Но сколько из них не вернулось? Эта мысль наполняла сердце Синтии тревогой, а ее глаза слезами. Но она не могла удержать своего возлюбленного и заставить его сгорать со стыда. Нет, Робин должен ехать! Он мечтал об этом с детства, так пусть же его мечта воплотиться в жизнь!
– Неужели ты хочешь, чтобы я остался? – воскликнул Робин. – Как Меркурий в саду, с крыльями и в сандалиях, готовый к полету, но так никогда и не исполняющий своей службы! Умоляй меня отправиться в путь, любимая! Если я изменю памяти отца, как я смогу хранить верность тебе?
Синтия кивнула и заговорила сквозь слезы.
– Ты прав. Мои слезы клевещут на меня. Ты должен ехать, даже если это разобьет мое сердце. Но возвращайся ко мне! Иначе я стану вдовой до того, как выйду замуж!
Вырвавшись из его объятий, девушка встала и устремила взгляд на долину и море, пытаясь представить, что все уже кончено, и Робин возвращается домой на потрепанном корабле, доверху нагруженном золотом Филиппа, но вместо этого она видела юношу, бледного и прекрасного, как бог, погружающегося в зеленые глубины Атлантики. Робин встал и подошел к ней. Скорбь на лице возлюбленной превращала в ничто его гордость достигнутым.
– Ты уезжаешь надолго, Робин? – шепотом спросила она.
– На год. Через год я примчусь к тебе в Уинтерборн-Хайд с сердцем на золотом блюде и буду провозглашать твое имя так, что его услышат на небесах.
Он старался, чтобы его голос звучал как можно веселее, и Синтия попыталась рассмеяться. Но это было явное притворство, и оба внезапно умолкли.
– Мне следовало бы подождать, – с горечью заговорил Робин, – и держать свой глупый язык за зубами, пока я не вернусь!
– Нет, дорогой, – покачала головой Синтия. – Благодарю тебя, что ты этого не сделал. Сегодняшний день – наш, так пусть же он явится продолжением вчерашнего вечера в саду Хилбери.
И снова Робину представился бронзовый Меркурий, стоящий у пруда в крылатых сандалиях на ногах, с плащом, развевающимся над головой, готовый к полету, который так и не состоится.
– Никогда, – продолжала девушка, – даже, когда мужество покинет тебя, если это случится, не говори себе: «Мне не следовало ничего ей рассказывать». Если бы ты так поступил, это было бы изменой.
Синтия прошлась по комнате, притрагиваясь к астролябии, Астролябия – угломерный прибор, служивший до XVIII в. для определения широт и долгот в астрономии
квадранту, Квадрант – старинный угломерный инструмент для измерения высоты небесных светил над горизонтом и угловых расстояний между ними
другим инструментам, словно они были частью Робина, и она хотела присоединить к ним частицу самой себя.
– Я хочу, чтобы ты дал мне что-нибудь, принадлежащее тебе, Робин, – попросила девушка. – Что-нибудь маленькое, помещающееся на ладони, чтобы я могла держать его в руке и призывать тебя.
Робин вынул из кошелька золотой соверен, Английская золотая монета
взял со стола ножницы и разрезал монету пополам. Поцеловав одну половину, он вручил ее Синтии, а другую положил назад в кошелек. Затем он повернулся к скамеечке для молитв, которая стояла у него в кабинете в Итоне. Над ней на двух гвоздях висело распятие из слоновой кости, по краям его подставки горели свечи.
– Оно принадлежало моему отцу, – сказал юноша.
Он снял распятие со стены и, опустившись перед девушкой на колени, передал его ей.
– В жизни и смерти я твой.
Взяв крест, Синтия прижала его к сердцу, гладя свободной рукой волосы коленопреклоненного юноши.
– Да пребудет с нами Бог, любовь моя, – сказала она.
Робин едва успел подняться на ноги, как большой колокол сторожки громко зазвонил. На лице юноши отразилось беспокойство. Редкие визитеры спускались с холма к молодому отшельнику в Эбботс-Гэп, а этот явно спешил. Теперь, когда его маленькому флоту, в который он вложил все свое состояние, осталось только дождаться ночного прилива, чтобы выйти в море, он в каждой неожиданности видел угрозу своим планам.
– Подожди здесь, Синтия! Я посмотрю, кто это.
Робин быстро вышел из комнаты, оставив Синтию с распятием в руке, пытавшуюся подавить надежду, вспыхнувшую в ее сердце, ибо она считала ее изменой.
