Туре Ельвик, директор Полярного института, мой старый друг, зная о том, что я надеялся сохранить в тайне свои планы, пока не будет успешно закончена наша гренландская тренировка, немедленно принял меры. Он был одной из ведущих фигур в норвежском движении Сопротивления во время войны, и расстроить планы Флотума ему ничего не стоило. Однако этот случай навел меня на мысль, что Флотум лишь один из тех, кто, достав необходимую сумму денег, мог бы с успехом совершить переход через Северный Ледовитый океан и, таким образом, опередить меня. Правда, Флотум предполагал пересечь Северный Ледовитый океан по короткой оси. Вероятно, он тогда намеревался начать путь со Шпицбергена и достичь острова Элсмира, пройдя через Северный полюс. Этот маршрут охватывал по долготе угол, равный лишь 95°. Тем не менее я с неприятным чувством вспоминал слова Скотта, произнесенные им, когда он достиг Южного полюса и узнал, что его опередил норвежский исследователь Амундсен: «Боже мой! Это страшное место, и как ужасно для нас, что мы положили столько трудов, не получив в награду приоритета».
Я полетел в Копенгаген и оттуда в Туле, испытывая все время тревогу, несмотря на подбадривание Туре Ельвика, что шансы на успех имеет только тот, кто планирует путешествие длительно и методично. Я услышал также об американской экспедиции, которая собиралась летом 1967 года достичь Северного полюса на мотосанях «бомбардье», о немецкой экспедиции, которая, также пользуясь механическим транспортом, предполагала направиться к полюсу с базы в северо-восточной Гренландии. Впервые 5 миллионов квадратных миль Северного Ледовитого океана в моем представлении оказались слишком тесными, а полюс – крайне бессмысленной целью.
4 РЕКОГНОСЦИРОВКА
Наш перелет в Гренландию в одном отношении не отличался никакими событиями, в другом – был слишком полон ими. В самолете нас так часто кормили, что не давали времени поспать, и Гренландский ледяной щит, над которым мне впервые пришлось пролетать в 1960 году, не привлек моего внимания. Я чувствовал себя совершенно измученным. Даже когда нам пришлось совершить непредвиденную посадку у Сондре Штром-фьорда и мы резко пошли на снижение, я был слишком уставшим, чтобы проявить какой-нибудь интерес. Шесть лет назад я плыл по этому фьорду на пароходе, везя собак, закупленных в поселках на западном побережье; здесь я выскакивал на берег и привязывал собак. Я видел и пыльную трассу, которая вела из гавани на военно-воздушную базу. На этом пути мне был знаком каждый фут.
Американская воздушная база в Туле теперь стала значительно больше, улицы в поселке просторнее, по ним свободно гулял ветер, а окрестные холмы, напротив, приняли более жалкий вид. Солнце зашло, и в полдень в Туле царили сумерки. Огоньки такси и грузовиков и огни электростанции выглядели желтыми светлячками на синевато-сером фоне, который казался промозглым, холодным и очень унылым. Перед штабом стояла металлическая елка; огни на ней были торжественно зажжены в тот день, когда по календарю солнце окончательно скрылось. Через одинаковые промежутки времени из репродукторов, установленных на крыше часовни, неслись записанные на пленку мелодии гимнов, исполняемых колоколами деревенской церкви. Люди, закутанные в огромные парких, брели по улицам, заходя то в одно, то в другое отапливаемое помещение. Снегоочистительная машина проползла мимо автомобилей, опутанных электрическими проводами, по которым поступает ток для подогрева двигателей. Каждое здание соединялось с соседним кабелями высоковольтного напряжения и спасательными тросами, под которыми стремглав пробегали полярные лисицы. Вся база грохотала, из вентиляционных отверстий и дымовых труб пар поднимался вверх или уносился ветром вдаль. Однако, войдя в переднюю офицерского клуба, сняв тяжелую парку с меховым капюшоном, можно почувствовать себя, как в фешенебельном клубе где-нибудь в Америке. Там, в тонко благоухающей атмосфере, сидели за стойкой эллиптической формы молодые офицеры, попивая перед обедом аперитив, или же они собирались группами в четыре-пять человек за столиками и, закусив крабами и салатом, смотрели, как девицы танцуют «гоу-гоу».
