Когда у него бывали приступы гнева, он казался ей привлекательнее, чем когда был нежным любовником.— Увидишь, Санчия, — сказал он. — Только прощу тебя набраться терпения.— Я не слишком-то терпелива.— Ты шлюха, я знаю, самая скандально известная шлюха в Риме. Жена одного из братьев и любовница двух других. Ты знаешь, ведь весь город говорит о тебе.— И о тебе, дорогой братец… и о Джованни… и о святом отце. Даже о Лукреции.— Лукреция не имеет никакого отношения к скандалу.— Неужели?Чезаре шагнул к ней и резко ударил по щеке; она схватила его за руку и вцепилась в нее зубами. Глядя, как кровь струится по руке Чезаре, она схватилась за горящую щеку.При виде крови он словно потерял голову. В глазах его светилась ненависть, он схватил ее за руку с такой силой, что она вскрикнула от боли.— Чезаре, убери руки. Ты делаешь мне больно.— Приятно слышать. Именно этого я и хотел. Не думай, что ты можешь обращаться со мной, как с другими.Снова ее острые зубы впились ему в руку; он ухватил ее за плечо, ослабив хватку на запястье. Она стала царапать его лицо. Азарт борьбы охватил обоих. Он снова попытался схватить ее за руки, но она сумела вцепиться ему в ухо и стала его выкручивать.Через несколько мгновений они катались по полу, каждый из них испытывал смешанное чувство ненависти и желания — уж такими они были.Она сопротивлялась; не потому, что ей хотелось сопротивляться, а потому, что хотела продлить борьбу. Он называл ее проституткой, ничтожеством и прочими словами, которые мог вспомнить, лишь бы побольнее задеть ее самолюбие, которого у нее, он знал, хватало. Она отвечала оскорблением за оскорбление.— Ублюдок! Скотина! Кардинал! — насмехалась она.Она лежала на полу, тяжело дыша, глаза ее сверкали, одежда порвалась, мысли были заняты поиском новых оскорблений, которые можно было бы бросить ему в лицо.— Весь Рим знает, как ты ревнуешь к своему брату. Ты, кардинал! Я ненавижу тебя вместе с твоими одеждами и любовницами… Я ненавижу ваше святейшество. Я ненавижу тебя, кардинал Борджиа. он бросился на нее; она отбивалась; он сыпал проклятьями; через некоторое время оба замолчали.Потом она засмеялась, поднявшись с пола и взглянув на свое отражение в блестящем металле зеркала.— Мы похожи на двух нищих, — заметила она. — Как я скрою эти царапины, синяки, которыми ты меня украсил, скотина? Ну, я тебя тоже неплохо отделала. Но не стоит жалеть. Я начинаю думать, что пол не хуже кровати.Он с ненавистью смотрел на нее. Ей нравилась его ненависть. Она возбуждала сильнее, чем нежность.— Теперь, вероятно, — сказал он, — ты будешь более осмотрительной, когда встретишь моего брата.— Это почему?— Потому что ты убедилась, что я человек с характером и не лишен темперамента.— Я в восторге от твоего темперамента, Чезаре. И не проси меня отказаться от удовольствия подстегнуть его.— Ты хочешь сказать, что не собираешься отказываться от моего брата?Она сделала вид, будто раздумывает.— Мы получаем друг от друга такое наслаждение, — произнесла она почти печально, стремясь вызвать у него новый приступ гнева.Но он хранил спокойствие.— Если ты предпочитаешь того, над кем смеется вся Италия, что ж, продолжай с ним развлекаться.И вышел из комнаты, оставив ее возбужденной, но несколько разочарованной. ***Папа с тревогой наблюдал за все растущей враждой братьев.Маленький Гоффредо ничего не понимал. Он так радовался, что обоим его братьям нравилась его жена; но когда он узнал, что восхищение его женой стало причиной их раздоров, подобных которым раньше не было, то начал беспокоиться.Джованни редко покидал апартаменты Санчии. Он любил кататься с ней верхом по улицам города. Он старался распускать слухи о своих отношениях с женой Гоффредо и очень хотел, чтобы они достигли ушей Чезаре.Потом неожиданно, казалось, Чезаре потерял всякий интерес к Санчии.