Глава 10. Знак виселицы
Мистер Грегори из Лайма сидел у сторожки на лошади, чьи бока побелели от пота. Когда Робин подошел к нему, он вынул из сумки на поясе письмо со сломанными печатями.
– Оно пришло мне в Хилбери через три часа после вашего отъезда. Взгляните – на нем знак виселицы.
Он протянул письмо Робину, который увидел на нем изображенный черными чернилами знак П.
– Помните, я привлек ваше внимание к тому, как расставлены столы в большом зале дома сэра Роберта? В виде виселицы, мистер Обри. – Мистер Грегори из Лайма расхохотался, смех его показался Робину не слишком приятным.
Сердце юноши дрогнуло. Несомненно, суровые министры ее величества неодобрительно смотрели на частные экспедиции против Испании и называли их пиратством. Однако, их участников все же не вешали. Они получали прощение, отдавая ее величеству львиную долю добычи. А Робин еще даже не побывал ни в одном приключении. Перевернув письмо, он воспрянул духом. Оно было адресовано мистеру Грегори в Хилбери-Мелкум. Поэтому, если кого-либо и собирались повесить, так это мистера Грегори из Лайма, а учитывая его сегодняшний несвоевременный визит, постоянную назойливость и снисходительные манеры всезнайки, Робин рассматривал эту возможность без особого огорчения.
– Письмо адресовано вам, мистер Грегори.
– И на нем знак виселицы, – абсолютно безмятежно добавил Артур Грегори. – Не стану утверждать, что сэр Френсис Уолсингем отличается избытком остроумия. Иногда я вообще сомневаюсь, есть ли у него чувство юмора. Если и есть, то весьма своеобразное. – Он снова указал на знак на конверте. – Когда сэр Френсис обеспокоен и требует срочного исполнения дела, он изображает на конверте виселицу, так же как сэр Роберт расставил столы в большом зале. Если вы заглянете в письмо, мистер Обри, то увидите, что туда вложено послание к вам. И хотя я предпочитаю иноходь галопу, знак виселицы заставил меня поспешить к вам.
Робин открыл письмо. Внутри было другое, поменьше, с такой же печатью и надписью тем же почерком. Несколько секунд он колебался.
Мистер Грегори наблюдал за юношей с сухой улыбкой.
– Когда секретарь королевы пишет вам письмо, мистер Обри, лучше его прочитать.
«Ладно, – подумал Робин. – Однажды я уже смог противостоять Уолсингему и поступить по-своему, а я – хороший ученик!»
Он вскрыл и прочел письмо:
«Леди, которая дала тебе бант, приказывает безотлагательно прибыть к ней. Я буду ждать тебя вечером в Сидлинг-Корте. В твоем отплытии нет нужды».
Робин, нахмурившись, уставился на письмо. «В твоем отплытии нет нужды»– что за странная фраза! Неужели сэр Френсис знает о его намерениях? Или, может быть, ее величество согласна дать свое благословение при условии получения львиной доли? Или все это просто предлог, и выход в море для него закрыт?
– Нужен ответ, – промолвил Робин. – Если вы спешитесь, мистер Грегори, Дэккум отведет вашу лошадь и…
Но мистер Грегори прервал его, покачав головой:
– Нет-нет, мистер Обри. Я не стану ждать в вашей гостиной, пока вы будете сочинять бесполезный ответ. На вашем письме, как я заметил, такой же знак виселицы, как и на моем. Так что желаю вам удачи, мистер Обри. А я должен отправляться дальше.
Мистер Грегори из Лайма с усмешкой подобрал поводья и поскакал вниз к заливу. Проехав ярдов сто, он свернул направо в ворота и, миновав церковь, начал подниматься на холм. Робин сердито наблюдал за ним, пока он не скрылся из виду. Невзрачный назойливый хлопотун! Несомненно, он очень полезен сэру Френсису Уолсингему во время парламентских выборов, а также для доставки писем со знаком виселицы. Слуга, который никогда не объясняет своих поручений, как раз подходит государственному секретарю, вечно держащему палец у губ.
Робин отправился с письмом в библиотеку, и даже в этот тревожный момент Синтия не могла удержаться от улыбки. С взъерошенными волосами и сердитым взглядом юноша походил на школьника, возмущенного несправедливостью учителя. Она взяла у него письмо и с недоумением уставилась на странный знак.
– Виселица, – проворчал Робин. Девушка слабо вскрикнула и побледнела.
