Услышав это, Таунсенд громко засмеялась звонким веселым смехом, который согрел его сердце, а потом, когда они лежали в постели, прислушиваясь к грозе, налетевшей из-за далеких холмов, она властно обвила руками и ногами его тело. Они занимались любовью, пока гроза не утихла, и уснули под ласковое постукивание дождя в стекла окон.
– Очень боюсь, что я всех разочаровала, – сказала Таунсенд, когда они возвращались от мадам Тибо-Ларуз по безлюдным улицам города.
Ян, обняв ее за плечи, искоса взглянул на нее.
– Безусловно, любовь моя. Все ждали, что ты поведешь себя вызывающе оскорбительно по отношению к мадам дю Шарбоно.
– По-моему, она была готова убить меня взглядом, – расхохоталась Таунсенд. – И всем безумно хотелось того же. Когда она подошла ко мне, тишина стояла такая, что муха пролети – и то было бы слышно.
– Ты повела себя очень мило, – заверил ее Ян. – И знаешь, кого мне в эту минуту напомнила?
– Твою двоюродную бабку? – Таунсенд позабавила эта мысль.
– Нет, мою матушку. Таунсенд удивилась.
– Матушку? Что ты хочешь этим сказать?
– Она была необыкновенно отважна. Знаешь, Таунсенд, за все тяжкие годы изгнания я ни разу не видел, чтобы она поступилась своим достоинством.
– А знаешь, – сказала она, – я не уверена, что так уж хорошо, если жена напоминает мужу мать.
Ян не шевельнулся.
– Почему же?
Она приподняла голову, и у него перехватило дыхание: он ощутил ее губы на ключицах, выступающих из ворота его сорочки, – должно быть, Таунсенд незаметно расстегнула верхние пуговки. Но вот губы ее скользнули ниже, к мускулистой груди, к соскам, которых она нежно коснулась языком. По его телу пробежала дрожь.
– Таунсенд...
Ее пальцы гладили его грудь, рот прильнул к шее. Он снова задрожал, а она, не поднимая головы, скользнула к нему на колени, где могла ощутить бедрами его твердеющую плоть. Она целовала его губы, глубокую впадину на подбородке, и он ответно застонал, запрокинул обеими руками ее лицо и запечатлел на губах жаркий поцелуй.
– Я, кажется, не дождусь возвращения домой, – хрипло проговорил он, задыхаясь. –' Разве ты не знаешь, что происходит со мной, когда так прикасаешься ко мне?
– Конечно, знаю. И тебе не придется ждать. Я велела кучеру везти нас домой через Марсово поле и ни при каких обстоятельствах не беспокоить, потому что мне нужно обсудить с мужем нечто крайне серьезное.
– Надеюсь, не слишком серьезное? – шутливо произнес Ян.
Пальцы Таунсенд снова затеребили пуговицы на его сорочке.
– Нет, нет! – задыхаясь проговорила она, стягивая сорочку и наклонившись ближе для поцелуя. – Совсем несерьезное!
23
«Мне очень жаль, Таунсенд, но я не разрешаю тебе ехать со мной». – Эти слова звучали в ее голове, когда она сидела одна в саду перед пяльцами с вышиванием. На ней была в то утро широкополая шляпа, защищавшая от солнца, юбки из кремового атласа широким веером раскинулись по скамье. Иголка усердно сновала по вышивке, однако картина безмятежного семейного счастья опровергалась упрямо выступавшим подбородком и сердитым блеском глаз.
За завтраком у них с Яном вспыхнула ссора. Первая настоящая ссора после долгого примирения. Он вознамерился после завтрака ехать в Версаль – второе посещение королевской резиденции после их возвращения из Турени пять дней назад. Таунсенд, естественно, полагала, что будет его сопровождать. Она еще ни разу не побывала в Версале после приезда и уже уведомила принцессу Элизабет, что будет присутствовать на церемонии утреннего вставания, и условилась о нескольких других встречах, которые, согласно этикету, нельзя отменить.
– Ты сам настаивал, чтобы я поддерживала отношения с этими особами, – напомнила она Яну, потрясенная его решительным отказом взять ее с собой.
– Это было раньше... – объявил он без обиняков.
– Раньше чего? Случилось что-то такое, что мне неизвестно?
– Пока нет. Но боюсь, что тебе будет неприятна та атмосфера, которая царит сейчас в Версале. Поэтому я решительно запрещаю...
