Он улыбнулся всем этим людям сразу, наполнил до краев оба кувшина и пустился в обратный путь.
***
Так прошел месяц спокойной размеренной жизни. Богиня окрепла и поздоровела, и Франсуа мог по десять раз на дню отправляться с ней за водой. Он вскоре перезнакомился со всеми. Дети перестали им интересоваться, а взрослые больше его не опасались. Его светлые волосы и белая лошадь стали привычной частью окружающего пейзажа.
Жан, в свою очередь, с помощью старого слуги продолжал знакомиться с началами арабского языка.
В комнате, что служила им жилищем, на Сретение — ибо Франсуа и Жан по-прежнему старались не терять ощущения времени и продолжали жить по своему календарю в стране, столь непохожей на их собственную, — разразилась драма.
Внезапно Жана охватил страшный озноб.
Поначалу Франсуа не придал этому особого значения, потому что в тот вечер дул довольно прохладный ветерок, но Жан стал содрогаться всем телом и метаться на циновке, скрипя зубами. С досадой в голосе он произнес:
— Вот она, малярия!
Больше он не мог произнести ни слова. Его вырвало только что съеденным ужином и продолжало выворачивать наизнанку, хотя из него ничего уже больше не выходило, кроме слюны и желчи. Так он мучился более часа, все больше теряя силы. Франсуа вытирал ему рот и старался согреть. Он накрыл брата собственным халатом, старик-сосед сделал то же самое, но это не помогало, кожа Жана оставалась ледяной. Откидываясь навзничь между двумя рвотными позывами, он стучал зубами от холода. Впрочем, Жан оставался в ясном уме и время от времени отчетливо произносил:
— Мне холодно!
Так продолжалось около двух часов, а затем Франсуа показалось, что брату становится лучше: Жан согревался, его кожа стала приобретать обычный оттенок.
Но облегчение было недолгим. Вскоре из ледяной кожа стала пылающе-жаркой, влажной, а лицо ярко-красным. Больной принялся стонать. Внезапно его охватывало возбуждение, и он бормотал какие-то бессвязные слова.
Вдруг Жан рывком поднялся, пугая брата пылающими, безумными глазами:
— Франсуа, копай скорее, они идут!
Франсуа содрогнулся. Он знал, что именно пытается в бреду произнести брат, но ни за что на свете не желал это слушать.
— Замолчи! Успокойся!
— Ты на поляне. Ты роешь могилу нашей матери… Лес, а вокруг леса холмы. Похоже на арену цирка. Волки на вершине холма — они смотрят на тебя. Ты не можешь их видеть, но ты слышишь их. Правда ведь, ты их слышишь?
— Нет, я ничего не слышу!
— Слышишь, ты их слышишь!
И Жан принялся выть. Его крик был так похож на волчий, что от этого звука мороз пробегал по коже.
Придерживая брата, чтобы тот не причинил себе вреда, Франсуа вновь переживал давний ужас. Тут Жан был прав: волки приближаются к ним. Они преследовали их даже в этой далекой стране, в краю жары и яркого солнечного света, в краю львов. Но ни эта жара, ни этот свет не причиняли волкам никакого вреда, потому что находились они в нем самом…
Разбуженный воем, Хаджи появился в их комнате. Жан мгновенно успокоился. Лицо его потеряло красный оттенок, стало не таким горячим, но теперь покрылось обильным потом. Видя, в каком состоянии находится его слуга, и, узнав симптомы малярии, Хаджи сжалился. Он приказал старику:
— Сходи принеси белье.
Теперь, когда температура упала, к Жану вернулся рассудок. Он слабо улыбнулся Хаджи:
— Спасибо.
Тот подскочил от удивления:
— Ты говоришь на нашем языке?
— Я только учу его.
Хаджи не мог сдержать изумления:
— Зачем ты это делаешь?
Жан ответил поговоркой, которую слышал от старика:
— Лишь у пленника найдется время выучить язык птиц.
Тогда с нескрываемым уважением Хаджи приблизился к больному, помог ему встать и отвел в другое крыло здания, в комнату, предназначенную для гостей. Он тщательно обтер его лицо от пота и сидел у его постели, пока тот, наконец, не заснул.
В течение целой недели приступы повторялись у Жана ежедневно, затем раз в два дня, потом раз в три, в четыре дня. Эта периодичность должна была стать для него обычной на долгие годы.
