реализовать этот идеал
трудно, а отказаться от него, русские, по складу своей души, оформленной
Православием не могут.
"Светскости, отчужденной от Церкви не знала Москва. Обособленного от
Церкви на Москве ничего не найдешь, как ни шарь по самым потаенным закоулкам.
Если что и оказалось как бы вне Церкви, то не в смысле действительной
вне-церковности, а в плане церковно-окрашенной борьбы. Равнодушной к Церкви
самобытности нельзя представить себе на фоне московской жизни". (Архим.
Константин. "Империя Росс. и Св. Русь". Сб. "Прав. Русь" за 1958 г.).
Западничество Петра было бунтом против московского Православия. "То была
драма — не только личная Петра: общенациональная, Европеизация с неотвратимостью
рока легла на Россию. Не внешний облик меняла она русской жизни. Она колебала
основы внутреннего мира, упраздняя сплошную целостность церковного сознания,
которую, как благодатное свойство русского народа, в его позднем, но
одновременно-всеобщем принятии христианства распознал перед лицом соблазна
европейских ересей, св. Иосиф Волоцкий. Петровская Реформа ни от кого не
требовала неверности Православию, но она отменяла всеобщую связанность русских
людей церковным сознанием". (Архим. Константин. "Роковая двуликость Имперской
России". "Прав. путь", 1957 г.). "Трагедия Императорской России и заключалась в
том, что утрачивала она, даже и оставаясь щитом Святой Руси — видеть ее истинную
природу. Не отсюда ли разрыв традиций церковного искусства — буквально возникший
с началом Петербургского периода? СВОЕЙ жизнью начинала жить Императорская
Россия — СВОЕЙ продолжала жить Святая Русь". ("Империя Россия и Святая Русь",
стр. 19).
Русская душа, в лучших своих чертах, оформлена и отшлифована
Православием. Целостный, гармонический склад русской души — дело Православия.
Православие — первое и последнее духовное увлечение русского народа. Поэтому
судьба русского народа слита с судьбами Православия и вытекающей из него
религиозно-национальной идеей о Святой Руси. Цветет Православие и питает своими
живительными соками русскую жизнь и русскую культуру — цветет и русская
культура. Никнет Православие, вскоре никнет и вянет и русская жизнь. Н. Лосский
в книге "Достоевский и его христианское миропонимание" пишет: "Русский человек
может совершать великие подвиги во имя Абсолютного идеала, но он может и глубоко
пасть, если утратит его". Между творческой силой русского и его поступками "не
стоит, как ограничивающий и направляющий фактор, его эмпирический характер, не
помогает устраивать жизнь легко в привычных формах, но зато и не стесняет
свободы" (стр. 374). Безмерность, в которой так часто незаслуженно обвиняют
русских не есть постоянная, неизменная черта русского национального характера.
Она проявляется только тогда, когда русский, в силу каких-либо причин, утратит
веру в Абсолютный идеал к которому тянется его душа, значительно более сложная и
глубокая, чем душа европейца и американца. Только в этом случае русский человек
нарушает меру и решает раз: "Нет ничего — тогда и не надо ничего".
VII
Как обстояло дело с борьбой за возрождение идеи Третьего Рима в
царствование Николая I?
Как, например, относился к задаче восстановления патриаршества самый
выдающийся иерарх Николаевской эпохи Московский митр. Филарет? Для Филарета, как
указывает митр. Антоний даже "не возникал вопрос о неканоничности высшего
церковного управления в России и, хотя он по своему авторитету среди других
русских иерархов, несомненно был первым из них, являясь как бы русским
Патриархом, но он никогда не поднимал вопроса о необходимости восстановления
патриаршества в России и о неканоничности Святейшего Синода". (Еп. Никон.
Жизнеоп. Блаж. Антония, т. II, стр. 114).
Не ставили перед Николаем I вопрос о необходимости восстановления
духовной независимости Церкви и другие видные иерархи. Может быть и понимали
необходимость восстановления, но вопрос этот не поднимали, не желая вступать в
конфликт с Синодом, боясь пострадать за свои убеждения.