– Нет, это просто намек на необходимость срочного выполнения приказа. У сэра Френсиса довольно своеобразный юмор.
– У сэра Френсиса? О!
Синтия села на кушетку и быстро пробежала глазами письмо.
– Леди с бантом!
Робин мрачно кивнул.
– Да, королева.
– Ты должен ехать, Робин, – сказала девушка и, взглянув на знак виселицы, снова вздрогнула.
– Это штучки Уолсингема! – воскликнул Робин. – Клянусь Богом, неужели королева, занятая убийцами, лигами, Имеется в виду Лига, основанная в 1576 г. герцогом де Гизом для борьбы с протестантами
императорами, может помнить сопливого школьника, которому подарила бант четыре года назад!
– И все же, Робин, ты должен ехать в Сидлинг Сент-Николас.
– Этот старый мошенник упражняет на мне свои фокусы! – Опустившись рядом с Синтией, он взял ее за руку. – Должен тебе признаться, что я его боюсь. Однажды он приходил ко мне, и после я чувствовал себя, как рыба, выброшенная на сушу.
Синтия пристально взглянула на него.
– Однако же, тебе удалось устоять.
– Разве?
Глазам Робина предстала длинная комната, свечи, горящие на каминной полке, бледный, похожий на итальянца мужчина, своими печальными глазами словно пригвоздивший его к стене.
– Мне казалось, что я устоял. Но, очевидно, он снова намерен добиваться своего. – Робин закрыл лицо руками. – Уолсингем выкачал из меня все силы. Когда он ушел, то оставил за собой беспомощного младенца!
На его лице был написан такой очевидный страх перед тем, что все его мечты и планы ни к чему не приведут, что Синтия тут же устремилась ему на помощь. Их разлука, возможно, на всю жизнь, внезапно стала для нее незначительной. Робин непременно должен осуществить свои намерения и добраться до Золотого флота Филиппа! Иначе он будет жить разочарованным и презирающим самого себя, а такая жизнь хуже смерти.
– Если ты хочешь ехать, Робин, то незачем откладывать, – сказала она. – Мы поедем вместе, дорогой, и расстанемся у ворот моего дома, а ты отправишься дальше, в Сидлинг-Корт. Во вторник ты будешь в Лондоне и сможешь отплыть из Пула с ночным приливом. Так что поехали!
Синтия вскочила и взяла со стола перчатки. При виде ее решимости к Робину вернулась смелость. Они снова поскакали к вершине холма. Там Синтия придержала лошадь. Теперь она устремила взгляд на море.
– Когда все будет кончено, возвращайся скорее домой, – промолвила девушка, тоскливо вздыхая в ожидании этого дня.
Бросив взгляд на Эбботс-Гэп, сверкавший среди буков, словно рубин на подстилке из мха, она быстро отвернулась.
Солнце клонилось к закату, когда они подъехали к воротам Уинтерборн-Хайд. Синтия взяла Робина за руку.
– Если сможешь, давай мне знать, где ты, и что с тобой, и… возвращайся ко мне!
– Как только смогу!
Эти слова лишь едва могли выразить их мысли. Однако выхода не было – Робину предстояло отправиться в рискованное предприятие, а Синтии – терпеливо его ждать.
– Да хранит тебя Бог, любимый! – прошептала девушка, когда Робин открыл для нее ворота. Он быстро поскакал в одиночестве к высокому холму между Серн-Аббас Городок в графстве Дорсетшир
и Сидлинг Сент-Николас.
Робин ощущал напряжение, какого никогда не испытывал прежде. Оно настолько заострило все его чувства, что он с удивительной ясностью видел местность, по которой скакал, – пруд у дороги, рощицу на холме, маленькую церковь за лугом. Все эти обычные подробности так четко запечатлевались у него в памяти, что он снова мог бы проехать тем же путем с закрытыми глазами. Робином завладела мысль, что он скачет по той же дороге и за тем же поручением, что и его отец много лет назад, и что ему, как и Джорджу Обри, придется принять это поручение, хотя оно и грозит бесчестьем и позорной смертью. Юноша попытался отогнать эту мысль. Его отцу поручили прибить буллу об отлучении королевы от церкви к дверям собора Святого Павла. Повторения подобного поручения быть не могло, как и возможного обвинения в измене и позорной казни. Но все же иллюзия не оставляла юношу. Здесь отец свернул с дороги на поросшую травой тропинку, ведущую через вершину холма. Тогда, как и теперь, наступала ночь. Когда Робин добрался до вершины, стемнело, и ярко светила луна. Внизу слабо мерцали огоньки длинной деревенской улицы, лунный свет рисовал серебристо-черные узоры на соломенных крышах. И Джордж Обри точно так же смотрел вниз, подумал Робин. Они с отцом были связаны воедино делом, венцом которого могла оказаться смерть, ожидающая преступников.
