.«Не стоит оглядываться далеко назад. Жизнь каждого человека сама предопределяет судьбу».На другой странице:«Я не доверяю себе и своему счастью, ибо знаю себя».Дальше, в том же абзаце:«… все, что посягает на мои представления о совершенном человеке, глубоко ранит мое сердце, внутри у меня все сжимается, я начинаю мучиться, лишь только подумаю об этом».Через десять страниц:«Оберегать душу, ее чаяния, ее права, достоинство – это важнейший долг каждого… сохранять человеческое в человеке… в настоящем, истинном человеке… Бороться с тем, что унижает, умаляет, мешает, портит человека, защищать то, что придает ему сил, облагораживает, возвышает!»Таким образом, страница за страницей я следовала за ходом мыслей Арильда.Я читала только то, что было подчеркнуто, и мне казалось, что разные грани его характера на глазах выстраиваются в единую картину, постепенно заполняя пустующие фрагменты. Если бы он не хотел раскрываться передо мной, то не дал бы мне эту книгу. И даже в разговорах я едва ли смогла бы узнать его ближе. Шаг за шагом я проследила все его душевные противоречия. То, что эта книга попала ко мне в руки, было безграничным доверием со стороны Арильда.Розильда тоже по-своему глубоко мне доверяла, ведь она дала мне почитать «Дона Карлоса». Никаких подчеркиваний в этой книге не было, но я же и так знала, кем для нее является Дон Карлос.Арильд и Розильда подарили мне свое доверие. Оказывается, не только Каролина, но и я для них что-то значила. В последние дни они давали мне понять, что и для меня есть место в их сердцах. Просто они воспринимали нас совсем по-разному – ее и меня, – Каролина так и говорила. Зря я чувствовала себя лишней.Книги были прекрасным доказательством их доверия.Но я никак не могла сосредоточиться на чтении. Мысли разбегались в разные стороны.И каково мне будет вернуться домой?Мне становилось немного не по себе при мысли о встрече с близкими.Я не была дома всего лишь месяц, а казалось, что прошел уже год.Разумеется, все будут расспрашивать, что да как, но я ведь толком и рассказать ничего не смогу. Столько всяких впечатлений, а говорить об этом так сложно. А ведь до сих пор они довольствовались моими поверхностными письмами. Так что теперь, понятное дело, хотят узнать больше.В письмах ты волен рассказывать только то, что угодно тебе самому, все сказанное можно основательно взвесить. Но когда остаешься с человеком наедине, этот номер не пройдет. Даже если ты будешь как никогда односложным, все равно взгляды и жесты раскроют больше, чем ты хочешь сказать.А мне-то чего бояться?Сижу тут и мучаюсь, как будто все смертные грехи на моей совести. Как будто я нахожусь под подозрением. Разве это так?Такое ощущение, что да.Почему?Ну как же. Я ведь согласилась, чтобы в Замке Роз Каролина играла роль моего брата. Дома об этом лучше промолчать. Точно так же не стоит говорить о том, что она считает себя моей сестрой и папиной дочерью, о чем ему самому неизвестно. В общем, надо бы мне помалкивать, а то не ровен час можно и проговориться. Каждую минуту надо быть готовой ко вранью.У меня было такое чувство, словно я жила в каком-то заколдованном мире, а теперь меня вдруг вынесло наружу, в обычную жизнь. В Замке Роз все казалось таким нереальным, как будто привычные законы там не действовали. И теперь, по мере того как я приближалась к дому, я с каждой минутой все больше чувствовала себя обманщицей – или соучастницей чужого обмана.Но дело не только в этом. Я была неискренней и в другом. Они станут спрашивать меня, скучала ли я по дому. А ведь я ни капельки не скучала, но сказать об этом никогда не смогу. Придется притворяться, что мне их очень не хватало, что я так хотела их увидеть. Мне придется даже преувеличить, чтобы они не догадались, что я и вовсе о них не думала.Я боялась, что стала совсем чужой для своих близких. Больше всего я переживала из-за предстоящей встречи с папой. Скорее всего, именно рядом с ним я почувствую себя чужой. Сам папа никогда не показывает своих чувств.Теперь я поняла, почему я боялась уезжать из Замка Роз. Не только потому, что мне страшно было покидать Каролину, Арильда и Розильду. Происходило это в равной степени из-за того, что их мир поглотил меня целиком и полностью, а мой собственный дом и моя семья перестали для меня существовать. Вот поэтому-то я и чувствовала себя такой виноватой. Какая я все-таки обманщица, да еще и родных своих предала.