Пока брат находился в доме Хаджи, Франсуа не мог навещать его, но однажды ночью, услышав, как тот бредит и стонет, он приблизился к окну и смог расслышать:
— Волки уже на вершине холма.
***
Жан не умер от малярии. Кризис миновал, и его единственным результатом стало то, что больной навсегда получил отвращение к мясу. Когда Жан поправился, Хаджи пожелал оставить его у себя, чтобы самому выучить язык франков. Когда же он узнал, что Жан — духовное лицо и принадлежит к окружению главы христиан, его интерес к этому рабу возрос еще больше.
Хаджи был не ученым, но святым человеком, и в голове его возникла мысль убедить Жана в превосходстве своей религии. Он объяснил, что «Хаджи» — это вовсе не имя, так называют тех, кто совершил паломничество в Мекку. Хаджи — единственный из всей деревни, кому довелось проделать святой путь. В один прекрасный день он выступил в странствие без единого динара — ибо паломник должен жить только подаянием — и всю дорогу то шел один, то присоединялся к какому-нибудь каравану.
Жан с жадным вниманием слушал рассказы об этих запретных местах и ритуалах, которые его собеседнику доводилось исполнять.
— У Высокочтимого Дома четыре угла. Первый угол из черного камня. Правоверный отступает от него, пятясь задом, чтобы миновать как можно быстрее. Следующий угол, который встречается на его пути, — это иракский угол, он обращен на север, затем — сирийский угол, он обращен на запад, потом — йеменский угол, обращенный на юг. Таким образом, паломник возвращается к черному камню, который обращен на восток.
От Хаджи Жан узнал, что город, возле которого они живут, называется Хама, а река, его орошающая, — Оронт. Порт же, в котором они высадились, носит имя Латакия.
Правителем Хамы был знатный человек по имени Абдул Феда, внук другого Абдула Феды, умершего почти полвека назад. Высокая кирпичная башня с остроконечной крышей, которую они видели в день приезда, была его мавзолеем.
Первый Абдул Феда, самый ученый человек своего времени, носил титул «владыки географов» за свои обширные познания в этой области. В своем дворце он собрал столь богатую библиотеку, что ученые из Дамаска и даже Багдада приезжали работать в ней.
Его сын, Омар Феда, тоже был весьма образованным человеком, но внук, Абдул Феда, почти сравнялся в учености с дедом, в честь которого получил имя. Географ, историк, философ, математик, он имеет особую страсть — шахматы. И он в этом искусстве так силен, что никто, как он утверждает, не обыграл его с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. Вот почему его прозвали «властелином шахмат».
Хаджи тоже увлекался игрой в шахматы и захотел сделать Жана своим партнером. Жан был знаком лишь с начатками этой игры, но вскоре стал в ней так силен, что выигрывал у своего хозяина все партии подряд.
За доской они разговаривали. Оценив ироничный склад ума своего собеседника, Хаджи отказался от мысли убедить его в превосходстве своей религии, но не переставал расспрашивать его буквально обо всем, не уставая выслушивать рассказы о разных городах, обычаях и нравах христиан.
В это время Франсуа тоже вел жизнь спокойную и размеренную. Поскольку Хаджи, слишком занятому разговорами с Жаном, стало некогда продавать на рынке выращенные им продукты, он решил взять это на себя, а старый слуга стал ходить на реку с мулом. Теперь каждый день Франсуа спускался с Богиней на главную площадь Хамы и сбывал свою продукцию раньше всех других торговцев — может быть, потому, что этот красивый, молчаливый, приветливый человек, так отличающийся от других, вызывал удивление и умел нравиться.
В конце концов, Хаджи стал испытывать благодарность к Франсуа и позволил ему разделить с Жаном комнату для гостей. И, впервые принимая Франсуа за своим столом, Хаджи в витиеватой форме выразил свое отношение к покупке в Латакии лошади и двух братьев в придачу.
— Я хотел сорвать плод, но плод не пожелал отделиться от ветки, тогда я вздумал сорвать ветку, но ветка не стала отделяться от ствола. И я взял дерево целиком и могу сказать, что это Аллах меня вразумил, ибо теперь ветка приносит много плодов, а ствол дерева — много веток.
