Если бы не старающийся быть любезным Николай, Ксения отдалась бы на волю этим эффектам. Необходимость поддерживать беседу дисциплинировала девушку, фиксировала настоящее и не позволяла ему совершаться раньше времени.
Пару раз Николай, сам того не замечая, поступал не так, как в видениях. От подобного диссонанса кружилась голова, и только обилие свежего зимнего воздуха помогало Ксении не терять сознание.
В парке немного полегчало. Мир сфокусировался и наполнился оттенками. Короткий зимний день подошел к концу, и по всему парку зажглись газовые фонари. Где-то в стороне заиграл оркестр, студенты Университета, встав в круг, пытались соорудить что-то вроде небольшого торнадо. Получалось – точнее, не получалось – очень весело, в круг приглашались все прохожие с мечами или вольтами. Николай вопросительно посмотрел в сторону Ксении, но, очевидно, решил, что на сегодня и без того достаточно.
Ксения придерживалась того же мнения. В парке было интересно, но это наверняка не последний раз. До стадии подмастерья девушке оставалось полтора года – срок вполне достаточный, чтобы внимательно изучить Гатчину с парком.
Над головой проплыл очередной дирижабль, а может, и не один – Ксения все больше смотрела по сторонам, а не в небо.
– Пора возвращаться, – задумчиво произнес Николай, присмотревшись к большим университетским часам. – Поликарпу Матвеевичу вряд ли понравится, если мы пропустим ужин. По случаю твоего приезда готовится что-то необычное.
– И я не имею представления, – кивнула Ксения.
Видения будущего прекратились, оставляя однозначность настоящего пополам с усталостью. К усталости прибавлялась странная апатия, нездоровая и фрагментарная. Казалось, что все газовые фонари, попадавшиеся на пути, пульсируют в такт ударов сердца, голос Николая становился то тише, то громче, невпопад, где-то на середине фразы.
Отчего-то домой пошли через аэродром. Там фонарей было не в пример больше, чем в парке, однако обилие дирижаблей, приземлившихся или висящих над причальными мачтами, не позволяло свету распространяться вдаль. Гигантские газовые камеры, как тучи, нависали над заправочными установками, приземистыми залами ожидания и многочисленными ангарами для ремонта.
– Страшно, – призналась Ксения, проходя по краю посадочного поля. – Как будто очутился на дне Мирового океана и попал на дружескую встречу левиафанов. Вот-вот кажется: сделаешь выдох, а на вдохе вместо воздуха польется в легкие соленая вода.
Дышать действительно становилось трудно. Вдоху и выходу сопутствовало какое-то препятствие, похожее на Воздушную Ловушку, неведомым образом оказавшуюся в бронхах. Почему-то это затруднение не распространялось на речь. Слова выходили без напряжения, да и воздух для новых слов проникал в легкие обычным порядком. Само собой захотелось говорить, говорить, говорить – не выбирая тем, не следя за связностью и смыслом. На «ты» они с Николаем перешли еще в самом начале прогулки. Со стороны Ксении это была естественная реакция, связанная с футуроскопической волной: когда знаешь будущее человека лучше, чем он сам, невольно принимаешь его в свой круг и позволяешь себе вольность говорить ему «ты». С Николаем, очевидно, сходную роль играло стилевидение.
Ксения рассказала спутнику о родном приграничном городке, о своей семье, братьях, сэнсэе, во всех подробностях описала долгую дорогу в Гатчину, на воздушном транспорте с тремя пересадками, в Иркутске, Перми и Твери. Удивляясь срывающимся с языка формулировкам, довольно точно описала ощущения накатывающего будущего и отступающего в сторону, в позицию не вмешивающегося ни во что, настоящего. Николай внимательно слушал ее, как будто понимал всю значимость этого монолога. А может, и понимал, поскольку стилевидение, в отличие от футуроскопии, не вырывает человека из потока жизни, а, наоборот, погружает его все глубже и глубже.
Неожиданно Ксении стало хуже. Николай заметил проезжавшего мимо Михея и замахал ему. Михей был уже нетрезв, однако это ничуть не мешало ему ворочать рычаги паромобиля. Машина ловко развернулась на сто восемьдесят градусов, подъехала к прогуливающимся и остановилась.
– Подвезете до школы Архипова? – поинтересовался Николай, памятуя о наставлениях сэнсэя. – Мы заплатим!