А теперь я должна к ним вернуться. Сейчас я находилась меж двух миров, сердце мое разрывалось между Замком Роз и родительским домом. И как я ни пыталась найти для них что-нибудь общее, у меня ничего не получалось.Я просто-напросто боялась возвращаться.Мужчина, сидевший все это время у двери, через несколько минут сошел, и я осталось одна. Но вот дверь открылась, и в купе вошла женщина, севшая у окна прямо напротив меня. Это была та самая дама в траурном платье, которую мы повстречали на перроне. Раньше она сидела в другом купе, но за время пути я видела ее несколько раз. Она была чем-то обеспокоена, ходила туда-сюда по коридору.Лицо ее закрывала траурная вуаль, которую она ни на минуту не приподняла.С тех пор как женщина вошла в купе, она сидела как на иголках, то и дело нервно смотрела по сторонам и теребила свои вещи. Наконец, успокоилась и замерла. Не сказать, что ей было очень удобно в такой позе. Вместо того чтобы откинуться на спинку скамьи, она сидела прямая, как свеча, на самом краешке сиденья; руки в перчатках плотно сжимали друг друга, лежа на краю стола, а голову она наклонила слегка вперед.В общем, она все время маячила у меня перед глазами, но я всеми силами старалась на нее не смотреть. Было ужасно неприятно постоянно видеть перед собой эту неподвижную черную фигуру. Куда бы я ни смотрела, она все равно попадала в поле зрения.За густой вуалью угадывалось бледное лицо, но черты его различить было невозможно. Я не могла понять, старая она или молодая, смотрит ли она на меня или погружена в молитву. Руки, сцепленные замком, могли быть доказательством последнего.Хотя, возможно, она была так глубоко погружена в свое горе, что вообще меня не замечала.Я попыталась снова вернуться к чтению, но из этого ничего не вышло. Тогда я откинулась назад в свой уголок и, укрывши лицо занавеской, попробовала заснуть, но из этого тоже ничего не получилось. Я отодвинула занавеску и стала наблюдать за женщиной из-под полуопущенных век. Она сидела неподвижно. Если бы меня не было, когда она вошла в купе, я приняла бы ее за манекен, сошедший с витрины.Когда к нам заглядывал кондуктор, чтобы объявить очередную станцию, она по-прежнему сидела не шелохнувшись.Я стала всерьез подумывать о том, не перейти ли мне в другое купе. А вдруг ей это будет неприятно? А может, она и вовсе этого не заметит?Так или иначе, я встала и вышла в коридор, немного прошлась и постояла у окна. Когда через несколько минут я вернулась обратно, она все так же сидела, словно истукан. Я сделала вид, что мне понадобилось взять кое-что из сумки, и снова вышла в коридор. Спустя какое-то время я прокралась обратно и заглянула в купе – картина та же.Тогда я пересела в соседнее пустое купе. Но женщина по-прежнему не шла у меня из головы. И вдруг она появилась в дверях.Чего ей от меня надо? Она загородила свет, лившийся из окна в коридоре. Из-за этого ее фигура в траурном платье стала еще чернее. Плотная многослойная вуаль спускалась почти до самого пола. Женщина была такой же неподвижной, как прежде.– Извините, я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила я.И тогда из-под вуали раздался мелодичный голос:– Мне пора выходить.Поезд постепенно замедлял ход, и я подумала, что, наверно, она хочет, чтобы я помогла ей выгрузить саквояж. Но багажная полка была пуста. Я встала и спросила, где ее чемодан.– Спасибо, но у меня с собой только эта маленькая сумочка.А что же ей от меня надо? Я вопросительно посмотрела на нее.– Фрекен садилась на поезд на той же станции, что и я? – спросила она.– Кажется, да.– Да, конечно, я еще тогда вас заметила. Вы, наверно, старые друзья?– Мы брат и сестра.– Вы ведь из Замка Роз?– Да, а что?– Вы уехали, а ваш брат остался?– Да, но я скоро вернусь обратно.Поезд все стоял. Ей пора было выходить.– Счастливого пути! Она кивнула мне и ушла.Я так и осталась стоять в дверях, глядя ей вслед.Несмотря на густую вуаль, полностью окутывавшую незнакомку, можно было различить ее стройную элегантную фигуру. Она быстро и уверенно прошла по коридору, но во всем ее облике чувствовалось что-то хрупкое. Интересно, как она выглядит без вуали? Судя по голосу, она еще довольно молода.