***
Так Франсуа и Жан прожили у Хаджи полтора года. После того памятного припадка на Сретение 1381 года Жан чувствовал себя хорошо. Он научился бегло говорить по-арабски и весьма преуспел в шахматном искусстве. Франсуа тоже приспособился к новой жизни. Время от времени он еще задумывался о побеге, но не слишком серьезно. И в самом деле, во Франции у него не осталось особенных дел. К тому же не хотелось покидать Жана, который вполне освоился на новом месте и бежать вовсе не собирался.
23 июля 1382 года, ближе к вечеру, в городе, в его больших домах с остроконечными крышами, возникло какое-то волнение. Караван, состоявший из несметного количества верблюдов, с трудом передвигался по узким улочкам. Это правитель соседнего Хомса прибыл с визитом к правителю Хамы. Но по пути он пожелал заехать к Хаджи и поприветствовать его.
Властитель Хомса увидел его на пороге дома, играющим в шахматы с Жаном. При виде правителя Хаджи пожелал было упасть ниц к его ногам, но тот не позволил этого сделать и сам склонился перед святым человеком.
Правитель Хомса был красивым молодым человеком лет тридцати, со смуглой кожей и черными волосами. Он указал на Жана:
— Кто он, Хаджи?
— Господин, это христианский священник, я купил его в Латакии.
— Ты играешь в шахматы со своим рабом?
— Этот раб — самый удивительный человек из всех, кого мне когда-либо доводилось встречать.
— Хаджи, если ты говоришь правду, я куплю его у тебя.
Правитель Хомса отдал приказ. Его солдаты велели верблюдам опуститься на колени, и бесчисленная свита спустилась на землю. Затем правитель занял место Хаджи и начал партию в шахматы с Жаном.
Длилась она недолго. Правитель Хомса, оставленный позади с самого начала и терявший важные фигуры одну за другой, предпочел сдаться, чтобы избежать унизительного поражения. Он поднялся, вконец очарованный.
— Это великолепно! Я подарю его правителю. Никакой подарок не доставит ему большего удовольствия. Продай его мне.
— Я не осмеливаюсь отказать тебе, господин, только ты должен соблюсти одно условие: тебе придется взять дерево целиком. Я хотел сорвать один лишь плод, а пришлось забирать и ветку, и ствол.
Правитель Хомса удивленно огляделся по сторонам:
— Ну что ж… А где же ветка и ствол?
Заметив издали Франсуа, который возвращался вместе с Богиней с рынка, Хаджи улыбнулся:
— Вот они.
Правитель Хомса взглянул на белое пятно, которое представляли собой человек и его лошадь. Это зрелище ослепило его. Он вскричал:
— Белый всадник!
Хаджи бросил на него удивленный взгляд.
Правитель хлопнул в ладоши.
— Сейчас поймешь. Приведите фигуры!
Солдаты подбежали к каравану и тут же вернулись, толкая впереди себя довольно необычную компанию из шестнадцати очень странно одетых человек. Восемь из них были стариками, седыми и белобородыми. Они были облачены во все белое, а на поясе у каждого висела кривая турецкая сабля из выкрашенного белой краской дерева. Восемь других были неграми, носили такую же одежду, только черного цвета, и такими же черными были деревянные сабли.
Правитель Хомса объяснил:
— Я хочу подарить Абдулу Феде шахматы в натуральную величину, где фигуры и пешки представляются живыми людьми. Клянусь, никто никогда не видел ничего подобного!
Подошел Жан. Казалось, он восхищен.
— А где остальные? Слоны? Ладьи?
— Вот те, что вы зовете слонами. Мы называем их воинами.
По его приказу привели еще двух седых стариков и двух чернокожих. Их одежда была украшена более богато, и на головах у них красовались тюрбаны, соответственно белые и черные, увенчанные золотыми полумесяцами. Лиц их не было видно. Одежды прямого покроя ниспадали до самой земли, на головах были надеты шлемы франкских рыцарей, древние шлемы, цилиндрические, с крестообразными прорезями. Было совершенно очевидно, что их взяли у убитых в сражении крестоносцев.
На Жане по-прежнему оставалось одеяние священника. Правитель Хомса взял выкрашенный в черный цвет шлем «ладьи» и протянул ему.
— Завтра ты будешь играть с другими. И когда я отдам тебя правителю, то-то он удивится!
