Все, что он говорил и что говорили ему, по всей видимости, могли слушать и другие люди, охранявшие покой общины.
— Кто здесь? — сторож ослепил Иосифа и его спутника мощным фонарем.
— Я прибыл с группой туристов, — сказал Иосиф. — Это врач, посланный облздравотделом, его функции в настоящее время исполняет самозванец. Совершено преступление, требующее срочного разбирательства.
— Человек, которого вы назвали врачом, очень слаб. Следует вызвать машину?
— Не знаю. Боюсь, как бы мы не вспугнули преступника…
Через пять минут подошел электромобиль. Еще через пять минут Иосиф оказался в диспетчерском пункте.
— Вот человек, которому вы можете доверить все без утайки, — сторож указал на спортивного вида мужчину, сидевшего за пультом.
Диспетчер дружески кивнул Иосифу и сказал сторожу:
— Проверь исправность систем в овощехранилище. Отчего-то на градус повысилась температура. — И когда сторож вышел, пригласил: — Садитесь, пожалуйста.
— Видите ли, — сказал Иосиф, — то, что я хочу сообщить, может быть, преждевременно слышать моему спутнику. Разрешите ему обождать в коридоре.
— Это, пожалуй, правильно, — согласился врач. — Тем временем я постараюсь хоть немного прийти в себя. Я голоден, не найдется ли у вас стакана молока?
— Молока нет, а вот кефиром угощу, — диспетчер вышел в коридор, сопровождая врача.
Через минуту вернулся.
Иосиф начал рассказывать с жаром, упомянув про доктора Шубова, и хотя его слушали внимательно, он чувствовал, что ему не верят, принимая рассказ за маниакальное самовнушение.
— Быть может, в природе и существуют двойники, «съемные личины» и все подобное, — наконец мягко сказал диспетчер. — Но мне об этом неизвестно. Путешествия по эпохам — не слыхал… И потом, я хорошо помню врача, присланного облздравотделом. Это именно тот человек, которого вы привели сюда. Да, он почти в невменяемом состоянии, хотя утром я видел его вполне здоровым, но я объясняю это исключительно воздействием вашего психического поля…
Иосиф разинул рот: как? как это может быть, чтобы преступник и жертва, двойник и несчастный соединялись в одной внешности?
— Учитывая поздний час, — продолжал диспетчер, — я советую вам вернуться в свой корпус и постараться хорошенько уснуть, дать отдых нервной системе… По вашим словам, что-то замышляется против вас или кого-либо другого только в полдень. До полудня я проверю все версии, и мы найдем способ нейтрализовать злоумышленника. Это я обещаю твердо и готов поручиться.
— И все же, — сказал Иосиф. — Вы принимаете меня за идиота. Пусть так. Но постарайтесь утром найти присланного врача и сравните его с тем человеком, которого я привел.
«Детский лепет, — подумал о своих словах Иосиф. — Как трудно растолковать истину тем, кто слышит о ней впервые! Ум смущает всякая неожиданность!..»
— Да, да, конечно, я обещаю, — диспетчер вышел в коридор вслед за Иосифом. — И наш уважаемый врач…
Он не договорил: в коридоре врача не было. На подоконнике стояла бутылка кефира, окно было отворено, на полу перед окном, размазанная, остывала лужа свежей крови. Капли крови были и на подоконнике.
Диспетчер бросился к окну, закричал в темноту:
— Доктор, доктор?..
Когда он повернулся, Иосиф увидел на его лице изумление и тревогу.
Диспетчер тотчас сверился с какой-то таблицей, нажал какие-то кнопки.
— Телефон врача не отвечает. И это доказывает…
— Ничего не доказывает, — перебил Иосиф. — Но это уже целиком ваше дело.
Он вышел на улицу. Дождь почти прекратился. Но ветер, кажется, усилился.
— Найдете дорогу? — выглянул из дверей диспетчер. — Вот эта бетонка приведет вас сначала к стадиону, а затем к жилому корпусу, где вы остановились. Пожалуйста, никого больше не вовлекайте в это дело!..