Его отец послал за ним, чтобы вместе обсудить какое-то важное дело; Александр начинал понимать, что предпочитает решать политические вопросы с Чезаре, а не с обожаемым Джованни.— Дорогой мой, — сказал папа, обнимая и целуя Чезаре, — я хочу обсудить с тобой довольно важный вопрос.Александр с восторгом увидел, как хмурое лицо сына прояснилось, едва он услышал его слова.— Я хочу, — продолжал Александр, — поговорить о муже Лукреции, о Сфорца.Губы Чезаре скривились, выражая презрение.— Твое мнение полностью совпадает с моим, — заметил папа.— Я не могу без горечи думать о том, что моя сестра вынуждена проводить дни в далеком городке, вдалеке от нас… А ваше святейшество посылали ему приказы, которым он не подчинялся. Хотел бы я избавить Лукрецию от этого недоумка.— Именно для того, чтобы обсудить такую возможность, я и послал за тобой, Чезаре. Но это должно остаться строго между нами.— Между нами двумя? — переспросил Чезаре.— Между нами двумя.— А Джованни?— Нет, Чезаре, нет. Я не стал бы доверять это Джованни. Он легкомыслен и не настолько рассудителен, как ты, Чезаре. Я хочу, чтобы это дело не получило огласки, именно поэтому я решил довериться тебе.— Благодарю вас, ваше святейшество.— Сын мой, я решил избавить свою дочь от этого человека.— Каким образом?— Существует развод, но разводы не одобряет церковь; как глава церкви я должен отрицательно относится к ним, если только уж речь пойдет о каком-то исключительном случае.— Ваше святейшество, вы предпочли бы другой способ?Александр кивнул.— Это невозможно, — сказал Чезаре. Глаза его сверкали. Он размышлял. Было печально узнать, что должен умереть Вирджинио Орсини, но совсем другое дело Джованни Сфорца, о нем он не станет печалиться.— Первая наша задача — вернуть его в Рим, — сказал папа.— Давайте сделаем это.— Легче сказать, чем сделать, сын. Провинциальный господин питает некоторое недоверие к нам.— Бедняжка Лукреция, как она, должно быть, страдает!— Не уверен. Ее письма становятся более сдержанными. Иногда я чувствую, что хозяин Пезаро уводит нашу Лукрецию от нас, что она становится больше его женой, чем нашей дочерью и сестрой.— Мы должны помешать ему. Он лишит ее всякого очарования. Превратит ее в безжизненную куклу, она станет скучной, как он сам. Надо вернуть ее домой.Папа кивнул, соглашаясь.— А вместе с ней и Сфорца. Когда же они приедут… — Папа замялся, и Чезаре подсказал ему:— Когда они приедут?— Мы обезоружим его нашей дружбой. Это будет наш первый шаг. Мы не считаем его чужим. Он супруг нашей дорогой Лукреции, и мы любим его.— Трудная это будет задача, — мрачно проговорил Чезаре.— Нет, если мы будем помнить, какая у нас впереди цель.— Когда мы сумеем завоевать его доверие, устроим пиршество, — размышлял Чезаре. — Он умрет не сразу. Он будет умирать медленно.— Подходящий яд всегда найдется.— С величайшим удовольствием сделаю все для успеха задуманного.
Таким образом, в Рим вернулась Лукреция, а с ней и ее муж. Ехал он с неохотой и без конца ворчал во время путешествия.— Что теперь задумала твоя семейка? Почему они вдруг стали проявлять ко мне дружеские чувства? Я не верю им.— О Джованни, ты слишком подозрителен. Просто потому, что они беспокоятся обо мне, потому что они счастливы видеть меня счастливой женой. Вот они и предлагают тебе свою дружбу.— Предупреждаю тебя, я буду проявлять осторожность, — заявил Джованни.Его удивил оказанный ему прием. Папа обнял его, назвал возлюбленным сыном и сказал, что как муж Лукреции он должен занять высокое положение при дворе. Никогда Джованни не получал удовольствия от столь любезного с ним обращения, как в эти недели. Он начал успокаиваться. В конце концов, говорил он сам себе, я муж Лукреции, и Лукреция довольна мной.Он поделился своими опасениями с одним из слуг, которого любил всегда брать с собой, видя в Джироламо, красавце-камергере, одного из немногих, кому можно доверять.