Всадники появились в клубах пыли. Черные были особенно великолепны: два царственных африканца на вороных лошадях без малейшего белого пятнышка; пышные одежды развевались на ветру. Одним из белых всадников оказался юный сарацин-альбинос; его лошадь была такой же белоснежной, как и Богиня. Второй выглядел куда менее впечатляющим. Это был пожилой христианин с седоватыми волосами. Да и лошадь у него была скорее серой, нежели белой. Правитель поставил рядом с ним Франсуа на Богине и пришел в восторг.
— Лучше и быть не может! Ты был прав, Хаджи, нельзя отделять ветки от ствола.
Жан вмешался вновь:
— А короли? Здесь нет королей!
— Ими будем Абдул Феда и я сам. Как того требуют правила учтивости, я стану черным, а он — белым.
— Королев я тоже пока не вижу…
— Скоро увидишь!
Тут послышалось какое-то позвякивание, и к дому подали два паланкина, лежащих на спинах мулов. Закрытые глухие занавески были украшены монетками и золотыми полумесяцами весьма искусной работы.
Правитель отдал приказ, и занавески были подняты.
Белая королева оказалась христианкой. Это была очень красивая молодая светловолосая женщина с бледным лицом. Она едва сдерживала слезы. Ее нарядили по последней западной моде, в белое шелковое платье с корсажем и разрезами по бокам. Глубокий вырез на груди был так искусно задрапирован муслином, что тело было совершенно скрыто. Края одежды подчеркивались оторочкой горностаевым мехом. В причудливую прическу вплели жемчужины, которые образовывали серебряный полумесяц. Легкий слой пудры подчеркивал бледность лица.
Черная королева, одетая с куда большей простотой, была сарацинкой. Она носила черное обтягивающее шелковое платье, которое переливалось при каждом движении. Согласно предписаниям религии лицо женщины пряталось под черным покрывалом, виднелись только глаза. Ее волосы цвета воронова крыла свободно струились по спине до самого пояса. Глаза, подведенные углем, были единственной не черной деталью во всем ее облике. Они были зелеными — глубокого изумрудного цвета.
Правитель Хомса повернулся к Хаджи.
— Что ты об этом думаешь? После партии я подарю обеих Абдулу Феде для его гарема.
— Я удивлюсь, если он не окажется удовлетворен.
Они принялись оживленно беседовать. Правитель хотел купить Франсуа, Жана и Богиню на вес золота, но Хаджи не желал принять цену большую, чем заплатил за них сам. Наконец правителю пришлось уступить, и он горячо поблагодарил святого человека.
Тем временем Жан объяснял Франсуа, что происходит.
— Нам предстоит поменять хозяина, а для начала мы станем фигурами в шахматной партии.
Франсуа спешился. Черная королева оказалась прямо перед ним. Волнуемое ветром, ее платье переливалось, и изумрудные глаза, казалось, тоже меняли цвет. Они напоминали воды Оронта — воды столь прозрачные, что в них невозможно было что-либо скрыть.
— Вижу.
***
Правитель Хомса вместе со свитой в тот же вечер отправился во дворец Абдула Феды. Этот дворец стоял на самом берегу реки и представал перед путниками во всей своей красе. Пологими склонами спускался дивный сад. Здесь росли все виды деревьев, какие только бывают на свете: клены, вязы, абрикосовые, миндальные деревья, не говоря уже о виноградниках. Между ними вились желобки — ответвления оросительных каналов.
Справа возвышалось высокое здание со слепыми, без окон, стенами, видом напоминающее тюрьму. Судя по всему, это и была тюрьма, точнее сказать, гарем.
Стоя среди живых шахматных фигур, Франсуа упивался дурманящими ароматами жасмина, мелодичным пением колес Оронта и дребезжанием паланкина. Время от времени он посматривал на паланкин черной королевы, но тот неизменно оставался закрытым.
Тем не менее, вскоре его все-таки открыли. Узнав об удивительных планах своего гостя, Абдул Феда пожелал немедля взглянуть на участников партии. Когда две королевы отодвинули занавеси, он не смог сдержать крика восторга. Франсуа и Богиня также удостоились его одобрения.
Абдул Феда поражал своим величием. Это был человек лет пятидесяти, с посеребренными висками, крепкого сложения. У него были полные губы сластолюбца, но взгляд казался спокойным и глубоким. Глядя на него, можно было безошибочно определить в этом сарацине великого правителя.
Франсуа вместе с другими привели в подвал дворца, чтобы они провели там ночь. Белые и черные фигуры разделились, обе королевы были заперты отдельно.
