У аспирантов много общих маршрутов в этом городе. Особенно вблизи университета.
– Вы ведь так не думаете на самом деле? – внимательно глядя на Уитона, сказал Ленц.
– Вы правы...
– Спасибо, что вы это вспомнили и рассказали. Это важно.
– Надеюсь, это вам как-то поможет. – Уитон наклонился вперед и, как мне показалось, с трудом поднялся. – А теперь, господа, если, конечно, у вас нет еще одного ордера на обыск, я попросил бы вас удалиться. Мне нужно работать.
Уитон сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что разговор закончен.
Но Ленц предпочел этого не увидеть.
– И снова прошу прощения, – проговорил он спокойно, потирая переносицу, – но нам хотелось бы еще кое-что уточнить относительно вашей биографии.
Уитон нахмурился.
– Мы ознакомились с интервью, которые вы в разное время давали журналистам. Но мы вынесли из них лишь схематичное представление о вашей жизни. Например, нам известно, что вы родились и выросли в сельской глубинке Вермонта. В округе Уиндхем. Вот и все сведения о вашей юности. Скажите, ваш отец был фермером?
– И охотником, – раздраженно буркнул Уитон.
– Охотником?
– Добывал бобра, лисицу и так далее. Пытался разводить норок, но безуспешно.
– У Талии Лаво отец был рыбаком и тоже промышлял охотой.
– Я знаю. Она рассказывала мне о своем детстве.
– Что именно?
– Спросите ее сами.
– Ну хорошо. Нам также известно, что ваша мать ушла из дому, когда вы были подростком. Это так?
Уитон смерил Ленца таким взглядом, что я даже удивилась, как он его не ударил.
– Понимаю, об этом неприятно вспоминать, – как ни в чем не бывало продолжал доктор. – Но нам нужны подробности. Почему она ушла? Почему не забрала с собой детей?
Уитон окинул нас тяжелым взглядом и опустил глаза.
– Не знаю. Отец всегда считал, что она встретила другого мужчину, влюбилась и сбежала вместе с ним. Я в это не верил. Она действительно могла влюбиться в другого, ибо мой отец был тяжелым и суровым человеком. Но ни за что не бросила бы нас.
У меня защипало в глазах. Я вдруг вспомнила о своем отце. Он тоже не бросил бы меня...
– Возможно, с ней случилась какая-то беда, – продолжал Уитон. – А отец... либо специально не рассказывал нам, чтобы не травмировать, либо и сам не знал, в чем дело. В конце концов, страна у нас большая, человеку легко затеряться. Где угодно. Например, в Нью-Йорке.
– Вы сказали, что ваш отец был тяжелым человеком. Может быть, он плохо обращался с вашей матерью? – спросил Ленц.
– По нынешним стандартам да, он обращался с ней плохо, но не забывайте, что мы говорим о середине пятидесятых. Тогда были другие времена и другие нравы. И чем дальше от больших городов, тем хуже.
– Отец был суров и со своими детьми?
Уитон пожал плечами.
– Опять же если судить по современным меркам, то да. Он лупил нас по поводу и без повода – ремнем, розгами...
– А как насчет сексуального насилия?
Уитон смерил Ленца презрительным взглядом.
– Никогда. – Он вытер влажный лоб затянутой в перчатку рукой. – Господа, я снова прошу вас оставить меня наедине с работой.
Ленц легко поднялся на ноги, кивнул художнику на прощание и направился к двери. А уже взявшись за ручку, резко обернулся и бросил напоследок:
– Мистер Уитон, скажите прямо: вы гей или нет? Честный ответ сэкономит нам время и избавит вас от многих дополнительных хлопот, связанных с вмешательством в вашу личную жизнь.
Плечи Уитона опустились.
– Ну что ж... Боюсь, вас не слишком обрадует мой честный ответ. Болезнь, поразившая мои руки, поразила и кое-что другое. Я импотент. Вот уже два с лишним года. – Он поднял хмурый взгляд на Ленца. – Ну, теперь ваша душенька довольна, доктор?
Мне было больно на него смотреть. Во взгляде сквозила затаенная мука, в позе – достоинство человека, которого не так-то просто сломать.
– Спасибо, что потратили на нас столько времени, – торопливо сказала я, боясь, что Ленц меня опередит. – То, что вы рассказали о Гейнсе, должно нам помочь. Смею надеяться, теперь мы гораздо ближе к разгадке, чем час назад.
Я собиралась вытолкать Джона и Ленца из комнаты, но Уитон шагнул мне навстречу и неожиданно взял мои руки в свои.
– Рад был помочь. И молю Бога, чтобы ваша сестра оказалась жива.
– Спасибо...
