Но настоящая причина заключалась в ином. Признать Елизавету законнорожденной можно было лишь одним способом – объявить брак отца с Катариной Арагонской недействительным. А таким образом незаконнорожденной получилась бы… Мария.
Испанский посол, желая ускорить события, весьма неразумно решил бросить тень на своего старинного врага Ноайля – одним мастерским ударом добиться того, чтобы Ноайля отправили во Францию, а Елизавету – на плаху. Он обвинил Ноайля в том, что тот якобы посещает комнаты Елизаветы по ночам, подготавливая заговор против королевы.
Нелепое обвинение быстро разрушили, потому что даже враги Елизаветы не могли обнаружить ни тени ее вины.
Стоя на коленях перед королевой, она заплакала:
– Я умоляю ваше величество никогда не доверять злобным россказням, которые распространяют обо мне, не дав мне возможность доказать свою невиновность.
Мария искренне верила в справедливость, а Елизавета удачно подобрала слова.
– Моя дорогая сестра, – отозвалась королева, – мне очень жаль, что о вас судили несправедливо. Примите эти жемчуга в знак моей привязанности.
Елизавета приняла жемчуга и поспешила воспользоваться ситуацией. Она подняла глаза па сестру и проговорила:
– Ваше величество так добры ко мне. Я знаю, что вы позволите мне оставить двор, чтобы я могла жить в тиши и побыстрее сделать то, что от меня желает ваше величество. Дайте мне ваше милостивое позволение уехать, чтобы я могла изучать книги, данные вами мне, быстрее научилась управлять своими мыслями и направлять их туда, куда будет угодно вашему величеству.
Позволение было дано. Елизавета с огромным облегчением уехала от неминуемой опасности.
Однако способ раз и навсегда избежать вечно угрожающей опасности существовал. Молодая принцесса часто думала о нем, но всегда отказывалась к нему прибегнуть. Этим способом было замужество.
В данный момент король Дании предлагал ей в мужья своего сына, Филиберта Эммануэля, герцога Савойского. Испания одобряла такой союз, и, следовательно, он получил должное внимание и со стороны королевы.
Тихой жизни в Эшридже не получилось. Елизавета постоянно была настороже и в каждом незнакомце, подъезжающем к дворцу, ожидала увидеть посланца от королевы с приказанием вернуться ко двору, за чем могли последовать тюремное заключение и смерть. Только выйдя замуж за иностранного принца, она могла спастись от этого вечного страха. Но это означало также и похоронить самую большую мечту. Став герцогиней Савойской, она уже никогда не услышит те магические слова, которые, возможно, через год, через два или пять–десять лет могут прозвучать: «Боже, храни королеву Елизавету!»
Нет, здесь она родилась, здесь и останется. Все ее надежды связаны с Англией. Временами Елизавете казалось, что ей никогда не удастся подняться по скользкой тропинке, ведущей к вершине амбиций. Ну что ж, говорила она себе, лучше свалиться с нее, чем вообще не попробовать подняться.
Она решительно отказалась от предложения герцога Савойского.
Королева и ее министры были раздражены, но не сильно; и эту тему временно перестали обсуждать.
Несколько недель прошли в деревне относительно спокойно, хотя от друзей Елизаветы, все еще остававшихся при дворе, приходили странные вести, которые могли привести как к триумфу, так и к катастрофе.
С протестом против испанского брака выступил Уайетт. Принцессе посылали письма с просьбами о поддержке, но она не захотела иметь ничего общего с мятежниками. Елизавета помнила: ее надежда на успех в выжидании. Куртенэй тоже был замешан в заговоре Уайетта, но она знала: как бы ни был красив этот человек, он слаб и ненадежен. Кроме того, даже если заговор окажется успешным, герцог Суффолк – один из его руководителей – наверняка постарается посадить на трон собственную дочь леди Джейн Грей, а вовсе не ее.
Нет! Мятеж не для Елизаветы.
И вскоре оказалось, что она была права, потому что Куртенэй в минуту паники стал предателем и признался Гардинеру в существовании заговора. Уайетт вынужден был начать действовать раньше времени. Мятеж провалился. Уайетт оказался под арестом. Куртенэя и Суффолка отправили в Тауэр. Был подписан приказ о безотлагательной казни леди Джейн и лорда Гилдфорда Дадли. Однако, к несчастью Елизаветы, адресованные ей письма Ноайля и Уайетта перехватили и предъявили королеве.
