости своих мечтаний, надежно защищавшей его от любых вторжений. Наставник свысока взглянул на своего воспитанника. Канделябр освещал его каштановые локоны, яркий камзол и крахмальные брыжи составляли причудливый контраст с выражением тоски и одиночества, которое могло бы смягчить сердце любого врага. Но мистер Стаффорд всего лишь усмотрел во внешности мальчика возможность продолжить насмешки.
– Пошли! Мы теряем время, – весело сказал он. – У нас есть работа.
Наставник подошел к двери, крикнул слугам, чтобы они убрали со стола, и начал расставлять мебель в другом конце длинной комнаты. На какое-то время Робин и Хамфри остались одни.
– Хамфри! – тихо взмолился Робин, протянув руку через стол.
– Ну, что теперь? – Хамфри сделал вид, что не замечает протянутую руку.
– По-моему, если бы мистер Стаффорд меньше суетился, то ее величество, безусловно, подозвала бы тебя, а…
– Ее величество! – с горечью прервал Хамфри. – Думаю, что мы слишком часто произносим этот титул. Для нее имеются и другие – менее вежливые, но более подходящие! Сейчас их произносят только шепотом, но погоди, скоро мы услышим их на улицах! Конечно, она «чистокровная англичанка», только родилась в Вавилоне Хамфри имеет в виду, что Елизавета родилась во грехе. Генрих VIII объявил свою дочь незаконнорожденной, предав суду и казнив ее мать, королеву Анну Болейн, по обвинению в супружеской измене. Католики считали Елизавету незаконнорожденной, не признавая развода Генриха с первой женой, Екатериной Арагонской
и…
Хамфри внезапно умолк. На другом конце комнаты, за спиной Робина, мистер Стаффорд в страхе замахал руками. Хамфри пришел в себя. Он видел, что Робин смотрит на. него испуганно и недоверчиво.
– Я болтал глупости, сам не понимая, что несу, – быстро сказал Хамфри. – Хорошо, что никто этого не слыхал, кроме тебя, Робин. А то прекрасная миссия во Франции, которую приготовил для меня мистер Стаффорд, досталась бы кому-нибудь другому. – Он громко засмеялся и стиснул руку Робина. – Ну вот! Мы снова друзья! Во всем виновата зависть. Но даже ее величество не может стать между нами. – Хамфри не отпускал руку Робина, пока не увидел, что испуг на его лице сменился улыбкой.
Посуду убрали со стола. Мистер Стаффорд поставил для себя стул в середине комнаты и взял со стола переплетенную рукопись.
– Этот стул слева – дверь в сад. Буфет сзади – внутренность дворца принца Падуанского, сундук справа – садовая скамья, на которой сидит сын принца, Лоренцо – это ты, Хамфри.
В обычаи школы входило ставить пьесу перед летними каникулами, и в этом году старший наставник адаптировал и соответственно облегчил комедию Теренция. Теренций Публий (ок.195–159 до н. э.) – римский комедиограф
Греческий землевладелец стал принцем Падуанским, его шалопай-сын – наследником принца, а хитроумный раб, чьи плутовские трюки были излюбленной чертой стиля римского поэта, – слугой в свите принца. Мистер Стаффорд собирался посвятить этот вечер репетиции сцен, в которых участвовали оба мальчика, и заранее предвкушал забаву.
– Карло Мануччи, слуга, – это ты, Робин, – осторожно открывает дверь из сада, произносит «ш-ш», чтобы привлечь внимание молодого господина, и затем крадется внутрь. Ну, начинай!
Робин притворился, что открывает дверь и сует голову внутрь, прошептал «ш-ш!»и начал красться по сцене на цыпочках. Несомненно, коварство было преувеличено, и в Робине даже самый ненаблюдательный человек за милю разгадал бы заговорщика. Вообще, только мистер Стаффорд мог бы объяснить, почему роль мошенника-слуги поручили Робину. Его плутовство было столь очевидным, что принц Падуанский должен был бы взяться за палку в первый же день службы подобного лакея.
