Уже не шарики кровавые, а целые аэрологические зонды в глазах мелькали… Ладно, запустили. Но ведь это полдела! Теперь срочно была нужна ёмкость для охлаждения дизеля. Взяли пустые бочки из-под горючего и зубилами стали вырубать днища. Сейчас бы я один такую работу сделал за тридцать-сорок минут, а тогда впятером рубили десять часов. Один раз поднимешь руку — она полтонны весит, второй раз — целую тонну. Можно было бы сказать, что эта работа забрала остатки сил, если бы эти остатки давно уже не были истрачены… Наладив электрообогрев и пустив все тепло в радиорубку, попытались — чем черт не шутит — установить связь с Мирным. Но чуда не произошло, радисты — народ педантичный, назначено время — сиди и жди, пока оно не подойдёт. Тогда я выключил рацию и установил порядок дежурства: сменять друг друга каждые два часа. Иначе нельзя: люди измотаны дальше последнего предела, и если дежурному станет плохо, скажем не выдержит сердце, обморок, то дизель может остановиться и все погибнут. Коля Боровский вызвался дежурить первым, и в одно мгновение мы уснули. Помню, что спал и видел каким-то участком мозга кошмарный сон: будто вот-вот меня поднимут дежурить, очередь моя была вторая. Только этого не случилось… Много я всякого повидал. Бывало, люди нарушали приказ и погибали. Или получали строгие взыскания, увольнялись без права работы на полярных станциях. А Боровский нарушил приказ — и за это мы, четверо, будем ему благодарны всю жизнь. Потому что разбудил он нас через восемь часов! Он, работавший больше всех остальных, не давший себе и минуты отдыха, имел законное право (какое там право — обязанность!) через два часа поднять очередного дежурного и лечь спать. И не сделал этого, преодолел искушение. Мало того: он сварил обед, прибрал в дизельной, навёл блеск и лишь тогда поднял нас. И шутил: «Самая трудная работа за эти полтора суток — растормошить таких соней!»Ну что бы вы ему сказали на моем месте? Я ругал его последними словами — а он стоял, слушал и счастливо улыбался! И ребята подключились: «Семеныч, победителей не судят, смени гнев на милость!» Пришлось сменить. Встали мы со свежими силами, увидели чистоту вокруг, накрытый стол — и недовольство ослушником перешло во внутреннюю благодарность, которую можно выразить только глазами. Мигнул я Докукину, тот достал бутылку коньяку, и мы выпили за победу, за нашу дружбу и за Николая Боровского. И тут же уложили его спать — 36 часов не смыкал Коля глаз.Теперь уже никто не сомневался: выжили. А вскоре удалось и установить связь. Я начал шарить по эфиру, и меня услышали на китобойной базе «Советская Украина».«Кто вы? С какой станции?»«Сидоров, со станции Восток».«Уж не ты ли, тёзка? Привет! Богомолов у аппарата!»Взаимная радость и объятия в эфире — это был Василий Ильич Богомолов, мой приятель по Третьей антарктической экспедиции. Имея мощный передатчик, он вызвал Мирный и сообщил, что я жду связи. И вскоре я уже беседовал с начальником экспедиции Николаем Ивановичем Тябиным. Рассказал все, как было, выработали мы план обеспечения станции, и пошли на Восток самолёты с новым оборудованием.Вот и вся эпопея, — закончил Сидоров свой рассказ. ТРЕТИЙ ПОХОД Когда я побывал через несколько месяцев на Новолазаревской, то понял, почему с этой, пожалуй, самой уютной в Антарктиде станцией, основанной в 1961 году Владиславом Иосифовичем Гербовичем, связано столько драматических историй. Наиболее волнующую из них, настоящую «закольцованную новеллу», я услышал от Гербовича и расскажу её в своё время. А ту, которая будет приведена ниже, мне поведал Владимир Александрович Самушкин, бывалый полярник, кандидат географических наук. Всего пять месяцев назад он вернулся из Антарктиды, где в составе Тринадцатой экспедиции руководил Новолазаревской; обстоятельства сложились так, что он вновь, едва переведя дух, возвращался на свою станцию, которую очень любил и о которой охотно рассказывал.Как принято говорить в радиопередачах, слово её начальнику.— Новолазаревская находится в глубине материка, километрах в восьмидесяти от моря. Оазис Ширмахера, изумительная красота, относительно мягкий климат — все это превосходно, но доставка грузов… Если пойдёте обратно на «Оби», сами увидите, что это такое — дорога на Новолазаревскую. Сплошные ледниковые трещины, промоины, образованные талыми водами, тяжёлый для гусениц скользкий лёд… Грешников в ад гнать по такой дороге! «Обь» обычно разгружается либо на припайном льду, либо, если удастся пришвартоваться, на ледяном барьере. Грузы переваливаются на санно-гусеничный поезд — и домой, на станцию, А вот что произошло с нами.