– Может, когда-нибудь вы поймете, почему я не мог ответить на все заданные здесь вопросы. И тогда лишний раз убедитесь, что это не имело отношения к расследованию. Я очень переживаю из-за того, что случилось с Талией. У нее израненная душа. Ей и без того досталось в этой жизни... Знаете... Если вдруг захотите поговорить или сделать новые фотографии – я всегда буду рад вас видеть. И, кстати, с удовольствием написал бы ваш портрет.
– Но я думала, что вы пишете только пейзажи.
– В старые времена я добывал себе кусок хлеба именно портретами, – улыбнулся он. – Это был мой бизнес. И школа выживания.
– А как продвигается ваша последняя картина? Последняя «поляна»? Насколько я понимаю, вы близки к ее завершению.
– Это действительно так. Дайте мне еще пару дней. Я упросил ректора на время закрыть галерею для посетителей. Студенты узнали, что я вышел на финишную прямую, и не дают мне покоя. А с ними заодно журналисты и частные коллекционеры. Спасу нет от этой публики! Но ничего! Совсем скоро я закончу последний сегмент, и круг «поляны» замкнется! И тогда, чтобы увидеть картину, придется перелезать через нее, как через забор! Вы только подумайте, я уже почти ее закончил! Даже не представляю, что за праздник воцарится в моей на душе, когда я в последний раз проведу по холсту кистью!
– Зато после этого у вас появится куча свободного времени. Может, вы действительно захотите написать мой портрет. С удовольствием буду вам позировать! Мне очень интересно, какой вы меня видите.
– Между прочим, если бы ваш портрет писал Фрэнк, у него это получилось бы ярче. Зато я, как мне кажется, вижу вас несколько глубже, чем он.
Джон и Ленц внимательно прислушивались к этому разговору, словно пытаясь отыскать в нем некий подтекст.
– Спасибо еще раз! – Я пожала ему руку.
– Вам спасибо, моя дорогая. – Уитон отошел от двери, освобождая дорогу визитерам. – Всего хорошего, господа.
Ленц – наивный доктор! – решил было тоже обменяться с Уитоном рукопожатиями, но тот быстро отступил и лишь натянуто улыбнулся. Ленц пожал плечами и вышел из комнаты. Мы последовали за ним.
Уже на улице – по пути к служебной машине – мы обменялись первыми впечатлениями.
– Боюсь, на третий разговор по душам с этим господином нам рассчитывать не приходится, – пробормотал Джон.
– Похоже на то, – отозвался Ленц. – Но прежде чем выгнать нас, он все-таки указал пальчиком на Гейнса.
– Интересно, почему он это сделал сегодня, а не вчера?
– Он же объяснил! – раздраженно бросила я. – Не любит болтать ни о себе, ни о других, это не в его правилах. Он ни слова не сказал бы про Гейнса и сегодня, если бы не то, что случилось с Талией. Он прекрасно знает, чем для Гейнса обернутся его признания. И переживает по этому поводу.
– Пожалуй, – согласился Ленц. – И тем не менее он нам его сдал.
– А интересно, как ты оцениваешь его трактовку бегства матери? – спросил Джон.
Ленц профессионально нахмурил лоб.
– Он не знает, почему она ушла из дома. Но не может смириться с мыслью, что она предпочла любовника родным детям. Это действительно большая редкость, но в жизни все бывает.
– Он четко дал понять, что не подвергался сексуальному насилию со стороны отца.
– Отрицание – типичная защитная реакция; нам ли, криминалистам, этого не знать. Было ли сексуальное насилие на самом деле или не было – неизвестно. Вот если бы нам удалось поговорить с ним подольше...
Джон помог мне забраться в машину и придержал дверцу.
– Надеюсь, тебе больше повезет с Фрэнком.
– Я буду стараться.
Он улыбнулся:
– Верю. Во всяком случае, Уитон уже не сможет его предупредить. Скажи, ты по-прежнему настаиваешь на том, чтобы идти туда одной?
– По-прежнему.
– Хорошо, тогда вперед.
Я вышла из машины на Эспланад, прошла квартал до дома Фрэнка Смита, поднялась на крыльцо и позвонила, всей кожей чувствуя опоясывающие мое тело провода, которые соединяли микрофон с передатчиком. На сей раз дверь мне открыл сам хозяин. Фрэнк Смит одарил меня лучезарной улыбкой и, сложив руки на груди, оперся плечом о дверной косяк.
– Счастлив видеть. Однако... Кого вы сегодня представляете? Саму себя или ФБР?
– Я и рада бы представлять саму себя...
Смит хмыкнул.
– Понимаю. В таком случае... Ну что ж, в таком случае меня нет дома.