Когда пришло приказание явиться ко двору, принцесса поняла, что наступил самый страшный момент ее полной опасностей жизни.
Она могла сделать только одно – улечься в постель. Увы, заявила Елизавета гонцу, она слишком плохо себя чувствует, чтобы отправиться в путешествие; и в самом деле, была настолько напугана, что на этот раз ее болезнь была не совсем притворной. Елизавета не могла ни есть, ни спать и лишь лежала прислушиваясь в муках, не раздастся ли во дворе стук лошадиных копыт, возвещающих о прибытии людей королевы.
И они действительно скоро явились. Правда, не солдаты, присланные ее арестовать, а два королевских врача, доктор Венди и доктор Оуэн.
Трепещущие слуги принцессы сообщили ей об их прибытии.
– Я не могу их принять, – сказала она. – Я слишком больна, чтобы принимать посетителей.
Было десять часов вечера, но врачи решительно вошли в ее комнату. Елизавета надменно посмотрела на них.
– Неужели поспешность так велика, что вы не можете подождать до утра? – спросила она.
Они просили извинить их. Сказали, что очень огорчены видеть ее милость в таком тяжелом состоянии.
– А я совсем не рада видеть вас в такой час, – отозвалась Елизавета.
– Мы явились сюда по приказанию королевы, ваша милость.
– Вы видите меня несчастным инвалидом. Они подошли ближе к постели:
– Королева желает, чтобы вы покинули Эшридж завтра на рассвете и отправились в Лондон.
– В моем теперешнем состоянии я не могу предпринять такое путешествие.
Врачи сурово посмотрели на нее:
– Ваша милость может отдохнуть один день. Но потом мы непременно должны отправиться в Лондон, чтобы не вызвать недовольства королевы.
Елизавета смирилась. Она понимала: ее болезнь может предоставить ей отсрочку не больше чем на несколько дней.
Ее везли в карете, которую прислала за ней королева. В тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее супруг лорд Гилдфорд Дадли преодолели короткое расстояние между тюрьмой в Тауэре и эшафотом.
Некоторые из деревенских жителей вышли посмотреть, как проезжает Елизавета. И она видела их сочувственные взгляды. Вероятно, они думали о прелестной Джейн Грей, которой было всего лишь семнадцать лет и которая вовсе не стремилась стать королевой, но амбиции тех, кто ее окружал, толкнули ее к величию. Люди конечно же жалели эту юную девушку; а тут перед ними была еще одна – молодая принцесса, которая, возможно, разделит ее судьбу.
Впервые Елизавета была по-настоящему напугана. Она откладывала путешествие столько, сколько могла, надеясь, что со временем гнев Марии остынет. Каждый день отсрочки был важен. Первую ночь принцесса провела к Редберне, вторую остановку сделала в Сент-Олбанс. О, если бы она могла чуть дольше побыть в гостеприимном уюте особняка сэра Ральфа Раулетта! Но предстояло двигаться дальше – в Миммс и Хайгейт. Елизавета сделала все, чтобы задержаться в этих местах как можно дольше, так что поездка заняла десять дней – гораздо больше, чем было в действительности необходимо.
Прибыв наконец в Лондон, она увидела присмиревший Сити со множеством воздвигнутых виселиц. Люди висели на дверях собственных домов; мертвые головы выстроились на мосту. У лондонцев не хватило духу приветствовать принцессу, которая с грустью осознавала, что и ее собственная голова некрепко держится на плечах.
Однако, проезжая по улицам столицы, которая всегда была дружески настроена по отношению к ней, Елизавета постаралась сбросить с себя меланхолию. Она раздвинула занавески кареты, чтобы люди видели ее, всю в белом, в цвете, который не только подчеркивал ее роскошные волосы, но и, казалось, заявлял о ее безупречной невинности, и села, гордо выпрямившись, словно говоря: «Пусть делают с невинной девушкой все, что хотят». И если жители Лондона считали, что в такое время славить принцессу неразумно, то многие, не удержавшись, плакали и молились, чтобы ее не постигла участь леди Джейн Грей. Елизавету привезли во дворец Уайтхолл.
В пятницу, накануне Вербного воскресенья, в своих тщательно охраняемых апартаментах Елизавета услышала от слуг, что епископ Гардинер с несколькими членами Совета королевы направляется к ней с визитом.