В Тринадцатую экспедицию «Обь» попала в тяжёлую ледовую обстановку и смогла разгрузиться лишь в ста шестидесяти километрах от станции, у мыса Ураганного. На редкость подходящее название: в разгар работ налетел ураган, сорок метров в секунду, и припай начало взламывать — хуже ничего и придумать невозможно! Один тягач утонул, водителю, к счастью, удалось выскочить. Провалился в трещину и наш гляциолог Николай Косенко, но задержался на руках, спасли.С грехом пополам разгрузили «Обь», отсалютовали ей ракетами: «Ждём через год в шесть часов вечера, не опаздывайте!» — и начали перевозить груз. Первые два похода прошли удачно: ну раза три-четыре проваливались, однако без всяких трагедий. И четвёртый поход закончился благополучно, хотя всю дорогу вспоминали «Плату за страх». Помпите кинокартину о водителях машин, перевозивших взрывчатку? Мы тоже везли взрывчатку — по нашей-то дороге! А что делать прикажете? Безусловно, асфальтированная автострада лучше, но, повидимому, в ближайшую тысячу лет её в Антарктиде не будет. Технология перевозки была такая: перед каждой трещиной мы покидали трактор и давали ему возможность двигаться самостоятельно. Потом, убедившись, что он прогромыхал через трещину и не взлетел на воздух, догоняли и вновь с комфортом ехали до следующей трещины.Но все это, — продолжал Самушкин, — хотя и не вполне безопасная, но весёлая детская игра по сравнению с третьим походом. Долго потом ещё мы вздрагивали по ночам и, просыпаясь, блаженно улыбались — какое счастье, что он позади, этот третий поход! Хлебнули мы Антарктиды по горло, и все из-за того, что «в кузнице не было гвоздя» — помните такую балладу?Ладно, все по порядку. 4 октября 1968 года мы покинули станцию на тягаче и «Харьковчанке». Тягач мы прозвали «Бетти», и ничем он особенно не знаменит, а вот нашу «Харьковчанку-22» знает весь мир: она прошла по Антарктиде десятки тысяч километров, побывала на Полюсе недоступности и украсила своим изображением почтовую марку… Да-да, именно эту, спрячьте её поаккуратнее и не забудьте потом напомнить, поставлю штамп — на зависть филателистам. А нашу «Харьковчанку» вы, наверное, увидите: она будет погружена на «Обь» и пойдёт на Родину залечивать старые раны… Нас было шестеро: водители Планин и Ярошенко, врач Грищенко, гляциолог Косенко, метеоролог Викторов и я. Антарктическая весна в разгаре, но не в нашем понимании — когда расцветают яблони и груши, медовый аромат струится в воздухе и птички поют… Нет пурги — и за то спасибо, благодарим и в ножки кланяемся. Правда, лёд был очень скользкий, шли со скоростью пять километров в час. Ни разу не провалились в трещину, не ухнули в проталину — тоже спасибо провидению. И всетаки меня не покидало какое-то нехорошее предчувствие: уж слишком благополучно проходит третий поход подряд — так в Антарктиде не бывает.И вот на сто восемнадцатом километре, в сутках пути до мыса Ураганный, произошла та самая история с гвоздём: на «Харьковчанке» вышла из строя шлицевая муфта коленчатого вала. А запасной муфты мы с собой не взяли: надеялись, обойдёмся. Все. «Харьковчанка» остановилась, садись закуривай, поход срывается… Пришлось разделиться. Мы — Планин, Грищенко и я — остались на «Харьковчанке», а остальные на «Бетти» отправились на станцию за муфтой. Три дня туда, три дня обратно — пропала неделя. Ругали мы себя нещадно, но утешались тем, что и Седов вынужден был прервать своё путешествие к полюсу на собаках, потому что забыл в лагере иголку для примуса: великие примеры как-то успокаивают…Поначалу все шло нормально: «Бетти» добралась до станции, ребята взяли злополучную муфту и отправились к нам. На шестьдесят восьмом километре несчастье — загорелся балок Балок — жилой домик, в санно гусеничных походах он закрепляется на санях или в кузове тягача
. Почему это произошло? К тому времени задул сильный ветер, а из выхлопной трубы летели искры — другого объяснения мы не нашли. Ребята, сидевшие в кабине тягача, увидели пламя, когда оно уже вовсю полыхало. Попытались было сбить его огнетушителями, но — сильный ветер! — балок вновь загорелся. А в нём два баллона газа, готовые в любую севунду взорваться! Но нельзя же оставаться в ледяной пустыне без радиостанции и продовольствия — пришлось сознательно идти на крайний риск. Рацию вытащить не удалось — она была слишком крепко прикручена, а огонь уже добрался до баллонов. Успели выкинуть два попавшихся под руку спальных мешка, выбежали — и тут же взрыв. Балок и всё, что было в нём, разметало на пятьдесят-сто метров, никакого продовольствия и одежды спасти не удалось. Оставив на месте катастрофы повреждённую, беспомощную «Бетти», Ярошенко, Викторов и Косенко двинулись к «Харьковчанке»: до нас было всё-таки пятьдесят километров, а до станции — шестьдесят восемь да ещё встречный ветер.