Потрясенный, Иосиф поплелся к дому. События ночи исчерпали его силы. «Вот сейчас, пожалуй, сойдись я на узкой тропке с „князем тьмы“, я бы уступил, — дух мой ослаблен. Дух ослаблен всегда, когда человек не видит перспективы… Но как же я не вижу перспективы? Да вот же она, тут, в этой общине… Мой долг — защитить этих людей, потому что они защищают справедливость для всех, не порывая с лучшими традициями…»
Ветер шумел. Вокруг было пустынно. Иосиф никого не встретил ни у дома, ни на лестничной площадке. Отперев двери квартиры, услыхал храп соседа, потихоньку умылся, развесил для просушки одежду и лег спать. Тревога одолевала, но усилием воли он вытеснил ее, догадываясь, что источник тревоги не столько внутренний, сколько внешний, — волны разрушительной энергии, посылаемой «князем тьмы» или его сообщниками.
«Ничего у вас не выйдет, ровным счетом ничего, — повторял, засыпая, Иосиф. — На вашей стороне ложь и коварство, на моей — правда и добро. Вы разрушаете, я полон желания созидать, вы губите природу, я хочу ей свободы так же, как себе…»
Проснулся Иосиф свежим и бодрым. Выпил апельсинового сока, бутылку которого нашел в холодильнике, и принялся чистить свою одежду.
— Вы не используете возможностей, которые предоставлены нам, — шутливо укорил Фриц. — В памятке написано, что мы можем, как общинники, пользоваться услугами по стирке, чистке и починке белья, верхней одежды и обуви. Здесь в прихожей, в этом ящике, полно нейлоновых сеток с номером дома и квартиры. Я положил в одну свои сорочки, в другую — старые шлепанцы. Посмотрим, какой у них сервис… И вы сдайте костюм и рубашку… Если нет смены, я одолжу куртку и брюки, роста мы почти одинакового…
Еще сумерки витали, а группа уже собралась перед домом. Рассказывали друг другу, как спали, и выходило, что все спали превосходно, только госпожа Лундстрем спала скверно — «из-за щемящей тишины».
Появилась Люся, и все пошли к столовой.
— Ну, а если проливной дождь? — спросила госпожа Лундстрем. — Или метель? Или сильный мороз? Опять топать по дороге? А у меня воскресный день, я хочу полежать в постели. Или прихоть и демократия не совместимы?
— Иная прихоть только и считает себя демократией, — сказала Люся. — Вся беда, господа-товарищи, что вы судите об общинниках, не живя их жизнью, не чувствуя их чувствами, не думая их думой. Поверьте, у нас несколько иное восприятие жизни. Мы убеждены, что мудрость начинается с умения человека управлять своими желаниями, постоянно выбирая между прихотью и пользой. Это значит, что никто не дает себе послабления, все строго следят, как бы послабление себе не обернулось стеснениями для другого… Мы выработали особый стиль жизни. Вездесущей взвинченности и постоянным беспокойствам противопоставили душевное равновесие, уверенность и глубокую убежденность в правильности своего выбора. Никому из нас не нужно делать карьеру, выслуживаться, мучительно мозговать над проблемами личного быта. Размеренная, насыщенная жизнь гарантирована прочностью нашего коллективизма, посильным, честным трудом и непрерывным развитием потенциала личности. Вот главное ристалище нашего самолюбия — совершенство… Я хорошо помню об иной жизни и все еще несу на себе многие ее пороки. Я чувствую себя уютно только в общине, и, если честно, меня тяготят объяснения с людьми, которые не понимают меня с полуслова… Не сердитесь, я отношусь ко всем вам с полной искренностью, со всем дружелюбием, не подстраиваясь и не подлаживаясь, но мне смешны многие ваши вопросы… Знаете ли вы о том, что такое любовь к сотоварищу, что такое ритм повседневной жизни? Ритм — это предпосылка совершенства, основа здоровья и непрерывности развития… Наш уклад жизни, конечно же, пока не идеален, но он нами принят, устраивает подавляющее большинство, не готовое к более высокому ладу. Да и экономические возможности общины, сами условия ее существования среди иных структур социальной жизни не позволяют сделать новые радикальные шаги… Доказано, что небольшая прогулка перед приемом пищи чрезвычайно благотворна. Мы все привыкли к прогулке и без нее не садимся за стол… Если на улице дождь, мы пользуемся плащами и велосипедами. Если снег, мороз или туман, непременно ходим парами. Если же кто-либо недомогает, но не хочет оставаться дома, за ним присылают электромобиль. Надо только заблаговременно сообщить о желании… А вообще полежать в постели никому не возбраняется. Существует дюжина способов отсрочить и перенести завтрак, обед или ужин. Но обычно все придерживаются общего распорядка.