После того, как в первое десятилетие после учреждения синода большая
часть епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т.д. воля к
сопротивлению у церковной иерархии была сломлена. "В истории Константинопольской
Церкви, — свидетельствует Доброклонский в исследовании "Синодальный период", —
после турецкого завоевания, мы не находим ни одного периода такого разгрома
епископов и такой бесцеремонности в отношении церковного имущества".
Православная Церковь не против активного участия в строительстве мирской
жизни в духе заветов Христа. Мы знаем и роль монастырей и роль Сергия
Радонежского и других выдающихся деятелей Православия в деле строительства
национального государства и русского общества в допетровское время и в деле
защиты Руси в допетровское время. В произнесенной в Московской Духовной Академии
речи в день 500-летнего юбилея Преподобного Сергия, Ключевский говорил, что имя
Сергия Радонежского неразрывно связано с именами его современников — митрополита
Алексия и св. Стефана. "Ни одно из этих имен нельзя произнести не вспомнив двух
остальных. Эта присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV в.,
делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли". "Все
три св. мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело,
которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало
политическое положение всего народа. Это дело — укрепление Русского государства,
над созиданием которого по-своему трудились московские князья XIV в." "Потому
ведь и удалось московским князьям так успешно собрать в своих руках
материальные, политические силы всего русского народа, что им дружно
содействовали добровольно соединившиеся духовные его силы".
Лишенная духовной самостоятельности Церковь перестает активно участвовать
в развитии духовной и социальной жизни народа". "...церковная реформа Петра была
уничтожением ПРЕЖНИХ ЦЕРКОВНЫХ ОСНОВ РУССКОЙ ЖИЗНИ. После Петра православие
перестало быть ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ СТИХИЕЙ государственного строительства в России; оно
продолжало существовать, определяло жизнь, жизнь масс народа, процветало в
монастырях, скитах, давало святых, но оно уже не было той связывающей само
государство стихией, которое отметало бы влияние любых философских систем,
постепенно друг друга сменяющих." "Все Петровское церковное законодательство
есть разрушение основ церковной и царской власти, связанной не только догматами
веры, но и вселенскими канонами Церкви. Таким образом пример нарушения границ
должного и допустимого для государства ДАН В РОССИИ ВПЕРВЫЕ не в XX столетии, а
в XVII и ОСОБЕННО В НАЧАЛЕ XVIII и также не снизу, а сверху, опередив Францию во
времени" (М. Зызыкин. Патриарх Никон).
"...насильственная противоканоническая реформа Петра, — говорил на
Предсоборном Присутствии в 1906 году митр. Антоний, — обезличила и ЗАТМИЛА
РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ НАРОДА, превратила духовенство в касту. Реформа эта,
приведя русскую Церковь под господство государственного чиновника, лишила
Церковь ПРИЛИЧЕСТВУЮЩЕГО ЕЙ ОДУШЕВЛЕНИЯ И ДЕРЗНОВЕНИЯ и положила начало
отступления от благочестия во исполнение Божьего глагола: "Поражу пастыря и
разойдутся овцы".
Овцы разошлись после того, как СНАЧАЛА были поражены пастыри. Уже в
первой трети XVIII века авторитет государства совершенно заслонил авторитет
Церкви. Православная Церковь перестала быть определяющей стихией русской жизни.
Церковная иерархия почти безропотно выполняла то, что ей приказывала светская
власть. В ослабленной расколом церкви почти не было священнослужителей, готовых
пойти, как старообрядцы, на муки и смерть, но не освящать авторитетом церкви
возникшее на основе крепостной зависимости крепостное право мало чем
отличавшееся от рабства.
VIII
"Если до царствования Николая I Церковь была объектом гонений со стороны
государства, то в царствования его преследования Церкви прекращаются, но она
по-прежнему находится в пленении у светской власти: перестает быть гонимой, но
не становится духовно независимой. Количество церквей и монастырей
увеличивается, проявляется большая забота по отношению к духовенству и его
нуждам, но, основного, что только могло бы вывести Церковь из того глубокого
кризиса в котором она находилась — сделано не было. Патриаршество не было
восстановлено.