– Мне надоело выслушивать твои жуткие предостережения о грядущей революции, – перебила его Таунсенд. – Мы здесь уже почти неделю, но я не видела ни малейшего признака беспорядков. Весною Двор тоже был напуган, ходило множество слухов и контрслухов, а также памфлетов, оскорблявших Марию-Антуанетту. Тем не менее все по-прежнему развлекались и развлекаются сейчас. От этого ты и хочешь вдруг меня защитить?
– Да, – коротко подтвердил Ян. И вновь стал тем холодным, неумолимым человеком, которого она так боялась и презирала в ужасную пору их отчужденности.
– Хорошо, – принудила себя произнести Таунсенд, – я останусь там, где, ты считаешь, мне не угрожают те опасности, которые грозят Версалю.
Она капитулировала, но уже не из страха перед ним, а потому, что успела понять: в схватке двух воль – его и ее – не будет победителя.
Каждый из них для этого слишком решителен и упрям. Она распознала самый успешный способ заманить упрямца-мужа в свою постель – пойти на уступки, по крайней мере для виду. И теперь всегда уступала, но так, чтобы он видел, на какую жертву она идет.
Однако на этот раз Ян, вопреки ее ожиданиям, не смягчился. Сухо поклонился и вышел из комнаты, а десять минут спустя она растерянно смотрела, как он удаляется от дома на своем рослом вороном жеребце. Не поцеловал ее на прощание, не пожурил за несдержанные речи, не посулил жаркого примирения по возвращении в Париж...
«Как странно», – думала Таунсенд. А когда завечерело и от него не было никаких известий, ей пришло в голову, уж не стоит за его тревогой нечто посерьезней, чем слухи и глупые бредни.
Сидя за своим вышиванием, яростно работая иглой, она размышляла над политической ситуацией, которую они застали в Париже: граф д'Артуа и граф Прованский, старший из братьев короля, отправлены в изгнание самим Людовиком, потому что парижское простолюдье, осмелевшее после победного штурма Дома инвалидов и Бастилии, фактически назначило цену за их головы. Члены могущественного клана Полиньяков, которые приобрели власть и несметные богатства благодаря полученным от королевы синекурам, спаслись бегством. И хотя Таунсенд не довелось видеть собственными глазами настоящее кровопролитие, но она знала из рассказов Китти о невинных людях, которых чуть не каждый день казнили в Париже и чьи головы носили затем по городу на пиках. А вина их состояла лишь в том, что они служили в министерстве или занимали еще какое-нибудь положение в правительстве.
Ян подтвердил кошмарные рассказы Китти, когда Таунсенд подступила к нему с расспросами. «Несмотря на то, что урожай в том году был отменным, – объяснял он, – города по-прежнему оставались без хлеба, потому что из-за засухи понизился уровень воды в реках и, следовательно, на мельницах замедлился помол. Города все еще страдают от голода, а голод толкает к насилию, так же как то обстоятельство, что половина рабочих рук осталась незанятой. Цены на хлеб подскочили до четырнадцати су, и люди часто целыми днями простаивают в очередях, чтобы получить под конец заплесневелую булку, а то и вовсе остаются ни с чем».
Но какая связь между всем этим и желанием Яна держать ее подальше от Версаля? Беспорядки начались во Франции задолго до их приезда, тем не менее он, не колеблясь, привез ее сюда. Разумеется, насилие не оставляло ее равнодушной. Что и говорить, нет ничего ужаснее тех беспорядков, которые она наблюдала из окна кареты, когда в июле проезжала парижскими улицами.
Теряясь в догадках и все более волнуясь, Таунсенд поднялась со скамьи. Постояла минутку, разглядывая свое вышивание, которое предназначалось в подарок Кейт. Стежки были страшно неровные, в уголке тонкое полотно прорвало там, где в приступе злости она нечаянно проткнула его иглой. При виде этой дырочки она неожиданно расхохоталась – ведь именно этого и могла Кейт ожидать от нее.
Эмиль покашлял у нее за спиной. Таунсенд обернулась все еще с улыбкой на устах.
– Что вам, Эмиль?
– Ужинать подано, мадам.
Таунсенд, приподняв юбки, торопливо взбежала по ступенькам.
– Благодарю вас, Эмиль. Я через минуту буду.
Он хмуро посмотрел ей вслед – его тоже сердило, что Ян уехал без него. Таунсенд задержалась в дверях.
– Пойдемте со мной, Эмиль. Если не возражаете.
Его уродливая физиономия выразила крайнее удивление.
– Подобает ли мне возражать, мадам?
– Я знаю. Но вы, конечно, уже поняли, что я часто поступаю самым неподобающим образом.