— Как я понял, распределение работы, питание, организация досуга регулируются при помощи электронно-вычислительных машин, — сказал ученый из Владивостока. — Не ущемляет ли вашей свободы эта механическая воля?
— Нет, — ответила Люся. — Не машина нам приказывает, сама машина работает по программам, подготовленным очень душевными, очень щепетильными людьми. Принципы этих программ были приняты всей общиной… Машиной мы пользуемся только оттого, что человек не в состоянии быстро и безошибочно разрешить множество громоздких технических проблем. Да в этом и нет необходимости. Человеческий мозг нужен для решения нестандартных задач. Если машина говорит мне, что в шестнадцать сорок я могу поиграть в теннис, это значит только то, что в шестнадцать сорок корт будет свободен, и никто не станет, ожидая своей очереди, действовать мне на нервы…
— Использование компьютеров в технических целях — это меня не волнует, — вмешался Фриц, сосед Иосифа, — но вот попытки заменить диалектику живого ума набором технических приемов — это уже тревожит… Я принципиальный противник так называемой «художественной литературы», которую создают ныне с помощью машин. Там все бизнес, моральное мародерство, все заимствовано, все чужое — мысли, ситуации, словарный запас, нет озарения, нет личных переживаний автора, которые бы передавались читателю. «Произведения», создаваемые посредством технологических операций, — чистое мошенничество.
— Но почему мошенничество? — возразила шведка. — И прежде так или иначе в рукописях использовались мысли, запомнившиеся из чужих книг. Где тут принципиальное различие?
— Весьма существенное. Если чужая мысль или образ вошли составной частью в личность художника, это одно. Если же чужие озарения — средства для монтажа таких «произведений», это другое. Это профанация искусства… Я видел книжонки типа «Живые души», «Анти-Фауст» и так далее. Некий ловкач переписывает знаменитые произведения с помощью машины «наоборот», заменяя героев и сюжетные ходы на противоположные.
— Занятно! — воскликнул коротышка-американец. — В этом что-то есть!
— Ничего, кроме нахальства, — возразил Фриц. — Пошлая игра, а в литературе значит только подлинность чувства. Если в словах нет истинного страдания, они мертвы…
После завтрака споры возобновились. Иосиф слушал лишь краем уха. Он не допускал, что его ночной визит к диспетчеру остался вовсе без последствий, но шло время, а ситуацией как будто никто не интересовался.
«Куда девался врач? Отчего мой рассказ не произвел должного впечатления? Не состоит ли диспетчер в сговоре с двойником?..»
— …Я принимаю все, что видел, — напористо говорил коротышка-американец. — Я не принимаю одного, которое опрокидывает все: я не вижу оппонентов вашей общинной системы. Почему нет возражающих, критикующих, предлагающих нововведения? Нужна решительная революционизация всего дела! Парманентная перестройка, как выразился один из гениальнейших людей вашего первого настоящего парламента!
— Не толкайте нас к крайностям, мы уже хорошо знаем, что за этим стоит, — погрозила пальцем Люся. — История нашей страны пестрит примерами странного «усердия», обращавшего все благие замыслы в свою полную противоположность… Вы напрасно ищете формальную зацепку. Возможностей для критики и инициативы у нас не меньше, чем у вас. Пожалуй, несравненно больше: в общине есть институты, которых не знает остальной мир. «Коллегия мудрецов» у нас занимается еще и детальной проработкой постоянно предлагаемых изменений. Ее задача — дать заключение о всех возможных последствиях новаций. Для автора заключение имеет консультативный характер. Зато позволяет ему наращивать свой политический потенциал, не только продумывать, но и просчитывать экономические, экологические, социальные и духовные последствия своих предложений… Кстати сказать, тщательнейшей и многосторонней экспертизе, способной учесть динамику любого числа переменных, подвергаются все решения общего собрания. Нередки случаи повторного рассмотрения проблем. Цель: не допустить бесполезных или вредных решений. Метод проб и ошибок, которым некогда пользовались, признан преступным невежеством…
— Сколько голосов нужно, чтобы внести вопрос на рассмотрение общего собрания?