Наконец он оказался перед ней – великий епископ Винчестерский, один из самых могущественных людей в королевстве и ее отъявленный враг.
– Ваша милость обвиняется в заговоре против королевы, – сообщил епископ. – Вы участвовали в заговоре Уайетта.
– Это ложное обвинение.
– Королева располагает письмами, которые доказывают, что вы говорите неправду. Ее величеству доставит удовольствие, если вы смените это место проживания на другое.
Елизавета не решалась далее возражать. То, чего она более всего опасалось, случилось.
– Сегодня вашу милость перевезут в Тауэр.
Принцесса пришла в ужас, но всеми силами постаралась этого не показать. Поэтому смело ответила:
– Я верю, что ее величество милостива и не станет заключать в подобное место искреннюю, невинную женщину, которая никогда не оскорбила ее ни мыслью, ни словом, ни поступком.
– Ее величество желает, чтобы вы сегодня же отправились в Тауэр.
Ей хотелось броситься на колени перед этими мужчинами, умолять их помочь ей доказать королеве ее невиновность, но вместо этого она стояла не шевелясь и надменно глядела на них.
– Прошу вас, милорды, – произнесла Елизавета, – либо представить мое дело королеве, либо попросить для меня ее милостивого разрешения увидеться с ней.
– Королева приказывает вам переехать немедленно, – повторил Гардинер.
Графа Суссекса растрогали ее молодость, мужество и отчаянная мольба. Он сказал:
– Если в моих силах окажется убедить королеву дать вам аудиенцию, я это сделаю.
После этих слов визитеры удалились, а она рухнула на стул, закрыла лицо руками и прошептала:
– Вот так и моя мать отправилась в Тауэр… Чтобы никогда не вернуться.
Всю ночь Елизавета ждала вызова от королевы. Слуги сообщили ей, что в садах, окружавших дворец, и в самом дворце полно стражников. Должно быть, опасались, что она попытается сбежать.
На следующий день приехал граф Суссекс и сообщил, что принцесса должна ехать в Тауэр немедленно, потому что баржа готова, а прилив не будет ждать. Она написала записку королеве и обратилась к Суссексу:
– Милорд, умоляю вас передать ее королеве. Граф поколебался, но не устоял перед ее мольбами.
Мария пришла в ярость. «Таковы, – кричала она, – хитрые уловки моей сестры!» Разве милорд Суссекс не понимает, что она заморочила ему голову и заставила пропустить прилив?
На следующий день было Вербное воскресенье, и ничто не смогло отменить отправку Елизаветы в Тауэр.
Направляясь к барже, она бормотала: – Да будет воля Господня. Я должна быть довольна, понимая, что это доставит удовольствие королеве! – Потом, повернувшись к мужчинам, сопровождавшим ее, с внезапным гневом воскликнула: – Удивительно, что вы, называющие себя благородными людьми и джентльменами, принуждаете меня, принцессу, дочь великого короля Генриха, отправиться в место заключения!
Они боязливо наблюдали за ней. Откуда им было знать, что она собирается сделать. Дюжие солдаты и государственные чиновники откровенно боялись этой стройной молодой девушки.
Баржа быстро пронеслась по реке, пока лондонцы были в храмах, чтобы они не могли увидеть, как везут Елизавету, и выразить ей свое сочувствие, в котором никогда ей не отказывали. Вскоре показался Тауэр – огромное серое обиталище мук, поражений и отчаяния.
Она увидела, что ее хотят вести в него через ворота Изменников, и это показалось ей страшным предзнаменованием.
– Я не сойду на берег здесь! – крикнула принцесса.
Шел дождь, и она подняла лицо, чтобы ощутить его капли, потому что когда еще ей доведется снова почувствовать их мягкость? «Как нежен дождь! – подумала она. – Как он добр в этом жестоком мире!»
– Ваша милость… – проговорил Суссекс.
– Должна ли я сойти на берег здесь? У ворот Изменников? Смотрите! Вы ошиблись с приливом. Как я могу сойти в воду?
Суссекс накинул свой плащ ей на плечи, чтобы защитить от дождя. С внезапным раздражением она скинула его и сошла с баржи. Вода была выше ее туфель, но Елизавета не обратила на это внимания и закричала звенящим голосом:
– Вот сходит на берег такая верная подданная, ставшая узницей, как никто другой, ступавший на эти ступени! Перед Тобой, о Господи, говорю это я, не имеющая других друзей, кроме Тебя.