На протяжении недели я каждый вечер несколько часов отдыхал в компании летчиков военно-воздушной спасательной эскадрильи, а днем пропадал в штабе базы, где мои планы изучались с величайшим интересом. Предложенная мне великодушная помощь глубоко тронула меня. Роджер и Аллан с частью нашего запаса жидкого топлива и с хижиной уже улетели в поселок Канак. Утром 10 ноября наступила моя очередь. Еще молодой (ему было около тридцати восьми лет) инспектор Орла Саннборг провел в Гренландии большую часть своей жизни и занимал здесь несколько влиятельных постов; он пользовался репутацией энергичного, но до щепетильности честного администратора. Он уже давно отделался от идеалистического и слегка покровительственного отношения к гренландцам, которое было свойственно менее опытным датским администраторам, и придерживался правил, внушенных ему искренней любовью к эскимосам, его подопечным, на языке которых он свободно разговаривал и чьи нравы и обычаи хорошо понимал.
Округ Туле, находившийся в его ведении, чрезвычайно отдаленный: это последний аванпост полярных эскимосов, чьи предки пришли сюда из Северной Америки несколько тысяч лет назад. Пройдя по льду через пролив Смита, они двигались вдоль западного берега Гренландии, обогнули южную ее оконечность и направились на север вдоль восточного берега. Эскимосы, живущие в Туле, отрезанные от остальных западнобережных гренландцев заливом Мелвилл – царством бурной погоды и предательски опасных льдов, – оказались до некоторой степени в стороне от перемен, которые произошли на юге. Конечно, им известны эти перемены, так как вопреки укоренившемуся мнению они народ грамотный и прилежно читают газеты на своем языке. Для них ведутся радиопередачи, и чуть ли не во всех эскимосских домах есть радиоприемники. Не говоря уже об этих новых средствах связи, редко случается, чтобы они больше года не имели известий с юга, ибо, несмотря на опасности залива Мелвилл, всегда находятся смельчаки, которые пересекают его на собачьих упряжках, чтобы побывать в гренландских поселках Упернавик и Уманак. Из новостей, привозимых ими по возвращении, а также из газет все остальные узнают о происходящих переменах в образе жизни в других местах. Традиционное охотничье хозяйство эскимосов уступает место более доходной отрасли – рыболовству. Однако в округе Туле эскимосов поощряют заниматься охотой, хотя едва ли есть в этом необходимость: по природе они склонны к охоте; это народ гордый, вольнолюбивый.
Эту традиционную гордость мы вначале ошибочно приняли за надменность. Мы, правда, были предупреждены такими писателями, как Питер Фрейхен, что эскимосы считают белых людей, зимующих у них, несдержанными детьми, но все же они часто вызывали у нас недоумение. Однажды мы обосновались в поселке, и они без всякого на то повода пришли к нам в гости. Но их в сущности едва ли можно хулить за то, что они нарушили наше уединение, ведь мы, несомненно, служили для них неиссякаемым источником развлечения; и в самом деле, лишь немногие из них могли хранить серьезное выражение лица больше нескольких минут.
Местных датчан встречи с нами тоже забавляли, но они были более сдержанны и серьезны. Мы буквально как с неба свалились: прибыли без предварительного извещения. Правда, Орла Саннборг знал о нашем приезде, но инструкции, присланные из Копенгагена, предписывали ему сохранять наши планы в тайне. Клети, в которые была упакована наша разборная хижина, подвешенные на канатах внизу к вертолетам, осторожно сбросили на краю поселка при свете косых, уже прощальных лучей заходящего солнца, и наша красная хижина, несколько похожая на палатку, была спешно поставлена.