— Один. Свой собственный.
— А чтобы заняться пересмотром принятого решения?
— Минимум десятую часть членов общины. Таким образом, пересмотр ошибочного решения встроен в механизм жизни общины. Но он отражает уровень нашей нынешней культуры. От общества, регулируемого не номинальным, не мифическим, а реальным большинством, мы когда-нибудь перейдем к обществу, учитывающему весь спектр мнений. Но это — перспектива.
— Мне кажется, ужасно скучно — постоянно голосовать, выявляя мнение большинства.
— Но это мнение большинства коллектива, а не демагогов, которые отстаивают свои интересы, прикрываясь интересами народа… С помощью техники мы можем провести референдум, не выходя из квартиры или находясь на рабочем месте… Но главное не в этом, главное: все мы реально вырабатываем в себе навыки управления общими делами… Время, которое теряется на взаимные советы, с лихвой компенсируется качеством принимаемых решений, их не приходится повторять или менять ввиду полной бесполезности… Например, мы строго следим за уровнем здоровья общинников. Здоровье легче поддерживать, поправлять — уже сложнее. Ни один из наших людей не появится в обществе, чувствуя недомогание, — эпидемиям гриппа и прочих заразных болезней у нас поставлен заслон. Гигиена, санитария — здесь мы большие привереды. Пустое — остерегаться болезнетворных микробов, но не пустое — сохранять в организме равновесие микрофлоры…
— Почему же раньше не додумались до такого устройства жизни? Я не верю, что не позволяли экономические возможности… Как же не быть богатству, если никто не расхищает его, никто не паразитирует? Вот общество, застрахованное от преступлений! — воскликнул ученый из Владивостока.
— Не совсем так, — возразила Люся. — Люди идут на преступления не только от отчаяния, но и по расчету на выигрыш. Устранив почву для отчаяния, мы еще далеки от того, чтобы поставить непреодолимые барьеры опасному эгоизму… Мы постоянно имеем дело с внешним миром, где эгоизм — главная пружина отношений… Правда, для большинства из нас эгоизм — форма невежества, но все же и у нас есть люди, которые считают, что понижение эгоизма делает личность нежизнеспособной. Тут есть о чем поспорить… Община умножает богатство и утверждает свой авторитет не все большим количеством производимой продукции, а все лучшим качеством и меньшей себестоимостью, в основе которой — самая высокая экономичность организации личного и общественного быта. В производстве мы легко осваиваем наиболее наукоемкие подходы. Тут нам все карты в руки. Пройдет еще несколько лет, и за нами будет не угнаться по уровню образования, морального единства и производства. Вот отчего так беспокоятся иные из наших «доброжелателей».
— Случаются ли у вас нарушители дисциплины? — перевел разговор в другое русло кооператор из Одессы.
— Пока не было. Община образована из добровольцев, жаждавших справедливого порядка. Они понимают, что это фундамент и гражданского, и национального достоинства, которого, увы, лишено общество, где «демократия» маскирует вопиющую несправедливость.
— Мне кажется, если человек имеет право на труд, он должен иметь право и на ничегонеделание. Это демократично.
— А мне кажется, демократией тут и не пахнет. Тут демагогия: протаскивая вседозволенность, она всегда протаскивает диктатуру более сильных и наглых. Разлагает созидательное начало, делая общую власть беспомощной.
— Я слышал, у вас запрещено вино и курение? Уверен, это тоже ограничение личной свободы.
— Отнюдь. Мораль налагает сотни ограничений, но не деформирует личности, напротив, помогает ей укрепиться. Без уважения прав другой личности совершенная личность невозможна… Да, вино, курение и все прочие виды наркотических средств строго запрещены уставом. Люди знают, до какого страшного развала докатилось общество, неспособное освободиться от этих навязанных пороков. Пьют — отчего? Главным образом от пустоты личной жизни, оттого, чтобы сгладить неудобства быта, не отчаяться вовсе от мерзости и тупиков обстоятельств, но тем самым увековечивают и мерзости и тупики… Мы тут тверды: спиртное наряду с «промывкой мозгов» — выверенный способ одурачить трудящихся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Кто здесь? — сторож ослепил Иосифа и его спутника мощным фонарем.