В церковно-общественной жизни Филаретовской эпохи по определению митр.
Антония "продолжалось протестантское влияние, внесенное в русскую церковную
жизнь, церковной реформой Петра I, соединенное при этом с духом формализма. В
богословско-научной и учебной области было непререкаемым авторитетом
"Исповедание Петра Могилы", находившееся под влиянием католических идей. Такое
сочетание протестантских, католических и православных идей и создало тип
Московского иерарха сановника (Митр. Филарета. — Б. Б.), надолго подчинившего
своему влиянию церковную жизнь не только Москвы, но и всей России.
Благодаря такому направлению в деятельности высшей иерархии в России
закреплялось то положение, при котором духовенство было одним из сословий, а
Церковь одним из ведомств в государстве и притом ВЕДОМСТВОМ ВТОРОСТЕПЕННЫМ,
ПОЧТИ НЕ ИМЕВШИМ ВЛИЯНИЯ НА НАПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, а
священники становились ВТОРОСТЕПЕННЫМИ ЧИНОВНИКАМИ В ГОСУДАРСТВЕ.
Конечно, громадное большинство российских епископов были людьми
безупречной жизни и высокого личного религиозного духа, но общая тенденция этой
эпохи заключалась в проникновении их казенно-формальным духом. Среди низшего
духовенства было большое число самоотверженных пастырей, но в своей духовной
жизни они питались не столько влиянием своих архипастырей, сколько неисчерпаемым
запасом церковно-народного духа" (Еп. Никон. Жизнеоп. Блаж. Антония., I, стр.
115).
После запрещения масонства Николаем I, во главе Синода не смогли быть уже
более масоны и атеисты, как это было ранее, но поскольку Церковь по-прежнему
управлялась назначенными царем чиновниками, она по-прежнему не обладала
необходимой ей духовной свободой действий в религиозной сфере. Преследования
кончаются, но духовное порабощение остается.
Процесс управления Православной Церковью с помощью чиновников, выбиравших
членами Синода наиболее покладистых князей церкви, развивался в николаевскую
эпоху все дальше, по линии дальнейшего попирания остатков духовной независимости
Церкви.
До 1833 года, обер-прокурором был кн. П. С. Мещерский, занимавший эту
должность с 1817 года и бывший в эпоху активного наступления русского и мирового
масонства на Православие правой рукой министра Духовных дел и Народного
Просвещения кн. А. Н. Голицына, которому он, как обер-прокурор подчинялся.
После кн. Мещерского обер-прокурором стал: С. Д. Нечаев. Автор книги
"Император Николай I — Православный Царь". Н. Тальберг пишет: "При нем усилилось
значение занимавшейся им должности". После Нечаева обер-прокурором был назначен
воспитанник иезуитов... гусарский полковник Протасов. Протасов стал командовать
Церковью, как подчиненной ему воинской частью". "Сказалась и прежняя его служба,
— отмечает Тальберг. — ...Им еще более усилено было значение обер-прокурора и
налажен административный аппарат Синода". Протасов был рационалист, поклонник
Запада.
За туманными намеками Тальберга скрывается трагедия усиливающегося
административного нажима на Православную Церковь в эпоху КОГДА ОКОНЧАТЕЛЬНО
РЕШАЛАСЬ СУДЬБА ПРАВОСЛАВИЯ И ПЛЕНИВШЕЙ ЕГО СВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. Ведь годы
царствования Николая I, когда еще не окреп духовный отпрыск запрещенного
масонства, только что возникший Орден Р. И. — были последними годами, когда
Православная Церковь в случае восстановления патриаршества, может быть, смогла
бы еще вернуть свою былую духовную силу и свое влияние на народ.