Франсуа оказался в большой комнате со сводчатым потолком, в окружении седобородых стариков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
***
Так прошел месяц спокойной размеренной жизни. Богиня окрепла и поздоровела, и Франсуа мог по десять раз на дню отправляться с ней за водой. Он вскоре перезнакомился со всеми. Дети перестали им интересоваться, а взрослые больше его не опасались. Его светлые волосы и белая лошадь стали привычной частью окружающего пейзажа.
Жан, в свою очередь, с помощью старого слуги продолжал знакомиться с началами арабского языка.
В комнате, что служила им жилищем, на Сретение — ибо Франсуа и Жан по-прежнему старались не терять ощущения времени и продолжали жить по своему календарю в стране, столь непохожей на их собственную, — разразилась драма.
Внезапно Жана охватил страшный озноб.
Поначалу Франсуа не придал этому особого значения, потому что в тот вечер дул довольно прохладный ветерок, но Жан стал содрогаться всем телом и метаться на циновке, скрипя зубами. С досадой в голосе он произнес:
— Вот она, малярия!
Больше он не мог произнести ни слова. Его вырвало только что съеденным ужином и продолжало выворачивать наизнанку, хотя из него ничего уже больше не выходило, кроме слюны и желчи. Так он мучился более часа, все больше теряя силы. Франсуа вытирал ему рот и старался согреть. Он накрыл брата собственным халатом, старик-сосед сделал то же самое, но это не помогало, кожа Жана оставалась ледяной. Откидываясь навзничь между двумя рвотными позывами, он стучал зубами от холода. Впрочем, Жан оставался в ясном уме и время от времени отчетливо произносил:
— Мне холодно!
Так продолжалось около двух часов, а затем Франсуа показалось, что брату становится лучше: Жан согревался, его кожа стала приобретать обычный оттенок.
Но облегчение было недолгим. Вскоре из ледяной кожа стала пылающе-жаркой, влажной, а лицо ярко-красным. Больной принялся стонать. Внезапно его охватывало возбуждение, и он бормотал какие-то бессвязные слова.
Вдруг Жан рывком поднялся, пугая брата пылающими, безумными глазами:
— Франсуа, копай скорее, они идут!
Франсуа содрогнулся. Он знал, что именно пытается в бреду произнести брат, но ни за что на свете не желал это слушать.
— Замолчи! Успокойся!
— Ты на поляне. Ты роешь могилу нашей матери… Лес, а вокруг леса холмы. Похоже на арену цирка. Волки на вершине холма — они смотрят на тебя. Ты не можешь их видеть, но ты слышишь их. Правда ведь, ты их слышишь?
— Нет, я ничего не слышу!
— Слышишь, ты их слышишь!
И Жан принялся выть. Его крик был так похож на волчий, что от этого звука мороз пробегал по коже.
Придерживая брата, чтобы тот не причинил себе вреда, Франсуа вновь переживал давний ужас. Тут Жан был прав: волки приближаются к ним. Они преследовали их даже в этой далекой стране, в краю жары и яркого солнечного света, в краю львов. Но ни эта жара, ни этот свет не причиняли волкам никакого вреда, потому что находились они в нем самом…
Разбуженный воем, Хаджи появился в их комнате. Жан мгновенно успокоился. Лицо его потеряло красный оттенок, стало не таким горячим, но теперь покрылось обильным потом. Видя, в каком состоянии находится его слуга, и, узнав симптомы малярии, Хаджи сжалился. Он приказал старику:
— Сходи принеси белье.
Теперь, когда температура упала, к Жану вернулся рассудок. Он слабо улыбнулся Хаджи:
— Спасибо.
Тот подскочил от удивления:
— Ты говоришь на нашем языке?
— Я только учу его.
Хаджи не мог сдержать изумления:
— Зачем ты это делаешь?
Жан ответил поговоркой, которую слышал от старика:
— Лишь у пленника найдется время выучить язык птиц.
Тогда с нескрываемым уважением Хаджи приблизился к больному, помог ему встать и отвел в другое крыло здания, в комнату, предназначенную для гостей. Он тщательно обтер его лицо от пота и сидел у его постели, пока тот, наконец, не заснул.
В течение целой недели приступы повторялись у Жана ежедневно, затем раз в два дня, потом раз в три, в четыре дня. Эта периодичность должна была стать для него обычной на долгие годы.