Однако мистер Стаффорд обошелся без палки.
– Да, но в тебе, Робин, слишком много таинственности. Карло Мануччи входит крадучись. Это ремарка старшего наставника, написанная его собственной рукой. Он крадется – не более того, Робин! Будь естественным. Входи, крадучись. Попробуй еще раз.
Робин попробовал.
– Тише, мой молодой синьор!
Мистер Стаффорд положил книгу на колено и окинул комнату отчаянным взглядом.
– Ну, – промолвил он наконец тоном полнейшей безнадежности, – продолжайте! Лоренцо вскакивает в ужасе.
– Мой отец?! – испуганно воскликнул Хамфри.
– О, отлично! – одобрил мистер Стаффорд. – Великолепно, мой дорогой Хамфри! Истинный вопль ужаса! Карло Мануччи играет на его испуге. Давай, Робин!
Диалог продолжался:
Карло: Он идет домой.
Лоренцо: Я спрячусь под эту шкуру!
– Браво! – снова воскликнул мистер Стаффорд.
Карло: И рискуете лишиться собственной!
Мистер Стаффорд издал стон.
– Никуда не годится! Это ведь шутка, Робин! Публика должна смеяться! Попробуй еще раз, мой мальчик!
Но чем больше Робин пробовал, тем более робким и неловким становился. Ему казалось, что его руки раздулись, словно дыни, а ноги стали слоновьими.
Мистер Стаффорд покачал головой.
– Не уверен, что у тебя выйдет лучше, даже если ты станешь на четвереньки! Ладно, давайте продолжим! Карло открывает свои планы. Согнутая спина, хитрое, отталкивающее лицо! Посмотрим, как ты умеешь кланяться, мой дорогой Робин! Впрочем, это нам уже известно. Мы видели, как низко ты кланялся сегодня днем – совсем как настоящий лакей!
Мистер Стаффорд никак не мог отвлечься от недавнего унижения. Так он – мистер Хорек? Он нуждается в обучении больше, чем школяры? Наставник словно вновь услышал смех, пробегающий по рядам мальчиков, и содрогнулся от стыда. Во всем виноват Робин! Если бы он скромно держался в тени, а не лез вперед в своем нарядном костюме… В результате его назвали хорьком! Этого он никогда не простит королеве! Как назвал ее в Реймсе Реймс – город во Франции, где короновались французские короли
добрый кардинал Аллен? Аллен Уильям (1532–1594) – английский кардинал, один из лидеров католической оппозиции Елизавете I
«Зверь, терзающий весь мир».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
имеет соперника – ему следует остерегаться. – В этот момент ее взгляд упал на злополучный бант, висящий на рукаве. Уже не раз она оборачивала жизненные неприятности себе на пользу в великих делах – пусть же одна из них послужит ей в малом.
– Малыш Робин, если ты устанешь от Оксфорда и от тамошних занятий фехтованием, принеси этот бант ко мне в Уайтхолл, и я постараюсь найти для тебя местечко.
Робин с почтением взял бант и поцеловал руку, вручившую его ему.
– Вставай, парень, а не то, ей-богу, у тебя заболят колени от стояния на камнях. Проводи меня к карете.
Елизавета простилась с ректором и старшим наставником и поднялась в карету вместе с придворными дамами.
– Да благословит тебя Господь, малыш Робин! – крикнула она, помахав мальчику рукой, в то время как карета, сопровождаемая приветственными криками, покатилась вверх на холм, в сторону Виндзорского замка. Королевский замок в г. Виндзоре
Перебросившись со своим «Мавром» двумя-тремя словами о Робине, она забыла о нем на многие дни. А между тем королева оставила мальчика в полном смятении и с чувством стыда при мысли, что цель, которой он намеревался посвятить жизнь, стала внезапно бесплотной, словно тень.
