Она позволяет им неплохо жить!
– Однажды ты уже говорил мне о правде. Ты сказал, что царь повелел высечь ее из камня. С тех пор эти слова преследуют меня. Но что… что такое эта правда? И что такое ложь жрецов?
– Ложь жрецов Амона в том, что они считают своего бога могущественнее всех других богов. На самом же деле Pa – самый могущественный бог! И его образ воплощен не в Амоне, как утверждают жрецы, а в Атоне, в огненном диске солнца! Он ежедневно восходит на восточном небосклоне и своими лучами оживляет все страны. Все, что есть на земле, создал он. Цыпленок в яйце получает от него жизнь и силу, чтобы разбить скорлупу, когда настанет время, и воздух, необходимый для дыхания. А ребенок во чреве матери? Атон дает ему жизнь и питает его до рождения. Он создал Реку в преисподней и заставляет ее выходить из скал, наводнять нашу страну, приносить плодородие. Он позаботился и о чужеземных странах и дал им Реку на небе, которая, изливаясь дождем, увлажняет их поля. Он отец всего, что живет и движется. А наш царь Ваэнра – его возлюбленный сын, который познает его во всех его помыслах.
– Значит, все, чему учили жрецы со времени первых царей этой земли, было неправдой? Ошибались наши отцы, ошибались цари… а может быть, они лгали?
– Не все ложь! Правда известна с самых древних времен. Еще на древнейшем холме, поднявшемся из недр земли, был воздвигнут священный камень Бенбен, впитавший первые лучи бога солнца. Там, в Северном Оне, Ра почитался в своем истинном образе – в образе Атона. Однако вскоре жрецы извратили эту истину. Каждый город, каждый ном стал поклоняться своему собственному богу, а жрецы везде говорили: «Pa – это наш бог!» Ведь и Мин из Коптоса, и Монт из Южного Она, и Хор из Эдфу, и, конечно, Амон нашего города – каждый из этих богов не что иное, как Ра, господин неба. Жрецы хотели властвовать над всем миром. Однако наш царь разгадал их намерения. Он еще очень молод, но Атон открыл ему истину. Поэтому-то и ненавидят царя все те, кто кормился ложью. Они клевещут на него, говорят, что он разрушает древний порядок и выступает против правды. Но богиня Маат, дочь Ра, обитает в сердце царя, и он живет ради нее! Маат – это правда, которая одна охраняет порядок и справедливость! Вот почему наш царь не терпит неправды ни большой, ни малой. Вот почему он сказал нам: «Изображайте все вещи такими, какими они являются на самом деле. Не надо их приукрашивать, не надо никакой лжи. Высекайте мне правду из камня!»
Ипу говорил, охваченный священным трепетом. Но вот он замолчал и посмотрел прямо в лицо Тутмоса, сидящего рядом с ним. Но юноша и не пытался возражать. Слишком велика была власть этих слов, никогда и ни от кого ранее им не слышанных. Как? Человек не зависит целиком от воли богов? Он подчинен одному священному порядку, порядку, установленному тем, кто дает жизнь и сохраняет ее, тем, кто отец всего. Отец даже самого малого на земле, даже жалкого чужеземца, даже цыпленка в яйце.
Тутмос должен был закрыть глаза, чтобы все это себе представить. Но он не в состоянии все понять. Поэтому, помолчав, Тутмос снова спрашивает:
– Разве не переносит Осирис человека после его смерти в царство Атона?
– Нет, не Осирис! – Ипу улыбнулся. – Тот, кто познал учение царя, тому не нужен Осирис. Ибо подобно тому как ты ночью с закрытыми глазами можешь представить свет и он сияет в твоем сердце, так и Атон после твоей смерти будет пребывать в твоем Ка, если только ты веришь в учение царя, его возлюбленного сына.
Оба собеседника некоторое время молчат. Вдруг Тутмос заговорил. Его голос зазвучал подчеркнуто громко в обступившей их тишине:
– Я убежал от своего господина. Он потребовал от меня обещания никогда не отступать в моих изображениях от древних правил. Я не мог этого сделать. К тому же он нашел рисунок, который я сделал в святилище Атона. Он бросился на меня, но я увернулся. Как ты думаешь, меджаи города Амона, которые ищут всех беглых рабов, выследят меня, закуют в кандалы и вернут хозяину? Может быть, ты заступишься за меня, попросишь главного скульптора царя защитить меня и взять к себе на работу?