— Я прибыл с группой туристов, — сказал Иосиф. — Это врач, посланный облздравотделом, его функции в настоящее время исполняет самозванец. Совершено преступление, требующее срочного разбирательства.
— Человек, которого вы назвали врачом, очень слаб. Следует вызвать машину?
— Не знаю. Боюсь, как бы мы не вспугнули преступника…
Через пять минут подошел электромобиль. Еще через пять минут Иосиф оказался в диспетчерском пункте.
— Вот человек, которому вы можете доверить все без утайки, — сторож указал на спортивного вида мужчину, сидевшего за пультом.
Диспетчер дружески кивнул Иосифу и сказал сторожу:
— Проверь исправность систем в овощехранилище. Отчего-то на градус повысилась температура. — И когда сторож вышел, пригласил: — Садитесь, пожалуйста.
— Видите ли, — сказал Иосиф, — то, что я хочу сообщить, может быть, преждевременно слышать моему спутнику. Разрешите ему обождать в коридоре.
— Это, пожалуй, правильно, — согласился врач. — Тем временем я постараюсь хоть немного прийти в себя. Я голоден, не найдется ли у вас стакана молока?
— Молока нет, а вот кефиром угощу, — диспетчер вышел в коридор, сопровождая врача.
Через минуту вернулся.
Иосиф начал рассказывать с жаром, упомянув про доктора Шубова, и хотя его слушали внимательно, он чувствовал, что ему не верят, принимая рассказ за маниакальное самовнушение.
— Быть может, в природе и существуют двойники, «съемные личины» и все подобное, — наконец мягко сказал диспетчер. — Но мне об этом неизвестно. Путешествия по эпохам — не слыхал… И потом, я хорошо помню врача, присланного облздравотделом. Это именно тот человек, которого вы привели сюда. Да, он почти в невменяемом состоянии, хотя утром я видел его вполне здоровым, но я объясняю это исключительно воздействием вашего психического поля…
Иосиф разинул рот: как? как это может быть, чтобы преступник и жертва, двойник и несчастный соединялись в одной внешности?
— Учитывая поздний час, — продолжал диспетчер, — я советую вам вернуться в свой корпус и постараться хорошенько уснуть, дать отдых нервной системе… По вашим словам, что-то замышляется против вас или кого-либо другого только в полдень. До полудня я проверю все версии, и мы найдем способ нейтрализовать злоумышленника. Это я обещаю твердо и готов поручиться.
— И все же, — сказал Иосиф. — Вы принимаете меня за идиота. Пусть так. Но постарайтесь утром найти присланного врача и сравните его с тем человеком, которого я привел.
«Детский лепет, — подумал о своих словах Иосиф. — Как трудно растолковать истину тем, кто слышит о ней впервые! Ум смущает всякая неожиданность!..»
— Да, да, конечно, я обещаю, — диспетчер вышел в коридор вслед за Иосифом. — И наш уважаемый врач…
Он не договорил: в коридоре врача не было. На подоконнике стояла бутылка кефира, окно было отворено, на полу перед окном, размазанная, остывала лужа свежей крови. Капли крови были и на подоконнике.
Диспетчер бросился к окну, закричал в темноту:
— Доктор, доктор?..
Когда он повернулся, Иосиф увидел на его лице изумление и тревогу.
Диспетчер тотчас сверился с какой-то таблицей, нажал какие-то кнопки.
— Телефон врача не отвечает. И это доказывает…
— Ничего не доказывает, — перебил Иосиф. — Но это уже целиком ваше дело.
Он вышел на улицу. Дождь почти прекратился. Но ветер, кажется, усилился.
— Найдете дорогу? — выглянул из дверей диспетчер. — Вот эта бетонка приведет вас сначала к стадиону, а затем к жилому корпусу, где вы остановились. Пожалуйста, никого больше не вовлекайте в это дело!..
