А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– То была лишь мера предосторожности, мадам. Прошу извинить.
Все ее притворное спокойствие испарилось от прозвучавшего в его голосе сочувствия.
– Мне это не под силу, – дрогнувшим голосом пролепетала она. – Видите ли, я... я жду ребенка.
Офицер обменялся быстрым взглядом с одним из солдат, и они вдвоем помогли ей сесть в седло, после чего офицер вновь вскочил на коня и, пригнувшись, стегнул лошадь, на которой сидела Таунсенд. Солдаты скакали по бокам своей пленницы, а та ехала, потупив голову.
Ян Монкриф, бледный и мрачный, как сама смерть, вошел на конюшный двор своего парижского дома. В тени вяза его ожидал Эмиль, держа под уздцы лошадей – их бока тяжело ходили от усталости, словно их гнали без передышки всю дорогу от Версаля до Парижа.
По лицу Эмиля пролегли глубокие складки, потому что он догадался, что герцогини в доме нет. За последние несколько часов он второй раз прискакал в Париж на поиски, на этот раз вместе с герцогом. И хотя тот еле держался на ногах, Эмиль не решился возражать. Герцога и в прошлый раз невозможно было остановить, а раны тогда были еще более серьезными.
– Матерь Божья, – вполголоса воскликнул Эмиль, и в этом восклицании прозвучало отчаяние, потому что выражение лица герцога явственно говорило о том, что их опасения оправдались: герцогиня все еще не вернулась домой.
– Куда она тогда направиться? – спросил Эмиль, спешившись, чтобы поддержать герцогу стремя.
Ян с трудом сел в седло.
– Не знаю...
– Тогда куда же мы едем?
– Дай мне подумать....
Эмиль покашлял. Герцог резко повернулся к нему:
– У тебя есть какие-то предложения?
– Может быть, поехать в сторону побережья?
– Зачем? По-твоему, она намерена вернуться в Англию? Одна? Без вещей?
– Если не ошибаюсь, однажды она предприняла такую попытку.
– Нет, – хмуро буркнул Ян. – На этот раз нет.
– Тогда в Сезак.
– Нет.
Эмиль помрачнел. День угасал, и тени, плясавшие на лице герцога, подчеркивали линию его орлиного носа, придавая ему и грозный вид.
– Откуда такая уверенность? – в сердцах выпалил Эмиль. – Она уже убегала от вас раньше, и на этот раз удар оказался для нее не менее сильным. Почему бы ей не пожелать возвратиться к родным, как она отъезжала из дворца. Если б она направлялась в Париж, она бы уже была здесь.
– Будь ты проклят! Она не поехала ни в Сезак, ни в Англию. Она не решится на такой долгий путь, в ее состоянии это невозможно!
Лицо Эмиля выразило недоумение.
– Герцогиня ожидает ребенка, – сквозь стиснутые зубы процедил Ян, словно с трудом сдерживая ярость.– И я убежден, что она не рискнет лишиться его, путешествуя по таким дорогам.
– Вы уверены? Уверены, что она ждет ребенка? Я ничего об этом не знал.
– А почему, собственно, ты должен был знать? Она еще никому об этом не говорила, даже мне. Потому что сама еще не вполне уверена.
– А вы?
Ян отвел глаза.
– Ты забываешь, что я вырос в доме, где у меня было много сестер. Есть кое-что такое, что начинаешь понимать, когда живешь с кем-то в такой близости, как мы с женой.
Какое-то время оба молчали. Лошади ржали и били копытами, с улицы внезапно долетело громыхание приближающегося экипажа. Ян приподнялся в стремени, но тут же снова осел в седле и повернул коня к воротам.
Эмиль медленно проговорил:
– Если вы так убеждены, что она не бежала в Сезак или в Англию, то где же она, по-вашему?
Ян ответил не сразу:
– Боюсь, что между Парижем и Версалем с ней что-то произошло.
– Что-то произошло? – искренне изумился Эмиль. – Несчастный случай, вы хотите сказать? Но мы бы уже знали об этом! Или я бы, по крайней мере, что-то заметил, когда мчался сюда...
– Ты меня не понял. Я не несчастный случай имел в виду, а нечто более... преднамеренное.
– Преднамеренное?! – в голосе Эмиля прозвучало недоумение. – Уж этого я от вас никак не ожидал! Чистая мелодрама...
Глубокая морщина перерезала лоб Яна.