В 1581 году Елизавете было сорок семь лет, и, прожив жизнь, полную волнений и опасностей, от которых было немудрено преждевременно состариться, она тем не менее выглядела молодой и сильной, не став ни полной, ни худощавой. Истинная принцесса с головы до пят, Елизавета была в большей степени англичанкой, нежели думала сама, – англичанкой наших дней с ее отвращением к жестокости, неспособностью таить злобу против старых врагов, уверенностью, что бедность нуждается в более эффективной помощи, чем пустые утешительные слова. У нее было достаточно врагов, даже среди тех, кто притворялся ей преданным. Но для честной молодежи она служила образцом. Неудивительно, что мысли Робина тянулись к королеве, как к магниту. Служба ей была для него песней, а смерть за нее – дверью в рай.
– Что она сказала?
– Что ты ответил?
– Ты будешь завтра при дворе?
– Ну да, а не следующий день очутишься в Тауэре! Тауэр – замок-крепость в Лондоне, до 1820 г. главная государственная тюрьма
Робин очутился в центре группы товарищей. Дружеские и завистливые вопросы сыпались на него дождем. Счистив пыль с колен, он нахлобучил алую шапочку на густые каштановые волосы.
– У нас была личная беседа, – ответил Робин, улыбаясь и напуская на себя величавое спокойствие. Однако, оглядевшись вокруг, он перестал улыбаться, и на его лице мелькнула тень.
– Где Хамфри? – спросил он.
Но Хамфри Бэннет и Хорек, он же мистер Чарлз Стаффорд из колледжа Иисуса в Кембридже, Кембридж – город в Англии, административный центр графства Кембриджшир, где находится знаменитый университет
ускользнули в свой дом на краю деревни.
Робина это немого огорчило. Из-за него его друг был болезненно унижен перед лицом других учеников.
«Помирюсь с Хамфри за ужином, – подумал он, – хотя в присутствии мистера Стаффорда это будет не так уж просто».
Тем временем ему предстояло выдержать битву с самим собой – пусть небольшую, но более серьезную, чем те, которые случались до сегодняшнего дня. Робин должен был одержать в ней победу, прежде чем он займет место за столом во время вечернего ужина.
Глава 2. Репетиция
Хамфри был единственным сыном овдовевшего сэра Роберта Бэннета, ведущего богатую и великолепную жизнь в Хилбери-Мелкум – большом доме на полпути между Дорчестером Дорчестер – город в Англии, административный центр графства Дорсетшир
и Уоремом Уорем – город в Англии, в графстве Дорсетшир
и немного севернее обоих упомянутых городов. Он происходил из древней католической семьи, но в те годы испытывал из-за этого сравнительно малые неудобства. Трудности были еще впереди. Пока же разумная женщина, сидящая на английском престоле, глядя на Европу, раздираемую войнами, твердо решила, что в ее королевстве религия не станет разделяющей линией в политике.
Дом Робина – Эбботс-Гэп – находился менее чем в двух милях от Хилбери-Мелкум, и хотя он воспитывался в протестантской вере, его дяде и опекуну, занятому собственными делами на севере графства, так же как и сэру Роберту Бэннету, казалось вполне удовлетворительным, чтобы у мальчиков в Итоне был общий наставник. Этим наставником стал Чарлз Стаффорд, секретарь сэра Роберта Бэннета. Его предложил сэр Роберт, и добрый дядюшка на другом конце графства согласился с выбором, избавлявшим его от лишних хлопот.
Наставник и оба его ученика занимали последний дом на длинной и единственной улице Итона. Просторное здание включало кабинет и спальню для каждого, помещение для слуг и общую комнату для приема пищи и отдыха.
В тот вечер Робин тихо проскользнул к себе в кабинет и уселся у окна, выходящего на луга, чтобы принять важное решение и выиграть битву с самим собой. У него была священная цель, и он никогда не думал, что ему придет в голову отречься от нее. Но мальчик не мог предвидеть заманчивого искушения королевской милостью, которое одолевало его сегодня. Робин чувствовал унижение, но был честен с собой. Да, он испытывал искушение. Слава о дворе Елизаветы гремела повсюду. Нигде не существовало столько блеска, веселья и благоприятных возможностей. Королева, отважная и жизнерадостная, одним росчерком пера могла даровать власть и богатство. Конечно, у этого сверкающего зеркала была и темная сторона, но она не могла испугать мальчика. Паж при дворе королевы! Вцепившись руками в колени, он словно видел открывшийся перед ним мир: огромные дома, наполненные радостным смехом, рыцарские турниры…
«Я могу потратить на это несколько лет, – думал Робин, убеждая себя. – Ведь так или иначе мне придется ждать, пока я стану взрослым мужчиной».