Вся обстановка, в которой происходила подготовка к нашему походу, должна была казаться датчанам весьма таинственной. Так, электромонтеру, который предложил провести в нашу хижину электричество, двое из наших вежливо сказали, что они предпочитают пользоваться керосиновыми фонарями; по поселку распространились слухи, что эти двое спят на упаковочных ящиках и готовят пищу на примусах. Они редко выходили из дому днем; но иногда, когда темнело, жители замечали, как эти два таинственных человека расхаживают по морскому льду и вдоль берега с какими-то связками под мышками и какие-то предметы торчат из их карманов. Через некоторое время в миле от поселка заметили небольшой костер, а спустя час или два эти двое, крадучись, возвратились к себе в хижину. Датчане пришли к заключению, что Роджер и Аллан, по-видимому, преступники, поэтому они редко посещают кого-нибудь и их почти не видно в поселковой лавке.
Я полагал, что ко времени моего прибытия мои товарищи подружатся с нашими соседями и завоюют некоторый авторитет. Но проблемы, с которыми они столкнулись, оказались неразрешимыми. Оба они по природе своей были малообщительны, а при покупке продуктов в местной лавке они не знали, как себя вести. Ни Роджер, ни Аллан не могли набраться мужества и смело спросить нужный им товар по-английски, а их попытки объясняться по-датски или с помощью коротких пантомим заставляли всех эскимосских дам смеяться до колик. Поэтому, когда я приехал, оба мои спутника были голодны, как волки, и образ жизни, который они вели, смертельно им надоел. У них было мало собственных продуктов, так как основную часть нашего груза доставил тот же вертолет, с каким прилетел я.
Хижина, которую мы испытывали, представляла в сущности подбитую войлоком палатку, натянутую на дюралюминиевый каркас и обогревавшуюся керосиновой печкой. Она была цилиндрической формы, с одной стороны ее находилось небольшое крыльцо, а с другой – дымовая труба. Мы прикрепили ее оттяжками к шести шестидесятигалонным бочкам с жидким топливом. Размеры пола равнялись 16 на 12 футов; когда мы обосновались внутри, поставив три походные койки и кухонный стол, то на этом пространстве почти негде было повернуться. Когда она больше не понадобится нам в Канаке, я предполагал разобрать ее и отправить морем в Резольют-Бей, конечно, если она оправдает наши надежды (впоследствии ее сбросили на парашюте, и она послужила нам убежищем в зимнем лагере во время дрейфа через полюс). Так же мы намеревались поступить со всем остальным нашим оборудованием: все сначала должно быть испытано, в случае необходимости видоизменено и вновь использовано во время трансарктического путешествия. Через несколько дней я уже внес первое видоизменение: для зимнего дрейфа через Северный Ледовитый океан площадь нашего жилища надо увеличить до 16 на 16 футов. Тут же я заказал дополнительную секцию и договорился, что она будет прислана в Резольют-Бей – наш главный промежуточный склад запасов, которые потребуются нам во время трансарктического перехода.
Мы поставили койки и кухонный стол; один конец этого стола стал моим «оффисом». Сколотили полки для продуктов и для небольшой библиотеки, а рядом с хижиной разбили палатку, чтобы хранить в ней экспериментируемые продукты, бесплатно полученные нами от находящихся в Натике лабораторий армии Соединенных Штатов. По стенам развесили снаряжение, и наша хижина мгновенно приняла вид экспедиционной базы. На двери мы повесили карту, на которой был вычерчен наш предполагаемый маршрут от Канака до Резольют-Бей. Выставив таким образом напоказ все наши пожитки, мы дали повод для разговоров. Кое-кто из местных датчан думал, что это лишь «дорогостоящая забава», но эскимосы в своей критической оценке оказались более решительными и отметили крестами на карте то место, где, по их предсказаниям, наша экспедиция должна была погибнуть.