Когда принцесса входила в Тауэр, многие тюремные надзиратели вышли посмотреть на нее, некоторые даже привели с собой своих детей. Их маленькие любопытствующие лица немного успокоили Елизавету. Она слабо улыбнулась малышам, и один маленький мальчик вдруг выбежал вперед, встал перед ней на колени и проговорил тоненьким голоском:
– Вчера вечером я молил Бога о спасении вашей милости, и сегодня тоже буду молить.
Елизавета положила руку на его голову.
– Значит, в этом скорбном месте у меня есть один друг, – сказала она. – Я благодарю тебя, дитя мое.
Несколько надзирателей воскликнули:
– Да хранит Господь вашу милость!
Она улыбнулась и присела на одну из мокрых ступенек, глядя на них почти с нежностью.
К ней подошел лейтенант Тауэра и стал умолять ее подняться.
– Потому что, мадам, – сказал он, – сидеть так не полезно для здоровья.
– Лучше сидеть здесь, чем в худшем месте, – откликнулась она, – потому что только одному Господу известно, куда вы меня посадите. – Но все-таки поднялась и позволила отвести себя в Тауэр вместе с теми немногими женщинами, которым разрешили ее сопровождать. Граф Суссекс все еще шел рядом с ней.
– Ваша милость, – пробормотал он, – вы понимаете, мне не нравится поручение, которое на меня возложили. Будьте уверены, я сделаю все, что в моей власти, чтобы облегчить ваше пребывание в этом месте.
Елизавету привели в приготовленные для нее апартаменты – самые строго охраняемые во всем Тауэре. И там, когда всхлипывающие дамы собрались вокруг нее, она вдруг почувствовала, что к ней вернулось мужество.
Итак, пришло то, чего она все время боялась. Но сейчас ее беспокоило другое – видел ли кто-нибудь, что она чуть не потеряла сознание, когда ее вели через ворота Изменников? И очень надеялась, что никто не заметил ее слабости.
Она принялась успокаивать своих дам.
– Все, что сейчас происходит, в руках Божьих, – утешала она их. – И если они пошлют меня на плаху, я не допущу, чтобы мою голову отсек английский топор. Я буду настаивать, чтобы это был меч из Франции.
Дамы поняли, что принцесса вспоминает мать, и заплакали еще горше, а она сидела прямо, высоко подняв золотую голову, и спокойно смотрела в будущее, которое обещало ей корону или меч из Франции.
Глава 3
С того дождливого Вербного воскресенья, когда Роберт услышал от надзирателя, приносившего ему пищу, что совсем недалеко от него теперь находится весьма знатная узница, он пребывал в возбуждении.
Сколько же ему осталось жить? Увы, юного Гилдфорда уже нет. А ведь он провел вместе с ним почти всю свою жизнь. Отец… Гилдфорд… Кто следующий?
Если угроза смерти висит над человеком очень долго, бывают моменты, когда он о ней забывает. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Роберт шел из Гилдхолла обратно в Тауэр, выслушав приговор. Оказавшись опять в камере с двумя слугами, которых благодаря его титулу ему разрешили иметь при себе, он тогда не чувствовал ничего, кроме глухого, бесконечного отчаяния; даже почти хотел, чтобы его поскорее пригласили на последнюю прогулку. Но такие, как Роберт Дадли, не отчаиваются надолго. Он родился удачливым, любимцем Судьбы. Разве она не защитила его, заставив совершить глупый на первый взгляд поступок – жениться на Эми? Если бы Роберт не сделал этого, то не Гилдфорд, а он потерял бы голову вместе с леди Джейн Грей, потому что отец наверняка женил бы его на этой юной трагической леди. Чем больше Роберт думал об этом, тем сильнее убеждался, что предназначен для славного будущего.
Была Пасха – время надежд.
Пришел надзиратель, принес пищу и привел с собой своего маленького сына. Малыш, которому еще не исполнилось четырех лет, напросился сопровождать отца, чтобы посмотреть на лорда Роберта. Ребенок стоял, ничего не говорил и рассматривал узника.
Роберта это позабавило. Он увидел в детских глазах то же восхищение и сочувствие, которое светилось в глазах женщин, стоявших на улице и следивших за его путешествием из Гилдхолла в Тауэр.