– Тебе не потребуется мое посредничество, Тутмос, – просто сказал Ипу и поднялся. – Пойдем, Бак уже давно ждет тебя.
Пройдя через ворога в стене, окружавшей дом главного скульптора царя, Тутмос очутился как бы в совершенно новом мире. Как здесь просторно! Как аккуратно выглядит двор, обсаженный цветами и кустарниками.
Какая красивая аллея идет к главному зданию, колонны которого виднеются сквозь деревья.
Однако Ипу не ведет своего спутника прямо по аллее. Он проводит его через калитку во внутренней стене на хозяйственный двор. Тут стоят три огромных круглых зернохранилища с куполообразными крышами, а рядом печь для приготовления пищи, огонь в которой уже погашен. Тутмос не смог удержаться, чтобы не заглянуть в колодец, расположенный в тени нескольких акаций. О глубине колодца можно было судить по «журавлю». Длинный конец его, к которому на веревке привязано кожаное ведро, вздымался высоко к небу. К другому, более короткому, был привязан большой камень, уравновешивающий наполненное ведро.
В темном зеркале колодца Тутмос увидел свое отражение и испуганно отскочил назад. Неужели это он? Неужели эти глаза, ввалившиеся щеки, искаженный рот – все это его? Тутмос оглянулся на своего провожатого, но Ипу уже успел скрыться за калиткой, которую оставил открытой. Через нее растерянный Тутмос проник в третий двор.
Кучи каменных осколков и черепков разбросаны кругом. Несмотря на то, что наступил вечер и только слабая полоса света продолжала светиться на западе, Тутмосу удалось разглядеть еще не обработанные каменные глыбы и наполовину готовые статуи. К стенам низкой постройки, окружавшей двор, были прислонены огромные каменные плиты. Последние проблески света уже не позволили Тутмосу разглядеть следов их обработки.
– Мир тебе. Неджем! – приветствовал Ипу старика, только что вышедшего из одной двери. – Это я… Ипу… и со мной мой друг. Он будет сегодня ночевать у меня!
Тутмос не мог разобрать, что пробормотал старик своим беззубым ртом. Но слово «друг», только что произнесенное Ипу, наполнило благодарностью сердце юноши. Тутмос почувствовал, как кровь застучала у него в висках.
Ипу – старший мастер главного скульптора фараона. Поэтому он занимал отдельную комнату. На его кровати вполне хватало места для двоих. Около нее даже стояли две маленькие табуретки и маленький столик. Конечно, хижина старого Иути не была так богато обставлена. Им приходилось есть сидя на полу, а все свое скудное добро они прятали в глиняных горшках.
Как только Тутмос сел, Ипу, не говоря ни слова, вышел из каморки. Вскоре он вернулся, принес глиняную тарелку с только что поджаренной рыбой и поставил на столик.
– Под золой еще сохранилось немного угля, – сказал Ипу и положил на горячие угли лепешки.
Они стали есть при свете звезд, который проникал в комнату через открытую дверь. Потом, завернувшись в одеяла, улеглись спать.
Несмотря на страшную усталость, Тутмос долго не может уснуть. Крепко закрывает он глаза, пытаясь отогнать мелькающие перед ним картины. Но это плохо ему удается.
Вот он видит себя лежащим на голой земле в каменоломне. От ночного холода его защищает только нависшая над ним скала. Видит он и гробницу Небамуна, которую с таким трудом вырубал в скале. Однообразная, длящаяся по многу часов подряд работа, от которой болело все тело. Видит он и своего мастера, который подходит к нему и говорит только самое необходимое, давая очередные указания. Хотя Тутмос очень почитал своего мастера, между ними легла пропасть, через которую старик так и не перебросил мостика, не перебросил до того самого часа, когда вообще было уже поздно это делать.
И храм солнца видит Тутмос с его статуями царя, видит их каменные, неумолимые лики. Достаточно ли зорок его глаз, чтобы видеть правду, и достаточно ли тверда его рука, чтобы ее изобразить? Изо всех сил пытается он представить себе образ фараона, словно это может придать силу его рукам и оживить его фантазию. Но он не может отогнать и то, что уже неоднократно вставало перед ним. На него смотрят не узкие колющие глаза, а широко открытые, темные очи с веками, оттененными ресницами. Он не видит больше рта с толстыми губами, растянутыми в надменную улыбку. Перед ним совсем другой, красиво очерченный рот с рядом жемчужных зубов. Это девушка! Это та самая девушка, чье миловидное личико было первым человеческим лицом, однажды улыбнувшимся ему из мертвого комка глины. «Вот сюда я тебя привела», – услышал он ее голос.