— Синьор, — сказал Джироламо, — получается, что к вам здесь неплохо относятся, но остерегайтесь, господин. Говорят, опасно поспешно есть за столом у Борджиа.— Я тоже слышал подобные вещи.— Вспомните о внезапной смерти Вирджинио Орсини.— Я всегда думаю о ней.— Синьор, будет лучше, если вы станете есть только блюда, приготовленные моими руками.Слова юноши заставили рассмеяться; но так немного было таких, как Джироламо, кто искренне любил его! Он с благодарностью положил руку на плечо слуге.— Не бойся, Джироламо, — сказал он. — Я смогу постоять за себя.Он поделился опасениями Джироламо с Лукрецией.— Они беспочвенны, — ответила та. — Мой отец считает тебя членом семьи. Он знает, что мы можем быть счастливы вместе. Но Джироламо — добрый человек, Джованни, я рада, что он так привязан к тебе.И все последующие недели Джованни получал новые доказательства любви к себе, постепенно забывая о своих страхах.Я могу сделать Лукрецию счастливой, размышлял он; папа так любит ее, что готов благословить любого, кто сможет сделать это. Он начал верить, что преувеличивал слухи и что Борджиа — просто семья, за исключением Чезаре и Джованни, необычайно преданная своим близким.
Снова пришло время карнавала; папа с балкона наблюдал за происходящим на улице, аплодируя всякой непристойности и в то же время благословляя толпу. Никогда еще не было человека, который мог до такой степени соединять в себе любовь к пошлости и благочестию; никогда еще не было человека, готового относиться 2 — к религии с юмором. Во время карнавалов горожане оставались довольны своим папой больше чем кем-либо.Джованни Сфорца невзлюбил карнавалы, его смущали непристойные сцены, которые разыгрывались на площади; он не испытывал ни малейшего удовольствия от грубых шуток, он уже скучал по Пезаро.Ему не хотелось выходить на улицу, чтобы смешаться с толпой, поэтому Лукреция гуляла с братьями и Санчией, их слугами и служанками обеих девушек.Чезаре Борджиа предложил нарядиться актерами, чтобы легче было смешаться с толпой.Это привело Лукрецию в восторг — в отличие от мужа она любила веселый и шумный Рим и совсем не вздыхала, вспоминая Пезаро.Санчия решила уделить внимание Джованни, чтобы вызвать ревность брата, и это не нравилось Джованни. В костюмах, в масках, скрывавших лица, они танцевали на улице, Санчия с Джованни двигались впереди, танцуя на испанский манер, изображая робкие призывные чувства, перерастающие в безумную страсть, ведущую к неизбежному концу. Но Чезаре не думал в этот момент о Санчии; у него были планы относительно Джованни, но он не спешил с ними, потому что сейчас его мысли занимал другой Джованни. Тем более что Лукреция находилась рядом, а его любовь к Санчии никогда не была так сильна, как к сестре.Он мог довести себя до бешенства не потому, что Санчия свободно вела себя с Джованни, а от одной мысли, что Лукреция вынуждена жить с таким мужем.— Лукреция, детка, обратился он к сестре, — тебе нравится карнавал?— О да! Я всегда любила его. Ты помнишь, как мы обычно наблюдали за происходящим на улице с балкона дома нашей матери и как нам хотелось быть среди гуляющих?— Я помню, как ты хлопала в ладоши и танцевала на балконе.— Иногда ты поднимал меня, чтобы мне лучше было видно.— У нас много общих счастливых воспоминаний, дорогая моя. Когда я вспоминаю о тех, кто разлучил нас тогда, мне хочется убить их.— Не говори о подобных вещах в такой вечер, Чезаре.— Именно в такой вечер память возвращает меня в то время, когда мы жили в разлуке. Твой муж невольно стал причиной этого.Она нежно улыбнулась.— Он имеет в Пезаро определенные обязанности, Чезаре.— А что ты думаешь, Лукреция, вы скоро вернетесь в свой ужасный замок?— Мне кажется, что совсем скоро он пожелает уехать домой.— Тебе хочется расстаться с нами?