Потрясенный, Иосиф поплелся к дому. События ночи исчерпали его силы. «Вот сейчас, пожалуй, сойдись я на узкой тропке с „князем тьмы“, я бы уступил, — дух мой ослаблен. Дух ослаблен всегда, когда человек не видит перспективы… Но как же я не вижу перспективы? Да вот же она, тут, в этой общине… Мой долг — защитить этих людей, потому что они защищают справедливость для всех, не порывая с лучшими традициями…»
Ветер шумел. Вокруг было пустынно. Иосиф никого не встретил ни у дома, ни на лестничной площадке. Отперев двери квартиры, услыхал храп соседа, потихоньку умылся, развесил для просушки одежду и лег спать. Тревога одолевала, но усилием воли он вытеснил ее, догадываясь, что источник тревоги не столько внутренний, сколько внешний, — волны разрушительной энергии, посылаемой «князем тьмы» или его сообщниками.
«Ничего у вас не выйдет, ровным счетом ничего, — повторял, засыпая, Иосиф. — На вашей стороне ложь и коварство, на моей — правда и добро. Вы разрушаете, я полон желания созидать, вы губите природу, я хочу ей свободы так же, как себе…»
Проснулся Иосиф свежим и бодрым. Выпил апельсинового сока, бутылку которого нашел в холодильнике, и принялся чистить свою одежду.
— Вы не используете возможностей, которые предоставлены нам, — шутливо укорил Фриц. — В памятке написано, что мы можем, как общинники, пользоваться услугами по стирке, чистке и починке белья, верхней одежды и обуви. Здесь в прихожей, в этом ящике, полно нейлоновых сеток с номером дома и квартиры. Я положил в одну свои сорочки, в другую — старые шлепанцы. Посмотрим, какой у них сервис… И вы сдайте костюм и рубашку… Если нет смены, я одолжу куртку и брюки, роста мы почти одинакового…
Еще сумерки витали, а группа уже собралась перед домом. Рассказывали друг другу, как спали, и выходило, что все спали превосходно, только госпожа Лундстрем спала скверно — «из-за щемящей тишины».
Появилась Люся, и все пошли к столовой.
— Ну, а если проливной дождь? — спросила госпожа Лундстрем. — Или метель? Или сильный мороз? Опять топать по дороге? А у меня воскресный день, я хочу полежать в постели. Или прихоть и демократия не совместимы?
— Иная прихоть только и считает себя демократией, — сказала Люся. — Вся беда, господа-товарищи, что вы судите об общинниках, не живя их жизнью, не чувствуя их чувствами, не думая их думой. Поверьте, у нас несколько иное восприятие жизни. Мы убеждены, что мудрость начинается с умения человека управлять своими желаниями, постоянно выбирая между прихотью и пользой. Это значит, что никто не дает себе послабления, все строго следят, как бы послабление себе не обернулось стеснениями для другого… Мы выработали особый стиль жизни. Вездесущей взвинченности и постоянным беспокойствам противопоставили душевное равновесие, уверенность и глубокую убежденность в правильности своего выбора. Никому из нас не нужно делать карьеру, выслуживаться, мучительно мозговать над проблемами личного быта. Размеренная, насыщенная жизнь гарантирована прочностью нашего коллективизма, посильным, честным трудом и непрерывным развитием потенциала личности. Вот главное ристалище нашего самолюбия — совершенство… Я хорошо помню об иной жизни и все еще несу на себе многие ее пороки. Я чувствую себя уютно только в общине, и, если честно, меня тяготят объяснения с людьми, которые не понимают меня с полуслова… Не сердитесь, я отношусь ко всем вам с полной искренностью, со всем дружелюбием, не подстраиваясь и не подлаживаясь, но мне смешны многие ваши вопросы… Знаете ли вы о том, что такое любовь к сотоварищу, что такое ритм повседневной жизни? Ритм — это предпосылка совершенства, основа здоровья и непрерывности развития… Наш уклад жизни, конечно же, пока не идеален, но он нами принят, устраивает подавляющее большинство, не готовое к более высокому ладу. Да и экономические возможности общины, сами условия ее существования среди иных структур социальной жизни не позволяют сделать новые радикальные шаги… Доказано, что небольшая прогулка перед приемом пищи чрезвычайно благотворна. Мы все привыкли к прогулке и без нее не садимся за стол… Если на улице дождь, мы пользуемся плащами и велосипедами. Если снег, мороз или туман, непременно ходим парами. Если же кто-либо недомогает, но не хочет оставаться дома, за ним присылают электромобиль. Надо только заблаговременно сообщить о желании… А вообще полежать в постели никому не возбраняется. Существует дюжина способов отсрочить и перенести завтрак, обед или ужин. Но обычно все придерживаются общего распорядка.