Пока брат находился в доме Хаджи, Франсуа не мог навещать его, но однажды ночью, услышав, как тот бредит и стонет, он приблизился к окну и смог расслышать:
— Волки уже на вершине холма.
***
Жан не умер от малярии. Кризис миновал, и его единственным результатом стало то, что больной навсегда получил отвращение к мясу. Когда Жан поправился, Хаджи пожелал оставить его у себя, чтобы самому выучить язык франков. Когда же он узнал, что Жан — духовное лицо и принадлежит к окружению главы христиан, его интерес к этому рабу возрос еще больше.
Хаджи был не ученым, но святым человеком, и в голове его возникла мысль убедить Жана в превосходстве своей религии. Он объяснил, что «Хаджи» — это вовсе не имя, так называют тех, кто совершил паломничество в Мекку. Хаджи — единственный из всей деревни, кому довелось проделать святой путь. В один прекрасный день он выступил в странствие без единого динара — ибо паломник должен жить только подаянием — и всю дорогу то шел один, то присоединялся к какому-нибудь каравану.
Жан с жадным вниманием слушал рассказы об этих запретных местах и ритуалах, которые его собеседнику доводилось исполнять.
— У Высокочтимого Дома четыре угла. Первый угол из черного камня. Правоверный отступает от него, пятясь задом, чтобы миновать как можно быстрее. Следующий угол, который встречается на его пути, — это иракский угол, он обращен на север, затем — сирийский угол, он обращен на запад, потом — йеменский угол, обращенный на юг. Таким образом, паломник возвращается к черному камню, который обращен на восток.
От Хаджи Жан узнал, что город, возле которого они живут, называется Хама, а река, его орошающая, — Оронт. Порт же, в котором они высадились, носит имя Латакия.
Правителем Хамы был знатный человек по имени Абдул Феда, внук другого Абдула Феды, умершего почти полвека назад. Высокая кирпичная башня с остроконечной крышей, которую они видели в день приезда, была его мавзолеем.
Первый Абдул Феда, самый ученый человек своего времени, носил титул «владыки географов» за свои обширные познания в этой области. В своем дворце он собрал столь богатую библиотеку, что ученые из Дамаска и даже Багдада приезжали работать в ней.
Его сын, Омар Феда, тоже был весьма образованным человеком, но внук, Абдул Феда, почти сравнялся в учености с дедом, в честь которого получил имя. Географ, историк, философ, математик, он имеет особую страсть — шахматы. И он в этом искусстве так силен, что никто, как он утверждает, не обыграл его с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет. Вот почему его прозвали «властелином шахмат».
Хаджи тоже увлекался игрой в шахматы и захотел сделать Жана своим партнером. Жан был знаком лишь с начатками этой игры, но вскоре стал в ней так силен, что выигрывал у своего хозяина все партии подряд.
За доской они разговаривали. Оценив ироничный склад ума своего собеседника, Хаджи отказался от мысли убедить его в превосходстве своей религии, но не переставал расспрашивать его буквально обо всем, не уставая выслушивать рассказы о разных городах, обычаях и нравах христиан.
В это время Франсуа тоже вел жизнь спокойную и размеренную. Поскольку Хаджи, слишком занятому разговорами с Жаном, стало некогда продавать на рынке выращенные им продукты, он решил взять это на себя, а старый слуга стал ходить на реку с мулом. Теперь каждый день Франсуа спускался с Богиней на главную площадь Хамы и сбывал свою продукцию раньше всех других торговцев — может быть, потому, что этот красивый, молчаливый, приветливый человек, так отличающийся от других, вызывал удивление и умел нравиться.
В конце концов, Хаджи стал испытывать благодарность к Франсуа и позволил ему разделить с Жаном комнату для гостей. И, впервые принимая Франсуа за своим столом, Хаджи в витиеватой форме выразил свое отношение к покупке в Латакии лошади и двух братьев в придачу.
— Я хотел сорвать плод, но плод не пожелал отделиться от ветки, тогда я вздумал сорвать ветку, но ветка не стала отделяться от ствола. И я взял дерево целиком и могу сказать, что это Аллах меня вразумил, ибо теперь ветка приносит много плодов, а ствол дерева — много веток.