«Она меня привела? – думает Тутмос, удивляясь. – Я ни разу не обменялся с ней словом! Я не знаю даже ее имени… – Ты мой друг… – Друг! Неужели она произнесла это слово? Друг, такой же, как Ипу? Ипу, лежащий рядом, чье протяжное дыхание звучит так мирно?»
Тутмос не может удержаться. Он привстает и смотрит на спящего. Нет, в комнате слишком темно, и он ничего не видит. И тем не менее Ипу ясно предстает перед глазами: открытое лицо и глаза, в которых светится доброе сердце. Он видит его твердый рот с тонкими губами и шрам на подбородке. «Я привел с собой друга», – сказал тогда Ипу старому Неджему.
И это Тутмос слышал не во сне. Это не было игрой воображения. Эти слова были живой действительностью! С самого раннего детства у Тутмоса не было никого, кому бы он мог высказать все, что лежало у него на душе, с кем бы мог поделиться своими мыслями. Никого у него не было! Когда мальчик хотел что-нибудь спросить, никто не отвечал ему, кроме его сердца! И наконец рядом с ним лежит человек, перед которым он, не таясь, мог бы открыть свою душу.
«Как хорошо, что он есть», – подумал Тутмос, опустился на лежанку и наконец заснул.
Сон юноши был так глубок, что утренний шум – громкие голоса во дворе и стук долот, звон которых разносился далеко вокруг, – не разбудил его. Только после того как Ипу потрогал его за плечо, Тутмос открыл глаза.
– Пора вставать! – сказал Ипу. – Скоро придет мастер.
Тутмос встал и пошел к колодцу. Он помылся в каменном желобе – поилке для скота. Вода обдала его утренней прохладой. «Наконец-то, – думает он, наконец-то все решится!» В этот момент калитка, ведущая в передний двор, открылась. Появился Бак, главный скульптор царя, – рослый, широкоплечий, с сухощавым лицом и властным взглядом.
– Так вот он какой – новоиспеченный художник! – сказал главный скульптор вместо приветствия. – Меня радует, что ты обдумал мое предложение. Работать над гробницами – это хорошо. Но выполнять царские заказы – еще лучше!
Тутмос пытается что-то объяснить мастеру. Но тот не дает ему произнести ни слова.
– Мне очень нужны хорошие рисовальщики, – говорит скульптор. – У меня большие заказы, и мне необходимы настоящие мастера.
– Но я еще ни разу самостоятельно не… – начал Тутмос, но мастер тут же перебил его.
– Это очень хорошо! Это даже лучше. Ты еще не успел испортить руку и глаза! Следуй за мной!
Они проходят через хозяйственный двор, где служанки трут зерно. Тутмос не заметил, как затих однообразный звук жерновов. Не услышал он и перешептывания служанок. Он был слишком захвачен ожиданием зрелища, которое через мгновение должно было открыться его взору.
И вот они наконец входят в рабочий двор. Бак впереди, за ним Ипу, последним идет, опустив глаза, Тутмос.
– С миром! – приветствует Бак своих людей. – Не надо отвечать мне, работайте и не болтайте слишком много!
Впрочем, в этих словах и не было необходимости. Люди работали молча, быстро двигались руки… Бак в сопровождении Ипу и Тутмоса переходил от одного мастера к другому, подбадривая их и поправляя работы. На похвалы, правда, он был скуп. Наконец все остановились у стены, у которой стояло несколько больших плит, покрытых рельефами.
Они были совсем непохожи на те, которые делал старый Иути! Здесь не было фигур, выразительно выделявшихся на плоскости и требовавших при обработке большого труда. Нет, на этих плитах были вырезаны только контуры, а окружавшая поверхность оставалась нетронутой. Это создавало впечатление, будто рисунок утопал в камне. Темные края углублений обостряли очертания рисунка. Их тени вносили в изображение какое-то беспокойство. Беспокойство? Нет, жизнь!
Как трепещут повязки, обвивающие короны царской супружеской четы, ниспадая им на шеи! Как свободно перекинулся через перила балкона царь, раздаривающий своим фаворитам дорогие ожерелья и золотые браслеты! Как обвивает царевна своими ручонками шею матери!
И над всей этой цветущей, прекрасной жизнью – изображение солнечного диска, образ Атона, который осеняет своими лучами каждого из них.