В конце коридора она обернулась и помахала:– Я решила поздороваться, когда поняла, что фрекен едет из Замка Роз, – сказала она.Затем она сошла, а я поспешила к окну, чтобы посмотреть, кто ее встречает. Но женщина тотчас исчезла в здании вокзала – больше я ее не видела.И почему она ни с того ни с сего мной заинтересовалась, ведь она так долго сидела прямо напротив меня, совершенно неподвижно, не говоря ни слова. Может, она только в последнюю минуту вспомнила, что видела меня раньше? Хотя где и когда она могла меня встречать, я не догадывалась: ведь я так и не увидела ее лица, а голос был мне не знаком.И вдруг меня осенило: Вера Торсон несколько раз говорила о брате Максимилиама Стеншерна – его звали Вольфганг, он был на борту во время гибели «Титаника». А его вдова, София, жила на хуторе неподалеку от Замка Роз. Разумеется, она знала обо всем, что происходит в семье Стеншерна, и, конечно же, поняла, кто я такая. Ведь она считала себя настоящей хозяйкой замка. Я уверена, что эта женщина и была той самой Софией.Как бы то ни было, все-таки хорошо, что она сошла. Теперь можно подумать о чем-то своем. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Когда я вышла из поезда, сердце бешено билось в груди. Кто будет меня встречать? Я так боялась, что не смогу вести себя как ни в чем не бывало, что обману ожидания родных.Впереди большой семейный праздник – конфирмация Роланда, и, разумеется, они думали, что я жду этого с таким же нетерпением, как они. Мама обо всем написала в письме: о подарках, которые получит Роланд после конфирмации, о торжестве, которое намечено на воскресенье у нас дома, и обо всем остальном. Мама была полна ожиданий, но единственное, что я в своем эгоизме почерпнула из этого письма, – это то, что из-за торжества я не смогу вернуться в Замок Роз в воскресенье. Раньше понедельника я выехать не смогу, и это сильно меня огорчало.Если бы все было как раньше, то, конечно же, конфирмация для меня тоже стала бы большим событием, но сейчас я была совершенно равнодушна. Я даже не подумала о том, что у меня нет никакого подарка для Роланда. Раньше для меня это было очень важно. Но мама уже что-то придумала, она подыскала подарок, который я должна буду вручить Роланду от себя.Мне повезло: на станции меня встречали Надя и Эстер, новая горничная. Гораздо сложнее было бы, если б на их месте оказались мама и папа. С Эстер я была незнакома, а Надя болтала без умолку.Приехала Ульсен, рассказывала она. Об этом мама мне уже писала. Ведь именно поэтому она хотела, чтобы я появилась дома пораньше. Так что мне пришлось выехать уже в четверг – на день раньше, чем я собиралась.Марет Ульсен – это наша домашняя портниха. Она приезжала к нам на неделю каждую осень и весну, чтобы посмотреть, в каком состоянии наша зимняя и летняя одежда. Но на этот раз мама просила ее задержаться подольше из-за конфирмации Роланда. Ульсен уже сшила новое платье Наде и переделала мамин костюм, чтобы он выглядел как сейчас модно. А теперь она собиралась взяться за меня.И приступить хотела немедленно. Едва я перешагнула порог, как на меня набросились мама и Ульсен. То есть сначала мама обняла меня, но длилось это объятие недолго: за спиной у нее стояла Ульсен, наготове, с булавками во рту. Все вокруг ходуном ходило.Так что волновалась я зря. Времени для расспросов не оставалось, а если я и удостоилась нескольких пристальных взглядов, то только из-за одежды. Будет ли старое платье смотреться лучше, если к нему пришить новую отделку? Или стоит сшить другое? Это был главный вопрос дня.Ульсен считала, что мне нужно что-нибудь новое, и если она поторопится, то управится в срок. Но маме эта идея казалась чересчур рискованной.А если она не успеет? Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я поддержала маму, а Надя была на стороне Ульсен. Наконец, все сошлись на том, что нужно новое платье, и тут же возник целый ворох вопросов: о материале, фасоне, пуговицах, отделке. Мама и Ульсен носились как угорелые, Ловиса готовила еду, а Эстер чистила серебро.Времени изучать меня и размышлять о том, изменилась я или нет, ни у кого не было. Дом превратился в муравейник, все бегали по комнатам и суетились.