Но когда он станет взрослым и, возможно, будет заниматься приятным и прибыльным делом, то разве не начнет откладывать год за годом то, что поклялся осуществить? Не перестанет ощущать стыд за отказ от намеченной цели, который притупит праздность? А когда он достигнет средних лет, то уже будет слишком поздно. Как в кривом зеркале, мальчик увидел себя бегущим от намеченной цели, жалким, презренным и не сознающим этого.
– Нет! – воскликнул Робин, вскакивая на ноги. Старательно умывшись, словно желая смыть чистой водой грязные мысли, он направился в общую комнату, где застал мистера Стаффорда и Хамфри уже заканчивающими ужин.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Робин, кланяясь мистеру Стаффорду. – Я не уследил за временем.
Мистер Стаффорд протестующе поднял руку.
– Ни слова, умоляю! Простые смертные, вроде Хамфри и меня, едва ли могут ожидать хороших манер от королевского фаворита. И так с его стороны можно считать снисхождением, что он вообще согласен ужинать с нами.
Робин не ответил, так как испытывал чувство вины. Он всегда занимал второе место, рассматривая это как должное. Сэр Роберт Бэннет из Хилбери-Касла был куда более важной фигурой в графстве Дорсет, чем четырнадцатилетний Робин Обри. Мистер Стаффорд сам пребывал в зависимости от этого семейства, и вполне естественно, что во время визита королевы он подтолкнул Хамфри вперед и оттащил Робина назад. За последовавшее унижение, которому подверглись Хамфри и наставник, Робин был склонен упрекать себя. Он бросил виноватый взгляд через стол на Хамфри, черноволосого парня, одного с ним роста, весьма миловидного в своем сером бархатном камзоле, но с таким сердитым выражением на лице, которое напрочь уничтожало всякие следы красоты.
– Я очень сожалею, – заговорил Робин. – Не о том, что произошло со мной. Любой парень во всем мире отдал бы год жизни за такую милость. Но я всем сердцем желал бы… – он запнулся, подыскивая слова, которые не посыпали бы соль им на раны, – чтобы это не причиняло вам боли.
Хамфри Бэннет сердито пожал плечами.
– Не будем говорить об этом, – проворчал он. Инцидент можно было бы считать исчерпанным, если бы не мистер Стаффорд. Он не мог позволить обиде заглохнуть и с этой целью принялся вновь возбуждать ее.
– Да, но мы должны говорить об этом, мой дорогой Хамфри, – возразил он вкрадчивым бархатным голосом. – Сегодня день Робина. Весьма вероятно, что такого у него больше никогда не будет. Ему придется реформировать свой календарь, чтобы начинать год с этого дня и таким образом сохранить его в памяти. Было бы неблагодарным со стороны Робина не воспользоваться удачей, что он, несомненно, сделает. Как видишь, он уже вернулся к происшедшему, любезно желая, чтобы его триумф не причинил нам, бедным, боли.
– Сэр, – жалобно пролепетал Робин, – вы неправильно истолковываете мои слова. Если я заговорил о… о происшедшем сегодня…
– Безусловно, заговорил, мой мальчик!