– Не хочешь ли ты сказать, что попытка Латернье проткнуть мне спину – тоже чистая мелодрама? Или то, что произошло между моей женой и Луизой дю Бертен здесь, в этом самом саду? Ты сам был свидетелем этой встречи. Сам описал мне ее, сам сказал, что, на твой взгляд, то была сознательная провокация. А положение в Версале? Тревога, паника, которые неистово разрастаются со времени этого проклятого банкета, казалось бы, абсурд?! Но ты не хуже меня знаешь, что, когда распаляются людские страсти, можно ожидать чего угодно...
Эмиль ничего не ответил, но выражение его лица говорило о том, что он готов на все.
Ян молча перевел своего жеребца в галоп. Он еще не знал, куда поскачет. Он знал одно – что-то неладно. И тревога за Таунсенд изливалась в отчаянную безмолвную мольбу:
– Не допусти, чтобы с ней что-то случилось... умоляю тебя! Не допусти!
Таунсенд сидела в глубине набитой соломой повозки, которая, громко постукивая, катилась сквозь толпу, кишевшую в центре Рыночной площади. Был базарный день и, несмотря на свинцовое, грозившее дождем небо, торговцы разложили свой товар на бесчисленных телегах, в фургонах и самодельных палатках. Блеяли козы, кудахтали куры, от лотка торговца рыбой доносился острый рыбный запах. Мясники орудовали ножами или же размахивали окровавленными фартуками, привлекая внимание покупателей, а цирюльник в пропыленном плаще, торопливо перебегавший площадь, с щипцами в руках, осыпал проклятиями медленно тащившуюся повозку.
На рынке было заметно меньше народу, чем обычно. Впрочем, Таунсенд, сидевшая уронив голову на грудь, ничего вокруг не видела. Рядом с нею сидели другие женщины, чьи руки, как и руки Таунсенд, были скованы цепью, а одежда, как и у нее, порвана и перепачкана; как и она, они провели минувшую ночь в холодных подвалах больницы, известной под названием Сальпетриер. Но, в отличие от Таунсенд, ни одна из них не знала, куда их везут. Разговаривать между собой или со стражей арестованным было запрещено, но Таунсенд удалось подслушать короткий разговор двух стражников, когда повозка тронулась в путь.
– Куда же их везут, этих бедолаг? Небось, в Пьер-Ансиз? – спросил один.
– Боже упаси! Стал бы я вылезать из теплой постели и тащиться в такую даль? В Консьержери их везут, – ответил второй.
– Даже эту? – стражник указал кивком на Таунсенд. – Я слышал, это аристократка, герцогиня. Какое преступление она совершила?
Офицер пожал плечами:
– Откуда я знаю? Вероятней всего, поссорилась с любовником. Я слышан, что приказ об ее аресте исходил от одной дамы.
Он нагнулся и что-то шепнул стражнику.
Таунсенд отвернулась, притворившись, будто не слушает. Она легко догадалась, какое имя шепнул офицер. Но отнеслась к этому с безразличием. Слишком потрясло ее другое – она, конечно, знала, что такое Консьержери. Со времени июльского штурма Бастилии о тюрьмах часто толковали, даже в Сезаке. Таунсенд знала, что Бастилия стала для революционеров как бы символом победы патриотов над монархией. Не имело значения, что никто из заточенных там не пострадал от дурного обращения, что в крепости оказалось всего семь узников, которые и были выпущены на свободу в тот памятный день. По сути Бастилия не заслуживала клейма королевской тирании и пыток, с которыми она ассоциировалась теперь. А вот Консьержери заслуживала. О ней отзывались как о самой кошмарной из французских тюрем. Говорили, что, если только вас не помилует король, то с той минуты, как за вами захлопнулась дверь подземной темницы, и до часа казни вы больше не увидите белого света. Возможно, то была лишь легенда, но сейчас Таунсенд уже не была в этом уверена. И слишком измучена, чтобы об этом думать. Она провела ночь в холоде и темноте подземелья, слушая стенания и вопли несчастных созданий вокруг нее. Когда силы оставили ее настолько, что она уже не могла стоять на ногах, она опустилась на мокрый каменный пол, пахнущий мочой и испражнениями. А когда под утро за ней, наконец, пришли, ноги не слушались ее .и она упала бы, если бы не подхватили стражники. У нее отняли накидку и перчатки, напялили на голову белый чепец, какой носят простолюдинки, затем связали руки и посадили в тюремную повозку.
«Они наверняка будут терзать меня, когда привезут на место», – думала Таунсенд. Ей было пре^ красно известно, что королевский ордер об аресте без суда и следствия означал обычно длительное заключение, пытка, а порою и смерть, как и произошло с Эмилем и отчимом Яна.