Подковы лошади гулко стучали по дороге. У сломанного креста находился поворот к Сидлинг-Корт. Но там не было ожидающего Робина проводника. Юноша на него рассчитывал, и отсутствие этого человека отвлекло его от навязчивых мыслей. Робин словно выплыл из глубин океана на чистый воздух. Безбрежные горизонты молодости расстилались перед ним. Он должен справиться с сэром Френсисом Уолсингемом, знаком виселицы и всем остальным, как справлялся раньше. Он отпразднует свое аутодафе в Атлантике, и, выполнив сыновний долг и вернув себе состояние, вернется домой. Мистера Грегори из Лайма и вовсе нечего принимать во внимание. А сэр Френсис? Припомнив его возраст, дружбу с отцом и положение при дворе, Робин решил вести себя с ним как можно более осмотрительно и не забывать о хороших манерах. Но он не станет верить заявлениям, что королева помнит о нем. Робин свернул направо у сломанного креста. На вершине невысокого холма в лунном свете сверкали белые столбы открытых ворот. В наши дни дома обычно скрыты кустарником, но подъездная аллея к этому зданию окружала лишь участок скошенной травы, в центре которого помещались солнечные часы. Дом, арендуемый сэром Френсисом у Винчестерского колледжа, с его большим амбаром, церковью за стеной слева и садом, спускавшимся к рощице справа, был открыт для обозрения. В окнах горел свет. Робина ожидали, но без всякой таинственности. Он поднялся к двери.
Глава 11. Самоотречение
Робин передал лошадь на попечение конюха, а шляпу и хлыст лакею. Его проводили в маленькую темную комнату, где за круглым столом сидел мужчина, склонившись над бумагами. Пара свечей горела в высоких канделябрах на столе между дверью и человеком, погруженным в документы. Но при виде Робина он встал, и глазам юноши представилось бледное лицо с черной бородой, которое в последние четыре года причиняло ему столько беспокойств. Морщины стали глубже, черты – более усталыми, в черных волосах и бороде поблескивали седые пряди, но по выражению дремлющей страсти Робин сразу же узнал лицо, обескуражившее его в итонском кабинете. Сейчас, однако, темные глаза смотрели приветливо, а на губах играла улыбка, которая тревожила молодого человека сильнее, чем открытая враждебность.
– Я узнал бы тебя среди тысячи других, Робин, – сказал сэр Френсис и задал самый неожиданный вопрос, какой только можно было вообразить: – Дэккум все еще при тебе?
Робин с трудом сохранял спокойствие. Что говорили об Уолсингеме? «Он даст сто очков вперед любому иезуиту, как в вежливости, так и в лицемерии». Неужели только простое дружелюбие побудило великого человека задать этот вопрос?
– Да, сэр. Он по-прежнему в Эбботс-Гэп.
– Несомненно, стареет, как и мы все. Но лучше состариться служа, чем болтая.
Уолсингем обошел вокруг стола, взял Робина за локоть и подвел его к стулу. Юноша очень устал после трудного и беспокойного дня. К тому же он еще не вполне избавился от навязчивых мыслей, вызванных совпадениями времени и места, которые казались ему дурным предзнаменованием. В пламени свечей на стенах плясали и извивались искаженные тени его и Уолсингема, и юноша спрашивал себя, не являются ли эти кошмарные фигуры истинным отображением сущности их обоих. Когда сэр Френсис подводил Робина к большому дубовому стулу, тень министра выросла до размеров, значительно больших тени юноши. Не доставало красок, чтобы представить себе картину Страшного суда на церковном окне: огромный черт с остроконечной бородой тащит беспомощного, охваченного ужасом паренька к вечному наказанию.
Уолсингем заметил смущение Робина.
– Ты нуждаешься в пище, – сказал он.
– Нет, благодарю вас, сэр, – ответил юноша.
– Тогда выпей вина. – Уолсингем позвонил в колокольчик и, глядя на бледное лицо Робина, приказал лакею: – Чарнеко.
Слуга принес графин из венецианского стекла, наполненный темно-красным вином, напоминающим портвейн, и небольшие бокалы.