Погода стояла сносная. Подгоняемые попутным ветром, ребята шли по проложенной «Харьковчанкой» колее, Кое-где колею замело, но через каждые два километра дорога была размечена бочками. И хотя марафонская дистанция в Антарктиде — это, поверьте, очень много, ребята, наверное, добрались бы благополучно, если бы не второе несчастье: у Ярошенко судорогой свело ноги. Косенко и Викторов бросили спальные мешки — непродуманное решение! — и понесли товарища на руках. И ещё одна ошибка: увидев вдали закреплённый на высоком древке красный флаг «Харьковчанки», они срезали угол и сошли с дороги, чтобы выиграть несколько километров. Понадеялись на то, что погода останется хорошей, и нарушили закон: никогда, ни при каких обстоятельствах не бросай дорогу!И тут началась метель. К счастью, ребята успели вернуться обратно на дорогу, но потеряли драгоценные часы. Еды у них не было, кроме единственной бутылки соку для Ярошенко, на плечах — кожаные куртки: каэшки КАЭ — костюм антарктической экспедиции тёплая климатическая одежда, получившая в обиходе название «каэшка»
сгорели в балке. Поначалу они ещё видели наши ракеты, но, когда метель разбушевалась по-настоящему, видимость исчезла совершенно. А мы-то ракеты пускали на всякий случай, потому что после прекращения связи могли лишь гадать о судьбе «Бетти». Но когда началась метель, встревожились не на шутку. Решили выходить навстречу. И только-только собрались, как в «Харьковчанку» ввалился Викторов! Мы напоили его горячим кофе, привели в себя, и он рассказал, что пришёл за помощью: ребята находятся километрах в двенадцати. Косенко, чтобы не замёрзнуть, понемногу тащит на себе Ярошенко, но нужно поспешить с одеждой, иначе беды не миновать. Оставив изнемогающего от усталости Викторова держать связь, мы без промедления отправились в путь. Ни зги не видно, даже ракеты не освещали дорогу, шли ощупью. Выбрали такой метод: я ощупывал левый след гусеницы, Планин — правый, а сзади, подстраховывая нас, шёл Грищенко. След потерян — стоп, назад; ибо собьёшься с дороги — спасать будет некому. Прошли мы два, пять, семь километров — нет ребят. Прошли двенадцать — с тем же успехом. Значит, либо Викторов ошибся, либо они сбились с дороги и ушли в сторону. Плохо дело. У Планина к тому же на восьмом километре свело ногу. Он плёлся, опираясь на палку и тяжело переживая, что стал обузой… И все же для страховки решили мы пройти ещё немного вперёд. Добрались до следующих бочек, нацарапали на них наши фамилии, время и отправились назад. Так устали, что начались галлюцинации: в каждом тёмном пятне на дороге видели тела погибших друзей. А метель так разошлась, что даже часть бочек укатило ветром.. Не доходя километров шесть до «Харьковчанки» — о радость! — увидели на снегу два следа. Значит, ребята были здесь! Стали шарить вокруг — следы исчезли неподалёку от зоны тре шин. Совершенно удручённые, поплелись обратно. Очень тяжёлый был момент, не хотелось бы вновь когда-нибудь такое пережить. Пока надеялись — силы брались неизвестно откуда, а пропала надежда — еле переставляли ноги. Каких ребят потеряли из-за муфты, куска железа! Подошли к «Харьковчанке» — и остолбенели: навстречу вышел Косенко! И откуда только силы взялись — бегом бросились его обнимать.«Где Ярошенко?!»«Живой, в мешке спит».Ну, расцеловались, потискали Ярошенко, который был очень плох, выяснили, что разошлись буквально в нескольких шагах друг от друга. Косенко рассказал, как тащил на себе товарища и даже чуть не заплакал от счастья, когда увидел «Харьковчанку». А дальше… впрочем, главное уже рассказано. Ярошенко через три дня встал на ноги. Вскоре со станции пришла помощь, и вернулись мы живы-здоровы. Так и закончился наш третий и самый бесполезный поход, продолжавшийся около месяца. Хотя, — Самушкин улыбнулся, — почему бесполезный? Во-первых, мы все время вели метеорологические наблюдения, а во вторых, великолепно усвоили одну истину: отправляясь в путь, не забывай о запасных частях! Начальник экспедиции В. И. Гербович ознакомился с этими страницами ещё в рукописи. Отдав должное мужеству участников похода, Владислав Иосифович заметил: «Если бы это произошло в моей экспедиции, Самушкин вряд ли избежал бы строгого выговора!»