Он поклонился мальчику и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Испанский посол, желая ускорить события, весьма неразумно решил бросить тень на своего старинного врага Ноайля – одним мастерским ударом добиться того, чтобы Ноайля отправили во Францию, а Елизавету – на плаху. Он обвинил Ноайля в том, что тот якобы посещает комнаты Елизаветы по ночам, подготавливая заговор против королевы.
Нелепое обвинение быстро разрушили, потому что даже враги Елизаветы не могли обнаружить ни тени ее вины.
Стоя на коленях перед королевой, она заплакала:
– Я умоляю ваше величество никогда не доверять злобным россказням, которые распространяют обо мне, не дав мне возможность доказать свою невиновность.
Мария искренне верила в справедливость, а Елизавета удачно подобрала слова.
– Моя дорогая сестра, – отозвалась королева, – мне очень жаль, что о вас судили несправедливо. Примите эти жемчуга в знак моей привязанности.
Елизавета приняла жемчуга и поспешила воспользоваться ситуацией. Она подняла глаза па сестру и проговорила:
– Ваше величество так добры ко мне. Я знаю, что вы позволите мне оставить двор, чтобы я могла жить в тиши и побыстрее сделать то, что от меня желает ваше величество. Дайте мне ваше милостивое позволение уехать, чтобы я могла изучать книги, данные вами мне, быстрее научилась управлять своими мыслями и направлять их туда, куда будет угодно вашему величеству.
Позволение было дано. Елизавета с огромным облегчением уехала от неминуемой опасности.
Однако способ раз и навсегда избежать вечно угрожающей опасности существовал. Молодая принцесса часто думала о нем, но всегда отказывалась к нему прибегнуть. Этим способом было замужество.
В данный момент король Дании предлагал ей в мужья своего сына, Филиберта Эммануэля, герцога Савойского. Испания одобряла такой союз, и, следовательно, он получил должное внимание и со стороны королевы.
Тихой жизни в Эшридже не получилось. Елизавета постоянно была настороже и в каждом незнакомце, подъезжающем к дворцу, ожидала увидеть посланца от королевы с приказанием вернуться ко двору, за чем могли последовать тюремное заключение и смерть. Только выйдя замуж за иностранного принца, она могла спастись от этого вечного страха. Но это означало также и похоронить самую большую мечту. Став герцогиней Савойской, она уже никогда не услышит те магические слова, которые, возможно, через год, через два или пять–десять лет могут прозвучать: «Боже, храни королеву Елизавету!»
Нет, здесь она родилась, здесь и останется. Все ее надежды связаны с Англией. Временами Елизавете казалось, что ей никогда не удастся подняться по скользкой тропинке, ведущей к вершине амбиций. Ну что ж, говорила она себе, лучше свалиться с нее, чем вообще не попробовать подняться.
Она решительно отказалась от предложения герцога Савойского.
Королева и ее министры были раздражены, но не сильно; и эту тему временно перестали обсуждать.
Несколько недель прошли в деревне относительно спокойно, хотя от друзей Елизаветы, все еще остававшихся при дворе, приходили странные вести, которые могли привести как к триумфу, так и к катастрофе.
С протестом против испанского брака выступил Уайетт. Принцессе посылали письма с просьбами о поддержке, но она не захотела иметь ничего общего с мятежниками. Елизавета помнила: ее надежда на успех в выжидании. Куртенэй тоже был замешан в заговоре Уайетта, но она знала: как бы ни был красив этот человек, он слаб и ненадежен. Кроме того, даже если заговор окажется успешным, герцог Суффолк – один из его руководителей – наверняка постарается посадить на трон собственную дочь леди Джейн Грей, а вовсе не ее.
Нет! Мятеж не для Елизаветы.
И вскоре оказалось, что она была права, потому что Куртенэй в минуту паники стал предателем и признался Гардинеру в существовании заговора. Уайетт вынужден был начать действовать раньше времени. Мятеж провалился. Уайетт оказался под арестом. Куртенэя и Суффолка отправили в Тауэр. Был подписан приказ о безотлагательной казни леди Джейн и лорда Гилдфорда Дадли. Однако, к несчастью Елизаветы, адресованные ей письма Ноайля и Уайетта перехватили и предъявили королеве.