– …то лишь для пожелания, чтобы это не привело к разногласиям между Хамфри и мной, и…
– Да, но можешь быть уверенным, что не приведет, – прервал мистер Стаффорд, который редко давал собеседнику возможность окончить фразу, хотя сам обычно повторял уже сказанное в иных выражениях и начиная реплику словами «Да, но…». – Не думай, Робин, что твои слова вызывают у нас раздражение. Небольшое хвастовство и бравада вполне простительны. Но я умоляю тебя никогда не забывать о происшедшем. Если тебя спросят: «Когда Уолсингему отрубили голову?»– При этом лицо мистера Стаффорда исказила гримаса такой бешеной злобы, что Робин содрогнулся. Ненависть тут же сменилась маской добродушия, но мальчик понял, что «мистер Хорек» опасен, как ядовитая змея. – «Когда сэр Френсис умер на плахе?»– спросят у тебя. И ты ответишь: «Дайте мне подумать, сэр. Это произошло два года спустя после того, как королева подарила мне бант со своего рукава».
Хамфри Бэннет громко расхохотался, и Робин невольно поежился на стуле.
– Так и будет, – продолжал мистер Стаффорд и снова начал изображать старого зануду, переполненного скучными воспоминаниями: – «Когда Хамфри Бэннет впервые отправился послом во Францию? Одну минуту, я припомню… Это было ровно через пятнадцать лет после того, как ее величество подозвала меня к себе и любезно одобрила мою бархатную шапочку и смазливую физиономию». И наш Робин вздохнет, потянет себя за седую бороду и в тысячный раз поведает об этом славном моменте истории.
Щеки Робина зарделись. Школьник так же беззащитен от насмешек педагога, как рядовой на плацу от издевательств сержанта. Робин был подходящей мишенью для тяжеловесных острот «мистера Хорька». У него хватило ума не отвечать и вынести до конца эту самую тягостную трапезу, какую он мог припомнить. Мистер Стаффорд поднялся из-за стола несколько разочарованным. Его всегда раздражала способность Робина запираться в крепости своих мечтаний, надежно защищавшей его от любых вторжений. Наставник свысока взглянул на своего воспитанника. Канделябр освещал его каштановые локоны, яркий камзол и крахмальные брыжи составляли причудливый контраст с выражением тоски и одиночества, которое могло бы смягчить сердце любого врага. Но мистер Стаффорд всего лишь усмотрел во внешности мальчика возможность продолжить насмешки.
– Пошли! Мы теряем время, – весело сказал он. – У нас есть работа.
Наставник подошел к двери, крикнул слугам, чтобы они убрали со стола, и начал расставлять мебель в другом конце длинной комнаты. На какое-то время Робин и Хамфри остались одни.
– Хамфри! – тихо взмолился Робин, протянув руку через стол.
– Ну, что теперь? – Хамфри сделал вид, что не замечает протянутую руку.
– По-моему, если бы мистер Стаффорд меньше суетился, то ее величество, безусловно, подозвала бы тебя, а…
– Ее величество! – с горечью прервал Хамфри. – Думаю, что мы слишком часто произносим этот титул. Для нее имеются и другие – менее вежливые, но более подходящие! Сейчас их произносят только шепотом, но погоди, скоро мы услышим их на улицах! Конечно, она «чистокровная англичанка», только родилась в Вавилоне Хамфри имеет в виду, что Елизавета родилась во грехе. Генрих VIII объявил свою дочь незаконнорожденной, предав суду и казнив ее мать, королеву Анну Болейн, по обвинению в супружеской измене. Католики считали Елизавету незаконнорожденной, не признавая развода Генриха с первой женой, Екатериной Арагонской
и…
Хамфри внезапно умолк. На другом конце комнаты, за спиной Робина, мистер Стаффорд в страхе замахал руками. Хамфри пришел в себя. Он видел, что Робин смотрит на. него испуганно и недоверчиво.
– Я болтал глупости, сам не понимая, что несу, – быстро сказал Хамфри. – Хорошо, что никто этого не слыхал, кроме тебя, Робин. А то прекрасная миссия во Франции, которую приготовил для меня мистер Стаффорд, досталась бы кому-нибудь другому. – Он громко засмеялся и стиснул руку Робина. – Ну вот! Мы снова друзья! Во всем виновата зависть. Но даже ее величество не может стать между нами. – Хамфри не отпускал руку Робина, пока не увидел, что испуг на его лице сменился улыбкой.
Посуду убрали со стола. Мистер Стаффорд поставил для себя стул в середине комнаты и взял со стола переплетенную рукопись.