***
Так Франсуа и Жан прожили у Хаджи полтора года. После того памятного припадка на Сретение 1381 года Жан чувствовал себя хорошо. Он научился бегло говорить по-арабски и весьма преуспел в шахматном искусстве. Франсуа тоже приспособился к новой жизни. Время от времени он еще задумывался о побеге, но не слишком серьезно. И в самом деле, во Франции у него не осталось особенных дел. К тому же не хотелось покидать Жана, который вполне освоился на новом месте и бежать вовсе не собирался.
23 июля 1382 года, ближе к вечеру, в городе, в его больших домах с остроконечными крышами, возникло какое-то волнение. Караван, состоявший из несметного количества верблюдов, с трудом передвигался по узким улочкам. Это правитель соседнего Хомса прибыл с визитом к правителю Хамы. Но по пути он пожелал заехать к Хаджи и поприветствовать его.
Властитель Хомса увидел его на пороге дома, играющим в шахматы с Жаном. При виде правителя Хаджи пожелал было упасть ниц к его ногам, но тот не позволил этого сделать и сам склонился перед святым человеком.
Правитель Хомса был красивым молодым человеком лет тридцати, со смуглой кожей и черными волосами. Он указал на Жана:
— Кто он, Хаджи?
— Господин, это христианский священник, я купил его в Латакии.
— Ты играешь в шахматы со своим рабом?
— Этот раб — самый удивительный человек из всех, кого мне когда-либо доводилось встречать.
— Хаджи, если ты говоришь правду, я куплю его у тебя.
Правитель Хомса отдал приказ. Его солдаты велели верблюдам опуститься на колени, и бесчисленная свита спустилась на землю. Затем правитель занял место Хаджи и начал партию в шахматы с Жаном.
Длилась она недолго. Правитель Хомса, оставленный позади с самого начала и терявший важные фигуры одну за другой, предпочел сдаться, чтобы избежать унизительного поражения. Он поднялся, вконец очарованный.
— Это великолепно! Я подарю его правителю. Никакой подарок не доставит ему большего удовольствия. Продай его мне.
— Я не осмеливаюсь отказать тебе, господин, только ты должен соблюсти одно условие: тебе придется взять дерево целиком. Я хотел сорвать один лишь плод, а пришлось забирать и ветку, и ствол.
Правитель Хомса удивленно огляделся по сторонам:
— Ну что ж… А где же ветка и ствол?
Заметив издали Франсуа, который возвращался вместе с Богиней с рынка, Хаджи улыбнулся:
— Вот они.
Правитель Хомса взглянул на белое пятно, которое представляли собой человек и его лошадь. Это зрелище ослепило его. Он вскричал:
— Белый всадник!
Хаджи бросил на него удивленный взгляд.
Правитель хлопнул в ладоши.
— Сейчас поймешь. Приведите фигуры!
Солдаты подбежали к каравану и тут же вернулись, толкая впереди себя довольно необычную компанию из шестнадцати очень странно одетых человек. Восемь из них были стариками, седыми и белобородыми. Они были облачены во все белое, а на поясе у каждого висела кривая турецкая сабля из выкрашенного белой краской дерева. Восемь других были неграми, носили такую же одежду, только черного цвета, и такими же черными были деревянные сабли.
Правитель Хомса объяснил:
— Я хочу подарить Абдулу Феде шахматы в натуральную величину, где фигуры и пешки представляются живыми людьми. Клянусь, никто никогда не видел ничего подобного!
Подошел Жан. Казалось, он восхищен.
— А где остальные? Слоны? Ладьи?
— Вот те, что вы зовете слонами. Мы называем их воинами.
По его приказу привели еще двух седых стариков и двух чернокожих. Их одежда была украшена более богато, и на головах у них красовались тюрбаны, соответственно белые и черные, увенчанные золотыми полумесяцами. Лиц их не было видно. Одежды прямого покроя ниспадали до самой земли, на головах были надеты шлемы франкских рыцарей, древние шлемы, цилиндрические, с крестообразными прорезями. Было совершенно очевидно, что их взяли у убитых в сражении крестоносцев.
На Жане по-прежнему оставалось одеяние священника. Правитель Хомса взял выкрашенный в черный цвет шлем «ладьи» и протянул ему.
— Завтра ты будешь играть с другими. И когда я отдам тебя правителю, то-то он удивится!
Всадники появились в клубах пыли. Черные были особенно великолепны: два царственных африканца на вороных лошадях без малейшего белого пятнышка; пышные одежды развевались на ветру. Одним из белых всадников оказался юный сарацин-альбинос; его лошадь была такой же белоснежной, как и Богиня. Второй выглядел куда менее впечатляющим. Это был пожилой христианин с седоватыми волосами. Да и лошадь у него была скорее серой, нежели белой. Правитель поставил рядом с ним Франсуа на Богине и пришел в восторг.