Когда пришло приказание явиться ко двору, принцесса поняла, что наступил самый страшный момент ее полной опасностей жизни.
Она могла сделать только одно – улечься в постель. Увы, заявила Елизавета гонцу, она слишком плохо себя чувствует, чтобы отправиться в путешествие; и в самом деле, была настолько напугана, что на этот раз ее болезнь была не совсем притворной. Елизавета не могла ни есть, ни спать и лишь лежала прислушиваясь в муках, не раздастся ли во дворе стук лошадиных копыт, возвещающих о прибытии людей королевы.
И они действительно скоро явились. Правда, не солдаты, присланные ее арестовать, а два королевских врача, доктор Венди и доктор Оуэн.
Трепещущие слуги принцессы сообщили ей об их прибытии.
– Я не могу их принять, – сказала она. – Я слишком больна, чтобы принимать посетителей.
Было десять часов вечера, но врачи решительно вошли в ее комнату. Елизавета надменно посмотрела на них.
– Неужели поспешность так велика, что вы не можете подождать до утра? – спросила она.
Они просили извинить их. Сказали, что очень огорчены видеть ее милость в таком тяжелом состоянии.
– А я совсем не рада видеть вас в такой час, – отозвалась Елизавета.
– Мы явились сюда по приказанию королевы, ваша милость.
– Вы видите меня несчастным инвалидом. Они подошли ближе к постели:
– Королева желает, чтобы вы покинули Эшридж завтра на рассвете и отправились в Лондон.
– В моем теперешнем состоянии я не могу предпринять такое путешествие.
Врачи сурово посмотрели на нее:
– Ваша милость может отдохнуть один день. Но потом мы непременно должны отправиться в Лондон, чтобы не вызвать недовольства королевы.
Елизавета смирилась. Она понимала: ее болезнь может предоставить ей отсрочку не больше чем на несколько дней.
Ее везли в карете, которую прислала за ней королева. В тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее супруг лорд Гилдфорд Дадли преодолели короткое расстояние между тюрьмой в Тауэре и эшафотом.
Некоторые из деревенских жителей вышли посмотреть, как проезжает Елизавета. И она видела их сочувственные взгляды. Вероятно, они думали о прелестной Джейн Грей, которой было всего лишь семнадцать лет и которая вовсе не стремилась стать королевой, но амбиции тех, кто ее окружал, толкнули ее к величию. Люди конечно же жалели эту юную девушку; а тут перед ними была еще одна – молодая принцесса, которая, возможно, разделит ее судьбу.
Впервые Елизавета была по-настоящему напугана. Она откладывала путешествие столько, сколько могла, надеясь, что со временем гнев Марии остынет. Каждый день отсрочки был важен. Первую ночь принцесса провела к Редберне, вторую остановку сделала в Сент-Олбанс. О, если бы она могла чуть дольше побыть в гостеприимном уюте особняка сэра Ральфа Раулетта! Но предстояло двигаться дальше – в Миммс и Хайгейт. Елизавета сделала все, чтобы задержаться в этих местах как можно дольше, так что поездка заняла десять дней – гораздо больше, чем было в действительности необходимо.
Прибыв наконец в Лондон, она увидела присмиревший Сити со множеством воздвигнутых виселиц. Люди висели на дверях собственных домов; мертвые головы выстроились на мосту. У лондонцев не хватило духу приветствовать принцессу, которая с грустью осознавала, что и ее собственная голова некрепко держится на плечах.
Однако, проезжая по улицам столицы, которая всегда была дружески настроена по отношению к ней, Елизавета постаралась сбросить с себя меланхолию. Она раздвинула занавески кареты, чтобы люди видели ее, всю в белом, в цвете, который не только подчеркивал ее роскошные волосы, но и, казалось, заявлял о ее безупречной невинности, и села, гордо выпрямившись, словно говоря: «Пусть делают с невинной девушкой все, что хотят». И если жители Лондона считали, что в такое время славить принцессу неразумно, то многие, не удержавшись, плакали и молились, чтобы ее не постигла участь леди Джейн Грей. Елизавету привезли во дворец Уайтхолл.
В пятницу, накануне Вербного воскресенья, в своих тщательно охраняемых апартаментах Елизавета услышала от слуг, что епископ Гардинер с несколькими членами Совета королевы направляется к ней с визитом.