Глаза Михея хищно сверкнули в неверном свете газового фонаря. Транспортируемая им штанга для посадочной мачты была отцеплена в мгновение ока. Водитель клятвенно заверил Ксению, Николая, а также всех православных святых в том, что подберет штангу сразу после того, как выполнит богоугодное дело, подработает извозчиком. За дело Михей взялся споро, машина заурчала и двинулась в путь, словно только и ждала именно таких вот пассажиров.
– С ветерком докачу! – приговаривал водитель едва ли не трижды в минуту. – Ежели оно надо, мы можем не просто быстро, а абсолютно быстро.
Каким образом Михей представлял себе абсолютную быстроту, осталось неизвестным. Разогнавшаяся машина, громыхая сваленными в грузовом отсеке предметами, затормозила в сотне метров от школы.
– Ну прямо как заколдовали тропинку! – в сердцах воскликнул водитель. – И в тот раз сломались, и в этот раз неполадка. Извиняйте Михея. Тут Михей не виноват. Во всем гремлины виноваты. Это мне начальник аэродрома по секрету объяснил.
На свежем воздухе Ксении чуть полегчало. Резко полегчало, с внезапно проявившейся пульсацией крови в висках и слабостью в ногах.
«Еще не хватало упасть в обморок перед воротами школы, – напрягая силу воли, подумала она. – До комнаты обязательно надо добраться своим ходом».
Замысел удалось реализовать на три четверти. Афанасий резво отворил ворота, ловко забросил брус засова, когда прогуливавшиеся вошли во двор, зычно кликнул Оксану и юркнул за угол. Ксения с трудом поднялась на крыльцо, прислонилась к бревенчатой стене. Заходить внутрь не хотелось. Внутри не было свежего воздуха, зато была лестница на второй этаж, о существовании которой Ксения успела благополучно забыть.
– Замерзнешь ведь! – добродушно пожурил девушку вышедший по своим делам Поликарп Матвеевич.
Под его ногами крутилась, выпрашивая еду, школьная кошка.
Ксения попробовала покачать головой, но именно в этот момент ноги подогнулись сами по себе. Николай снова оказался рядом. Поликарп Матвеевич испытал легкое deja vu, когда его старший ученик рванулся вперед и подхватил Ксению на руки.
Бежать от Теслы Бобби Длинный Язык решился во время бомбардировки. Самое позднее, сутки спустя, когда приплелся после утомительного ремонта к своей койке, бессильно свалился на нее и тут же вскочил, поскольку увидел в полете – за миг до приземления на жесткий матрас – кошмарный незабываемый сон.
Снился Бобби взрыв. Большой страшный взрыв. Неестественно тихий, как будто перенесшийся в сонную реальность из синематографа. Страшная вспышка ослепила Бобби, опалила его лицо, огонь охватил его тело и развеял его в прах. Но на этом кошмар не закончился. Наоборот, сразу стало видно намного лучше, как будто раньше приходилось носить авиационные очки-консервы со стеклами, закопченными для разглядывания солнечных затмений, а теперь кто-то выскочил из-за спины и эти самые очки сорвал. Бобби увидел, как гнев Господа обрушивается на мир, как испаряются в воздухе газовые камеры многочисленных дирижаблей, как превращаются в огненные шары и падают дождем в океанские воды их металлоконструкции. Как исчезают люди, будто их выключают из реальности потусторонние механики.
Взрыв не пощадил и морские корабли. Факелы вспыхивали и тут, но быстро съеживались и уходили под воду. Огонь Господнего гнева изверг тонны воды вон из эпицентра. Тысячи людей сварились заживо, когда пар окутал их тела, полностью заменяя собой пригодный для дыхания воздух.
А потом пришла взрывная волна. Именно ее, подобную диабазу, с которым сталкивается выбросившийся из окна самоубийца, ощутил Бобби, просыпаясь от собственного, так и не состоявшегося крика. Ибо не взрывная волна это была, а одеяло из верблюжьей шерсти, на которое он свалился лицом вниз.
Сон был вещим, это Длинный Язык понял сразу. Понял – и ни разу не усомнился в своем решении сбежать.