Полил дождь. Таунсенд, дрожа, еще ниже опустила голову. Руки у нее посинели – то ли от холода, то ли потому, что цепь глубоко впилась в запястья. «Только не плакать, – настойчиво твердила себе Таунсенд. – Это ничему не поможет».
Над тесными рядами городских крыш вставало утро, показались башни собора Парижской Богоматери – это значило, что уже недалеко до реки. Еще несколько минут, и они окажутся на другом берегу. Там и находилась Консьержери. Таунсенд тяжело вздохнула. Где ты, Ян? Ты так нужен мне!
26
Как раз тогда, когда повозка, везшая герцогиню Войн, медленно прокладывала себе путь через Рыночную площадь, жены рыбаков и торговок передавали из уст в уста новость, которая с большой скоростью разнеслась по рынку: на архиепископа Парижского в его опочивальне совершено нападение за то, что какой-то священник якобы уплатил двести ливров кому-то из местных мукомолов, чтобы тот перестал молоть зерно.
Была ли история с подкупом вымышленная или верна, для этих женщин не имело значения. Они не сомневались, что наконец-то подтвердился заговор, имеющий целью с помощью голода укротить народ, привести его к полному повиновению. Более того, прошел слух, что к мэрии стекаются сейчас огромные толпы – в ответ на сообщенную Камилем Демуленом весть о фантастической оргии, которая два дня назад состоялась в Версале. Офицеры королевской гвардии топтали трехцветную кокарду и провозглашали тосты за белую кокарду Бурбонов. Тайные намерения стали явными, и Национальному собранию грозил военный удар со стороны Королевского двора.
Передаваемые шепотом слухи звучали все громче, из карманов извлекались и открыто переходили из рук в руки последние номера газеты Марата «Друг народа». В них содержались призывы ко всем гражданам Парижа объединить силы, вооружиться и защитить Нацию, над которой нависла угроза. Прошел слух, что толпа вытаскивает порох из Эссона и пушки из здания мэрии.
Голоса становились все возбужденней, толпа – все более встревоженной. Эти женщины не привыкли к насилию, поглощенные заботами о том, как накормить семью, обуть и одеть детишек. Кто-то прибежал из ближайшей булочной на улице Сент-Оноре и во всеуслышание сообщил, что все булочные на замке, потому что в городе, а в сущности во всей Франции муки больше нет.
– Хлеба! – тут же заорали женщины. Вот это было им знакомо и понятно, вселяло ужас в их сердца. Они были истерзаны голодом, их подстегивал голод. «Хлеба! Мы требуем хлеба! К оружию, граждане! К оружию! Идем на Версаль! Потребуем от короля хлеба. А еще лучше – сожрем королеву!»
Тюремная повозка тем временем свернула на широкую улицу, что ведет к Сене и острову Ситэ. Дождь лил как из ведра, ломовые лошади скользили на мокрых булыжниках мостовой. Верховые стражники тащились позади. С плюмажей, украшавших их каски, стекала вода. Впереди показался мост Менял, застроенный таким множеством высоких узких домов, что реки под ним почти не было видно. А на самом мосту не было ни души.
– Ого! Кого это черт несет? – неожиданно крикнул один из стражников.
Таунсенд поспешно подняла голову. По набережной, прямо под ними, скакал в сторону мэрии конный отряд. Один из стражников, ехавший позади повозки, подъехал к парапету и окликнул проезжавших всадников. Двое из них повернули к мосту, и когда они приблизились, Таунсенд увидела на них мундиры Национальной гвардии. У нее бешено заколотилось сердце.
«Что-то произошло», – подумала она. Со времени взятия Бастилии Национальная гвардия составляла гарнизон Версаля. Без прямого приказа короля ее отряды не могли быть направлены в город. И в создавшейся напряженной ситуации король не отослал бы их из Версаля, если бы здесь, в Париже, не творилось нечто поистине серьезное.
Таунсенд напрягла слух, чтобы расслышать, что они говорят. Сквозь шум дождя до нее долетели лишь отрывочные фразы: «нехватка хлеба... одного булочника повесили прежде, чем кто-либо успел вмешаться... Толпы народа идут на Версаль... захватить короля...»
Сердце Таунсенд громко стучало. Идут на Версаль с оружием, а Ян, раненный, был там...
Один из национальных гвардейцев указывал жестами на повозку. У Таунсенд пересохло во рту. Она хорошо понимала, о чем идет речь. Тюремный эскорт понадобился для того, чтобы поддерживать порядок в городе. По сравнению с этим заточение горстки женщин было делом несущественным.