– Пей, – мягко произнес он. – У меня есть для тебя новости, и чтобы их выслушать, тебе понадобятся силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Неужели ты хочешь, чтобы я остался? – воскликнул Робин. – Как Меркурий в саду, с крыльями и в сандалиях, готовый к полету, но так никогда и не исполняющий своей службы! Умоляй меня отправиться в путь, любимая! Если я изменю памяти отца, как я смогу хранить верность тебе?
Синтия кивнула и заговорила сквозь слезы.
– Ты прав. Мои слезы клевещут на меня. Ты должен ехать, даже если это разобьет мое сердце. Но возвращайся ко мне! Иначе я стану вдовой до того, как выйду замуж!
Вырвавшись из его объятий, девушка встала и устремила взгляд на долину и море, пытаясь представить, что все уже кончено, и Робин возвращается домой на потрепанном корабле, доверху нагруженном золотом Филиппа, но вместо этого она видела юношу, бледного и прекрасного, как бог, погружающегося в зеленые глубины Атлантики. Робин встал и подошел к ней. Скорбь на лице возлюбленной превращала в ничто его гордость достигнутым.
– Ты уезжаешь надолго, Робин? – шепотом спросила она.
– На год. Через год я примчусь к тебе в Уинтерборн-Хайд с сердцем на золотом блюде и буду провозглашать твое имя так, что его услышат на небесах.
Он старался, чтобы его голос звучал как можно веселее, и Синтия попыталась рассмеяться. Но это было явное притворство, и оба внезапно умолкли.
– Мне следовало бы подождать, – с горечью заговорил Робин, – и держать свой глупый язык за зубами, пока я не вернусь!
– Нет, дорогой, – покачала головой Синтия. – Благодарю тебя, что ты этого не сделал. Сегодняшний день – наш, так пусть же он явится продолжением вчерашнего вечера в саду Хилбери.
И снова Робину представился бронзовый Меркурий, стоящий у пруда в крылатых сандалиях на ногах, с плащом, развевающимся над головой, готовый к полету, который так и не состоится.
– Никогда, – продолжала девушка, – даже, когда мужество покинет тебя, если это случится, не говори себе: «Мне не следовало ничего ей рассказывать». Если бы ты так поступил, это было бы изменой.
Синтия прошлась по комнате, притрагиваясь к астролябии, Астролябия – угломерный прибор, служивший до XVIII в. для определения широт и долгот в астрономии
квадранту, Квадрант – старинный угломерный инструмент для измерения высоты небесных светил над горизонтом и угловых расстояний между ними
другим инструментам, словно они были частью Робина, и она хотела присоединить к ним частицу самой себя.
– Я хочу, чтобы ты дал мне что-нибудь, принадлежащее тебе, Робин, – попросила девушка. – Что-нибудь маленькое, помещающееся на ладони, чтобы я могла держать его в руке и призывать тебя.
Робин вынул из кошелька золотой соверен, Английская золотая монета
взял со стола ножницы и разрезал монету пополам. Поцеловав одну половину, он вручил ее Синтии, а другую положил назад в кошелек. Затем он повернулся к скамеечке для молитв, которая стояла у него в кабинете в Итоне. Над ней на двух гвоздях висело распятие из слоновой кости, по краям его подставки горели свечи.
– Оно принадлежало моему отцу, – сказал юноша.
Он снял распятие со стены и, опустившись перед девушкой на колени, передал его ей.
– В жизни и смерти я твой.
Взяв крест, Синтия прижала его к сердцу, гладя свободной рукой волосы коленопреклоненного юноши.
– Да пребудет с нами Бог, любовь моя, – сказала она.
Робин едва успел подняться на ноги, как большой колокол сторожки громко зазвонил. На лице юноши отразилось беспокойство. Редкие визитеры спускались с холма к молодому отшельнику в Эбботс-Гэп, а этот явно спешил. Теперь, когда его маленькому флоту, в который он вложил все свое состояние, осталось только дождаться ночного прилива, чтобы выйти в море, он в каждой неожиданности видел угрозу своим планам.
– Подожди здесь, Синтия! Я посмотрю, кто это.
Робин быстро вышел из комнаты, оставив Синтию с распятием в руке, пытавшуюся подавить надежду, вспыхнувшую в ее сердце, ибо она считала ее изменой.
Глава 10. Знак виселицы
Мистер Грегори из Лайма сидел у сторожки на лошади, чьи бока побелели от пота. Когда Робин подошел к нему, он вынул из сумки на поясе письмо со сломанными печатями.