Его совершенная телесная красота начинала потихоньку раздражать.
– Вы сегодня утром включали телевизор?
– Нет, и не жалею об этом.
– Но газеты по крайней мере просматривали?
– Сегодня утром я принял освежающий душ и заварил себе в саду крепкий кофе. Собственно, так я встречаю каждый новый день. А телевизор и газеты не жалую. Почему вы спрашиваете? Уж не хотите ли сказать, что я пропустил нечто важное?
– Можно мне войти?
Он прищурился.
– Что случилось? Опять похищение?
– На сей раз похитили Талию Лаво.
Смит побледнел.
– Вы шутите?
– Нет.
Я впервые наблюдала на этом холеном лице неподдельную растерянность.
– Так я могу войти?
Он отошел в сторону, я переступила порог его дома и, не обращая на хозяина внимания, прямиком направилась в сад. На сей раз фонтан бездействовал, на верхнем ярусе его сидел нахохлившийся дрозд. Я опустилась в плетеное кресло у летнего столика. Смит, выйдя из дома следом за мной, сел напротив. В легких брюках и голубой рубашке-поло он больше смахивал на модель, чем на художника.
– Скажите, каким образом преступнику удалось добраться до Талии, если она находилась под круглосуточным наблюдением полиции?
– А с чего вы взяли, что она находилась под наблюдением?
– Мне известно, что полиция следит за каждым моим шагом. А Талия, насколько я понимаю, также вызывала подозрения ваших друзей. Кстати, где они?
– Работают.
– А вас послали вперед на разведку, не так ли? Вчера я был с вами любезнее, чем с ними, и они решили сыграть на этом?
– Я сама захотела прийти одна.
– Значит, я по-прежнему прохожу по делу в качестве подозреваемого. Великолепно! Что ж, спрашивайте.
Я в двух словах рассказала ему о том, что нам стало известно об их встречах с Уитоном и ссорах, свидетелями которых были стены этого дома.
– А я-то думал, куда задевался мой Хуан... – пробормотал Смит. – Они, конечно, пригрозили ему депортацией?
– Не знаю, Фрэнк, меня в это не посвящали. И поверьте, мне очень неприятно, что мы поневоле вторгаемся в вашу личную жизнь. Но речь идет о жизни и смерти нескольких ни в чем не повинных людей. Кто знает, может быть, Талия еще жива. Мы должны сделать все, чтобы ее спасти.
– Вы в самом деле думаете, что она еще жива?
– А почему нет?
– И правда. Но ваши вопросы не имеют никакого отношения ни к судьбе Талии, ни к судьбе остальных жертв.
– Мы уже слышали это сегодня от Уитона.
Смит развел руками, словно говоря: «Вот видите? Следующий вопрос!» Но я уперлась.
– Не знаю, почему вы оба, будто сговорившись, отказываетесь отвечать. Но мне кажется, разумных объяснений, действительно не имеющих отношения к нашему расследованию, может быть только два. Первое: Уитон гей, и вы с ним любовники.
– А второе?
– Тоже тайна, которую вы тщательно оберегаете. Какая угодно. Вплоть до наркотиков. Но это не важно. Мне кажется, что первое объяснение логичнее всего.
Смит фыркнул.
– А если это так, то прямой и честный ответ избавит вас обоих от дополнительных неудобств. Без него ФБР будет копать самостоятельно и до конца. Поймите, Фрэнк, Кайсеру и Ленцу плевать, геи вы или не геи. Им плевать, есть у вас отношения с Уитоном или нет. Их интересует другое.
– Что именно?
– Что это действительно никак не связано со «Спящими женщинами».
– Смешно даже говорить об этом.
– Согласна. Но не я руковожу расследованием. Фрэнк, ну я прошу вас! Ответьте честно, и мы больше не вернемся к этому вопросу! Роджер Уитон гей?
– Вы его самого спрашивали?
– Он уклонился от ответа.
– Меня это не удивляет.
– Но вы же не скрываете своей ориентации!
– Не стоит проводить параллелей, Джордан. Уитон вырос в Вермонте, ему пятьдесят восемь лет, черт возьми! Он представитель совершенно другого поколения!
– Так он гей?
– Гей!
«Гей...»
Смит пальцем рисовал на столешнице невидимые узоры.
– Нас не надо сравнивать... Я отношусь к этому просто, а Уитон... Ему и помыслить страшно о том, что это вдруг выплывет наружу. К тому же он ведь не рядовой обыватель, до которого никому нет дела, будь он хоть трижды геем. Уитон – известный художник.
– Вы с ним любовники?
Смит качнул головой:
– Нет.
Я уловила в его голосе оттенок сожаления.