Если их мнение о нас еще не успело окончательно сложиться до того времени, как мы начали покупать у них собак, то уж после этого они, конечно, решили, что мы беремся за дело, в котором ничего не смыслим. В течение нескольких недель с дюралюминиевых ребер нашей хижины свисали тюленьи туши; чтобы кормить наших собак, мы должны были сначала оттаять замороженные туши тюленей, а затем выпотрошить их и разрубить на куски. Пол стал таким скользким и грязным от ворвани и крови, что практически было почти невозможно не поскользнуться на нем. В Антарктике мы привыкли все делать сами, и теперь ошибочно полагали, что потерпим неудачу, если обратимся за помощью к эскимосам. Однако проблемы, стоявшие перед нами в Гренландии, были несхожи с теми, с какими мы встречались на Юге. В Канаке мы жили в обществе двухсот эскимосов и двадцати пяти датчан, сильно отличавшемся от общества совершенно изолированно живших четырех человек. В Гренландию мы прибыли для подготовки к полярной экспедиции и попали до некоторой степени в затруднительное положение: нас часто звали на вечеринки, на которые датчане с официальной любезностью приглашают друг друга. Сколько мы ни чистились, мы выглядели неопрятными в их присутствии, а в обществе эскимосов, с которыми надеялись провести зиму, чувствовали себя одетыми слишком нарядно. С большой неохотой мы примирились с нашим положением и изменили обычный образ жизни.
Мы воспользовались предложенной нам Гренландским техническим управлением маленькой хижиной и в ней поместили наш запас тюленьих и моржовых туш. К этому времени цель нашего пребывания в Канаке стала широко известна во всем округе Туле, и у нас появилось много друзей среди датчан и эскимосов, помогавших нам. Моржовые туши за небольшую плату оттаивали и рубили в доме одного из наших эскимосских соседей, и мы через день имели по четыре фунта размороженного мяса для каждой из наших двадцати собак. Собачью упряжь сделал для нас другой из наших соседей эскимосов, а убирали мусор и доставляли воду в молочных бидонах еще два человека.
Нам провели электричество и дали ключ от душевой на электрической станции. Примерно через месяц эскимосы достаточно смягчились и стали давать нам полезные советы, что и было главной целью нашего пребывания в Гренландии и последовавшего затем санного похода. Они часами просиживали в нашей хижине и своими безыскусными диаграммами и рисунками изображали картины своей охоты на тюленей во время полярной ночи. Они печально покачивали головами, когда наблюдали, как мы собирали наши нарты. Одни нарты были точной копией тех, которые уцелели после последнего путешествия Пири по полярному плавучему льду, другие были сделаны по образцу тех, которыми пользовался Стефансон во время своих продолжительных путешествий по полярному паку в 1914–1918 годах. Ширина и тех и других составляла около 20 дюймов; эскимосам они казались слишком узкими для перевозки тяжелых грузов, которые нам предстояло везти. Они говорили нам, что ни первые, ни вторые нарты не выдержат путешествия в Резольют-Бей, и советовали воспользоваться эскимосскими нартами шириной три фута. Мы считали немыслимым сменить наши изящные, изготовленные в Англии нарты на грубые эскимосские. Вскоре, однако, оказалось, что они правы: наши нарты разбились, пройдя не больше 40 километров от Канака. К концу нашего тренировочного перехода мы пользовались уже эскимосскими нартами, и впоследствии для трансарктического путешествия взяли более широкие нарты, сделанные в соответствии с советами эскимосов.
Мы приняли еще один совет эскимосов – стали пользоваться меховой одеждой. В антарктических экспедициях, имевших пятидесятилетний опыт, мехами не пользовались, там в сущности в них не было необходимости. Антарктическому исследователю редко бывает нужна столь теплая одежда, так как он почти никогда не пускается в путь при температуре ниже минус 45 С, а при более высокой температуре легких, непроницаемых для ветра анораков, надеваемых поверх шерстяной одежды, обычно вполне достаточно. В Гренландии, как нам говорили, без парки из меха карибу и штанов из меха белого медведя не обойтись; поэтому с нас сняли мерку и сшили нам меховую одежду. Впрочем, через несколько месяцев мех на парках совершенно вылез. В Арктике распространена старинная поговорка: вы не можете считать себя полярником, пока не проглотите ворох волос карибу, равный вашему весу. Однако, почерпнув ума-разума из этой поговорки и проверив ее на собственном опыте, мы во время нашего трансарктического перехода пользовались волчьими шкурами, тщательно выдубленными и искусно выделанными меховщиком в Фербенксе (Аляска).