IX
"Несмотря на провозглашение лозунга "Православие, Самодержавие,
Народность" в царствование Николая I, — как указывает митр. Антоний, —
"церковная жизнь подвергалась все большему порабощению со стороны государства и
такое направление жизни последнего подчеркивалось и во внешних символах
правительственных действий. Здание Синода было переведено в другое помещение,
рядом с совершенно одинаковым зданием Сената". "...В синодальном зале было
поставлено председательское царское кресло. Но еще более унижающий характер
имели в этом зале два больших портрета, остававшиеся там до последних дней.
Первый — портрет Петра I, указывающего рукою на книгу Регламента со словами:
"Для сего постановили мы учредить такую коллегию", и проч. (Слова кощунственные
в отношении Богоучрежденной церковной власти). Левою рукою император грозил
заседанию Синода. Наверно во всей Империи нет учреждения, в коем был бы
изображен Государь, с угрожающим этому учреждению жестом. Впрочем, дело,
конечно, не в символах, а в том, что в это время, а также в следующее
царствование, церковная иерархия и церковная жизнь были явлением не
покровительствуемым государством, а разве только терпимым с неудовольствием".
"Мы хотим сказать, — писал в одной из статей митр. Антоний, — что
отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не столько
покровительственное, сколько подозрительное, враждебное". Покровительствовался
только известный минимум религиозности, необходимой для сохранения воинами
присяги и нравственного благополучия в общественной жизни" (См. "Епископ Никон".
Т. I, стр. 53). "На всякое сильное проявление православного религиозного
чувства, — пишет он в другой статье, — в народе и в духовенстве взирали с такою
же враждебной опасливостью, как в Регламенте Петра Великого. И в этом
трогательно объединились и правительство, и школа, и общество и притом в
одинаковой степени общество КОНСЕРВАТИВНОЕ и ОППОЗИЦИОННОЕ".
Таков был трагический результат того, что в течение 150 лет Православная
Церковь жила и действовала согласно неправославного по духу своему Духовного
Регламента Петра I. Ибо этот Регламент, как пишет современный богослов, "лишал
духовенство первенствующего положения в государстве и делал церковь уже не
указательницей идеалов, которые призвано воспринимать и осуществлять
государство, а просто одним из учреждений, департаментом полиции нравов".
Церковь уже — не сила нравственно-воспитательная, а учреждение, в котором
физическое принуждение возводится в систему. Сама проповедь церковная из живого
слова превращается в сухую мораль, регламентированную правительством до мелочей,
и Церковь лишается положения свободной воспитательницы народа, свободно
отзывающейся на все явления жизни" (М. Зызыкин. Патриарх Никон),
Пламя Православия тихо горело только в "тиши монастырей, и особенно в
лице "старцев", к которым прибегали для поучения и утешения тысячи людей из всех
слоев русского народа. Художественное изображение того, как действует "старец"
известно всему миру из романа Достоевского "Братья Карамазовы", где дан образ
старца Зосимы" (Н. О. Лосский. Характер русского народа, стр. 19). "Православие
блюлось верующим, но чуждым научной формулировке своей веры народом, в
монастырях с учениками Паисия Величковского, в Саровской Пустыни, одним словом
там, где истинам веры научились не в богословской школе, а в творениях св..
Отцов и в православном быте" (Прот. Граббе, "А. С. Хомяков и его богословские
взгляды", "Прав. Путь", 1954 г., стр. 3).
Упадок Православия в его целом, порождал опасные явления: если высшее и
низшее духовенство коснело, по определению митр. Антония "в традициях латинской
школы и теоретической богословской схоластики" то "народ отстранялся все далее и
далее от церковной книги и от церковного клироса, и, что еще печальнее, остался
одиноким в своем религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве.
Духовенство делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее и
менее освоенным с православной дисциплиной".
* * *
Преследования старообрядчества продолжаются и в царствование Николая I. А
старообрядцы являлись в это время духовно наиболее стойкой частью русского
народа. Еще в 1866 году большой знаток старообрядчества Мельников-Печерский
писал министру внутренних дел: "Главный оплот будущего России все-таки вижу в
старообрядцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
трудно, а отказаться от него, русские, по складу своей души, оформленной
Православием не могут.