– Откуда же вы знаете, что он гей? Он сам вам говорил?
– Роджер уехал в Нью-Йорк в семнадцать лет. Как вы думаете, на что он там жил? Уж, наверное, не на гроши от своих портретов.
– Вы хотите сказать, что он торговал собой?
– Все мы так или иначе торгуем собой. Особенно в тот период жизни, когда больше торговать нечем. Талантливый симпатичный паренек, провинциал... Мыкался по галереям. Его, конечно, заметили, но вовсе не благодаря картинам. Прошло совсем немного времени, и влиятельные нью-йоркские геи уже оспаривали друг у друга право дать ему кров и работу. Так продолжалось до тех пор, пока он не ушел в армию.
– Вы многое знаете о нем. Больше, чем ФБР.
– Роджер делился этими воспоминаниями только со мной. Знал, что я пойму. А вам я рассказываю все это с одной целью: чтобы вы отвадили от него ваших друзей из ФБР. У него и без вас забот хватает.
– Я постараюсь. Но прошу вас уточнить еще кое-что. Если вы дружите, то почему же ссорились?
Смит положил ладони на стол и качнул головой.
– Не спрашивайте меня, Джордан. Вы не получите ответа. Есть вещи, которые ФБР знать не следует.
– Господи, Фрэнк, я не буду им ничего рассказывать! Просто скажу, что меня ваши ответы удовлетворили и нет смысла вас больше мучить!
– Нет, не просите меня...
Я боролась с раздражением и сочувствием. Понимала, что это тайна Уитона, а не Фрэнка. Он не мог говорить о ней.
Не успев осознать, что делаю, я поднялась и, нимало не смущаясь присутствия Фрэнка, сняла с себя всю шпионскую амуницию и бросила ее на стол.
– Все! Я отключаюсь! – сказала я в микрофон. – Пожалуйста, не лезьте сюда!
В этот самый момент Дэниел Бакстер наверняка ругался в фургончике последними словами. Ничего, это я переживу. Только бы он не помешал мне...
Я разъединила провода. Смит смотрел на меня открыв рот и не верил своим глазам.
– Теперь нас никто не услышит, Фрэнк.
Лицо его потемнело. Мне показалось, что он сейчас схватит меня за шиворот и вышвырнет из своего дома как котенка. Опережая его, я сказала:
– Послушайте, уважаемый художник! У моей сестры двое маленьких детей! Она любила их больше жизни! И они не мыслили себе жизни без нее! Но нашелся мерзавец, который отнял у них Джейн и упрятал в свою вонючую нору! А сейчас она, возможно, гниет в одной из окрестных трясин! И таких, как она, еще одиннадцать! В том числе и женщина, которую вы называли своим другом! Где она теперь? Что с ней? Если еще жива, сколько времени ей отпущено? – Я перевела дух, но не остановилась: – ФБР хочет узнать, является ли Роджер Уитон геем или нет! Это вмешательство в его личную жизнь? Безусловно! Это трагедия? Нет. А то, что происходит или уже произошло с Талией? Это трагедия?! Если ваши ссоры с Уитоном на самом деле никак не связаны с нашим расследованием, ФБР только напрасно потратит силы и время, выясняя это! А если мы потом узнаем, что отработка ложной версии стоила Талии Лаво жизни? А?!
– Мне кажется, вы придаете нашим с Уитоном делам преувеличенное значение.
– У ФБР почти нет улик, нет зацепок. Ваши ссоры вызывают интерес. Объяснения им пока нет. Они ухватятся за эту ниточку и раскрутят ее до конца, можете не сомневаться. Но на это уйдет масса времени! Докажите мне, что эти ссоры никак не связаны с нашим делом, и мы потратим время ФБР с большей пользой!
Смит прикрыл глаза и долго молчал, наконец прерывисто выдохнул и взглянул на меня:
– Дайте мне слово, что это останется между нами и ФБР больше не будет копать в этом направлении?
– Если я пойму, что это никак не связано с похищениями, то да, даю слово. Раскрою вам небольшой секрет: мне плевать на ФБР. Меня интересует только моя сестра. И судьбы остальных похищенных женщин.
Смит снова вздохнул и принялся пристально разглядывать задремавшего на фонтане дрозда, словно прикидывая, стоит ли запечатлеть эту сцену маслом на холсте.
– Все просто, – обернувшись ко мне, наконец произнес он. – Роджер хочет, чтобы я его убил.
Сначала мне показалось, что я ослышалась. Потом глаза мои округлились.
– Что?!
– Его болезнь прогрессирует. Уже добралась до легких и других жизненно важных органов. Если так и будет продолжаться – а поводов для оптимизма нет, – конец Роджера, мягко говоря, ужасен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Вы ведь так не думаете на самом деле? – внимательно глядя на Уитона, сказал Ленц.