А тут еще и повод представился отличный. У Теслы закончились так необходимые ему детали, а базу, где можно было достать новый запас, разбомбила орегонская эскадра Риковера. Пришлось капитану разворачивать корабль и плыть на восток, заказывать новые. А где одно пополнение запасов, там и второе, третье… Механики, одним из которых был Бобби, перебирали каждый доступный им механизм, определяли степень его износа и составляли список запчастей, которые могли бы понадобиться в самом ближайшем будущем.
Стоило подсуетиться, немного смошенничать при игре в кости – и вот Бобби входит в состав той дюжины закупщиков, которая выйдет на берег. Ему завидуют завистью всех оттенков радуги, а также белой и черной. И никому из завидующих неведомо, что Бобби и сам смертельно боится выплывать наружу, в большой мир.
Катер пришвартовался в надежном месте, под присмотром наземных товарищей. Список необходимых деталей был велик, а времени на закупку Тесла выделил крайне скупо. А тут еще и секретность надо соблюдать. Бобби половину дня добросовестно исполнял свои прямые обязанности – ходил по конторам, договаривался о ценах и сроках. И конечно же, уточнял составленный по памяти план бегства, то тут, то там натыкавшийся на несостыковки, несоответствие воспоминаниям и обманчивость условных обозначений.
Вечером, сказавшись занятым, Бобби вошел в контору по продаже подшипников через парадный вход, а вышел через черный. Прием столь же банальный, сколь и безотказный. Прежде чем его напарники сообразят, что старший механик Роберт Шонсон навсегда покинул их компанию, должно пройти не меньше трех часов. За это время можно скрыться так, что и сам дьявол не найдет. Потом Бобби, конечно же, преобразится. Ему хотелось добиться полной неузнаваемости, однако он глядел на себя в зеркало и все равно видел в нем перепуганного механика, сбежавшего из ада. С его лица исчезли борода и усы, зато появились лысина и фальшивая татуировка с изображением звездно-полосатого американского флага – в точности на правом виске, чтобы бросалась в глаза и затмевала кривой нос, характерный шрам под нижней губой, отвлекала внимание от рыскающего в поисках опасности взгляда. Место в ночлежке для бездомных он выиграл в кости у одного из постоянных обитателей этого гадюшника. Здесь Бобби собирался переночевать, прежде чем рвануть на север, через фронтовую полосу – в Орегон. Где-где, а в колонии, управляемой представителем британской короны, тоже есть жизнь. Там любят деньги и женщин и нарушают государственную монополию на алкогольные напитки.
– Я был механиком на самой лучшей подлодке в мире, – тихо пробормотал себе под нос Бобби, укладываясь на дощатую кровать, мало отличавшуюся по жесткости от той, которую он оставил, сбежав. – Они мне поверят. Поверят и дадут денег. А с деньгами мне Тесла не страшен. Плевать я на него хотел.
Волнение постепенно спало, позволило расслабиться и заснуть. Спал он ровно двадцать одну секунду. Именно столько длился в объективном времени его кошмар. Дополненное издание того, который Бобби видел на субмарине.
В комнату, где лежала Ксения, Кася пробралась без труда. Если умеешь проскальзывать под ногами у людей, ластиться к ним и быть настойчивой – закрытых дверей для тебя не существует. Конечно, для того чтобы полностью воспользоваться всеми этими качествами, надо быть кошкой. Обыкновенной домашней кошкой, живущей в доме почти что с самого рождения, не вызывающей никаких подозрений. Вот и на этот раз она прошмыгнула под ногами Поликарпа Матвеевича, а тот будто даже и не заметил ее.
Возле кровати, на которой лежала Ксения, на тяжелом резном стуле из вишневого дерева сидел профессор Воронин, усталый и встревоженный.
– Никакой динамики? – для проформы поинтересовался сэнсэй, подходя поближе.
Кася нырнула под кровать и уселась, обернувшись хвостом. Прислушиваться к Намерениям говорящих. Произносимые слова она пропускала мимо ушей, сосредоточиваясь на ритме дыхания девушки. Намерение профессора Кася и Архипов считали еще перед тем, как войти, а потому ответа и не ждали.
Профессор поднял голову и посмотрел на Ксению. Внимательно посмотрел, не одним только зрением. В диапазон доступных ему психотехнических способностей входила дистанционная диагностика и даже какие-то незначительные зачатки стилевидения. Кася, уже успевшая осмотреть девушку, терпеливо уставилась на профессорские ботинки, точнее, на аккуратно завязанные шнурки. Она питала слабость к узелкам, и только неуместность игры останавливала ее от немедленного нападения на ноги Воронина.