Тутмос не говорит ни слова. Он молча переходит от одной плиты к другой. Он впивается в них глазами, иногда слегка касаясь камня рукой. Он так увлекся, что не заметил, как спутники оставили его одного.
Вскоре Бак вернулся в сопровождении Ипу, в руках он нес сосудик с черной краской и тростинку для письма.
– Ну, а теперь рисуй, – сказал он Тутмосу и протянул ему принадлежности для письма.
– Что рисовать, мой господин? Выезд на колеснице? Или раздачу даров? Или?..
– Нет, совсем не это! Людей, которые могут работать по образцам, у меня достаточно! Нарисуй мне что-нибудь, что придет тебе в голову. Что-нибудь совсем простое. Например, девушку, сидящую на подушке перед столиком, на котором лежит жареная утка.
Ни разу в жизни не приходилось Тутмосу работать самостоятельно, без набросков, сделанных рукой старого Иути. Перед его глазами раньше всегда были готовый рисунок или образец, и ему нужно было лишь его копировать. Правда, несколько лет назад он сам разрисовывал кружки и тарелки орнаментами из цветов и листьев, птицами и жуками, которых он пытался сделать похожими на настоящих. Почему же Бак требует от него такого сложного рисунка? Может быть, он хочет выставить его на осмеяние перед этими работающими кругом парнями, которые уже сейчас пялят на него глаза?
Медленно опускается Тутмос на землю, зажимает известковую плитку между колен и окунает тростинку в краску.
В его ушах звенит голос: «Вот куда я тебя привела!» Неужели это тот голос, который он слышал ночью? Не издеваются ли все сегодня над ним?
Нет, та девушка сидела не на подушке, а на большом камне. Не перед столом с яствами, а возле колодезного ведра. Она не ела жареную утку, а, черпая ладошками, пила холодную, чистую воду. Потом она подняла голову, заметила Тутмоса и, рассмеявшись, плеснула водой ему в лицо.
Ее волосы свободно ниспадали на плечи. Нос и лоб почти не отделялись друг от друга, они образовывали одну наклонную линию, которая потом делала резкий поворот, растворяясь в изящном закруглении. Под ним рот, словно только что раскрывшийся плод, нежная округлость подбородка и стройная шея.
В ее точеную ручку можно было бы вложить и жареную утку… а вместо ведра поставить стол с яствами… и не на твердом камне могла бы она сидеть, а на подушке, что еще больше подчеркнуло бы округлости ее тела. И ее левая рука, вместо того чтобы зачерпывать воду, могла быть протянута к лежащим на столе плодам.
Не успел еще Тутмос закончить свой набросок – фрукты на столе едва намечены, – как вернулся Бак. Мастер уже осмотрел работы всех своих подмастерьев и теперь стоял за спиной Тутмоса, разглядывая рисунок через его плечо.
– Бровь посажена слишком высоко над глазом, – сказал он. – Левая рука слишком длинна. А на ноге ведь пять пальцев, а не три!
Лицо Тутмоса вспыхнуло. Он ищет глазами осколок камня, чтобы сцарапать то, что требует исправления. Но Бак останавливает его.
– Не надо, рисунок и так очень хорош. Даже превосходен! Я хочу показать его царю.
Он берет из рук юноши рисунок и уходят. Тутмос не понимает, что происходит кругом. Он прислоняется к стене и закрывает глаза. Но едва он успел сделать глубокий вздох, как ощутил на своем плече прикосновение чьей-то руки. Ипу тихо называет его по имени.
– Ты сможешь достичь гораздо большего, чем я, – спокойно говорит он, и в голосе его нет ни капли зависти.
– Нет! – горячо возражает Тутмос. Но Ипу успокаивает его:
– Тише! Я знаю, что могу, и знаю, также, чего не могу. Ты же… ты не знаешь ни того, ни другого… и тебе предстоит пережить еще много хорошего… и много трудного!
Кроме каменосечцев еще около сорока подмастерьев работает под началом главного скульптора царя. Как только Бак покинул двор, один за другим подходят они к новому товарищу. Постепенно вокруг Тутмоса образуется круг. Со всех сторон на него сыплются вопросы.
Не привыкший к большому обществу, бедный Тутмос сидит окончательно смущенный, не зная, как ему запомнить все окружающие его лица, не зная, кому первому ответить.