Наконец он оказался перед ней – великий епископ Винчестерский, один из самых могущественных людей в королевстве и ее отъявленный враг.
– Ваша милость обвиняется в заговоре против королевы, – сообщил епископ. – Вы участвовали в заговоре Уайетта.
– Это ложное обвинение.
– Королева располагает письмами, которые доказывают, что вы говорите неправду. Ее величеству доставит удовольствие, если вы смените это место проживания на другое.
Елизавета не решалась далее возражать. То, чего она более всего опасалось, случилось.
– Сегодня вашу милость перевезут в Тауэр.
Принцесса пришла в ужас, но всеми силами постаралась этого не показать. Поэтому смело ответила:
– Я верю, что ее величество милостива и не станет заключать в подобное место искреннюю, невинную женщину, которая никогда не оскорбила ее ни мыслью, ни словом, ни поступком.
– Ее величество желает, чтобы вы сегодня же отправились в Тауэр.
Ей хотелось броситься на колени перед этими мужчинами, умолять их помочь ей доказать королеве ее невиновность, но вместо этого она стояла не шевелясь и надменно глядела на них.
– Прошу вас, милорды, – произнесла Елизавета, – либо представить мое дело королеве, либо попросить для меня ее милостивого разрешения увидеться с ней.
– Королева приказывает вам переехать немедленно, – повторил Гардинер.
Графа Суссекса растрогали ее молодость, мужество и отчаянная мольба. Он сказал:
– Если в моих силах окажется убедить королеву дать вам аудиенцию, я это сделаю.
После этих слов визитеры удалились, а она рухнула на стул, закрыла лицо руками и прошептала:
– Вот так и моя мать отправилась в Тауэр… Чтобы никогда не вернуться.
Всю ночь Елизавета ждала вызова от королевы. Слуги сообщили ей, что в садах, окружавших дворец, и в самом дворце полно стражников. Должно быть, опасались, что она попытается сбежать.
На следующий день приехал граф Суссекс и сообщил, что принцесса должна ехать в Тауэр немедленно, потому что баржа готова, а прилив не будет ждать. Она написала записку королеве и обратилась к Суссексу:
– Милорд, умоляю вас передать ее королеве. Граф поколебался, но не устоял перед ее мольбами.
Мария пришла в ярость. «Таковы, – кричала она, – хитрые уловки моей сестры!» Разве милорд Суссекс не понимает, что она заморочила ему голову и заставила пропустить прилив?
На следующий день было Вербное воскресенье, и ничто не смогло отменить отправку Елизаветы в Тауэр.
Направляясь к барже, она бормотала: – Да будет воля Господня. Я должна быть довольна, понимая, что это доставит удовольствие королеве! – Потом, повернувшись к мужчинам, сопровождавшим ее, с внезапным гневом воскликнула: – Удивительно, что вы, называющие себя благородными людьми и джентльменами, принуждаете меня, принцессу, дочь великого короля Генриха, отправиться в место заключения!
Они боязливо наблюдали за ней. Откуда им было знать, что она собирается сделать. Дюжие солдаты и государственные чиновники откровенно боялись этой стройной молодой девушки.
Баржа быстро пронеслась по реке, пока лондонцы были в храмах, чтобы они не могли увидеть, как везут Елизавету, и выразить ей свое сочувствие, в котором никогда ей не отказывали. Вскоре показался Тауэр – огромное серое обиталище мук, поражений и отчаяния.
Она увидела, что ее хотят вести в него через ворота Изменников, и это показалось ей страшным предзнаменованием.
– Я не сойду на берег здесь! – крикнула принцесса.
Шел дождь, и она подняла лицо, чтобы ощутить его капли, потому что когда еще ей доведется снова почувствовать их мягкость? «Как нежен дождь! – подумала она. – Как он добр в этом жестоком мире!»
– Ваша милость… – проговорил Суссекс.
– Должна ли я сойти на берег здесь? У ворот Изменников? Смотрите! Вы ошиблись с приливом. Как я могу сойти в воду?
Суссекс накинул свой плащ ей на плечи, чтобы защитить от дождя. С внезапным раздражением она скинула его и сошла с баржи. Вода была выше ее туфель, но Елизавета не обратила на это внимания и закричала звенящим голосом:
– Вот сходит на берег такая верная подданная, ставшая узницей, как никто другой, ступавший на эти ступени! Перед Тобой, о Господи, говорю это я, не имеющая других друзей, кроме Тебя.