– Вы правы...
– Спасибо, что вы это вспомнили и рассказали. Это важно.
– Надеюсь, это вам как-то поможет. – Уитон наклонился вперед и, как мне показалось, с трудом поднялся. – А теперь, господа, если, конечно, у вас нет еще одного ордера на обыск, я попросил бы вас удалиться. Мне нужно работать.
Уитон сложил руки на груди, всем своим видом показывая, что разговор закончен.
Но Ленц предпочел этого не увидеть.
– И снова прошу прощения, – проговорил он спокойно, потирая переносицу, – но нам хотелось бы еще кое-что уточнить относительно вашей биографии.
Уитон нахмурился.
– Мы ознакомились с интервью, которые вы в разное время давали журналистам. Но мы вынесли из них лишь схематичное представление о вашей жизни. Например, нам известно, что вы родились и выросли в сельской глубинке Вермонта. В округе Уиндхем. Вот и все сведения о вашей юности. Скажите, ваш отец был фермером?
– И охотником, – раздраженно буркнул Уитон.
– Охотником?
– Добывал бобра, лисицу и так далее. Пытался разводить норок, но безуспешно.
– У Талии Лаво отец был рыбаком и тоже промышлял охотой.
– Я знаю. Она рассказывала мне о своем детстве.
– Что именно?
– Спросите ее сами.
– Ну хорошо. Нам также известно, что ваша мать ушла из дому, когда вы были подростком. Это так?
Уитон смерил Ленца таким взглядом, что я даже удивилась, как он его не ударил.
– Понимаю, об этом неприятно вспоминать, – как ни в чем не бывало продолжал доктор. – Но нам нужны подробности. Почему она ушла? Почему не забрала с собой детей?
Уитон окинул нас тяжелым взглядом и опустил глаза.
– Не знаю. Отец всегда считал, что она встретила другого мужчину, влюбилась и сбежала вместе с ним. Я в это не верил. Она действительно могла влюбиться в другого, ибо мой отец был тяжелым и суровым человеком. Но ни за что не бросила бы нас.
У меня защипало в глазах. Я вдруг вспомнила о своем отце. Он тоже не бросил бы меня...
– Возможно, с ней случилась какая-то беда, – продолжал Уитон. – А отец... либо специально не рассказывал нам, чтобы не травмировать, либо и сам не знал, в чем дело. В конце концов, страна у нас большая, человеку легко затеряться. Где угодно. Например, в Нью-Йорке.
– Вы сказали, что ваш отец был тяжелым человеком. Может быть, он плохо обращался с вашей матерью? – спросил Ленц.
– По нынешним стандартам да, он обращался с ней плохо, но не забывайте, что мы говорим о середине пятидесятых. Тогда были другие времена и другие нравы. И чем дальше от больших городов, тем хуже.
– Отец был суров и со своими детьми?
Уитон пожал плечами.
– Опять же если судить по современным меркам, то да. Он лупил нас по поводу и без повода – ремнем, розгами...
– А как насчет сексуального насилия?
Уитон смерил Ленца презрительным взглядом.
– Никогда. – Он вытер влажный лоб затянутой в перчатку рукой. – Господа, я снова прошу вас оставить меня наедине с работой.
Ленц легко поднялся на ноги, кивнул художнику на прощание и направился к двери. А уже взявшись за ручку, резко обернулся и бросил напоследок:
– Мистер Уитон, скажите прямо: вы гей или нет? Честный ответ сэкономит нам время и избавит вас от многих дополнительных хлопот, связанных с вмешательством в вашу личную жизнь.
Плечи Уитона опустились.
– Ну что ж... Боюсь, вас не слишком обрадует мой честный ответ. Болезнь, поразившая мои руки, поразила и кое-что другое. Я импотент. Вот уже два с лишним года. – Он поднял хмурый взгляд на Ленца. – Ну, теперь ваша душенька довольна, доктор?
Мне было больно на него смотреть. Во взгляде сквозила затаенная мука, в позе – достоинство человека, которого не так-то просто сломать.
– Спасибо, что потратили на нас столько времени, – торопливо сказала я, боясь, что Ленц меня опередит. – То, что вы рассказали о Гейнсе, должно нам помочь. Смею надеяться, теперь мы гораздо ближе к разгадке, чем час назад.
Я собиралась вытолкать Джона и Ленца из комнаты, но Уитон шагнул мне навстречу и неожиданно взял мои руки в свои.
– Рад был помочь. И молю Бога, чтобы ваша сестра оказалась жива.
– Спасибо...