Наконец Ипу пристыдил любопытных:
– За работу, ребята! Подождите до вечера, когда зажгутся звезды! Тогда-то уж мы отпразднуем приход нового художника!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Однажды ты уже говорил мне о правде. Ты сказал, что царь повелел высечь ее из камня. С тех пор эти слова преследуют меня. Но что… что такое эта правда? И что такое ложь жрецов?
– Ложь жрецов Амона в том, что они считают своего бога могущественнее всех других богов. На самом же деле Pa – самый могущественный бог! И его образ воплощен не в Амоне, как утверждают жрецы, а в Атоне, в огненном диске солнца! Он ежедневно восходит на восточном небосклоне и своими лучами оживляет все страны. Все, что есть на земле, создал он. Цыпленок в яйце получает от него жизнь и силу, чтобы разбить скорлупу, когда настанет время, и воздух, необходимый для дыхания. А ребенок во чреве матери? Атон дает ему жизнь и питает его до рождения. Он создал Реку в преисподней и заставляет ее выходить из скал, наводнять нашу страну, приносить плодородие. Он позаботился и о чужеземных странах и дал им Реку на небе, которая, изливаясь дождем, увлажняет их поля. Он отец всего, что живет и движется. А наш царь Ваэнра – его возлюбленный сын, который познает его во всех его помыслах.
– Значит, все, чему учили жрецы со времени первых царей этой земли, было неправдой? Ошибались наши отцы, ошибались цари… а может быть, они лгали?
– Не все ложь! Правда известна с самых древних времен. Еще на древнейшем холме, поднявшемся из недр земли, был воздвигнут священный камень Бенбен, впитавший первые лучи бога солнца. Там, в Северном Оне, Ра почитался в своем истинном образе – в образе Атона. Однако вскоре жрецы извратили эту истину. Каждый город, каждый ном стал поклоняться своему собственному богу, а жрецы везде говорили: «Pa – это наш бог!» Ведь и Мин из Коптоса, и Монт из Южного Она, и Хор из Эдфу, и, конечно, Амон нашего города – каждый из этих богов не что иное, как Ра, господин неба. Жрецы хотели властвовать над всем миром. Однако наш царь разгадал их намерения. Он еще очень молод, но Атон открыл ему истину. Поэтому-то и ненавидят царя все те, кто кормился ложью. Они клевещут на него, говорят, что он разрушает древний порядок и выступает против правды. Но богиня Маат, дочь Ра, обитает в сердце царя, и он живет ради нее! Маат – это правда, которая одна охраняет порядок и справедливость! Вот почему наш царь не терпит неправды ни большой, ни малой. Вот почему он сказал нам: «Изображайте все вещи такими, какими они являются на самом деле. Не надо их приукрашивать, не надо никакой лжи. Высекайте мне правду из камня!»
Ипу говорил, охваченный священным трепетом. Но вот он замолчал и посмотрел прямо в лицо Тутмоса, сидящего рядом с ним. Но юноша и не пытался возражать. Слишком велика была власть этих слов, никогда и ни от кого ранее им не слышанных. Как? Человек не зависит целиком от воли богов? Он подчинен одному священному порядку, порядку, установленному тем, кто дает жизнь и сохраняет ее, тем, кто отец всего. Отец даже самого малого на земле, даже жалкого чужеземца, даже цыпленка в яйце.
Тутмос должен был закрыть глаза, чтобы все это себе представить. Но он не в состоянии все понять. Поэтому, помолчав, Тутмос снова спрашивает:
– Разве не переносит Осирис человека после его смерти в царство Атона?
– Нет, не Осирис! – Ипу улыбнулся. – Тот, кто познал учение царя, тому не нужен Осирис. Ибо подобно тому как ты ночью с закрытыми глазами можешь представить свет и он сияет в твоем сердце, так и Атон после твоей смерти будет пребывать в твоем Ка, если только ты веришь в учение царя, его возлюбленного сына.
Оба собеседника некоторое время молчат. Вдруг Тутмос заговорил. Его голос зазвучал подчеркнуто громко в обступившей их тишине:
– Я убежал от своего господина. Он потребовал от меня обещания никогда не отступать в моих изображениях от древних правил. Я не мог этого сделать. К тому же он нашел рисунок, который я сделал в святилище Атона. Он бросился на меня, но я увернулся. Как ты думаешь, меджаи города Амона, которые ищут всех беглых рабов, выследят меня, закуют в кандалы и вернут хозяину? Может быть, ты заступишься за меня, попросишь главного скульптора царя защитить меня и взять к себе на работу?