— Лучше и быть не может! Ты был прав, Хаджи, нельзя отделять ветки от ствола.
Жан вмешался вновь:
— А короли? Здесь нет королей!
— Ими будем Абдул Феда и я сам. Как того требуют правила учтивости, я стану черным, а он — белым.
— Королев я тоже пока не вижу…
— Скоро увидишь!
Тут послышалось какое-то позвякивание, и к дому подали два паланкина, лежащих на спинах мулов. Закрытые глухие занавески были украшены монетками и золотыми полумесяцами весьма искусной работы.
Правитель отдал приказ, и занавески были подняты.
Белая королева оказалась христианкой. Это была очень красивая молодая светловолосая женщина с бледным лицом. Она едва сдерживала слезы. Ее нарядили по последней западной моде, в белое шелковое платье с корсажем и разрезами по бокам. Глубокий вырез на груди был так искусно задрапирован муслином, что тело было совершенно скрыто. Края одежды подчеркивались оторочкой горностаевым мехом. В причудливую прическу вплели жемчужины, которые образовывали серебряный полумесяц. Легкий слой пудры подчеркивал бледность лица.
Черная королева, одетая с куда большей простотой, была сарацинкой. Она носила черное обтягивающее шелковое платье, которое переливалось при каждом движении. Согласно предписаниям религии лицо женщины пряталось под черным покрывалом, виднелись только глаза. Ее волосы цвета воронова крыла свободно струились по спине до самого пояса. Глаза, подведенные углем, были единственной не черной деталью во всем ее облике. Они были зелеными — глубокого изумрудного цвета.
Правитель Хомса повернулся к Хаджи.
— Что ты об этом думаешь? После партии я подарю обеих Абдулу Феде для его гарема.
— Я удивлюсь, если он не окажется удовлетворен.
Они принялись оживленно беседовать. Правитель хотел купить Франсуа, Жана и Богиню на вес золота, но Хаджи не желал принять цену большую, чем заплатил за них сам. Наконец правителю пришлось уступить, и он горячо поблагодарил святого человека.
Тем временем Жан объяснял Франсуа, что происходит.
— Нам предстоит поменять хозяина, а для начала мы станем фигурами в шахматной партии.
Франсуа спешился. Черная королева оказалась прямо перед ним. Волнуемое ветром, ее платье переливалось, и изумрудные глаза, казалось, тоже меняли цвет. Они напоминали воды Оронта — воды столь прозрачные, что в них невозможно было что-либо скрыть.
— Вижу.
***
Правитель Хомса вместе со свитой в тот же вечер отправился во дворец Абдула Феды. Этот дворец стоял на самом берегу реки и представал перед путниками во всей своей красе. Пологими склонами спускался дивный сад. Здесь росли все виды деревьев, какие только бывают на свете: клены, вязы, абрикосовые, миндальные деревья, не говоря уже о виноградниках. Между ними вились желобки — ответвления оросительных каналов.
Справа возвышалось высокое здание со слепыми, без окон, стенами, видом напоминающее тюрьму. Судя по всему, это и была тюрьма, точнее сказать, гарем.
Стоя среди живых шахматных фигур, Франсуа упивался дурманящими ароматами жасмина, мелодичным пением колес Оронта и дребезжанием паланкина. Время от времени он посматривал на паланкин черной королевы, но тот неизменно оставался закрытым.
Тем не менее, вскоре его все-таки открыли. Узнав об удивительных планах своего гостя, Абдул Феда пожелал немедля взглянуть на участников партии. Когда две королевы отодвинули занавеси, он не смог сдержать крика восторга. Франсуа и Богиня также удостоились его одобрения.
Абдул Феда поражал своим величием. Это был человек лет пятидесяти, с посеребренными висками, крепкого сложения. У него были полные губы сластолюбца, но взгляд казался спокойным и глубоким. Глядя на него, можно было безошибочно определить в этом сарацине великого правителя.
Франсуа вместе с другими привели в подвал дворца, чтобы они провели там ночь. Белые и черные фигуры разделились, обе королевы были заперты отдельно.
Франсуа оказался в большой комнате со сводчатым потолком, в окружении седобородых стариков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78