«Весьма возможно, что они убьют нас, чтобы побыстрее отделаться», – подумала Таунсенд.
Она выпрямила спину, поправила на голове промокший чепец. И, словно камень, сбросила с плеч усталость. Надо найти путь к спасению. Сейчас, пока солдаты поглощены разговором о беспорядках. Надо сделать это не только ради себя, но ради будущего ребенка. Ее не мучила по утрам тошнота, не было головокружений или заметных изменений в фигуре, чтобы полностью быть уверенной в том, что она станет матерью. Однако ни в этом месяце, ни в прошлом у нее не было полагающихся кровотечений, а когда мужчина и женщина так часто предаются любви, как она и Ян, тогда... Ян! Сердце ее надрывалось, когда она думала о нем. Она хотела сообщить ему об ожидающем их событии лишь тогда, как будет твердо уверена, вот уже несколько недель эта новость просто рвется из нее. Как он был бы счастлив!
Лошадиные копыта зацокали громче. Таунсенд подняла голову и увидела, что двое гвардейцев, отделившись от своего отряда, приблизились к тюремному эскорту и о чем-то заговорили с ним, вероятно о том, что делать с арестантками.
Мысль Таунсенд лихорадочно заработала. Если размахнуться изо всех сил, то удастся, быть может, ударить одного из стражников концом цепи, которая стягивает ей руки. Ударить так, чтобы он потерял сознание. А может, попытаться задушить его? Нет, не беззубого, он слишком толст. Второго – тот пониже ростом, тощий...
Остальные женщины сгрудились в середине повозки. Их тоже напугало присутствие Национальной гвардии в городе. Только Таунсенд продолжала неподвижно сидеть в глубине повозки, голова ее была поднята, лицо заливало дождем. Беззубый толстяк, спешившись, подошел к передку повозки и взял ломовую лошадь под уздцы, а тощий приблизился к задку – прекрасно. Таунсенд заставила себя сидеть не шевелясь, чтобы он ничего не заподозрил. «Все получится, – убеждала она себя. – Нужно думать о предстоящем как об игре, вроде той, в детстве – притаишься за дверью и, когда Геркуль войдет, внезапно бросишься на него... Неожиданность заменит ей и рост, и силу».
Молодой гвардеец в мокром синем мундире жестом приказал ей сойти на землю.
«Ступлю на твердую землю и тогда уж...» – решила Таунсенд. Его лошадь стояла в нескольких шагах от него, опустив голову, поводья волочились по земле. Ударить его изо всех сил, хлестнуть по лицу цепью, вскочить на лошадь и умчаться...
Однако она не приняла в расчет собственные ноги. Когда она ступила на мокрый булыжник, их пронзила острая боль, и Таунсенд со стоном рухнула на колени. Две руки тут же подхватили ее, помогли встать, и чей-то голос шепнул в самое ухо:
– Вставайте, мадам, у нас мало времени!
Железная цепь вокруг запястий ослабла и, звякнув, упала наземь. Таунсенд подняла глаза и вгляделась в залитое дождем лицо перед нею. Оно показалось ей знакомым. Гвардеец улыбнулся ей.
– Вы помните меня, мадам? Простите, никто не назвал мне вашего имени. Но я запомнил ваше лицо и ваши волосы. Вы приняли меня за своего мужа в доме Армана де Сакса. Я был тогда пьян.
У Таунсенд перехватило горло.
– Это вы спали на походной кровати...
– Да, вам надо бежать. Я притворюсь, будто вы ударили меня. Бегите что есть мочи к углу той улицы, что у вас за спиной. Там между домами проход. Он приведет вас к Лувру. Я постараюсь известить вашего мужа.
– Благодарю вас, – со слезами в голосе прошептала Таунсенд. – Но как же остальные...
– Я попытаюсь помочь им, – произнес он. – Думайте о себе! Ударьте меня! И бегите!
Таунсенд подчинилась, толкнула его изо всех сил и обратилась в бегство.
Дыхание ее прерывалось, дождь и ветер свистели в ушах, она не смела обернуться, взглянуть, есть ли за ней погоня.
– Стой! Стой! Именем короля!
Крик доносился издалека. Таунсенд пренебрегла им и, путаясь в промокших юбках, мчалась по узкому проходу, который был темным и зловонным, но вывел ее к широкой мощеной улице в гущу вопившей, марширующей толпы.
Таунсенд отпрянула, напуганная этим неожиданным зрелищем. При виде разъяренных лиц взор ее помутился, голова пошла кругом, и она не сразу заметила, что толпа состоит из женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37