– Оно пришло мне в Хилбери через три часа после вашего отъезда. Взгляните – на нем знак виселицы.
Он протянул письмо Робину, который увидел на нем изображенный черными чернилами знак П.
– Помните, я привлек ваше внимание к тому, как расставлены столы в большом зале дома сэра Роберта? В виде виселицы, мистер Обри. – Мистер Грегори из Лайма расхохотался, смех его показался Робину не слишком приятным.
Сердце юноши дрогнуло. Несомненно, суровые министры ее величества неодобрительно смотрели на частные экспедиции против Испании и называли их пиратством. Однако, их участников все же не вешали. Они получали прощение, отдавая ее величеству львиную долю добычи. А Робин еще даже не побывал ни в одном приключении. Перевернув письмо, он воспрянул духом. Оно было адресовано мистеру Грегори в Хилбери-Мелкум. Поэтому, если кого-либо и собирались повесить, так это мистера Грегори из Лайма, а учитывая его сегодняшний несвоевременный визит, постоянную назойливость и снисходительные манеры всезнайки, Робин рассматривал эту возможность без особого огорчения.
– Письмо адресовано вам, мистер Грегори.
– И на нем знак виселицы, – абсолютно безмятежно добавил Артур Грегори. – Не стану утверждать, что сэр Френсис Уолсингем отличается избытком остроумия. Иногда я вообще сомневаюсь, есть ли у него чувство юмора. Если и есть, то весьма своеобразное. – Он снова указал на знак на конверте. – Когда сэр Френсис обеспокоен и требует срочного исполнения дела, он изображает на конверте виселицу, так же как сэр Роберт расставил столы в большом зале. Если вы заглянете в письмо, мистер Обри, то увидите, что туда вложено послание к вам. И хотя я предпочитаю иноходь галопу, знак виселицы заставил меня поспешить к вам.
Робин открыл письмо. Внутри было другое, поменьше, с такой же печатью и надписью тем же почерком. Несколько секунд он колебался.
Мистер Грегори наблюдал за юношей с сухой улыбкой.
– Когда секретарь королевы пишет вам письмо, мистер Обри, лучше его прочитать.
«Ладно, – подумал Робин. – Однажды я уже смог противостоять Уолсингему и поступить по-своему, а я – хороший ученик!»
Он вскрыл и прочел письмо:
«Леди, которая дала тебе бант, приказывает безотлагательно прибыть к ней. Я буду ждать тебя вечером в Сидлинг-Корте. В твоем отплытии нет нужды».
Робин, нахмурившись, уставился на письмо. «В твоем отплытии нет нужды»– что за странная фраза! Неужели сэр Френсис знает о его намерениях? Или, может быть, ее величество согласна дать свое благословение при условии получения львиной доли? Или все это просто предлог, и выход в море для него закрыт?
– Нужен ответ, – промолвил Робин. – Если вы спешитесь, мистер Грегори, Дэккум отведет вашу лошадь и…
Но мистер Грегори прервал его, покачав головой:
– Нет-нет, мистер Обри. Я не стану ждать в вашей гостиной, пока вы будете сочинять бесполезный ответ. На вашем письме, как я заметил, такой же знак виселицы, как и на моем. Так что желаю вам удачи, мистер Обри. А я должен отправляться дальше.
Мистер Грегори из Лайма с усмешкой подобрал поводья и поскакал вниз к заливу. Проехав ярдов сто, он свернул направо в ворота и, миновав церковь, начал подниматься на холм. Робин сердито наблюдал за ним, пока он не скрылся из виду. Невзрачный назойливый хлопотун! Несомненно, он очень полезен сэру Френсису Уолсингему во время парламентских выборов, а также для доставки писем со знаком виселицы. Слуга, который никогда не объясняет своих поручений, как раз подходит государственному секретарю, вечно держащему палец у губ.
Робин отправился с письмом в библиотеку, и даже в этот тревожный момент Синтия не могла удержаться от улыбки. С взъерошенными волосами и сердитым взглядом юноша походил на школьника, возмущенного несправедливостью учителя. Она взяла у него письмо и с недоумением уставилась на странный знак.
– Виселица, – проворчал Робин. Девушка слабо вскрикнула и побледнела.
– Нет, это просто намек на необходимость срочного выполнения приказа. У сэра Френсиса довольно своеобразный юмор.
– У сэра Френсиса? О!