Он заметил пляшущие искорки в ее голубых глазах – одну из причин, отчего герцог Войн потерял из-за нее голову.
– Да, мадам. Но вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что я держу себя всегда пристойно.
И он отошел с каменным видом, а Таунсенд легко взбежала по лестнице, весьма довольная своей выходкой. У них с Эмилем установилось как бы перемирие, оба были уже согласны терпеть присутствие другого, лишь бы этот другой не совался в обязанности каждого по отношению к хозяину дома. Таунсенд охотно предоставила Эмилю выполнять обязанности камердинера, а сама целиком отдалась тому, что Ян ожидал от своей жены. Ей нравилось брать роль герцогини перед грубоватым и упрямым герцогом, независимо от того, запрещает он ей сопровождать его в Версаль или нет.
Она улыбнулась – как глупо было ссориться из-за такого пустяка! Вечером он вернется и она скажет ему это в ту секунду, как он переступит порог. Если только он первым не шепнет ей эти слова, заключив ее в объятия. При этой мысли она рассмеялась и торопливо направилась своей обычной танцующей походкой в гардеробную, швырнула шляпу на стул и громко позвонила, призывая Китти.
Она была еще наверху, приводя себя в порядок к ужину, когда внизу, у подъезда, остановилась карета. Ливрейный форейтор поспешно опустил подножку, и, выгляни Таунсенд в окно, она узнала бы отороченную серебряным галуном ливрею слуг Луизы дю Бертен, бывшей возлюбленной Яна, которой она так искусно нанесла оскорбление в Зеркальной галерее Версаля. Таунсенд и не подозревала, что у нее гостья, пока не натолкнулась на площадке лестницы на экономку – Таунсенд спускалась вниз, к ужину, а мадам Броссар спешила наверх, чтобы самолично принести герцогине это неприятное известие.
– Где она? – спокойно спросила Таунсенд, выслушав ее.
– Господин Гаспар проводил ее в сад.
– Я приму ее там.
– Мадам не желает переодеться? Таунсенд взглянула на свое отражение в зеркале, висевшем среди портретов и пейзажей лестничного пролета. Думая, что ужинать предстоит в одиночестве, она не дала себе труда одеться более тщательно. На ней все еще было дневное платье, самое скромное из ее нарядов, с простой вязаной косынкой вокруг корсажа и незамысловатым кантом из голубого атласа вдоль рукавов. Правда, она позволила Китти причесать ее, и соломенную шляпу оставила наверху. По ее мнению, женщина, смотревшая на нее из зеркала, выглядела достаточно юной, свежей и прелестной, чтобы встретиться лицом к лицу с такой изысканной красавицей, какой слыла мадам дю Бертен.
Луиза стояла спиной к дверям и рассматривала вышивку на пяльцах, забытых Таунсенд в саду.
– Похоже на работу девятилетней девочки, не правда ли? – с улыбкой спросила Таунсенд.
Луиза рывком повернулась к ней. Застигнутая врасплох, она не успела изменить выражение лица, скрыть, что именно так и подумала. Тем не менее эта простушка, волею случая ставшая герцогиней Войн, не могла надолго вывести ее из равновесия.
– Я тоже никогда не была особенно искусна в вышивании, – призналась она и в ответ на холодное приветствие Таунсенд прижалась напудренной щекой к ее щеке.
Гостья была в роскошном, отделанном атласом бархатном платье цвета темной бронзы. На темных волосах красовались шляпка с зеленовато-коричневыми перьями, щегольски спадавшими на спину. На шее, в ушах и на пальцах переливались огнем изумруды, и герцогские слуги, пялившие на нее глаза из окон гостиной, были просто потрясены ее видом. Что касается Таунсенд, то она с юных лет привыкла к обществу знатных и богатых английских леди, которые время от времени посещали вместе с мужьями лондонский дом ее отца. Как бы внушительно ни выглядела сегодня мадам дю Бертен, она не могла соперничать с родной теткой Таунсенд, Арабеллой, когда та находилась в полной боевой форме.
– Я как раз собралась ужинать. Не желаете ли составить мне компанию? – учтиво предложила Таунсенд.
Легкая усмешка скривила алые губы Луизы.
– Благодарю вас, нет. Я сегодня, что называется, на побегушках.
– Вот как?
– Да, – произнесла Луиза, разглядывая нежные кончики своих ногтей. – У меня дела в городе, и я подумала, что могу заодно завезти Яну один сверток.
– Моего мужа, – подчеркнуто произнесла Таунсенд, – сейчас нет дома.