— Как я понял, распределение работы, питание, организация досуга регулируются при помощи электронно-вычислительных машин, — сказал ученый из Владивостока. — Не ущемляет ли вашей свободы эта механическая воля?
— Нет, — ответила Люся. — Не машина нам приказывает, сама машина работает по программам, подготовленным очень душевными, очень щепетильными людьми. Принципы этих программ были приняты всей общиной… Машиной мы пользуемся только оттого, что человек не в состоянии быстро и безошибочно разрешить множество громоздких технических проблем. Да в этом и нет необходимости. Человеческий мозг нужен для решения нестандартных задач. Если машина говорит мне, что в шестнадцать сорок я могу поиграть в теннис, это значит только то, что в шестнадцать сорок корт будет свободен, и никто не станет, ожидая своей очереди, действовать мне на нервы…
— Использование компьютеров в технических целях — это меня не волнует, — вмешался Фриц, сосед Иосифа, — но вот попытки заменить диалектику живого ума набором технических приемов — это уже тревожит… Я принципиальный противник так называемой «художественной литературы», которую создают ныне с помощью машин. Там все бизнес, моральное мародерство, все заимствовано, все чужое — мысли, ситуации, словарный запас, нет озарения, нет личных переживаний автора, которые бы передавались читателю. «Произведения», создаваемые посредством технологических операций, — чистое мошенничество.
— Но почему мошенничество? — возразила шведка. — И прежде так или иначе в рукописях использовались мысли, запомнившиеся из чужих книг. Где тут принципиальное различие?
— Весьма существенное. Если чужая мысль или образ вошли составной частью в личность художника, это одно. Если же чужие озарения — средства для монтажа таких «произведений», это другое. Это профанация искусства… Я видел книжонки типа «Живые души», «Анти-Фауст» и так далее. Некий ловкач переписывает знаменитые произведения с помощью машины «наоборот», заменяя героев и сюжетные ходы на противоположные.
— Занятно! — воскликнул коротышка-американец. — В этом что-то есть!
— Ничего, кроме нахальства, — возразил Фриц. — Пошлая игра, а в литературе значит только подлинность чувства. Если в словах нет истинного страдания, они мертвы…
После завтрака споры возобновились. Иосиф слушал лишь краем уха. Он не допускал, что его ночной визит к диспетчеру остался вовсе без последствий, но шло время, а ситуацией как будто никто не интересовался.
«Куда девался врач? Отчего мой рассказ не произвел должного впечатления? Не состоит ли диспетчер в сговоре с двойником?..»
— …Я принимаю все, что видел, — напористо говорил коротышка-американец. — Я не принимаю одного, которое опрокидывает все: я не вижу оппонентов вашей общинной системы. Почему нет возражающих, критикующих, предлагающих нововведения? Нужна решительная революционизация всего дела! Парманентная перестройка, как выразился один из гениальнейших людей вашего первого настоящего парламента!
— Не толкайте нас к крайностям, мы уже хорошо знаем, что за этим стоит, — погрозила пальцем Люся. — История нашей страны пестрит примерами странного «усердия», обращавшего все благие замыслы в свою полную противоположность… Вы напрасно ищете формальную зацепку. Возможностей для критики и инициативы у нас не меньше, чем у вас. Пожалуй, несравненно больше: в общине есть институты, которых не знает остальной мир. «Коллегия мудрецов» у нас занимается еще и детальной проработкой постоянно предлагаемых изменений. Ее задача — дать заключение о всех возможных последствиях новаций. Для автора заключение имеет консультативный характер. Зато позволяет ему наращивать свой политический потенциал, не только продумывать, но и просчитывать экономические, экологические, социальные и духовные последствия своих предложений… Кстати сказать, тщательнейшей и многосторонней экспертизе, способной учесть динамику любого числа переменных, подвергаются все решения общего собрания. Нередки случаи повторного рассмотрения проблем. Цель: не допустить бесполезных или вредных решений. Метод проб и ошибок, которым некогда пользовались, признан преступным невежеством…
— Сколько голосов нужно, чтобы внести вопрос на рассмотрение общего собрания?