Наши нарты, меховую одежду и купленные нами накануне нового 1967 года две собачьи упряжки мы испытывали во время полярной зимы при санных поездках в соседние гренландские поселения. Во время одной из таких поездок Роджер и Аллан встретили Кали Пири, сына известного американского полярника Роберта Э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Я полетел в Копенгаген и оттуда в Туле, испытывая все время тревогу, несмотря на подбадривание Туре Ельвика, что шансы на успех имеет только тот, кто планирует путешествие длительно и методично. Я услышал также об американской экспедиции, которая собиралась летом 1967 года достичь Северного полюса на мотосанях «бомбардье», о немецкой экспедиции, которая, также пользуясь механическим транспортом, предполагала направиться к полюсу с базы в северо-восточной Гренландии. Впервые 5 миллионов квадратных миль Северного Ледовитого океана в моем представлении оказались слишком тесными, а полюс – крайне бессмысленной целью.
4 РЕКОГНОСЦИРОВКА
Наш перелет в Гренландию в одном отношении не отличался никакими событиями, в другом – был слишком полон ими. В самолете нас так часто кормили, что не давали времени поспать, и Гренландский ледяной щит, над которым мне впервые пришлось пролетать в 1960 году, не привлек моего внимания. Я чувствовал себя совершенно измученным. Даже когда нам пришлось совершить непредвиденную посадку у Сондре Штром-фьорда и мы резко пошли на снижение, я был слишком уставшим, чтобы проявить какой-нибудь интерес. Шесть лет назад я плыл по этому фьорду на пароходе, везя собак, закупленных в поселках на западном побережье; здесь я выскакивал на берег и привязывал собак. Я видел и пыльную трассу, которая вела из гавани на военно-воздушную базу. На этом пути мне был знаком каждый фут.
Американская воздушная база в Туле теперь стала значительно больше, улицы в поселке просторнее, по ним свободно гулял ветер, а окрестные холмы, напротив, приняли более жалкий вид. Солнце зашло, и в полдень в Туле царили сумерки. Огоньки такси и грузовиков и огни электростанции выглядели желтыми светлячками на синевато-сером фоне, который казался промозглым, холодным и очень унылым. Перед штабом стояла металлическая елка; огни на ней были торжественно зажжены в тот день, когда по календарю солнце окончательно скрылось. Через одинаковые промежутки времени из репродукторов, установленных на крыше часовни, неслись записанные на пленку мелодии гимнов, исполняемых колоколами деревенской церкви. Люди, закутанные в огромные парких, брели по улицам, заходя то в одно, то в другое отапливаемое помещение. Снегоочистительная машина проползла мимо автомобилей, опутанных электрическими проводами, по которым поступает ток для подогрева двигателей. Каждое здание соединялось с соседним кабелями высоковольтного напряжения и спасательными тросами, под которыми стремглав пробегали полярные лисицы. Вся база грохотала, из вентиляционных отверстий и дымовых труб пар поднимался вверх или уносился ветром вдаль. Однако, войдя в переднюю офицерского клуба, сняв тяжелую парку с меховым капюшоном, можно почувствовать себя, как в фешенебельном клубе где-нибудь в Америке. Там, в тонко благоухающей атмосфере, сидели за стойкой эллиптической формы молодые офицеры, попивая перед обедом аперитив, или же они собирались группами в четыре-пять человек за столиками и, закусив крабами и салатом, смотрели, как девицы танцуют «гоу-гоу».