– Запас внутренней энергии все меньше и меньше, – вздохнул профессор, тщательно пряча отчаяние. Кася даже сощурилась, настолько тягостна оказалась эта эмоция. – Она по-прежнему не приходит в себя, застряла в эпицентре футуроскопической ловушки и никак не может вырваться. Я и не подозревал, что ее способности сильны настолько, чтобы использовать их сознательно. Яков Измаилович, когда описывал мне эту девушку, заверял, что до полного раскрытия футуроскопии есть по меньшей мере год, – когда я изучал будущее, получался сходный результат. Аномалия, Поликарп! Непредсказуемая аномалия. Это меня тоже беспокоит. Как будто бы предсказания перестают работать, а мы попадаем в такие времена, в которых свобода самоопределения уступает место неопределимой однозначности фатума.
Кася предусмотрительно скрыла от «психов» свои Намерения, а потому профессор не заметил, как пожилая школьная кошка преисполнилась гордости за свое предназначение. Борьба с фатумом была смыслом Касиной жизни, – этой жизни – и Кася знала, что сможет ему противостоять. Если, разумеется, люди не вмешаются и все не испортят. С людьми такого рода несуразности происходят довольно часто, особенно когда начинаешь считать их разумными существами.
– Николай сдал экзамены, – глухим голосом сообщил сэнсэй, подтаскивая к кровати второй стул. – Нисколько в нем и не сомневался. Это второй мой ученик с такими способностями к стилевидению.
«А Ксения должна была стать моей первой ученицей с футуроскопией», – дополнило фразу Поликарпа Матвеевича Намерение.
– Он улетает в четверг? – поинтересовался Воронин, больше ради продолжения беседы, чтобы не состоялась гнетущая и наполненная безнадежностью тишина. – Ты уверен в Захаре? Все-таки первый выпуск…
– Полностью уверен, – выдохнул сэнсэй, потихоньку избавляясь от ощущения, что Ксения обречена, подобно сотням других учеников и учениц с футуроскопией, умереть, не выходя из комы.
Кася, украдкой способствовавшая возрождению надежды, тихо заурчала. Люди, по ее мнению, являли собой пример бестолкового использования своих природных способностей. Вот, например, слух: даже тот, кто не стал обученным «психом», мог бы – если бы постарался – услышать, как она урчит под кроватью. «Психи» тем более могли.
– Я больше беспокоюсь за Николая, – продолжил сэнсэй. – Ты ведь смотрел на его будущее, расскажи…
– Пока он не покинул школу? – чуть повысил голос профессор Воронин. – Твое знание может сказаться на его выборе. Он же стилевидец, а наше с тобой знакомство ни для кого не секрет. Стоит ему заподозрить…
Кася все-таки протянула лапу к шнуркам Воронина, но вовремя обуздала свой порыв. Человеческая поговорка «Делу время, потехе час» была совершенно незнакома Касе. Более того, в ее личном словаре не имелось аналогов понятиям «дело», «час» и «потеха». Но если бы Касины мысли попробовали перевести на человеческий язык – переводчик, скорее всего, вспомнил бы именно эту фразу.
Кася закрыла глаза, выпустила наружу когти и задремала.
– Убедил, – кивнул Поликарп Матвеевич. – Но стоит ему подняться на борт дирижабля…
– Разумеется. Кстати, он уже вернулся из Университета? Надо бы мне его поздравить.
– Нам надо поздравить. Вместе. А за Ксенией пока приглядит Оксана.
Оксана… Кася немедленно проснулась, потянула спину и заглянула в ближайшее будущее. Задуманное получится. Фатуму придется отступить – пусть непобежденным, даже немного укрепившим свои позиции, но отступить.
Профессор с Архиповым встали, еще раз посмотрели на бледное лицо Ксении.
– Ты ее будущее смотрел? – сдерживая дрожь в голосе, спросил сэнсэй. – Что в нем?
– Неизвестность, – нехотя ответил Воронин. – Смотреть на будущее футуроскопистов – сплошная головная боль. В данном случае ее будущее не определено. Или, наоборот, полностью предопределено. И тот, и другой исходы моей футуроскопии неподвластны.