— Один. Свой собственный.
— А чтобы заняться пересмотром принятого решения?
— Минимум десятую часть членов общины. Таким образом, пересмотр ошибочного решения встроен в механизм жизни общины. Но он отражает уровень нашей нынешней культуры. От общества, регулируемого не номинальным, не мифическим, а реальным большинством, мы когда-нибудь перейдем к обществу, учитывающему весь спектр мнений. Но это — перспектива.
— Мне кажется, ужасно скучно — постоянно голосовать, выявляя мнение большинства.
— Но это мнение большинства коллектива, а не демагогов, которые отстаивают свои интересы, прикрываясь интересами народа… С помощью техники мы можем провести референдум, не выходя из квартиры или находясь на рабочем месте… Но главное не в этом, главное: все мы реально вырабатываем в себе навыки управления общими делами… Время, которое теряется на взаимные советы, с лихвой компенсируется качеством принимаемых решений, их не приходится повторять или менять ввиду полной бесполезности… Например, мы строго следим за уровнем здоровья общинников. Здоровье легче поддерживать, поправлять — уже сложнее. Ни один из наших людей не появится в обществе, чувствуя недомогание, — эпидемиям гриппа и прочих заразных болезней у нас поставлен заслон. Гигиена, санитария — здесь мы большие привереды. Пустое — остерегаться болезнетворных микробов, но не пустое — сохранять в организме равновесие микрофлоры…
— Почему же раньше не додумались до такого устройства жизни? Я не верю, что не позволяли экономические возможности… Как же не быть богатству, если никто не расхищает его, никто не паразитирует? Вот общество, застрахованное от преступлений! — воскликнул ученый из Владивостока.
— Не совсем так, — возразила Люся. — Люди идут на преступления не только от отчаяния, но и по расчету на выигрыш. Устранив почву для отчаяния, мы еще далеки от того, чтобы поставить непреодолимые барьеры опасному эгоизму… Мы постоянно имеем дело с внешним миром, где эгоизм — главная пружина отношений… Правда, для большинства из нас эгоизм — форма невежества, но все же и у нас есть люди, которые считают, что понижение эгоизма делает личность нежизнеспособной. Тут есть о чем поспорить… Община умножает богатство и утверждает свой авторитет не все большим количеством производимой продукции, а все лучшим качеством и меньшей себестоимостью, в основе которой — самая высокая экономичность организации личного и общественного быта. В производстве мы легко осваиваем наиболее наукоемкие подходы. Тут нам все карты в руки. Пройдет еще несколько лет, и за нами будет не угнаться по уровню образования, морального единства и производства. Вот отчего так беспокоятся иные из наших «доброжелателей».
— Случаются ли у вас нарушители дисциплины? — перевел разговор в другое русло кооператор из Одессы.
— Пока не было. Община образована из добровольцев, жаждавших справедливого порядка. Они понимают, что это фундамент и гражданского, и национального достоинства, которого, увы, лишено общество, где «демократия» маскирует вопиющую несправедливость.
— Мне кажется, если человек имеет право на труд, он должен иметь право и на ничегонеделание. Это демократично.
— А мне кажется, демократией тут и не пахнет. Тут демагогия: протаскивая вседозволенность, она всегда протаскивает диктатуру более сильных и наглых. Разлагает созидательное начало, делая общую власть беспомощной.
— Я слышал, у вас запрещено вино и курение? Уверен, это тоже ограничение личной свободы.
— Отнюдь. Мораль налагает сотни ограничений, но не деформирует личности, напротив, помогает ей укрепиться. Без уважения прав другой личности совершенная личность невозможна… Да, вино, курение и все прочие виды наркотических средств строго запрещены уставом. Люди знают, до какого страшного развала докатилось общество, неспособное освободиться от этих навязанных пороков. Пьют — отчего? Главным образом от пустоты личной жизни, оттого, чтобы сгладить неудобства быта, не отчаяться вовсе от мерзости и тупиков обстоятельств, но тем самым увековечивают и мерзости и тупики… Мы тут тверды: спиртное наряду с «промывкой мозгов» — выверенный способ одурачить трудящихся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27