На протяжении недели я каждый вечер несколько часов отдыхал в компании летчиков военно-воздушной спасательной эскадрильи, а днем пропадал в штабе базы, где мои планы изучались с величайшим интересом. Предложенная мне великодушная помощь глубоко тронула меня. Роджер и Аллан с частью нашего запаса жидкого топлива и с хижиной уже улетели в поселок Канак. Утром 10 ноября наступила моя очередь. Еще молодой (ему было около тридцати восьми лет) инспектор Орла Саннборг провел в Гренландии большую часть своей жизни и занимал здесь несколько влиятельных постов; он пользовался репутацией энергичного, но до щепетильности честного администратора. Он уже давно отделался от идеалистического и слегка покровительственного отношения к гренландцам, которое было свойственно менее опытным датским администраторам, и придерживался правил, внушенных ему искренней любовью к эскимосам, его подопечным, на языке которых он свободно разговаривал и чьи нравы и обычаи хорошо понимал.
Округ Туле, находившийся в его ведении, чрезвычайно отдаленный: это последний аванпост полярных эскимосов, чьи предки пришли сюда из Северной Америки несколько тысяч лет назад. Пройдя по льду через пролив Смита, они двигались вдоль западного берега Гренландии, обогнули южную ее оконечность и направились на север вдоль восточного берега. Эскимосы, живущие в Туле, отрезанные от остальных западнобережных гренландцев заливом Мелвилл – царством бурной погоды и предательски опасных льдов, – оказались до некоторой степени в стороне от перемен, которые произошли на юге. Конечно, им известны эти перемены, так как вопреки укоренившемуся мнению они народ грамотный и прилежно читают газеты на своем языке. Для них ведутся радиопередачи, и чуть ли не во всех эскимосских домах есть радиоприемники. Не говоря уже об этих новых средствах связи, редко случается, чтобы они больше года не имели известий с юга, ибо, несмотря на опасности залива Мелвилл, всегда находятся смельчаки, которые пересекают его на собачьих упряжках, чтобы побывать в гренландских поселках Упернавик и Уманак. Из новостей, привозимых ими по возвращении, а также из газет все остальные узнают о происходящих переменах в образе жизни в других местах. Традиционное охотничье хозяйство эскимосов уступает место более доходной отрасли – рыболовству. Однако в округе Туле эскимосов поощряют заниматься охотой, хотя едва ли есть в этом необходимость: по природе они склонны к охоте; это народ гордый, вольнолюбивый.
Эту традиционную гордость мы вначале ошибочно приняли за надменность. Мы, правда, были предупреждены такими писателями, как Питер Фрейхен, что эскимосы считают белых людей, зимующих у них, несдержанными детьми, но все же они часто вызывали у нас недоумение. Однажды мы обосновались в поселке, и они без всякого на то повода пришли к нам в гости. Но их в сущности едва ли можно хулить за то, что они нарушили наше уединение, ведь мы, несомненно, служили для них неиссякаемым источником развлечения; и в самом деле, лишь немногие из них могли хранить серьезное выражение лица больше нескольких минут.
Местных датчан встречи с нами тоже забавляли, но они были более сдержанны и серьезны. Мы буквально как с неба свалились: прибыли без предварительного извещения. Правда, Орла Саннборг знал о нашем приезде, но инструкции, присланные из Копенгагена, предписывали ему сохранять наши планы в тайне. Клети, в которые была упакована наша разборная хижина, подвешенные на канатах внизу к вертолетам, осторожно сбросили на краю поселка при свете косых, уже прощальных лучей заходящего солнца, и наша красная хижина, несколько похожая на палатку, была спешно поставлена.
Вся обстановка, в которой происходила подготовка к нашему походу, должна была казаться датчанам весьма таинственной. Так, электромонтеру, который предложил провести в нашу хижину электричество, двое из наших вежливо сказали, что они предпочитают пользоваться керосиновыми фонарями; по поселку распространились слухи, что эти двое спят на упаковочных ящиках и готовят пищу на примусах. Они редко выходили из дому днем; но иногда, когда темнело, жители замечали, как эти два таинственных человека расхаживают по морскому льду и вдоль берега с какими-то связками под мышками и какие-то предметы торчат из их карманов. Через некоторое время в миле от поселка заметили небольшой костер, а спустя час или два эти двое, крадучись, возвратились к себе в хижину. Датчане пришли к заключению, что Роджер и Аллан, по-видимому, преступники, поэтому они редко посещают кого-нибудь и их почти не видно в поселковой лавке.