— Чезаре! Как можешь ты так говорить? Неужели ты не понимаешь, что я так сильно скучаю по вас, что нигде не могу быть счастлива, если вас нет рядом?Он глубоко вздохнул.— Именно это я и хотел от тебя услышать. — Он обнял ее и притянул к себе. — Ненаглядная моя сестренка, — прошептал он, — не бойся. Пройдет совсем немного времени, и ты будешь свободна.— Чезаре! — она произнесла его имя так, словно задавала вопрос.Танец разгорячил их. Любовь к младшей сестре вытеснила из его сердца ненависть к Санчии и брату. Он почувствовал огромное желание уберечь ее от несчастья и, веря, что она, как и они с отцом, презирает своего мужа, не стал упускать возможности сообщить ей, что скоро она избавиться от него.— Тебе недолго осталось ждать, милая сестренка, — добавил он.— Развод? — поинтересовалась она, затаив дыхание.— Развод! Святая церковь не одобряет это. Не волнуйся, Лукреция, существует множество способов избавиться от нежелательного человека.— Ведь ты не имеешь в виду?.. — воскликнула она.Он промолчал.— Послушай, моя дорогая. Мы не станем говорить о подобных вещах на улице. У меня есть планы относительно твоего мужа, и я обещаю тебе, что к следующему карнавалу ты забудешь о его существовании. Ну как, ты довольна?Лукреция едва не упала в обморок от ужаса. Она не любила Джованни Сфорца, но пыталась полюбить его. Находясь в Пезаро, она всей душой старалась быть ему хорошей женой, нельзя сказать, что ей это не удавалось. Он не был возлюбленным, о котором она мечтала, но он был ее мужем. У него были свои чувства и надежды; и если он испытывал к себе чувство жалости, то и она очень жалела его. Его жизнь складывалась так несчастливо.— Чезаре, — заговорила она, — я боюсь… Его губы коснулись ее уха.— На нас смотрят, — ответил он. — Мы танцуем не так, как нужно. Завтра после обеда я приду к тебе. Тогда мы сможем оставаться уверенными, что нас никто не подслушивает и никто за нами не подглядывает. Я расскажу тебе о своих планах.Лукреция молча кивнула.Она продолжала танцевать, но больше ей не было весело. В ушах звучали слова Чезаре. Они собираются убить Джованни Сфорца.
Полная тревоги и неуверенности, она не спала всю ночь, новый день не принес ей покоя.Никогда в жизни не чувствовала она такой связи с семьей, никогда она еще не сталкивалась с необходимостью принять такое важное решение. Предать интересы семьи значило совершить непростительный поступок. Остаться в стороне и позволить им убить мужа — как могла она пойти на это?Лукреция поняла, что у нее проснулась совесть.Она знала, что еще молода и плохо разбирается в жизни. Она поняла, что, как и отец, стремится к гармонии в окружавшем ее мире, но в отличие от Александра, не могла идти к ней без оглядки. Она не любила Сфорца и знала, что не особенно расстроится, если он совсем исчезнет из ее жизни; но ее ужасала мысль о том, что его предадут насильственной смерти и она окажется соучастницей, если не предупредит его.Она столкнулась с необходимостью выбора. Сохранить верность отцу и брату и позволить им разделаться с Джованни или же предупредить Сфорца и предать свою семью.Страшное решение должна она принять. Вся ее любовь и преданность вступили в противоречие с чувством справедливости.Убийство! Это страшная вещь, и она не хотела иметь к нему ни малейшего отношения.Если я буду спокойно наблюдать, как он идет навстречу своей смерти, память о моем предательстве будет преследовать меня всю жизнь, думала она.А если она предаст Чезаре и отца? Они потеряют доверие к ней и лишат ее своей любви и преданности.Она лежала без сна, спрашивая себя, что же ей делать, подходила к образу Мадонны и просила помочь ей.Помощи не было. Значит, она должна сама принять решение.После обеда придет Чезаре и расскажет ей о своих планах, и к этому времени ей следует определить, на чью сторону она встанет.Она послала служанку за камердинером Сфорца Джироламо.