– Может, когда-нибудь вы поймете, почему я не мог ответить на все заданные здесь вопросы. И тогда лишний раз убедитесь, что это не имело отношения к расследованию. Я очень переживаю из-за того, что случилось с Талией. У нее израненная душа. Ей и без того досталось в этой жизни... Знаете... Если вдруг захотите поговорить или сделать новые фотографии – я всегда буду рад вас видеть. И, кстати, с удовольствием написал бы ваш портрет.
– Но я думала, что вы пишете только пейзажи.
– В старые времена я добывал себе кусок хлеба именно портретами, – улыбнулся он. – Это был мой бизнес. И школа выживания.
– А как продвигается ваша последняя картина? Последняя «поляна»? Насколько я понимаю, вы близки к ее завершению.
– Это действительно так. Дайте мне еще пару дней. Я упросил ректора на время закрыть галерею для посетителей. Студенты узнали, что я вышел на финишную прямую, и не дают мне покоя. А с ними заодно журналисты и частные коллекционеры. Спасу нет от этой публики! Но ничего! Совсем скоро я закончу последний сегмент, и круг «поляны» замкнется! И тогда, чтобы увидеть картину, придется перелезать через нее, как через забор! Вы только подумайте, я уже почти ее закончил! Даже не представляю, что за праздник воцарится в моей на душе, когда я в последний раз проведу по холсту кистью!
– Зато после этого у вас появится куча свободного времени. Может, вы действительно захотите написать мой портрет. С удовольствием буду вам позировать! Мне очень интересно, какой вы меня видите.
– Между прочим, если бы ваш портрет писал Фрэнк, у него это получилось бы ярче. Зато я, как мне кажется, вижу вас несколько глубже, чем он.
Джон и Ленц внимательно прислушивались к этому разговору, словно пытаясь отыскать в нем некий подтекст.
– Спасибо еще раз! – Я пожала ему руку.
– Вам спасибо, моя дорогая. – Уитон отошел от двери, освобождая дорогу визитерам. – Всего хорошего, господа.
Ленц – наивный доктор! – решил было тоже обменяться с Уитоном рукопожатиями, но тот быстро отступил и лишь натянуто улыбнулся. Ленц пожал плечами и вышел из комнаты. Мы последовали за ним.
Уже на улице – по пути к служебной машине – мы обменялись первыми впечатлениями.
– Боюсь, на третий разговор по душам с этим господином нам рассчитывать не приходится, – пробормотал Джон.
– Похоже на то, – отозвался Ленц. – Но прежде чем выгнать нас, он все-таки указал пальчиком на Гейнса.
– Интересно, почему он это сделал сегодня, а не вчера?
– Он же объяснил! – раздраженно бросила я. – Не любит болтать ни о себе, ни о других, это не в его правилах. Он ни слова не сказал бы про Гейнса и сегодня, если бы не то, что случилось с Талией. Он прекрасно знает, чем для Гейнса обернутся его признания. И переживает по этому поводу.
– Пожалуй, – согласился Ленц. – И тем не менее он нам его сдал.
– А интересно, как ты оцениваешь его трактовку бегства матери? – спросил Джон.
Ленц профессионально нахмурил лоб.
– Он не знает, почему она ушла из дома. Но не может смириться с мыслью, что она предпочла любовника родным детям. Это действительно большая редкость, но в жизни все бывает.
– Он четко дал понять, что не подвергался сексуальному насилию со стороны отца.
– Отрицание – типичная защитная реакция; нам ли, криминалистам, этого не знать. Было ли сексуальное насилие на самом деле или не было – неизвестно. Вот если бы нам удалось поговорить с ним подольше...
Джон помог мне забраться в машину и придержал дверцу.
– Надеюсь, тебе больше повезет с Фрэнком.
– Я буду стараться.
Он улыбнулся:
– Верю. Во всяком случае, Уитон уже не сможет его предупредить. Скажи, ты по-прежнему настаиваешь на том, чтобы идти туда одной?
– По-прежнему.
– Хорошо, тогда вперед.
Я вышла из машины на Эспланад, прошла квартал до дома Фрэнка Смита, поднялась на крыльцо и позвонила, всей кожей чувствуя опоясывающие мое тело провода, которые соединяли микрофон с передатчиком. На сей раз дверь мне открыл сам хозяин. Фрэнк Смит одарил меня лучезарной улыбкой и, сложив руки на груди, оперся плечом о дверной косяк.
– Счастлив видеть. Однако... Кого вы сегодня представляете? Саму себя или ФБР?
– Я и рада бы представлять саму себя...
Смит хмыкнул.
– Понимаю. В таком случае... Ну что ж, в таком случае меня нет дома.