"Светскости, отчужденной от Церкви не знала Москва. Обособленного от
Церкви на Москве ничего не найдешь, как ни шарь по самым потаенным закоулкам.
Если что и оказалось как бы вне Церкви, то не в смысле действительной
вне-церковности, а в плане церковно-окрашенной борьбы. Равнодушной к Церкви
самобытности нельзя представить себе на фоне московской жизни". (Архим.
Константин. "Империя Росс. и Св. Русь". Сб. "Прав. Русь" за 1958 г.).
Западничество Петра было бунтом против московского Православия. "То была
драма — не только личная Петра: общенациональная, Европеизация с неотвратимостью
рока легла на Россию. Не внешний облик меняла она русской жизни. Она колебала
основы внутреннего мира, упраздняя сплошную целостность церковного сознания,
которую, как благодатное свойство русского народа, в его позднем, но
одновременно-всеобщем принятии христианства распознал перед лицом соблазна
европейских ересей, св. Иосиф Волоцкий. Петровская Реформа ни от кого не
требовала неверности Православию, но она отменяла всеобщую связанность русских
людей церковным сознанием". (Архим. Константин. "Роковая двуликость Имперской
России". "Прав. путь", 1957 г.). "Трагедия Императорской России и заключалась в
том, что утрачивала она, даже и оставаясь щитом Святой Руси — видеть ее истинную
природу. Не отсюда ли разрыв традиций церковного искусства — буквально возникший
с началом Петербургского периода? СВОЕЙ жизнью начинала жить Императорская
Россия — СВОЕЙ продолжала жить Святая Русь". ("Империя Россия и Святая Русь",
стр. 19).
Русская душа, в лучших своих чертах, оформлена и отшлифована
Православием. Целостный, гармонический склад русской души — дело Православия.
Православие — первое и последнее духовное увлечение русского народа. Поэтому
судьба русского народа слита с судьбами Православия и вытекающей из него
религиозно-национальной идеей о Святой Руси. Цветет Православие и питает своими
живительными соками русскую жизнь и русскую культуру — цветет и русская
культура. Никнет Православие, вскоре никнет и вянет и русская жизнь. Н. Лосский
в книге "Достоевский и его христианское миропонимание" пишет: "Русский человек
может совершать великие подвиги во имя Абсолютного идеала, но он может и глубоко
пасть, если утратит его". Между творческой силой русского и его поступками "не
стоит, как ограничивающий и направляющий фактор, его эмпирический характер, не
помогает устраивать жизнь легко в привычных формах, но зато и не стесняет
свободы" (стр. 374). Безмерность, в которой так часто незаслуженно обвиняют
русских не есть постоянная, неизменная черта русского национального характера.
Она проявляется только тогда, когда русский, в силу каких-либо причин, утратит
веру в Абсолютный идеал к которому тянется его душа, значительно более сложная и
глубокая, чем душа европейца и американца. Только в этом случае русский человек
нарушает меру и решает раз: "Нет ничего — тогда и не надо ничего".
VII
Как обстояло дело с борьбой за возрождение идеи Третьего Рима в
царствование Николая I?
Как, например, относился к задаче восстановления патриаршества самый
выдающийся иерарх Николаевской эпохи Московский митр. Филарет? Для Филарета, как
указывает митр. Антоний даже "не возникал вопрос о неканоничности высшего
церковного управления в России и, хотя он по своему авторитету среди других
русских иерархов, несомненно был первым из них, являясь как бы русским
Патриархом, но он никогда не поднимал вопроса о необходимости восстановления
патриаршества в России и о неканоничности Святейшего Синода". (Еп. Никон.
Жизнеоп. Блаж. Антония, т. II, стр. 114).
Не ставили перед Николаем I вопрос о необходимости восстановления
духовной независимости Церкви и другие видные иерархи. Может быть и понимали
необходимость восстановления, но вопрос этот не поднимали, не желая вступать в
конфликт с Синодом, боясь пострадать за свои убеждения.