Я полагал, что ко времени моего прибытия мои товарищи подружатся с нашими соседями и завоюют некоторый авторитет. Но проблемы, с которыми они столкнулись, оказались неразрешимыми. Оба они по природе своей были малообщительны, а при покупке продуктов в местной лавке они не знали, как себя вести. Ни Роджер, ни Аллан не могли набраться мужества и смело спросить нужный им товар по-английски, а их попытки объясняться по-датски или с помощью коротких пантомим заставляли всех эскимосских дам смеяться до колик. Поэтому, когда я приехал, оба мои спутника были голодны, как волки, и образ жизни, который они вели, смертельно им надоел. У них было мало собственных продуктов, так как основную часть нашего груза доставил тот же вертолет, с каким прилетел я.
Хижина, которую мы испытывали, представляла в сущности подбитую войлоком палатку, натянутую на дюралюминиевый каркас и обогревавшуюся керосиновой печкой. Она была цилиндрической формы, с одной стороны ее находилось небольшое крыльцо, а с другой – дымовая труба. Мы прикрепили ее оттяжками к шести шестидесятигалонным бочкам с жидким топливом. Размеры пола равнялись 16 на 12 футов; когда мы обосновались внутри, поставив три походные койки и кухонный стол, то на этом пространстве почти негде было повернуться. Когда она больше не понадобится нам в Канаке, я предполагал разобрать ее и отправить морем в Резольют-Бей, конечно, если она оправдает наши надежды (впоследствии ее сбросили на парашюте, и она послужила нам убежищем в зимнем лагере во время дрейфа через полюс). Так же мы намеревались поступить со всем остальным нашим оборудованием: все сначала должно быть испытано, в случае необходимости видоизменено и вновь использовано во время трансарктического путешествия. Через несколько дней я уже внес первое видоизменение: для зимнего дрейфа через Северный Ледовитый океан площадь нашего жилища надо увеличить до 16 на 16 футов. Тут же я заказал дополнительную секцию и договорился, что она будет прислана в Резольют-Бей – наш главный промежуточный склад запасов, которые потребуются нам во время трансарктического перехода.
Мы поставили койки и кухонный стол; один конец этого стола стал моим «оффисом». Сколотили полки для продуктов и для небольшой библиотеки, а рядом с хижиной разбили палатку, чтобы хранить в ней экспериментируемые продукты, бесплатно полученные нами от находящихся в Натике лабораторий армии Соединенных Штатов. По стенам развесили снаряжение, и наша хижина мгновенно приняла вид экспедиционной базы. На двери мы повесили карту, на которой был вычерчен наш предполагаемый маршрут от Канака до Резольют-Бей. Выставив таким образом напоказ все наши пожитки, мы дали повод для разговоров. Кое-кто из местных датчан думал, что это лишь «дорогостоящая забава», но эскимосы в своей критической оценке оказались более решительными и отметили крестами на карте то место, где, по их предсказаниям, наша экспедиция должна была погибнуть.
Если их мнение о нас еще не успело окончательно сложиться до того времени, как мы начали покупать у них собак, то уж после этого они, конечно, решили, что мы беремся за дело, в котором ничего не смыслим. В течение нескольких недель с дюралюминиевых ребер нашей хижины свисали тюленьи туши; чтобы кормить наших собак, мы должны были сначала оттаять замороженные туши тюленей, а затем выпотрошить их и разрубить на куски. Пол стал таким скользким и грязным от ворвани и крови, что практически было почти невозможно не поскользнуться на нем. В Антарктике мы привыкли все делать сами, и теперь ошибочно полагали, что потерпим неудачу, если обратимся за помощью к эскимосам. Однако проблемы, стоявшие перед нами в Гренландии, были несхожи с теми, с какими мы встречались на Юге. В Канаке мы жили в обществе двухсот эскимосов и двадцати пяти датчан, сильно отличавшемся от общества совершенно изолированно живших четырех человек. В Гренландию мы прибыли для подготовки к полярной экспедиции и попали до некоторой степени в затруднительное положение: нас часто звали на вечеринки, на которые датчане с официальной любезностью приглашают друг друга. Сколько мы ни чистились, мы выглядели неопрятными в их присутствии, а в обществе эскимосов, с которыми надеялись провести зиму, чувствовали себя одетыми слишком нарядно. С большой неохотой мы примирились с нашим положением и изменили обычный образ жизни.