Тихо постучалась и вошла в комнату Оксана. Глянула на сидящую под кроватью кошку, вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Пару раз Николай, сам того не замечая, поступал не так, как в видениях. От подобного диссонанса кружилась голова, и только обилие свежего зимнего воздуха помогало Ксении не терять сознание.
В парке немного полегчало. Мир сфокусировался и наполнился оттенками. Короткий зимний день подошел к концу, и по всему парку зажглись газовые фонари. Где-то в стороне заиграл оркестр, студенты Университета, встав в круг, пытались соорудить что-то вроде небольшого торнадо. Получалось – точнее, не получалось – очень весело, в круг приглашались все прохожие с мечами или вольтами. Николай вопросительно посмотрел в сторону Ксении, но, очевидно, решил, что на сегодня и без того достаточно.
Ксения придерживалась того же мнения. В парке было интересно, но это наверняка не последний раз. До стадии подмастерья девушке оставалось полтора года – срок вполне достаточный, чтобы внимательно изучить Гатчину с парком.
Над головой проплыл очередной дирижабль, а может, и не один – Ксения все больше смотрела по сторонам, а не в небо.
– Пора возвращаться, – задумчиво произнес Николай, присмотревшись к большим университетским часам. – Поликарпу Матвеевичу вряд ли понравится, если мы пропустим ужин. По случаю твоего приезда готовится что-то необычное.
– И я не имею представления, – кивнула Ксения.
Видения будущего прекратились, оставляя однозначность настоящего пополам с усталостью. К усталости прибавлялась странная апатия, нездоровая и фрагментарная. Казалось, что все газовые фонари, попадавшиеся на пути, пульсируют в такт ударов сердца, голос Николая становился то тише, то громче, невпопад, где-то на середине фразы.
Отчего-то домой пошли через аэродром. Там фонарей было не в пример больше, чем в парке, однако обилие дирижаблей, приземлившихся или висящих над причальными мачтами, не позволяло свету распространяться вдаль. Гигантские газовые камеры, как тучи, нависали над заправочными установками, приземистыми залами ожидания и многочисленными ангарами для ремонта.
– Страшно, – призналась Ксения, проходя по краю посадочного поля. – Как будто очутился на дне Мирового океана и попал на дружескую встречу левиафанов. Вот-вот кажется: сделаешь выдох, а на вдохе вместо воздуха польется в легкие соленая вода.
Дышать действительно становилось трудно. Вдоху и выходу сопутствовало какое-то препятствие, похожее на Воздушную Ловушку, неведомым образом оказавшуюся в бронхах. Почему-то это затруднение не распространялось на речь. Слова выходили без напряжения, да и воздух для новых слов проникал в легкие обычным порядком. Само собой захотелось говорить, говорить, говорить – не выбирая тем, не следя за связностью и смыслом. На «ты» они с Николаем перешли еще в самом начале прогулки. Со стороны Ксении это была естественная реакция, связанная с футуроскопической волной: когда знаешь будущее человека лучше, чем он сам, невольно принимаешь его в свой круг и позволяешь себе вольность говорить ему «ты». С Николаем, очевидно, сходную роль играло стилевидение.
Ксения рассказала спутнику о родном приграничном городке, о своей семье, братьях, сэнсэе, во всех подробностях описала долгую дорогу в Гатчину, на воздушном транспорте с тремя пересадками, в Иркутске, Перми и Твери. Удивляясь срывающимся с языка формулировкам, довольно точно описала ощущения накатывающего будущего и отступающего в сторону, в позицию не вмешивающегося ни во что, настоящего. Николай внимательно слушал ее, как будто понимал всю значимость этого монолога. А может, и понимал, поскольку стилевидение, в отличие от футуроскопии, не вырывает человека из потока жизни, а, наоборот, погружает его все глубже и глубже.
Неожиданно Ксении стало хуже. Николай заметил проезжавшего мимо Михея и замахал ему. Михей был уже нетрезв, однако это ничуть не мешало ему ворочать рычаги паромобиля. Машина ловко развернулась на сто восемьдесят градусов, подъехала к прогуливающимся и остановилась.
– Подвезете до школы Архипова? – поинтересовался Николай, памятуя о наставлениях сэнсэя. – Мы заплатим!