После того, как в первое десятилетие после учреждения синода большая
часть епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т.д. воля к
сопротивлению у церковной иерархии была сломлена. "В истории Константинопольской
Церкви, — свидетельствует Доброклонский в исследовании "Синодальный период", —
после турецкого завоевания, мы не находим ни одного периода такого разгрома
епископов и такой бесцеремонности в отношении церковного имущества".
Православная Церковь не против активного участия в строительстве мирской
жизни в духе заветов Христа. Мы знаем и роль монастырей и роль Сергия
Радонежского и других выдающихся деятелей Православия в деле строительства
национального государства и русского общества в допетровское время и в деле
защиты Руси в допетровское время. В произнесенной в Московской Духовной Академии
речи в день 500-летнего юбилея Преподобного Сергия, Ключевский говорил, что имя
Сергия Радонежского неразрывно связано с именами его современников — митрополита
Алексия и св. Стефана. "Ни одно из этих имен нельзя произнести не вспомнив двух
остальных. Эта присноблаженная троица ярким созвездием блещет в нашем XIV в.,
делая его зарей политического и нравственного возрождения Русской земли". "Все
три св. мужа, подвизаясь каждый на своем поприще, делали одно общее дело,
которое простиралось далеко за пределы церковной жизни и широко захватывало
политическое положение всего народа. Это дело — укрепление Русского государства,
над созиданием которого по-своему трудились московские князья XIV в." "Потому
ведь и удалось московским князьям так успешно собрать в своих руках
материальные, политические силы всего русского народа, что им дружно
содействовали добровольно соединившиеся духовные его силы".
Лишенная духовной самостоятельности Церковь перестает активно участвовать
в развитии духовной и социальной жизни народа". "...церковная реформа Петра была
уничтожением ПРЕЖНИХ ЦЕРКОВНЫХ ОСНОВ РУССКОЙ ЖИЗНИ. После Петра православие
перестало быть ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ СТИХИЕЙ государственного строительства в России; оно
продолжало существовать, определяло жизнь, жизнь масс народа, процветало в
монастырях, скитах, давало святых, но оно уже не было той связывающей само
государство стихией, которое отметало бы влияние любых философских систем,
постепенно друг друга сменяющих." "Все Петровское церковное законодательство
есть разрушение основ церковной и царской власти, связанной не только догматами
веры, но и вселенскими канонами Церкви. Таким образом пример нарушения границ
должного и допустимого для государства ДАН В РОССИИ ВПЕРВЫЕ не в XX столетии, а
в XVII и ОСОБЕННО В НАЧАЛЕ XVIII и также не снизу, а сверху, опередив Францию во
времени" (М. Зызыкин. Патриарх Никон).
"...насильственная противоканоническая реформа Петра, — говорил на
Предсоборном Присутствии в 1906 году митр. Антоний, — обезличила и ЗАТМИЛА
РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗНАНИЕ НАРОДА, превратила духовенство в касту. Реформа эта,
приведя русскую Церковь под господство государственного чиновника, лишила
Церковь ПРИЛИЧЕСТВУЮЩЕГО ЕЙ ОДУШЕВЛЕНИЯ И ДЕРЗНОВЕНИЯ и положила начало
отступления от благочестия во исполнение Божьего глагола: "Поражу пастыря и
разойдутся овцы".
Овцы разошлись после того, как СНАЧАЛА были поражены пастыри. Уже в
первой трети XVIII века авторитет государства совершенно заслонил авторитет
Церкви. Православная Церковь перестала быть определяющей стихией русской жизни.
Церковная иерархия почти безропотно выполняла то, что ей приказывала светская
власть. В ослабленной расколом церкви почти не было священнослужителей, готовых
пойти, как старообрядцы, на муки и смерть, но не освящать авторитетом церкви
возникшее на основе крепостной зависимости крепостное право мало чем
отличавшееся от рабства.
VIII
"Если до царствования Николая I Церковь была объектом гонений со стороны
государства, то в царствования его преследования Церкви прекращаются, но она
по-прежнему находится в пленении у светской власти: перестает быть гонимой, но
не становится духовно независимой. Количество церквей и монастырей
увеличивается, проявляется большая забота по отношению к духовенству и его
нуждам, но, основного, что только могло бы вывести Церковь из того глубокого
кризиса в котором она находилась — сделано не было. Патриаршество не было
восстановлено.