Мы воспользовались предложенной нам Гренландским техническим управлением маленькой хижиной и в ней поместили наш запас тюленьих и моржовых туш. К этому времени цель нашего пребывания в Канаке стала широко известна во всем округе Туле, и у нас появилось много друзей среди датчан и эскимосов, помогавших нам. Моржовые туши за небольшую плату оттаивали и рубили в доме одного из наших эскимосских соседей, и мы через день имели по четыре фунта размороженного мяса для каждой из наших двадцати собак. Собачью упряжь сделал для нас другой из наших соседей эскимосов, а убирали мусор и доставляли воду в молочных бидонах еще два человека.
Нам провели электричество и дали ключ от душевой на электрической станции. Примерно через месяц эскимосы достаточно смягчились и стали давать нам полезные советы, что и было главной целью нашего пребывания в Гренландии и последовавшего затем санного похода. Они часами просиживали в нашей хижине и своими безыскусными диаграммами и рисунками изображали картины своей охоты на тюленей во время полярной ночи. Они печально покачивали головами, когда наблюдали, как мы собирали наши нарты. Одни нарты были точной копией тех, которые уцелели после последнего путешествия Пири по полярному плавучему льду, другие были сделаны по образцу тех, которыми пользовался Стефансон во время своих продолжительных путешествий по полярному паку в 1914–1918 годах. Ширина и тех и других составляла около 20 дюймов; эскимосам они казались слишком узкими для перевозки тяжелых грузов, которые нам предстояло везти. Они говорили нам, что ни первые, ни вторые нарты не выдержат путешествия в Резольют-Бей, и советовали воспользоваться эскимосскими нартами шириной три фута. Мы считали немыслимым сменить наши изящные, изготовленные в Англии нарты на грубые эскимосские. Вскоре, однако, оказалось, что они правы: наши нарты разбились, пройдя не больше 40 километров от Канака. К концу нашего тренировочного перехода мы пользовались уже эскимосскими нартами, и впоследствии для трансарктического путешествия взяли более широкие нарты, сделанные в соответствии с советами эскимосов.
Мы приняли еще один совет эскимосов – стали пользоваться меховой одеждой. В антарктических экспедициях, имевших пятидесятилетний опыт, мехами не пользовались, там в сущности в них не было необходимости. Антарктическому исследователю редко бывает нужна столь теплая одежда, так как он почти никогда не пускается в путь при температуре ниже минус 45 С, а при более высокой температуре легких, непроницаемых для ветра анораков, надеваемых поверх шерстяной одежды, обычно вполне достаточно. В Гренландии, как нам говорили, без парки из меха карибу и штанов из меха белого медведя не обойтись; поэтому с нас сняли мерку и сшили нам меховую одежду. Впрочем, через несколько месяцев мех на парках совершенно вылез. В Арктике распространена старинная поговорка: вы не можете считать себя полярником, пока не проглотите ворох волос карибу, равный вашему весу. Однако, почерпнув ума-разума из этой поговорки и проверив ее на собственном опыте, мы во время нашего трансарктического перехода пользовались волчьими шкурами, тщательно выдубленными и искусно выделанными меховщиком в Фербенксе (Аляска).
Наши нарты, меховую одежду и купленные нами накануне нового 1967 года две собачьи упряжки мы испытывали во время полярной зимы при санных поездках в соседние гренландские поселения. Во время одной из таких поездок Роджер и Аллан встретили Кали Пири, сына известного американского полярника Роберта Э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26