Его совершенная телесная красота начинала потихоньку раздражать.
– Вы сегодня утром включали телевизор?
– Нет, и не жалею об этом.
– Но газеты по крайней мере просматривали?
– Сегодня утром я принял освежающий душ и заварил себе в саду крепкий кофе. Собственно, так я встречаю каждый новый день. А телевизор и газеты не жалую. Почему вы спрашиваете? Уж не хотите ли сказать, что я пропустил нечто важное?
– Можно мне войти?
Он прищурился.
– Что случилось? Опять похищение?
– На сей раз похитили Талию Лаво.
Смит побледнел.
– Вы шутите?
– Нет.
Я впервые наблюдала на этом холеном лице неподдельную растерянность.
– Так я могу войти?
Он отошел в сторону, я переступила порог его дома и, не обращая на хозяина внимания, прямиком направилась в сад. На сей раз фонтан бездействовал, на верхнем ярусе его сидел нахохлившийся дрозд. Я опустилась в плетеное кресло у летнего столика. Смит, выйдя из дома следом за мной, сел напротив. В легких брюках и голубой рубашке-поло он больше смахивал на модель, чем на художника.
– Скажите, каким образом преступнику удалось добраться до Талии, если она находилась под круглосуточным наблюдением полиции?
– А с чего вы взяли, что она находилась под наблюдением?
– Мне известно, что полиция следит за каждым моим шагом. А Талия, насколько я понимаю, также вызывала подозрения ваших друзей. Кстати, где они?
– Работают.
– А вас послали вперед на разведку, не так ли? Вчера я был с вами любезнее, чем с ними, и они решили сыграть на этом?
– Я сама захотела прийти одна.
– Значит, я по-прежнему прохожу по делу в качестве подозреваемого. Великолепно! Что ж, спрашивайте.
Я в двух словах рассказала ему о том, что нам стало известно об их встречах с Уитоном и ссорах, свидетелями которых были стены этого дома.
– А я-то думал, куда задевался мой Хуан... – пробормотал Смит. – Они, конечно, пригрозили ему депортацией?
– Не знаю, Фрэнк, меня в это не посвящали. И поверьте, мне очень неприятно, что мы поневоле вторгаемся в вашу личную жизнь. Но речь идет о жизни и смерти нескольких ни в чем не повинных людей. Кто знает, может быть, Талия еще жива. Мы должны сделать все, чтобы ее спасти.
– Вы в самом деле думаете, что она еще жива?
– А почему нет?
– И правда. Но ваши вопросы не имеют никакого отношения ни к судьбе Талии, ни к судьбе остальных жертв.
– Мы уже слышали это сегодня от Уитона.
Смит развел руками, словно говоря: «Вот видите? Следующий вопрос!» Но я уперлась.
– Не знаю, почему вы оба, будто сговорившись, отказываетесь отвечать. Но мне кажется, разумных объяснений, действительно не имеющих отношения к нашему расследованию, может быть только два. Первое: Уитон гей, и вы с ним любовники.
– А второе?
– Тоже тайна, которую вы тщательно оберегаете. Какая угодно. Вплоть до наркотиков. Но это не важно. Мне кажется, что первое объяснение логичнее всего.
Смит фыркнул.
– А если это так, то прямой и честный ответ избавит вас обоих от дополнительных неудобств. Без него ФБР будет копать самостоятельно и до конца. Поймите, Фрэнк, Кайсеру и Ленцу плевать, геи вы или не геи. Им плевать, есть у вас отношения с Уитоном или нет. Их интересует другое.
– Что именно?
– Что это действительно никак не связано со «Спящими женщинами».
– Смешно даже говорить об этом.
– Согласна. Но не я руковожу расследованием. Фрэнк, ну я прошу вас! Ответьте честно, и мы больше не вернемся к этому вопросу! Роджер Уитон гей?
– Вы его самого спрашивали?
– Он уклонился от ответа.
– Меня это не удивляет.
– Но вы же не скрываете своей ориентации!
– Не стоит проводить параллелей, Джордан. Уитон вырос в Вермонте, ему пятьдесят восемь лет, черт возьми! Он представитель совершенно другого поколения!
– Так он гей?
– Гей!
«Гей...»
Смит пальцем рисовал на столешнице невидимые узоры.
– Нас не надо сравнивать... Я отношусь к этому просто, а Уитон... Ему и помыслить страшно о том, что это вдруг выплывет наружу. К тому же он ведь не рядовой обыватель, до которого никому нет дела, будь он хоть трижды геем. Уитон – известный художник.
– Вы с ним любовники?
Смит качнул головой:
– Нет.
Я уловила в его голосе оттенок сожаления.
– Откуда же вы знаете, что он гей? Он сам вам говорил?