В церковно-общественной жизни Филаретовской эпохи по определению митр.
Антония "продолжалось протестантское влияние, внесенное в русскую церковную
жизнь, церковной реформой Петра I, соединенное при этом с духом формализма. В
богословско-научной и учебной области было непререкаемым авторитетом
"Исповедание Петра Могилы", находившееся под влиянием католических идей. Такое
сочетание протестантских, католических и православных идей и создало тип
Московского иерарха сановника (Митр. Филарета. — Б. Б.), надолго подчинившего
своему влиянию церковную жизнь не только Москвы, но и всей России.
Благодаря такому направлению в деятельности высшей иерархии в России
закреплялось то положение, при котором духовенство было одним из сословий, а
Церковь одним из ведомств в государстве и притом ВЕДОМСТВОМ ВТОРОСТЕПЕННЫМ,
ПОЧТИ НЕ ИМЕВШИМ ВЛИЯНИЯ НА НАПРАВЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, а
священники становились ВТОРОСТЕПЕННЫМИ ЧИНОВНИКАМИ В ГОСУДАРСТВЕ.
Конечно, громадное большинство российских епископов были людьми
безупречной жизни и высокого личного религиозного духа, но общая тенденция этой
эпохи заключалась в проникновении их казенно-формальным духом. Среди низшего
духовенства было большое число самоотверженных пастырей, но в своей духовной
жизни они питались не столько влиянием своих архипастырей, сколько неисчерпаемым
запасом церковно-народного духа" (Еп. Никон. Жизнеоп. Блаж. Антония., I, стр.
115).
После запрещения масонства Николаем I, во главе Синода не смогли быть уже
более масоны и атеисты, как это было ранее, но поскольку Церковь по-прежнему
управлялась назначенными царем чиновниками, она по-прежнему не обладала
необходимой ей духовной свободой действий в религиозной сфере. Преследования
кончаются, но духовное порабощение остается.
Процесс управления Православной Церковью с помощью чиновников, выбиравших
членами Синода наиболее покладистых князей церкви, развивался в николаевскую
эпоху все дальше, по линии дальнейшего попирания остатков духовной независимости
Церкви.
До 1833 года, обер-прокурором был кн. П. С. Мещерский, занимавший эту
должность с 1817 года и бывший в эпоху активного наступления русского и мирового
масонства на Православие правой рукой министра Духовных дел и Народного
Просвещения кн. А. Н. Голицына, которому он, как обер-прокурор подчинялся.
После кн. Мещерского обер-прокурором стал: С. Д. Нечаев. Автор книги
"Император Николай I — Православный Царь". Н. Тальберг пишет: "При нем усилилось
значение занимавшейся им должности". После Нечаева обер-прокурором был назначен
воспитанник иезуитов... гусарский полковник Протасов. Протасов стал командовать
Церковью, как подчиненной ему воинской частью". "Сказалась и прежняя его служба,
— отмечает Тальберг. — ...Им еще более усилено было значение обер-прокурора и
налажен административный аппарат Синода". Протасов был рационалист, поклонник
Запада.
За туманными намеками Тальберга скрывается трагедия усиливающегося
административного нажима на Православную Церковь в эпоху КОГДА ОКОНЧАТЕЛЬНО
РЕШАЛАСЬ СУДЬБА ПРАВОСЛАВИЯ И ПЛЕНИВШЕЙ ЕГО СВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. Ведь годы
царствования Николая I, когда еще не окреп духовный отпрыск запрещенного
масонства, только что возникший Орден Р. И. — были последними годами, когда
Православная Церковь в случае восстановления патриаршества, может быть, смогла
бы еще вернуть свою былую духовную силу и свое влияние на народ.