Много таких эпопей в Антарктиде.Такое не каждый выдержит, но в Антарктиду и не попадает каждый.Такие люди, как Сидоров, Боровский, Самушкин, Косенко и их товарищи, прошли через жёсткое сито естественного отбора, размышления о котором не оставляли меня все мои антарктические месяцы.Эта люди не любят позы и не терпят рекламы. О них почти ничего не написано, и они нисколько не опечалены этим. Хотя они почти ежедневно рискуют жизнью, их редко награждают — поразивший меня парадокс.Вернёмся, однако, на «Визе». Калейдоскоп последних дней Я лечу на Восток первым рейсом!Многие нам, «первачкам», завидуют: все хотят лететь первым рейсом. А то засвистит пурга — и сиди в переполненном Мирном, жди у моря погоды. Поэтому на совещании возникла весёлая склока: «неудачники» доказывали Сидорову, что его несправедливое решение наносит непоправимый ущерб науке.— Мы с Миклишанским и Тереховым летим четвёртым рейсом? — негодующе взывал Арнаутов. — Может быть, вы ошиблись, Василий Семёнович, — двадцатым рейсом? Тогда прошу разъяснить: кто заготовит за нас снежные монолиты весом двадцать-тридцать килограммов каждый? Монолиты, жизненно необходимые советским геохимикам?— Вы, — невозмутимо ответил Сидоров. — Как только прилетите на Восток… четвёртым рейсом.Пока Арнаутов, Миклишансский и Терехов, трагически глядя друг на друга, осмысливали свою неудачу, атака на начальника станции продолжалась.— В списке летящих первым рейсом допущен случайный пропуск, — с явно преувеличенной уверенностью заметил Рустам Ташпулатов. — Может быть, у меня со слухом что-нибудь не в порядке?— В порядке, в порядке, — успокоил Сидоров. — Вы полетите несколько позже. Последним рейсом.— Да, наверное, что-то со слухом, — решил Рустам и, приложив ладонь к уху, переспросил: — Простите, каким рейсом?— Последним, — с железным хладнокровием повторил Сидоров. — Я назначаю вас полномочным представителем Востока в Мирном. Будете следить за погрузкой оборудования и продуктов в самолёты и на месте устранять возможные недоразумения.— Отличная шутка! Давно я так не смеялся! — губы Рустама сложились в исключительно жалкую улыбку. — Я, который с первого дня должен изучать микрофлору, брать анализы венозной крови, выполнять обширные исследования, результаты которых имеют первостепенное значение для выяснения некоторых аспектов, которые, в свою очередь…— Значит, решено, — кивнул Сидоров, — последним рейсом. Я на вас надеюсь как на самого себя. Рустам Юлчиевич. Уверен, что вы наверстаете упущенное. Больше вопросов нет, товарищи?— Когда вы зачитывали про первый рейс, — без всякой надежды пробормотал Майсурадзе, — Виноградов чихнул у меня под ухом и я не расслышал, было ли там что-нибудь про меня.— Не было ни звука, — подтвердил Сидоров догадку печального Майсурадзе. — Полетите через месяц, ближе к приходу на Восток санно-гусеничного поезда. Все, дискуссия закончена. Переходим к самому главному. Нам запланировано всего сорок шесть рейсов, а грузов по вашим заявкам — на все шестьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
. Почему это произошло? К тому времени задул сильный ветер, а из выхлопной трубы летели искры — другого объяснения мы не нашли. Ребята, сидевшие в кабине тягача, увидели пламя, когда оно уже вовсю полыхало. Попытались было сбить его огнетушителями, но — сильный ветер! — балок вновь загорелся. А в нём два баллона газа, готовые в любую севунду взорваться! Но нельзя же оставаться в ледяной пустыне без радиостанции и продовольствия — пришлось сознательно идти на крайний риск. Рацию вытащить не удалось — она была слишком крепко прикручена, а огонь уже добрался до баллонов. Успели выкинуть два попавшихся под руку спальных мешка, выбежали — и тут же взрыв. Балок и всё, что было в нём, разметало на пятьдесят-сто метров, никакого продовольствия и одежды спасти не удалось. Оставив на месте катастрофы повреждённую, беспомощную «Бетти», Ярошенко, Викторов и Косенко двинулись к «Харьковчанке»: до нас было всё-таки пятьдесят километров, а до станции — шестьдесят восемь да ещё встречный ветер.