Глаза Михея хищно сверкнули в неверном свете газового фонаря. Транспортируемая им штанга для посадочной мачты была отцеплена в мгновение ока. Водитель клятвенно заверил Ксению, Николая, а также всех православных святых в том, что подберет штангу сразу после того, как выполнит богоугодное дело, подработает извозчиком. За дело Михей взялся споро, машина заурчала и двинулась в путь, словно только и ждала именно таких вот пассажиров.
– С ветерком докачу! – приговаривал водитель едва ли не трижды в минуту. – Ежели оно надо, мы можем не просто быстро, а абсолютно быстро.
Каким образом Михей представлял себе абсолютную быстроту, осталось неизвестным. Разогнавшаяся машина, громыхая сваленными в грузовом отсеке предметами, затормозила в сотне метров от школы.
– Ну прямо как заколдовали тропинку! – в сердцах воскликнул водитель. – И в тот раз сломались, и в этот раз неполадка. Извиняйте Михея. Тут Михей не виноват. Во всем гремлины виноваты. Это мне начальник аэродрома по секрету объяснил.
На свежем воздухе Ксении чуть полегчало. Резко полегчало, с внезапно проявившейся пульсацией крови в висках и слабостью в ногах.
«Еще не хватало упасть в обморок перед воротами школы, – напрягая силу воли, подумала она. – До комнаты обязательно надо добраться своим ходом».
Замысел удалось реализовать на три четверти. Афанасий резво отворил ворота, ловко забросил брус засова, когда прогуливавшиеся вошли во двор, зычно кликнул Оксану и юркнул за угол. Ксения с трудом поднялась на крыльцо, прислонилась к бревенчатой стене. Заходить внутрь не хотелось. Внутри не было свежего воздуха, зато была лестница на второй этаж, о существовании которой Ксения успела благополучно забыть.
– Замерзнешь ведь! – добродушно пожурил девушку вышедший по своим делам Поликарп Матвеевич.
Под его ногами крутилась, выпрашивая еду, школьная кошка.
Ксения попробовала покачать головой, но именно в этот момент ноги подогнулись сами по себе. Николай снова оказался рядом. Поликарп Матвеевич испытал легкое deja vu, когда его старший ученик рванулся вперед и подхватил Ксению на руки.
Бежать от Теслы Бобби Длинный Язык решился во время бомбардировки. Самое позднее, сутки спустя, когда приплелся после утомительного ремонта к своей койке, бессильно свалился на нее и тут же вскочил, поскольку увидел в полете – за миг до приземления на жесткий матрас – кошмарный незабываемый сон.
Снился Бобби взрыв. Большой страшный взрыв. Неестественно тихий, как будто перенесшийся в сонную реальность из синематографа. Страшная вспышка ослепила Бобби, опалила его лицо, огонь охватил его тело и развеял его в прах. Но на этом кошмар не закончился. Наоборот, сразу стало видно намного лучше, как будто раньше приходилось носить авиационные очки-консервы со стеклами, закопченными для разглядывания солнечных затмений, а теперь кто-то выскочил из-за спины и эти самые очки сорвал. Бобби увидел, как гнев Господа обрушивается на мир, как испаряются в воздухе газовые камеры многочисленных дирижаблей, как превращаются в огненные шары и падают дождем в океанские воды их металлоконструкции. Как исчезают люди, будто их выключают из реальности потусторонние механики.
Взрыв не пощадил и морские корабли. Факелы вспыхивали и тут, но быстро съеживались и уходили под воду. Огонь Господнего гнева изверг тонны воды вон из эпицентра. Тысячи людей сварились заживо, когда пар окутал их тела, полностью заменяя собой пригодный для дыхания воздух.
А потом пришла взрывная волна. Именно ее, подобную диабазу, с которым сталкивается выбросившийся из окна самоубийца, ощутил Бобби, просыпаясь от собственного, так и не состоявшегося крика. Ибо не взрывная волна это была, а одеяло из верблюжьей шерсти, на которое он свалился лицом вниз.
Сон был вещим, это Длинный Язык понял сразу. Понял – и ни разу не усомнился в своем решении сбежать.
А тут еще и повод представился отличный. У Теслы закончились так необходимые ему детали, а базу, где можно было достать новый запас, разбомбила орегонская эскадра Риковера. Пришлось капитану разворачивать корабль и плыть на восток, заказывать новые. А где одно пополнение запасов, там и второе, третье… Механики, одним из которых был Бобби, перебирали каждый доступный им механизм, определяли степень его износа и составляли список запчастей, которые могли бы понадобиться в самом ближайшем будущем.