Гостья взмахнула тонкой ручкой, украшенной перстнями.
– Не имеет значения. Там всего лишь несколько его личных вещей, которые я все не находила времени вернуть. Кое-что из платья, бритвенные принадлежности и тому подобное. Я велела кучеру принести их.
Таунсенд окатило горячей волной. Нет сомнений, ей нанесено обдуманное оскорбление. У этой особы хватило наглости сделать это в ее собственном доме, на глазах ее слуг. Она чувствовала, что лицо ее пылает, а к глазам подступают злые слезы. Ян навлек на нее подобное после того, как поссорился с ней и категорически запретил ехать с ним в Версаль... О, она как следует отчитает его, когда он вернется!
Но сперва надо отделаться от этой дряни, понимающе кривившей злые губки – те самые, которые Ян, быть может, страстно целовал когда-то. Таунсенд так и подмывало хорошей оплеухой согнать с них улыбку, но она лишь надменно вскинула голову и в свою очередь улыбнулась Луизе.
– Прикажите вашему лакею передать пакет камердинеру моего мужа. Он будет знать, как с ним поступить. А сейчас я голодна. Прощайте, сударыня. – И, не добавив больше ни слова, удалилась, словно гостья перестала для нее существовать, – куда более явное нарушение этикета, чем обида, нанесенная Луизой.
Та на миг окаменела. Щеки, лоб, нежную шею залила краска оскорбленного самолюбия, глаза метали молнии и, подобрав юбки, она стремглав кинулась к выходу. Герцогские слуги чуть не посшибали друг друга с ног, торопясь перебежать в соседнюю комнату, откуда был лучше виден двор.
– Матерь Божья! – воскликнул повар. – Из нашей герцогини вышел бы отличный солдат. Вот это атака, а?
– У нее такой вид, словно она готова убить, – заметила мадам Броссар, наблюдая за тем, как мадам дю Бертен оттолкнула предложенную лакеем руку и без посторонней помощи села в карету.
– Кому-то и впрямь не сносить головы... – согласился дворецкий.
Все повернулись к нему.
– Вы сошли с ума! – хохотнув, проговорил повар.
– Я? Герцог не оставит такое оскорбление безнаказанным.
Все притихли, внезапно подумав, что он, пожалуй, прав.
– А ему не следует об этом знать, – нарушила, наконец, молчание мадам Броссар. Голос ее дрожал, потому что невольно вспомнилась кровавая дуэль герцога Война с герцогом де Вереном год назад. – Никто из нас не обмолвится ни словом.
– Герцогиня сама расскажет, – предсказал дворецкий. – Вот увидите.
– Не будет же она настолько неблагоразумна, чтобы пересказывать ему все то, что здесь сегодня произошло, – запротестовал господин Пу. – Мадам, конечно, молода и неопытна, но у нее достанет ума понять, что визит этой безнравственной женщины нанес ей оскорбление. И какие последствия это повлечет за собой, ибо герцог несомненно захочет отомстить.
– А ей и не придется ничего говорить, – негромко произнес дворецкий. – Герцог по ее лицу догадается о том, что произошло что-то неладное. И она будет неспособна солгать.
Точно к такому же выводу пришла и сама Таунсенд после того, как первое потрясение улеглось, и она тщательно обдумала все случившееся.Она знала о дуэли Яна с герцогом де Вереном и о ее причине. Знала также, что Луиза дю Бертен без колебаний вовлечет Яна в новый поединок. Тяжко раненный Яном Верен был принужден удалиться в свое поместье в Нормандии, тогда как Луизу этот скандал почти не задел. Она была всего лишь еще одной в сонме весьма безнравственных дам, которые – Таунсенд успела в этом убедиться – блистают в салонах Версаля.
Тем не менее она прекрасно сознавала, что у мадам дю Бертен влиятельные друзья, в то время как Ян, по собственному его признанию, после смерти Сен-Альбана нажил новых врагов. И среди них наверняка может сыскаться тот, кто будет только рад использовать Луизу как предлог, чтобы вызвать Яна.
При этой мысли Таунсенд содрогнулась. У нее не было ни малейшего желания, чтобы Ян дрался на дуэли по этому поводу или любому другому. Дуэли уже перестали быть чем-то романтическим, волнующим и почетным – они оканчиваются кровопролитием и смертью. Таунсенд вспомнилась кровь, струившаяся из груди Яна, и она была убеждена, что ничто, ничто на свете не стоит того, чтобы вновь испытать подобный ужас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37