Погода стояла сносная. Подгоняемые попутным ветром, ребята шли по проложенной «Харьковчанкой» колее, Кое-где колею замело, но через каждые два километра дорога была размечена бочками. И хотя марафонская дистанция в Антарктиде — это, поверьте, очень много, ребята, наверное, добрались бы благополучно, если бы не второе несчастье: у Ярошенко судорогой свело ноги. Косенко и Викторов бросили спальные мешки — непродуманное решение! — и понесли товарища на руках. И ещё одна ошибка: увидев вдали закреплённый на высоком древке красный флаг «Харьковчанки», они срезали угол и сошли с дороги, чтобы выиграть несколько километров. Понадеялись на то, что погода останется хорошей, и нарушили закон: никогда, ни при каких обстоятельствах не бросай дорогу!И тут началась метель. К счастью, ребята успели вернуться обратно на дорогу, но потеряли драгоценные часы. Еды у них не было, кроме единственной бутылки соку для Ярошенко, на плечах — кожаные куртки: каэшки КАЭ — костюм антарктической экспедиции тёплая климатическая одежда, получившая в обиходе название «каэшка»
сгорели в балке. Поначалу они ещё видели наши ракеты, но, когда метель разбушевалась по-настоящему, видимость исчезла совершенно. А мы-то ракеты пускали на всякий случай, потому что после прекращения связи могли лишь гадать о судьбе «Бетти». Но когда началась метель, встревожились не на шутку. Решили выходить навстречу. И только-только собрались, как в «Харьковчанку» ввалился Викторов! Мы напоили его горячим кофе, привели в себя, и он рассказал, что пришёл за помощью: ребята находятся километрах в двенадцати. Косенко, чтобы не замёрзнуть, понемногу тащит на себе Ярошенко, но нужно поспешить с одеждой, иначе беды не миновать. Оставив изнемогающего от усталости Викторова держать связь, мы без промедления отправились в путь. Ни зги не видно, даже ракеты не освещали дорогу, шли ощупью. Выбрали такой метод: я ощупывал левый след гусеницы, Планин — правый, а сзади, подстраховывая нас, шёл Грищенко. След потерян — стоп, назад; ибо собьёшься с дороги — спасать будет некому. Прошли мы два, пять, семь километров — нет ребят. Прошли двенадцать — с тем же успехом. Значит, либо Викторов ошибся, либо они сбились с дороги и ушли в сторону. Плохо дело. У Планина к тому же на восьмом километре свело ногу. Он плёлся, опираясь на палку и тяжело переживая, что стал обузой… И все же для страховки решили мы пройти ещё немного вперёд. Добрались до следующих бочек, нацарапали на них наши фамилии, время и отправились назад. Так устали, что начались галлюцинации: в каждом тёмном пятне на дороге видели тела погибших друзей. А метель так разошлась, что даже часть бочек укатило ветром.. Не доходя километров шесть до «Харьковчанки» — о радость! — увидели на снегу два следа. Значит, ребята были здесь! Стали шарить вокруг — следы исчезли неподалёку от зоны тре шин. Совершенно удручённые, поплелись обратно. Очень тяжёлый был момент, не хотелось бы вновь когда-нибудь такое пережить. Пока надеялись — силы брались неизвестно откуда, а пропала надежда — еле переставляли ноги. Каких ребят потеряли из-за муфты, куска железа! Подошли к «Харьковчанке» — и остолбенели: навстречу вышел Косенко! И откуда только силы взялись — бегом бросились его обнимать.«Где Ярошенко?!»«Живой, в мешке спит».Ну, расцеловались, потискали Ярошенко, который был очень плох, выяснили, что разошлись буквально в нескольких шагах друг от друга. Косенко рассказал, как тащил на себе товарища и даже чуть не заплакал от счастья, когда увидел «Харьковчанку». А дальше… впрочем, главное уже рассказано. Ярошенко через три дня встал на ноги. Вскоре со станции пришла помощь, и вернулись мы живы-здоровы. Так и закончился наш третий и самый бесполезный поход, продолжавшийся около месяца. Хотя, — Самушкин улыбнулся, — почему бесполезный? Во-первых, мы все время вели метеорологические наблюдения, а во вторых, великолепно усвоили одну истину: отправляясь в путь, не забывай о запасных частях! Начальник экспедиции В. И. Гербович ознакомился с этими страницами ещё в рукописи. Отдав должное мужеству участников похода, Владислав Иосифович заметил: «Если бы это произошло в моей экспедиции, Самушкин вряд ли избежал бы строгого выговора!»