Увидев юношу, Лукреция подумала, до чего же он красив; у него было честное открытое лицо, и она знала, что он — самый верный слуга ее мужа.— Джироламо, — начала Лукреция, — я послала за тобой, чтобы поговорить.Лукреция заметила, как в глазах юноши зажглись тревожные огоньки. Он догадывался, что она находит его привлекательным, как считали многие женщины, а она чувствовала, что ей трудно перейти к делу. Но она придумала план и должна действовать, поскольку у нее нет иного выхода. Джироламо стоял перед ней с опущенной головой.— Ты хочешь скорее вернуться в Пезаро?— Я счастлив быть там, где мой господин, мадонна.— А если бы тебе выпала возможность выбрать самому?— Пезаро мой дом, и каждый скучает по дому.Она кивнула и продолжала говорить о Пезаро. Она прикидывала: он сбит с толку, этот добрый мальчик, но я не должна останавливаться, даже если он заподозрит меня в желании сделать его своим любовником.Джироламо принес стул, на который она указала. Он выглядел все более растерянным, словно пытался понять, как бы ему, самому преданному слуге своего господина, отвергнуть ее. Наконец, она услышала звуки, которых ждала, и с огромным облегчением, вскочив со стула, воскликнула:— Джироламо, сюда идет мой брат!— Я должен немедленно уйти, — ответил встревоженный юноша.— Подожди! Если ты выйдешь через дверь, он увидит тебя, а ему вряд ли это понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Таким образом, в Рим вернулась Лукреция, а с ней и ее муж. Ехал он с неохотой и без конца ворчал во время путешествия.— Что теперь задумала твоя семейка? Почему они вдруг стали проявлять ко мне дружеские чувства? Я не верю им.— О Джованни, ты слишком подозрителен. Просто потому, что они беспокоятся обо мне, потому что они счастливы видеть меня счастливой женой. Вот они и предлагают тебе свою дружбу.— Предупреждаю тебя, я буду проявлять осторожность, — заявил Джованни.Его удивил оказанный ему прием. Папа обнял его, назвал возлюбленным сыном и сказал, что как муж Лукреции он должен занять высокое положение при дворе. Никогда Джованни не получал удовольствия от столь любезного с ним обращения, как в эти недели. Он начал успокаиваться. В конце концов, говорил он сам себе, я муж Лукреции, и Лукреция довольна мной.Он поделился своими опасениями с одним из слуг, которого любил всегда брать с собой, видя в Джироламо, красавце-камергере, одного из немногих, кому можно доверять.— Синьор, — сказал Джироламо, — получается, что к вам здесь неплохо относятся, но остерегайтесь, господин. Говорят, опасно поспешно есть за столом у Борджиа.— Я тоже слышал подобные вещи.— Вспомните о внезапной смерти Вирджинио Орсини.— Я всегда думаю о ней.— Синьор, будет лучше, если вы станете есть только блюда, приготовленные моими руками.Слова юноши заставили рассмеяться; но так немного было таких, как Джироламо, кто искренне любил его! Он с благодарностью положил руку на плечо слуге.— Не бойся, Джироламо, — сказал он. — Я смогу постоять за себя.Он поделился опасениями Джироламо с Лукрецией.— Они беспочвенны, — ответила та. — Мой отец считает тебя членом семьи. Он знает, что мы можем быть счастливы вместе. Но Джироламо — добрый человек, Джованни, я рада, что он так привязан к тебе.И все последующие недели Джованни получал новые доказательства любви к себе, постепенно забывая о своих страхах.Я могу сделать Лукрецию счастливой, размышлял он; папа так любит ее, что готов благословить любого, кто сможет сделать это. Он начал верить, что преувеличивал слухи и что Борджиа — просто семья, за исключением Чезаре и Джованни, необычайно преданная своим близким.