– Тебе не потребуется мое посредничество, Тутмос, – просто сказал Ипу и поднялся. – Пойдем, Бак уже давно ждет тебя.
Пройдя через ворога в стене, окружавшей дом главного скульптора царя, Тутмос очутился как бы в совершенно новом мире. Как здесь просторно! Как аккуратно выглядит двор, обсаженный цветами и кустарниками.
Какая красивая аллея идет к главному зданию, колонны которого виднеются сквозь деревья.
Однако Ипу не ведет своего спутника прямо по аллее. Он проводит его через калитку во внутренней стене на хозяйственный двор. Тут стоят три огромных круглых зернохранилища с куполообразными крышами, а рядом печь для приготовления пищи, огонь в которой уже погашен. Тутмос не смог удержаться, чтобы не заглянуть в колодец, расположенный в тени нескольких акаций. О глубине колодца можно было судить по «журавлю». Длинный конец его, к которому на веревке привязано кожаное ведро, вздымался высоко к небу. К другому, более короткому, был привязан большой камень, уравновешивающий наполненное ведро.
В темном зеркале колодца Тутмос увидел свое отражение и испуганно отскочил назад. Неужели это он? Неужели эти глаза, ввалившиеся щеки, искаженный рот – все это его? Тутмос оглянулся на своего провожатого, но Ипу уже успел скрыться за калиткой, которую оставил открытой. Через нее растерянный Тутмос проник в третий двор.
Кучи каменных осколков и черепков разбросаны кругом. Несмотря на то, что наступил вечер и только слабая полоса света продолжала светиться на западе, Тутмосу удалось разглядеть еще не обработанные каменные глыбы и наполовину готовые статуи. К стенам низкой постройки, окружавшей двор, были прислонены огромные каменные плиты. Последние проблески света уже не позволили Тутмосу разглядеть следов их обработки.
– Мир тебе. Неджем! – приветствовал Ипу старика, только что вышедшего из одной двери. – Это я… Ипу… и со мной мой друг. Он будет сегодня ночевать у меня!
Тутмос не мог разобрать, что пробормотал старик своим беззубым ртом. Но слово «друг», только что произнесенное Ипу, наполнило благодарностью сердце юноши. Тутмос почувствовал, как кровь застучала у него в висках.
Ипу – старший мастер главного скульптора фараона. Поэтому он занимал отдельную комнату. На его кровати вполне хватало места для двоих. Около нее даже стояли две маленькие табуретки и маленький столик. Конечно, хижина старого Иути не была так богато обставлена. Им приходилось есть сидя на полу, а все свое скудное добро они прятали в глиняных горшках.
Как только Тутмос сел, Ипу, не говоря ни слова, вышел из каморки. Вскоре он вернулся, принес глиняную тарелку с только что поджаренной рыбой и поставил на столик.
– Под золой еще сохранилось немного угля, – сказал Ипу и положил на горячие угли лепешки.
Они стали есть при свете звезд, который проникал в комнату через открытую дверь. Потом, завернувшись в одеяла, улеглись спать.
Несмотря на страшную усталость, Тутмос долго не может уснуть. Крепко закрывает он глаза, пытаясь отогнать мелькающие перед ним картины. Но это плохо ему удается.
Вот он видит себя лежащим на голой земле в каменоломне. От ночного холода его защищает только нависшая над ним скала. Видит он и гробницу Небамуна, которую с таким трудом вырубал в скале. Однообразная, длящаяся по многу часов подряд работа, от которой болело все тело. Видит он и своего мастера, который подходит к нему и говорит только самое необходимое, давая очередные указания. Хотя Тутмос очень почитал своего мастера, между ними легла пропасть, через которую старик так и не перебросил мостика, не перебросил до того самого часа, когда вообще было уже поздно это делать.
И храм солнца видит Тутмос с его статуями царя, видит их каменные, неумолимые лики. Достаточно ли зорок его глаз, чтобы видеть правду, и достаточно ли тверда его рука, чтобы ее изобразить? Изо всех сил пытается он представить себе образ фараона, словно это может придать силу его рукам и оживить его фантазию. Но он не может отогнать и то, что уже неоднократно вставало перед ним. На него смотрят не узкие колющие глаза, а широко открытые, темные очи с веками, оттененными ресницами. Он не видит больше рта с толстыми губами, растянутыми в надменную улыбку. Перед ним совсем другой, красиво очерченный рот с рядом жемчужных зубов. Это девушка! Это та самая девушка, чье миловидное личико было первым человеческим лицом, однажды улыбнувшимся ему из мертвого комка глины. «Вот сюда я тебя привела», – услышал он ее голос.