Когда я приехала, папы не было. И на этот раз он не изменил своим привычкам: уехал в деревню, когда все перебрались в город, и приехала Ульсен. Его ждали не раньше пятницы: он приедет вечером, когда вся предпраздничная суматоха будет позади.Как только я услышала у двери его шаги, сердце заколотилось в груди, и я вспомнила, как однажды в замке мне стало казаться, что я не могу вспомнить его лица. Мне не хватало папы, я хотела видеть его своим мысленным взором. Но он исчез, и тогда у меня возникло такое чувство, будто его вовсе не существует.Но теперь я вернулась домой, и все было по-другому. Лишь только я услышала его шаги, как тотчас вспомнила лицо папы, а через мгновение он уже стоял передо мной и улыбался. Он очень обрадовался, что я снова дома, и предложил выпить по чашечке чая у него в комнате: папа хотел, чтобы мы остались вдвоем, только он и я, потому что во всем доме невозможно было спокойно присесть хоть на минуту.Я умчалась на кухню приготовить все для нашего чаепития.Папа всегда был молчаливым, вот и сейчас мы почти не разговаривали, но его лицо и глаза были красноречивее самих слов – я поняла, что ему тоже меня немножко не хватало. Зато он не стал спрашивать меня о том, скучала ли я по дому, по родным, – все было не так, как я себе напридумывала. Впрочем, никто из близких меня об этом тоже не расспрашивал.И почему я себе вообразила, что, как только переступлю порог, вся семья учинит мне какой-то допрос? А ведь в поезде я размышляла об этом на полном серьезе.Папу больше всего интересовало то, что связано с устройством самого замка. Аксель Торсон подробно рассказывал нам о его истории, и я в меру своих знаний отвечала на папины вопросы. О людях, которые жили в замке, папа почти ничего не спрашивал. Не знаю, почему так получилось: может быть, все дело в папиной деликатности, а может, пейзажи и архитектура интересовали его больше, чем люди. А возможно, он ждал, что я сама начну о них рассказывать, но об этом я молчала.Отношения между обителями замка были настолько необычными, что говорить об этом было сложно. Сколько ни рассказывай про Арильда и Розильду, все равно будет недостаточно, чтобы понять, что они за люди. А Амалия – ну как ее можно описать, ведь все сразу подумают, что она просто-напросто чудачка! Если о ком-то я и могла толком рассказать, так это о Вере и Акселе Торсон. О них можно говорить обычным языком, а вот чтобы описать всех остальных, у меня в запасе даже слов нет.Не думаю, что папа заподозрил, будто я что-то от него утаила. Когда он спросил, как мне живется в замке, я заверила его, что у меня все хорошо, и больше мы к этому не возвращались.Пока я не передала ему привет от Каролины, потому что речь о ней не заходила. Но вскоре папа спросил:– А как поживает Каролина? Ей тоже там нравится?– Да, у нее все в порядке. Кстати, она передавала тебе привет.– Спасибо, передай ей от меня тоже.Больше мы о Каролине не говорили. Прикуривая трубку, папа смотрел на неровный язычок пламени на кончике спички. Ушло несколько штук, прежде чем он раскурил трубку по-настоящему; теперь папа затягивался и выпускал дым, а говорил только в промежутках.– Надо же, как хорошо, что вам так повезло с этим замком, и главное, что вы обе довольны.После этих слов я поняла, что папа постепенно погружается в собственные мысли, и вскоре вслед за этим пришла мама, позвавшая меня мерить платье. Ульсен уже ждала.На следующий день, то есть в субботу, мы сели на поезд и отправились в усадьбу священника. Ехать было недолго. Уже через час мы прибыли, на станции нас встречали бабушка и Свея, наша старая экономка. Я не знала, что приедет Свея, это стало приятной неожиданностью.Свея была со своими маленькими приемными детьми – Эдит и Эйнаром, которых она воспитывала одна. Еще совсем недавно бедняжки были изголодавшимися и запуганными малышами, но теперь они здорово изменились. Дети стали круглолицыми и веселыми, сразу было видно, что они обожают Свею. Оба ходили за ней по пятам и не сводили с нее своих больших преданных глаз, словно до сих пор не решались поверить в свое счастье. Они боязливо следили за каждым ее движением – и только это выдавало, как нелегко им раньше жилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34