– Роджер уехал в Нью-Йорк в семнадцать лет. Как вы думаете, на что он там жил? Уж, наверное, не на гроши от своих портретов.
– Вы хотите сказать, что он торговал собой?
– Все мы так или иначе торгуем собой. Особенно в тот период жизни, когда больше торговать нечем. Талантливый симпатичный паренек, провинциал... Мыкался по галереям. Его, конечно, заметили, но вовсе не благодаря картинам. Прошло совсем немного времени, и влиятельные нью-йоркские геи уже оспаривали друг у друга право дать ему кров и работу. Так продолжалось до тех пор, пока он не ушел в армию.
– Вы многое знаете о нем. Больше, чем ФБР.
– Роджер делился этими воспоминаниями только со мной. Знал, что я пойму. А вам я рассказываю все это с одной целью: чтобы вы отвадили от него ваших друзей из ФБР. У него и без вас забот хватает.
– Я постараюсь. Но прошу вас уточнить еще кое-что. Если вы дружите, то почему же ссорились?
Смит положил ладони на стол и качнул головой.
– Не спрашивайте меня, Джордан. Вы не получите ответа. Есть вещи, которые ФБР знать не следует.
– Господи, Фрэнк, я не буду им ничего рассказывать! Просто скажу, что меня ваши ответы удовлетворили и нет смысла вас больше мучить!
– Нет, не просите меня...
Я боролась с раздражением и сочувствием. Понимала, что это тайна Уитона, а не Фрэнка. Он не мог говорить о ней.
Не успев осознать, что делаю, я поднялась и, нимало не смущаясь присутствия Фрэнка, сняла с себя всю шпионскую амуницию и бросила ее на стол.
– Все! Я отключаюсь! – сказала я в микрофон. – Пожалуйста, не лезьте сюда!
В этот самый момент Дэниел Бакстер наверняка ругался в фургончике последними словами. Ничего, это я переживу. Только бы он не помешал мне...
Я разъединила провода. Смит смотрел на меня открыв рот и не верил своим глазам.
– Теперь нас никто не услышит, Фрэнк.
Лицо его потемнело. Мне показалось, что он сейчас схватит меня за шиворот и вышвырнет из своего дома как котенка. Опережая его, я сказала:
– Послушайте, уважаемый художник! У моей сестры двое маленьких детей! Она любила их больше жизни! И они не мыслили себе жизни без нее! Но нашелся мерзавец, который отнял у них Джейн и упрятал в свою вонючую нору! А сейчас она, возможно, гниет в одной из окрестных трясин! И таких, как она, еще одиннадцать! В том числе и женщина, которую вы называли своим другом! Где она теперь? Что с ней? Если еще жива, сколько времени ей отпущено? – Я перевела дух, но не остановилась: – ФБР хочет узнать, является ли Роджер Уитон геем или нет! Это вмешательство в его личную жизнь? Безусловно! Это трагедия? Нет. А то, что происходит или уже произошло с Талией? Это трагедия?! Если ваши ссоры с Уитоном на самом деле никак не связаны с нашим расследованием, ФБР только напрасно потратит силы и время, выясняя это! А если мы потом узнаем, что отработка ложной версии стоила Талии Лаво жизни? А?!
– Мне кажется, вы придаете нашим с Уитоном делам преувеличенное значение.
– У ФБР почти нет улик, нет зацепок. Ваши ссоры вызывают интерес. Объяснения им пока нет. Они ухватятся за эту ниточку и раскрутят ее до конца, можете не сомневаться. Но на это уйдет масса времени! Докажите мне, что эти ссоры никак не связаны с нашим делом, и мы потратим время ФБР с большей пользой!
Смит прикрыл глаза и долго молчал, наконец прерывисто выдохнул и взглянул на меня:
– Дайте мне слово, что это останется между нами и ФБР больше не будет копать в этом направлении?
– Если я пойму, что это никак не связано с похищениями, то да, даю слово. Раскрою вам небольшой секрет: мне плевать на ФБР. Меня интересует только моя сестра. И судьбы остальных похищенных женщин.
Смит снова вздохнул и принялся пристально разглядывать задремавшего на фонтане дрозда, словно прикидывая, стоит ли запечатлеть эту сцену маслом на холсте.
– Все просто, – обернувшись ко мне, наконец произнес он. – Роджер хочет, чтобы я его убил.
Сначала мне показалось, что я ослышалась. Потом глаза мои округлились.
– Что?!
– Его болезнь прогрессирует. Уже добралась до легких и других жизненно важных органов. Если так и будет продолжаться – а поводов для оптимизма нет, – конец Роджера, мягко говоря, ужасен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54