IX
"Несмотря на провозглашение лозунга "Православие, Самодержавие,
Народность" в царствование Николая I, — как указывает митр. Антоний, —
"церковная жизнь подвергалась все большему порабощению со стороны государства и
такое направление жизни последнего подчеркивалось и во внешних символах
правительственных действий. Здание Синода было переведено в другое помещение,
рядом с совершенно одинаковым зданием Сената". "...В синодальном зале было
поставлено председательское царское кресло. Но еще более унижающий характер
имели в этом зале два больших портрета, остававшиеся там до последних дней.
Первый — портрет Петра I, указывающего рукою на книгу Регламента со словами:
"Для сего постановили мы учредить такую коллегию", и проч. (Слова кощунственные
в отношении Богоучрежденной церковной власти). Левою рукою император грозил
заседанию Синода. Наверно во всей Империи нет учреждения, в коем был бы
изображен Государь, с угрожающим этому учреждению жестом. Впрочем, дело,
конечно, не в символах, а в том, что в это время, а также в следующее
царствование, церковная иерархия и церковная жизнь были явлением не
покровительствуемым государством, а разве только терпимым с неудовольствием".
"Мы хотим сказать, — писал в одной из статей митр. Антоний, — что
отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не столько
покровительственное, сколько подозрительное, враждебное". Покровительствовался
только известный минимум религиозности, необходимой для сохранения воинами
присяги и нравственного благополучия в общественной жизни" (См. "Епископ Никон".
Т. I, стр. 53). "На всякое сильное проявление православного религиозного
чувства, — пишет он в другой статье, — в народе и в духовенстве взирали с такою
же враждебной опасливостью, как в Регламенте Петра Великого. И в этом
трогательно объединились и правительство, и школа, и общество и притом в
одинаковой степени общество КОНСЕРВАТИВНОЕ и ОППОЗИЦИОННОЕ".
Таков был трагический результат того, что в течение 150 лет Православная
Церковь жила и действовала согласно неправославного по духу своему Духовного
Регламента Петра I. Ибо этот Регламент, как пишет современный богослов, "лишал
духовенство первенствующего положения в государстве и делал церковь уже не
указательницей идеалов, которые призвано воспринимать и осуществлять
государство, а просто одним из учреждений, департаментом полиции нравов".
Церковь уже — не сила нравственно-воспитательная, а учреждение, в котором
физическое принуждение возводится в систему. Сама проповедь церковная из живого
слова превращается в сухую мораль, регламентированную правительством до мелочей,
и Церковь лишается положения свободной воспитательницы народа, свободно
отзывающейся на все явления жизни" (М. Зызыкин. Патриарх Никон),
Пламя Православия тихо горело только в "тиши монастырей, и особенно в
лице "старцев", к которым прибегали для поучения и утешения тысячи людей из всех
слоев русского народа. Художественное изображение того, как действует "старец"
известно всему миру из романа Достоевского "Братья Карамазовы", где дан образ
старца Зосимы" (Н. О. Лосский. Характер русского народа, стр. 19). "Православие
блюлось верующим, но чуждым научной формулировке своей веры народом, в
монастырях с учениками Паисия Величковского, в Саровской Пустыни, одним словом
там, где истинам веры научились не в богословской школе, а в творениях св..
Отцов и в православном быте" (Прот. Граббе, "А. С. Хомяков и его богословские
взгляды", "Прав. Путь", 1954 г., стр. 3).
Упадок Православия в его целом, порождал опасные явления: если высшее и
низшее духовенство коснело, по определению митр. Антония "в традициях латинской
школы и теоретической богословской схоластики" то "народ отстранялся все далее и
далее от церковной книги и от церковного клироса, и, что еще печальнее, остался
одиноким в своем религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве.
Духовенство делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее и
менее освоенным с православной дисциплиной".
* * *
Преследования старообрядчества продолжаются и в царствование Николая I. А
старообрядцы являлись в это время духовно наиболее стойкой частью русского
народа. Еще в 1866 году большой знаток старообрядчества Мельников-Печерский
писал министру внутренних дел: "Главный оплот будущего России все-таки вижу в
старообрядцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28