Снова пришло время карнавала; папа с балкона наблюдал за происходящим на улице, аплодируя всякой непристойности и в то же время благословляя толпу. Никогда еще не было человека, который мог до такой степени соединять в себе любовь к пошлости и благочестию; никогда еще не было человека, готового относиться 2 — к религии с юмором. Во время карнавалов горожане оставались довольны своим папой больше чем кем-либо.Джованни Сфорца невзлюбил карнавалы, его смущали непристойные сцены, которые разыгрывались на площади; он не испытывал ни малейшего удовольствия от грубых шуток, он уже скучал по Пезаро.Ему не хотелось выходить на улицу, чтобы смешаться с толпой, поэтому Лукреция гуляла с братьями и Санчией, их слугами и служанками обеих девушек.Чезаре Борджиа предложил нарядиться актерами, чтобы легче было смешаться с толпой.Это привело Лукрецию в восторг — в отличие от мужа она любила веселый и шумный Рим и совсем не вздыхала, вспоминая Пезаро.Санчия решила уделить внимание Джованни, чтобы вызвать ревность брата, и это не нравилось Джованни. В костюмах, в масках, скрывавших лица, они танцевали на улице, Санчия с Джованни двигались впереди, танцуя на испанский манер, изображая робкие призывные чувства, перерастающие в безумную страсть, ведущую к неизбежному концу. Но Чезаре не думал в этот момент о Санчии; у него были планы относительно Джованни, но он не спешил с ними, потому что сейчас его мысли занимал другой Джованни. Тем более что Лукреция находилась рядом, а его любовь к Санчии никогда не была так сильна, как к сестре.Он мог довести себя до бешенства не потому, что Санчия свободно вела себя с Джованни, а от одной мысли, что Лукреция вынуждена жить с таким мужем.— Лукреция, детка, обратился он к сестре, — тебе нравится карнавал?— О да! Я всегда любила его. Ты помнишь, как мы обычно наблюдали за происходящим на улице с балкона дома нашей матери и как нам хотелось быть среди гуляющих?— Я помню, как ты хлопала в ладоши и танцевала на балконе.— Иногда ты поднимал меня, чтобы мне лучше было видно.— У нас много общих счастливых воспоминаний, дорогая моя. Когда я вспоминаю о тех, кто разлучил нас тогда, мне хочется убить их.— Не говори о подобных вещах в такой вечер, Чезаре.— Именно в такой вечер память возвращает меня в то время, когда мы жили в разлуке. Твой муж невольно стал причиной этого.Она нежно улыбнулась.— Он имеет в Пезаро определенные обязанности, Чезаре.— А что ты думаешь, Лукреция, вы скоро вернетесь в свой ужасный замок?— Мне кажется, что совсем скоро он пожелает уехать домой.— Тебе хочется расстаться с нами?— Чезаре! Как можешь ты так говорить? Неужели ты не понимаешь, что я так сильно скучаю по вас, что нигде не могу быть счастлива, если вас нет рядом?Он глубоко вздохнул.— Именно это я и хотел от тебя услышать. — Он обнял ее и притянул к себе. — Ненаглядная моя сестренка, — прошептал он, — не бойся. Пройдет совсем немного времени, и ты будешь свободна.— Чезаре! — она произнесла его имя так, словно задавала вопрос.Танец разгорячил их. Любовь к младшей сестре вытеснила из его сердца ненависть к Санчии и брату. Он почувствовал огромное желание уберечь ее от несчастья и, веря, что она, как и они с отцом, презирает своего мужа, не стал упускать возможности сообщить ей, что скоро она избавиться от него.— Тебе недолго осталось ждать, милая сестренка, — добавил он.— Развод? — поинтересовалась она, затаив дыхание.— Развод! Святая церковь не одобряет это. Не волнуйся, Лукреция, существует множество способов избавиться от нежелательного человека.— Ведь ты не имеешь в виду?.. — воскликнула она.Он промолчал.— Послушай, моя дорогая. Мы не станем говорить о подобных вещах на улице. У меня есть планы относительно твоего мужа, и я обещаю тебе, что к следующему карнавалу ты забудешь о его существовании. Ну как, ты довольна?Лукреция едва не упала в обморок от ужаса. Она не любила Джованни Сфорца, но пыталась полюбить его. Находясь в Пезаро, она всей душой старалась быть ему хорошей женой, нельзя сказать, что ей это не удавалось. Он не был возлюбленным, о котором она мечтала, но он был ее мужем. У него были свои чувства и надежды; и если он испытывал к себе чувство жалости, то и она очень жалела его. Его жизнь складывалась так несчастливо.