«Она меня привела? – думает Тутмос, удивляясь. – Я ни разу не обменялся с ней словом! Я не знаю даже ее имени… – Ты мой друг… – Друг! Неужели она произнесла это слово? Друг, такой же, как Ипу? Ипу, лежащий рядом, чье протяжное дыхание звучит так мирно?»
Тутмос не может удержаться. Он привстает и смотрит на спящего. Нет, в комнате слишком темно, и он ничего не видит. И тем не менее Ипу ясно предстает перед глазами: открытое лицо и глаза, в которых светится доброе сердце. Он видит его твердый рот с тонкими губами и шрам на подбородке. «Я привел с собой друга», – сказал тогда Ипу старому Неджему.
И это Тутмос слышал не во сне. Это не было игрой воображения. Эти слова были живой действительностью! С самого раннего детства у Тутмоса не было никого, кому бы он мог высказать все, что лежало у него на душе, с кем бы мог поделиться своими мыслями. Никого у него не было! Когда мальчик хотел что-нибудь спросить, никто не отвечал ему, кроме его сердца! И наконец рядом с ним лежит человек, перед которым он, не таясь, мог бы открыть свою душу.
«Как хорошо, что он есть», – подумал Тутмос, опустился на лежанку и наконец заснул.
Сон юноши был так глубок, что утренний шум – громкие голоса во дворе и стук долот, звон которых разносился далеко вокруг, – не разбудил его. Только после того как Ипу потрогал его за плечо, Тутмос открыл глаза.
– Пора вставать! – сказал Ипу. – Скоро придет мастер.
Тутмос встал и пошел к колодцу. Он помылся в каменном желобе – поилке для скота. Вода обдала его утренней прохладой. «Наконец-то, – думает он, наконец-то все решится!» В этот момент калитка, ведущая в передний двор, открылась. Появился Бак, главный скульптор царя, – рослый, широкоплечий, с сухощавым лицом и властным взглядом.
– Так вот он какой – новоиспеченный художник! – сказал главный скульптор вместо приветствия. – Меня радует, что ты обдумал мое предложение. Работать над гробницами – это хорошо. Но выполнять царские заказы – еще лучше!
Тутмос пытается что-то объяснить мастеру. Но тот не дает ему произнести ни слова.
– Мне очень нужны хорошие рисовальщики, – говорит скульптор. – У меня большие заказы, и мне необходимы настоящие мастера.
– Но я еще ни разу самостоятельно не… – начал Тутмос, но мастер тут же перебил его.
– Это очень хорошо! Это даже лучше. Ты еще не успел испортить руку и глаза! Следуй за мной!
Они проходят через хозяйственный двор, где служанки трут зерно. Тутмос не заметил, как затих однообразный звук жерновов. Не услышал он и перешептывания служанок. Он был слишком захвачен ожиданием зрелища, которое через мгновение должно было открыться его взору.
И вот они наконец входят в рабочий двор. Бак впереди, за ним Ипу, последним идет, опустив глаза, Тутмос.
– С миром! – приветствует Бак своих людей. – Не надо отвечать мне, работайте и не болтайте слишком много!
Впрочем, в этих словах и не было необходимости. Люди работали молча, быстро двигались руки… Бак в сопровождении Ипу и Тутмоса переходил от одного мастера к другому, подбадривая их и поправляя работы. На похвалы, правда, он был скуп. Наконец все остановились у стены, у которой стояло несколько больших плит, покрытых рельефами.
Они были совсем непохожи на те, которые делал старый Иути! Здесь не было фигур, выразительно выделявшихся на плоскости и требовавших при обработке большого труда. Нет, на этих плитах были вырезаны только контуры, а окружавшая поверхность оставалась нетронутой. Это создавало впечатление, будто рисунок утопал в камне. Темные края углублений обостряли очертания рисунка. Их тени вносили в изображение какое-то беспокойство. Беспокойство? Нет, жизнь!
Как трепещут повязки, обвивающие короны царской супружеской четы, ниспадая им на шеи! Как свободно перекинулся через перила балкона царь, раздаривающий своим фаворитам дорогие ожерелья и золотые браслеты! Как обвивает царевна своими ручонками шею матери!
И над всей этой цветущей, прекрасной жизнью – изображение солнечного диска, образ Атона, который осеняет своими лучами каждого из них.