Когда принцесса входила в Тауэр, многие тюремные надзиратели вышли посмотреть на нее, некоторые даже привели с собой своих детей. Их маленькие любопытствующие лица немного успокоили Елизавету. Она слабо улыбнулась малышам, и один маленький мальчик вдруг выбежал вперед, встал перед ней на колени и проговорил тоненьким голоском:
– Вчера вечером я молил Бога о спасении вашей милости, и сегодня тоже буду молить.
Елизавета положила руку на его голову.
– Значит, в этом скорбном месте у меня есть один друг, – сказала она. – Я благодарю тебя, дитя мое.
Несколько надзирателей воскликнули:
– Да хранит Господь вашу милость!
Она улыбнулась и присела на одну из мокрых ступенек, глядя на них почти с нежностью.
К ней подошел лейтенант Тауэра и стал умолять ее подняться.
– Потому что, мадам, – сказал он, – сидеть так не полезно для здоровья.
– Лучше сидеть здесь, чем в худшем месте, – откликнулась она, – потому что только одному Господу известно, куда вы меня посадите. – Но все-таки поднялась и позволила отвести себя в Тауэр вместе с теми немногими женщинами, которым разрешили ее сопровождать. Граф Суссекс все еще шел рядом с ней.
– Ваша милость, – пробормотал он, – вы понимаете, мне не нравится поручение, которое на меня возложили. Будьте уверены, я сделаю все, что в моей власти, чтобы облегчить ваше пребывание в этом месте.
Елизавету привели в приготовленные для нее апартаменты – самые строго охраняемые во всем Тауэре. И там, когда всхлипывающие дамы собрались вокруг нее, она вдруг почувствовала, что к ней вернулось мужество.
Итак, пришло то, чего она все время боялась. Но сейчас ее беспокоило другое – видел ли кто-нибудь, что она чуть не потеряла сознание, когда ее вели через ворота Изменников? И очень надеялась, что никто не заметил ее слабости.
Она принялась успокаивать своих дам.
– Все, что сейчас происходит, в руках Божьих, – утешала она их. – И если они пошлют меня на плаху, я не допущу, чтобы мою голову отсек английский топор. Я буду настаивать, чтобы это был меч из Франции.
Дамы поняли, что принцесса вспоминает мать, и заплакали еще горше, а она сидела прямо, высоко подняв золотую голову, и спокойно смотрела в будущее, которое обещало ей корону или меч из Франции.
Глава 3
С того дождливого Вербного воскресенья, когда Роберт услышал от надзирателя, приносившего ему пищу, что совсем недалеко от него теперь находится весьма знатная узница, он пребывал в возбуждении.
Сколько же ему осталось жить? Увы, юного Гилдфорда уже нет. А ведь он провел вместе с ним почти всю свою жизнь. Отец… Гилдфорд… Кто следующий?
Если угроза смерти висит над человеком очень долго, бывают моменты, когда он о ней забывает. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Роберт шел из Гилдхолла обратно в Тауэр, выслушав приговор. Оказавшись опять в камере с двумя слугами, которых благодаря его титулу ему разрешили иметь при себе, он тогда не чувствовал ничего, кроме глухого, бесконечного отчаяния; даже почти хотел, чтобы его поскорее пригласили на последнюю прогулку. Но такие, как Роберт Дадли, не отчаиваются надолго. Он родился удачливым, любимцем Судьбы. Разве она не защитила его, заставив совершить глупый на первый взгляд поступок – жениться на Эми? Если бы Роберт не сделал этого, то не Гилдфорд, а он потерял бы голову вместе с леди Джейн Грей, потому что отец наверняка женил бы его на этой юной трагической леди. Чем больше Роберт думал об этом, тем сильнее убеждался, что предназначен для славного будущего.
Была Пасха – время надежд.
Пришел надзиратель, принес пищу и привел с собой своего маленького сына. Малыш, которому еще не исполнилось четырех лет, напросился сопровождать отца, чтобы посмотреть на лорда Роберта. Ребенок стоял, ничего не говорил и рассматривал узника.
Роберта это позабавило. Он увидел в детских глазах то же восхищение и сочувствие, которое светилось в глазах женщин, стоявших на улице и следивших за его путешествием из Гилдхолла в Тауэр.
Он поклонился мальчику и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36