— Чезаре, — заговорила она, — я боюсь… Его губы коснулись ее уха.— На нас смотрят, — ответил он. — Мы танцуем не так, как нужно. Завтра после обеда я приду к тебе. Тогда мы сможем оставаться уверенными, что нас никто не подслушивает и никто за нами не подглядывает. Я расскажу тебе о своих планах.Лукреция молча кивнула.Она продолжала танцевать, но больше ей не было весело. В ушах звучали слова Чезаре. Они собираются убить Джованни Сфорца.
Полная тревоги и неуверенности, она не спала всю ночь, новый день не принес ей покоя.Никогда в жизни не чувствовала она такой связи с семьей, никогда она еще не сталкивалась с необходимостью принять такое важное решение. Предать интересы семьи значило совершить непростительный поступок. Остаться в стороне и позволить им убить мужа — как могла она пойти на это?Лукреция поняла, что у нее проснулась совесть.Она знала, что еще молода и плохо разбирается в жизни. Она поняла, что, как и отец, стремится к гармонии в окружавшем ее мире, но в отличие от Александра, не могла идти к ней без оглядки. Она не любила Сфорца и знала, что не особенно расстроится, если он совсем исчезнет из ее жизни; но ее ужасала мысль о том, что его предадут насильственной смерти и она окажется соучастницей, если не предупредит его.Она столкнулась с необходимостью выбора. Сохранить верность отцу и брату и позволить им разделаться с Джованни или же предупредить Сфорца и предать свою семью.Страшное решение должна она принять. Вся ее любовь и преданность вступили в противоречие с чувством справедливости.Убийство! Это страшная вещь, и она не хотела иметь к нему ни малейшего отношения.Если я буду спокойно наблюдать, как он идет навстречу своей смерти, память о моем предательстве будет преследовать меня всю жизнь, думала она.А если она предаст Чезаре и отца? Они потеряют доверие к ней и лишат ее своей любви и преданности.Она лежала без сна, спрашивая себя, что же ей делать, подходила к образу Мадонны и просила помочь ей.Помощи не было. Значит, она должна сама принять решение.После обеда придет Чезаре и расскажет ей о своих планах, и к этому времени ей следует определить, на чью сторону она встанет.Она послала служанку за камердинером Сфорца Джироламо.Увидев юношу, Лукреция подумала, до чего же он красив; у него было честное открытое лицо, и она знала, что он — самый верный слуга ее мужа.— Джироламо, — начала Лукреция, — я послала за тобой, чтобы поговорить.Лукреция заметила, как в глазах юноши зажглись тревожные огоньки. Он догадывался, что она находит его привлекательным, как считали многие женщины, а она чувствовала, что ей трудно перейти к делу. Но она придумала план и должна действовать, поскольку у нее нет иного выхода. Джироламо стоял перед ней с опущенной головой.— Ты хочешь скорее вернуться в Пезаро?— Я счастлив быть там, где мой господин, мадонна.— А если бы тебе выпала возможность выбрать самому?— Пезаро мой дом, и каждый скучает по дому.Она кивнула и продолжала говорить о Пезаро. Она прикидывала: он сбит с толку, этот добрый мальчик, но я не должна останавливаться, даже если он заподозрит меня в желании сделать его своим любовником.Джироламо принес стул, на который она указала. Он выглядел все более растерянным, словно пытался понять, как бы ему, самому преданному слуге своего господина, отвергнуть ее. Наконец, она услышала звуки, которых ждала, и с огромным облегчением, вскочив со стула, воскликнула:— Джироламо, сюда идет мой брат!— Я должен немедленно уйти, — ответил встревоженный юноша.— Подожди! Если ты выйдешь через дверь, он увидит тебя, а ему вряд ли это понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33