Тутмос не говорит ни слова. Он молча переходит от одной плиты к другой. Он впивается в них глазами, иногда слегка касаясь камня рукой. Он так увлекся, что не заметил, как спутники оставили его одного.
Вскоре Бак вернулся в сопровождении Ипу, в руках он нес сосудик с черной краской и тростинку для письма.
– Ну, а теперь рисуй, – сказал он Тутмосу и протянул ему принадлежности для письма.
– Что рисовать, мой господин? Выезд на колеснице? Или раздачу даров? Или?..
– Нет, совсем не это! Людей, которые могут работать по образцам, у меня достаточно! Нарисуй мне что-нибудь, что придет тебе в голову. Что-нибудь совсем простое. Например, девушку, сидящую на подушке перед столиком, на котором лежит жареная утка.
Ни разу в жизни не приходилось Тутмосу работать самостоятельно, без набросков, сделанных рукой старого Иути. Перед его глазами раньше всегда были готовый рисунок или образец, и ему нужно было лишь его копировать. Правда, несколько лет назад он сам разрисовывал кружки и тарелки орнаментами из цветов и листьев, птицами и жуками, которых он пытался сделать похожими на настоящих. Почему же Бак требует от него такого сложного рисунка? Может быть, он хочет выставить его на осмеяние перед этими работающими кругом парнями, которые уже сейчас пялят на него глаза?
Медленно опускается Тутмос на землю, зажимает известковую плитку между колен и окунает тростинку в краску.
В его ушах звенит голос: «Вот куда я тебя привела!» Неужели это тот голос, который он слышал ночью? Не издеваются ли все сегодня над ним?
Нет, та девушка сидела не на подушке, а на большом камне. Не перед столом с яствами, а возле колодезного ведра. Она не ела жареную утку, а, черпая ладошками, пила холодную, чистую воду. Потом она подняла голову, заметила Тутмоса и, рассмеявшись, плеснула водой ему в лицо.
Ее волосы свободно ниспадали на плечи. Нос и лоб почти не отделялись друг от друга, они образовывали одну наклонную линию, которая потом делала резкий поворот, растворяясь в изящном закруглении. Под ним рот, словно только что раскрывшийся плод, нежная округлость подбородка и стройная шея.
В ее точеную ручку можно было бы вложить и жареную утку… а вместо ведра поставить стол с яствами… и не на твердом камне могла бы она сидеть, а на подушке, что еще больше подчеркнуло бы округлости ее тела. И ее левая рука, вместо того чтобы зачерпывать воду, могла быть протянута к лежащим на столе плодам.
Не успел еще Тутмос закончить свой набросок – фрукты на столе едва намечены, – как вернулся Бак. Мастер уже осмотрел работы всех своих подмастерьев и теперь стоял за спиной Тутмоса, разглядывая рисунок через его плечо.
– Бровь посажена слишком высоко над глазом, – сказал он. – Левая рука слишком длинна. А на ноге ведь пять пальцев, а не три!
Лицо Тутмоса вспыхнуло. Он ищет глазами осколок камня, чтобы сцарапать то, что требует исправления. Но Бак останавливает его.
– Не надо, рисунок и так очень хорош. Даже превосходен! Я хочу показать его царю.
Он берет из рук юноши рисунок и уходят. Тутмос не понимает, что происходит кругом. Он прислоняется к стене и закрывает глаза. Но едва он успел сделать глубокий вздох, как ощутил на своем плече прикосновение чьей-то руки. Ипу тихо называет его по имени.
– Ты сможешь достичь гораздо большего, чем я, – спокойно говорит он, и в голосе его нет ни капли зависти.
– Нет! – горячо возражает Тутмос. Но Ипу успокаивает его:
– Тише! Я знаю, что могу, и знаю, также, чего не могу. Ты же… ты не знаешь ни того, ни другого… и тебе предстоит пережить еще много хорошего… и много трудного!
Кроме каменосечцев еще около сорока подмастерьев работает под началом главного скульптора царя. Как только Бак покинул двор, один за другим подходят они к новому товарищу. Постепенно вокруг Тутмоса образуется круг. Со всех сторон на него сыплются вопросы.
Не привыкший к большому обществу, бедный Тутмос сидит окончательно смущенный, не зная, как ему запомнить все окружающие его лица, не зная, кому первому ответить.
Наконец Ипу пристыдил любопытных:
– За работу, ребята! Подождите до вечера, когда зажгутся звезды! Тогда-то уж мы отпразднуем приход нового художника!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26