Стоило подсуетиться, немного смошенничать при игре в кости – и вот Бобби входит в состав той дюжины закупщиков, которая выйдет на берег. Ему завидуют завистью всех оттенков радуги, а также белой и черной. И никому из завидующих неведомо, что Бобби и сам смертельно боится выплывать наружу, в большой мир.
Катер пришвартовался в надежном месте, под присмотром наземных товарищей. Список необходимых деталей был велик, а времени на закупку Тесла выделил крайне скупо. А тут еще и секретность надо соблюдать. Бобби половину дня добросовестно исполнял свои прямые обязанности – ходил по конторам, договаривался о ценах и сроках. И конечно же, уточнял составленный по памяти план бегства, то тут, то там натыкавшийся на несостыковки, несоответствие воспоминаниям и обманчивость условных обозначений.
Вечером, сказавшись занятым, Бобби вошел в контору по продаже подшипников через парадный вход, а вышел через черный. Прием столь же банальный, сколь и безотказный. Прежде чем его напарники сообразят, что старший механик Роберт Шонсон навсегда покинул их компанию, должно пройти не меньше трех часов. За это время можно скрыться так, что и сам дьявол не найдет. Потом Бобби, конечно же, преобразится. Ему хотелось добиться полной неузнаваемости, однако он глядел на себя в зеркало и все равно видел в нем перепуганного механика, сбежавшего из ада. С его лица исчезли борода и усы, зато появились лысина и фальшивая татуировка с изображением звездно-полосатого американского флага – в точности на правом виске, чтобы бросалась в глаза и затмевала кривой нос, характерный шрам под нижней губой, отвлекала внимание от рыскающего в поисках опасности взгляда. Место в ночлежке для бездомных он выиграл в кости у одного из постоянных обитателей этого гадюшника. Здесь Бобби собирался переночевать, прежде чем рвануть на север, через фронтовую полосу – в Орегон. Где-где, а в колонии, управляемой представителем британской короны, тоже есть жизнь. Там любят деньги и женщин и нарушают государственную монополию на алкогольные напитки.
– Я был механиком на самой лучшей подлодке в мире, – тихо пробормотал себе под нос Бобби, укладываясь на дощатую кровать, мало отличавшуюся по жесткости от той, которую он оставил, сбежав. – Они мне поверят. Поверят и дадут денег. А с деньгами мне Тесла не страшен. Плевать я на него хотел.
Волнение постепенно спало, позволило расслабиться и заснуть. Спал он ровно двадцать одну секунду. Именно столько длился в объективном времени его кошмар. Дополненное издание того, который Бобби видел на субмарине.
В комнату, где лежала Ксения, Кася пробралась без труда. Если умеешь проскальзывать под ногами у людей, ластиться к ним и быть настойчивой – закрытых дверей для тебя не существует. Конечно, для того чтобы полностью воспользоваться всеми этими качествами, надо быть кошкой. Обыкновенной домашней кошкой, живущей в доме почти что с самого рождения, не вызывающей никаких подозрений. Вот и на этот раз она прошмыгнула под ногами Поликарпа Матвеевича, а тот будто даже и не заметил ее.
Возле кровати, на которой лежала Ксения, на тяжелом резном стуле из вишневого дерева сидел профессор Воронин, усталый и встревоженный.
– Никакой динамики? – для проформы поинтересовался сэнсэй, подходя поближе.
Кася нырнула под кровать и уселась, обернувшись хвостом. Прислушиваться к Намерениям говорящих. Произносимые слова она пропускала мимо ушей, сосредоточиваясь на ритме дыхания девушки. Намерение профессора Кася и Архипов считали еще перед тем, как войти, а потому ответа и не ждали.
Профессор поднял голову и посмотрел на Ксению. Внимательно посмотрел, не одним только зрением. В диапазон доступных ему психотехнических способностей входила дистанционная диагностика и даже какие-то незначительные зачатки стилевидения. Кася, уже успевшая осмотреть девушку, терпеливо уставилась на профессорские ботинки, точнее, на аккуратно завязанные шнурки. Она питала слабость к узелкам, и только неуместность игры останавливала ее от немедленного нападения на ноги Воронина.