Синтия села на кушетку и быстро пробежала глазами письмо.
– Леди с бантом!
Робин мрачно кивнул.
– Да, королева.
– Ты должен ехать, Робин, – сказала девушка и, взглянув на знак виселицы, снова вздрогнула.
– Это штучки Уолсингема! – воскликнул Робин. – Клянусь Богом, неужели королева, занятая убийцами, лигами, Имеется в виду Лига, основанная в 1576 г. герцогом де Гизом для борьбы с протестантами
императорами, может помнить сопливого школьника, которому подарила бант четыре года назад!
– И все же, Робин, ты должен ехать в Сидлинг Сент-Николас.
– Этот старый мошенник упражняет на мне свои фокусы! – Опустившись рядом с Синтией, он взял ее за руку. – Должен тебе признаться, что я его боюсь. Однажды он приходил ко мне, и после я чувствовал себя, как рыба, выброшенная на сушу.
Синтия пристально взглянула на него.
– Однако же, тебе удалось устоять.
– Разве?
Глазам Робина предстала длинная комната, свечи, горящие на каминной полке, бледный, похожий на итальянца мужчина, своими печальными глазами словно пригвоздивший его к стене.
– Мне казалось, что я устоял. Но, очевидно, он снова намерен добиваться своего. – Робин закрыл лицо руками. – Уолсингем выкачал из меня все силы. Когда он ушел, то оставил за собой беспомощного младенца!
На его лице был написан такой очевидный страх перед тем, что все его мечты и планы ни к чему не приведут, что Синтия тут же устремилась ему на помощь. Их разлука, возможно, на всю жизнь, внезапно стала для нее незначительной. Робин непременно должен осуществить свои намерения и добраться до Золотого флота Филиппа! Иначе он будет жить разочарованным и презирающим самого себя, а такая жизнь хуже смерти.
– Если ты хочешь ехать, Робин, то незачем откладывать, – сказала она. – Мы поедем вместе, дорогой, и расстанемся у ворот моего дома, а ты отправишься дальше, в Сидлинг-Корт. Во вторник ты будешь в Лондоне и сможешь отплыть из Пула с ночным приливом. Так что поехали!
Синтия вскочила и взяла со стола перчатки. При виде ее решимости к Робину вернулась смелость. Они снова поскакали к вершине холма. Там Синтия придержала лошадь. Теперь она устремила взгляд на море.
– Когда все будет кончено, возвращайся скорее домой, – промолвила девушка, тоскливо вздыхая в ожидании этого дня.
Бросив взгляд на Эбботс-Гэп, сверкавший среди буков, словно рубин на подстилке из мха, она быстро отвернулась.
Солнце клонилось к закату, когда они подъехали к воротам Уинтерборн-Хайд. Синтия взяла Робина за руку.
– Если сможешь, давай мне знать, где ты, и что с тобой, и… возвращайся ко мне!
– Как только смогу!
Эти слова лишь едва могли выразить их мысли. Однако выхода не было – Робину предстояло отправиться в рискованное предприятие, а Синтии – терпеливо его ждать.
– Да хранит тебя Бог, любимый! – прошептала девушка, когда Робин открыл для нее ворота. Он быстро поскакал в одиночестве к высокому холму между Серн-Аббас Городок в графстве Дорсетшир
и Сидлинг Сент-Николас.
Робин ощущал напряжение, какого никогда не испытывал прежде. Оно настолько заострило все его чувства, что он с удивительной ясностью видел местность, по которой скакал, – пруд у дороги, рощицу на холме, маленькую церковь за лугом. Все эти обычные подробности так четко запечатлевались у него в памяти, что он снова мог бы проехать тем же путем с закрытыми глазами. Робином завладела мысль, что он скачет по той же дороге и за тем же поручением, что и его отец много лет назад, и что ему, как и Джорджу Обри, придется принять это поручение, хотя оно и грозит бесчестьем и позорной смертью. Юноша попытался отогнать эту мысль. Его отцу поручили прибить буллу об отлучении королевы от церкви к дверям собора Святого Павла. Повторения подобного поручения быть не могло, как и возможного обвинения в измене и позорной казни. Но все же иллюзия не оставляла юношу. Здесь отец свернул с дороги на поросшую травой тропинку, ведущую через вершину холма. Тогда, как и теперь, наступала ночь. Когда Робин добрался до вершины, стемнело, и ярко светила луна. Внизу слабо мерцали огоньки длинной деревенской улицы, лунный свет рисовал серебристо-черные узоры на соломенных крышах. И Джордж Обри точно так же смотрел вниз, подумал Робин. Они с отцом были связаны воедино делом, венцом которого могла оказаться смерть, ожидающая преступников.