Много таких эпопей в Антарктиде.Такое не каждый выдержит, но в Антарктиду и не попадает каждый.Такие люди, как Сидоров, Боровский, Самушкин, Косенко и их товарищи, прошли через жёсткое сито естественного отбора, размышления о котором не оставляли меня все мои антарктические месяцы.Эта люди не любят позы и не терпят рекламы. О них почти ничего не написано, и они нисколько не опечалены этим. Хотя они почти ежедневно рискуют жизнью, их редко награждают — поразивший меня парадокс.Вернёмся, однако, на «Визе». Калейдоскоп последних дней Я лечу на Восток первым рейсом!Многие нам, «первачкам», завидуют: все хотят лететь первым рейсом. А то засвистит пурга — и сиди в переполненном Мирном, жди у моря погоды. Поэтому на совещании возникла весёлая склока: «неудачники» доказывали Сидорову, что его несправедливое решение наносит непоправимый ущерб науке.— Мы с Миклишанским и Тереховым летим четвёртым рейсом? — негодующе взывал Арнаутов. — Может быть, вы ошиблись, Василий Семёнович, — двадцатым рейсом? Тогда прошу разъяснить: кто заготовит за нас снежные монолиты весом двадцать-тридцать килограммов каждый? Монолиты, жизненно необходимые советским геохимикам?— Вы, — невозмутимо ответил Сидоров. — Как только прилетите на Восток… четвёртым рейсом.Пока Арнаутов, Миклишансский и Терехов, трагически глядя друг на друга, осмысливали свою неудачу, атака на начальника станции продолжалась.— В списке летящих первым рейсом допущен случайный пропуск, — с явно преувеличенной уверенностью заметил Рустам Ташпулатов. — Может быть, у меня со слухом что-нибудь не в порядке?— В порядке, в порядке, — успокоил Сидоров. — Вы полетите несколько позже. Последним рейсом.— Да, наверное, что-то со слухом, — решил Рустам и, приложив ладонь к уху, переспросил: — Простите, каким рейсом?— Последним, — с железным хладнокровием повторил Сидоров. — Я назначаю вас полномочным представителем Востока в Мирном. Будете следить за погрузкой оборудования и продуктов в самолёты и на месте устранять возможные недоразумения.— Отличная шутка! Давно я так не смеялся! — губы Рустама сложились в исключительно жалкую улыбку. — Я, который с первого дня должен изучать микрофлору, брать анализы венозной крови, выполнять обширные исследования, результаты которых имеют первостепенное значение для выяснения некоторых аспектов, которые, в свою очередь…— Значит, решено, — кивнул Сидоров, — последним рейсом. Я на вас надеюсь как на самого себя. Рустам Юлчиевич. Уверен, что вы наверстаете упущенное. Больше вопросов нет, товарищи?— Когда вы зачитывали про первый рейс, — без всякой надежды пробормотал Майсурадзе, — Виноградов чихнул у меня под ухом и я не расслышал, было ли там что-нибудь про меня.— Не было ни звука, — подтвердил Сидоров догадку печального Майсурадзе. — Полетите через месяц, ближе к приходу на Восток санно-гусеничного поезда. Все, дискуссия закончена. Переходим к самому главному. Нам запланировано всего сорок шесть рейсов, а грузов по вашим заявкам — на все шестьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44