– Запас внутренней энергии все меньше и меньше, – вздохнул профессор, тщательно пряча отчаяние. Кася даже сощурилась, настолько тягостна оказалась эта эмоция. – Она по-прежнему не приходит в себя, застряла в эпицентре футуроскопической ловушки и никак не может вырваться. Я и не подозревал, что ее способности сильны настолько, чтобы использовать их сознательно. Яков Измаилович, когда описывал мне эту девушку, заверял, что до полного раскрытия футуроскопии есть по меньшей мере год, – когда я изучал будущее, получался сходный результат. Аномалия, Поликарп! Непредсказуемая аномалия. Это меня тоже беспокоит. Как будто бы предсказания перестают работать, а мы попадаем в такие времена, в которых свобода самоопределения уступает место неопределимой однозначности фатума.
Кася предусмотрительно скрыла от «психов» свои Намерения, а потому профессор не заметил, как пожилая школьная кошка преисполнилась гордости за свое предназначение. Борьба с фатумом была смыслом Касиной жизни, – этой жизни – и Кася знала, что сможет ему противостоять. Если, разумеется, люди не вмешаются и все не испортят. С людьми такого рода несуразности происходят довольно часто, особенно когда начинаешь считать их разумными существами.
– Николай сдал экзамены, – глухим голосом сообщил сэнсэй, подтаскивая к кровати второй стул. – Нисколько в нем и не сомневался. Это второй мой ученик с такими способностями к стилевидению.
«А Ксения должна была стать моей первой ученицей с футуроскопией», – дополнило фразу Поликарпа Матвеевича Намерение.
– Он улетает в четверг? – поинтересовался Воронин, больше ради продолжения беседы, чтобы не состоялась гнетущая и наполненная безнадежностью тишина. – Ты уверен в Захаре? Все-таки первый выпуск…
– Полностью уверен, – выдохнул сэнсэй, потихоньку избавляясь от ощущения, что Ксения обречена, подобно сотням других учеников и учениц с футуроскопией, умереть, не выходя из комы.
Кася, украдкой способствовавшая возрождению надежды, тихо заурчала. Люди, по ее мнению, являли собой пример бестолкового использования своих природных способностей. Вот, например, слух: даже тот, кто не стал обученным «психом», мог бы – если бы постарался – услышать, как она урчит под кроватью. «Психи» тем более могли.
– Я больше беспокоюсь за Николая, – продолжил сэнсэй. – Ты ведь смотрел на его будущее, расскажи…
– Пока он не покинул школу? – чуть повысил голос профессор Воронин. – Твое знание может сказаться на его выборе. Он же стилевидец, а наше с тобой знакомство ни для кого не секрет. Стоит ему заподозрить…
Кася все-таки протянула лапу к шнуркам Воронина, но вовремя обуздала свой порыв. Человеческая поговорка «Делу время, потехе час» была совершенно незнакома Касе. Более того, в ее личном словаре не имелось аналогов понятиям «дело», «час» и «потеха». Но если бы Касины мысли попробовали перевести на человеческий язык – переводчик, скорее всего, вспомнил бы именно эту фразу.
Кася закрыла глаза, выпустила наружу когти и задремала.
– Убедил, – кивнул Поликарп Матвеевич. – Но стоит ему подняться на борт дирижабля…
– Разумеется. Кстати, он уже вернулся из Университета? Надо бы мне его поздравить.
– Нам надо поздравить. Вместе. А за Ксенией пока приглядит Оксана.
Оксана… Кася немедленно проснулась, потянула спину и заглянула в ближайшее будущее. Задуманное получится. Фатуму придется отступить – пусть непобежденным, даже немного укрепившим свои позиции, но отступить.
Профессор с Архиповым встали, еще раз посмотрели на бледное лицо Ксении.
– Ты ее будущее смотрел? – сдерживая дрожь в голосе, спросил сэнсэй. – Что в нем?
– Неизвестность, – нехотя ответил Воронин. – Смотреть на будущее футуроскопистов – сплошная головная боль. В данном случае ее будущее не определено. Или, наоборот, полностью предопределено. И тот, и другой исходы моей футуроскопии неподвластны.
Тихо постучалась и вошла в комнату Оксана. Глянула на сидящую под кроватью кошку, вздохнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46