Подковы лошади гулко стучали по дороге. У сломанного креста находился поворот к Сидлинг-Корт. Но там не было ожидающего Робина проводника. Юноша на него рассчитывал, и отсутствие этого человека отвлекло его от навязчивых мыслей. Робин словно выплыл из глубин океана на чистый воздух. Безбрежные горизонты молодости расстилались перед ним. Он должен справиться с сэром Френсисом Уолсингемом, знаком виселицы и всем остальным, как справлялся раньше. Он отпразднует свое аутодафе в Атлантике, и, выполнив сыновний долг и вернув себе состояние, вернется домой. Мистера Грегори из Лайма и вовсе нечего принимать во внимание. А сэр Френсис? Припомнив его возраст, дружбу с отцом и положение при дворе, Робин решил вести себя с ним как можно более осмотрительно и не забывать о хороших манерах. Но он не станет верить заявлениям, что королева помнит о нем. Робин свернул направо у сломанного креста. На вершине невысокого холма в лунном свете сверкали белые столбы открытых ворот. В наши дни дома обычно скрыты кустарником, но подъездная аллея к этому зданию окружала лишь участок скошенной травы, в центре которого помещались солнечные часы. Дом, арендуемый сэром Френсисом у Винчестерского колледжа, с его большим амбаром, церковью за стеной слева и садом, спускавшимся к рощице справа, был открыт для обозрения. В окнах горел свет. Робина ожидали, но без всякой таинственности. Он поднялся к двери.
Глава 11. Самоотречение
Робин передал лошадь на попечение конюха, а шляпу и хлыст лакею. Его проводили в маленькую темную комнату, где за круглым столом сидел мужчина, склонившись над бумагами. Пара свечей горела в высоких канделябрах на столе между дверью и человеком, погруженным в документы. Но при виде Робина он встал, и глазам юноши представилось бледное лицо с черной бородой, которое в последние четыре года причиняло ему столько беспокойств. Морщины стали глубже, черты – более усталыми, в черных волосах и бороде поблескивали седые пряди, но по выражению дремлющей страсти Робин сразу же узнал лицо, обескуражившее его в итонском кабинете. Сейчас, однако, темные глаза смотрели приветливо, а на губах играла улыбка, которая тревожила молодого человека сильнее, чем открытая враждебность.
– Я узнал бы тебя среди тысячи других, Робин, – сказал сэр Френсис и задал самый неожиданный вопрос, какой только можно было вообразить: – Дэккум все еще при тебе?
Робин с трудом сохранял спокойствие. Что говорили об Уолсингеме? «Он даст сто очков вперед любому иезуиту, как в вежливости, так и в лицемерии». Неужели только простое дружелюбие побудило великого человека задать этот вопрос?
– Да, сэр. Он по-прежнему в Эбботс-Гэп.
– Несомненно, стареет, как и мы все. Но лучше состариться служа, чем болтая.
Уолсингем обошел вокруг стола, взял Робина за локоть и подвел его к стулу. Юноша очень устал после трудного и беспокойного дня. К тому же он еще не вполне избавился от навязчивых мыслей, вызванных совпадениями времени и места, которые казались ему дурным предзнаменованием. В пламени свечей на стенах плясали и извивались искаженные тени его и Уолсингема, и юноша спрашивал себя, не являются ли эти кошмарные фигуры истинным отображением сущности их обоих. Когда сэр Френсис подводил Робина к большому дубовому стулу, тень министра выросла до размеров, значительно больших тени юноши. Не доставало красок, чтобы представить себе картину Страшного суда на церковном окне: огромный черт с остроконечной бородой тащит беспомощного, охваченного ужасом паренька к вечному наказанию.
Уолсингем заметил смущение Робина.
– Ты нуждаешься в пище, – сказал он.
– Нет, благодарю вас, сэр, – ответил юноша.
– Тогда выпей вина. – Уолсингем позвонил в колокольчик и, глядя на бледное лицо Робина, приказал лакею: – Чарнеко.
Слуга принес графин из венецианского стекла, наполненный темно-красным вином, напоминающим портвейн, и небольшие бокалы.
– Пей, – мягко произнес он. – У меня есть для тебя новости, и чтобы их выслушать, тебе понадобятся силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27