– Этот стул слева – дверь в сад. Буфет сзади – внутренность дворца принца Падуанского, сундук справа – садовая скамья, на которой сидит сын принца, Лоренцо – это ты, Хамфри.
В обычаи школы входило ставить пьесу перед летними каникулами, и в этом году старший наставник адаптировал и соответственно облегчил комедию Теренция. Теренций Публий (ок.195–159 до н. э.) – римский комедиограф
Греческий землевладелец стал принцем Падуанским, его шалопай-сын – наследником принца, а хитроумный раб, чьи плутовские трюки были излюбленной чертой стиля римского поэта, – слугой в свите принца. Мистер Стаффорд собирался посвятить этот вечер репетиции сцен, в которых участвовали оба мальчика, и заранее предвкушал забаву.
– Карло Мануччи, слуга, – это ты, Робин, – осторожно открывает дверь из сада, произносит «ш-ш», чтобы привлечь внимание молодого господина, и затем крадется внутрь. Ну, начинай!
Робин притворился, что открывает дверь и сует голову внутрь, прошептал «ш-ш!»и начал красться по сцене на цыпочках. Несомненно, коварство было преувеличено, и в Робине даже самый ненаблюдательный человек за милю разгадал бы заговорщика. Вообще, только мистер Стаффорд мог бы объяснить, почему роль мошенника-слуги поручили Робину. Его плутовство было столь очевидным, что принц Падуанский должен был бы взяться за палку в первый же день службы подобного лакея.
Однако мистер Стаффорд обошелся без палки.
– Да, но в тебе, Робин, слишком много таинственности. Карло Мануччи входит крадучись. Это ремарка старшего наставника, написанная его собственной рукой. Он крадется – не более того, Робин! Будь естественным. Входи, крадучись. Попробуй еще раз.
Робин попробовал.
– Тише, мой молодой синьор!
Мистер Стаффорд положил книгу на колено и окинул комнату отчаянным взглядом.
– Ну, – промолвил он наконец тоном полнейшей безнадежности, – продолжайте! Лоренцо вскакивает в ужасе.
– Мой отец?! – испуганно воскликнул Хамфри.
– О, отлично! – одобрил мистер Стаффорд. – Великолепно, мой дорогой Хамфри! Истинный вопль ужаса! Карло Мануччи играет на его испуге. Давай, Робин!
Диалог продолжался:
Карло: Он идет домой.
Лоренцо: Я спрячусь под эту шкуру!
– Браво! – снова воскликнул мистер Стаффорд.
Карло: И рискуете лишиться собственной!
Мистер Стаффорд издал стон.
– Никуда не годится! Это ведь шутка, Робин! Публика должна смеяться! Попробуй еще раз, мой мальчик!
Но чем больше Робин пробовал, тем более робким и неловким становился. Ему казалось, что его руки раздулись, словно дыни, а ноги стали слоновьими.
Мистер Стаффорд покачал головой.
– Не уверен, что у тебя выйдет лучше, даже если ты станешь на четвереньки! Ладно, давайте продолжим! Карло открывает свои планы. Согнутая спина, хитрое, отталкивающее лицо! Посмотрим, как ты умеешь кланяться, мой дорогой Робин! Впрочем, это нам уже известно. Мы видели, как низко ты кланялся сегодня днем – совсем как настоящий лакей!
Мистер Стаффорд никак не мог отвлечься от недавнего унижения. Так он – мистер Хорек? Он нуждается в обучении больше, чем школяры? Наставник словно вновь услышал смех, пробегающий по рядам мальчиков, и содрогнулся от стыда. Во всем виноват Робин! Если бы он скромно держался в тени, а не лез вперед в своем нарядном костюме… В результате его назвали хорьком! Этого он никогда не простит королеве! Как назвал ее в Реймсе Реймс – город во Франции, где короновались французские короли
добрый кардинал Аллен? Аллен Уильям (1532–1594) – английский кардинал, один из лидеров католической оппозиции Елизавете I
«Зверь, терзающий весь мир».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27