– Ладно, вопросов больше нет, – подвел итог Палваныч. – Аршкопф, сгинь пока куда-нибудь. Лавочкин, за мной вперед марш. Не хватало еще дождаться этого пижона Косолаппена. Небось лопается сейчас от злости.
Барон Ференанд действительно был вне себя от гнева. Полчаса в обществе черта, приставившего нож к твоей шее, – тот еще аттракцион страха. Ужас и унижение отодвигали недавнюю победу над Лобенрогеном на второй план.
Выбравшись из рощи, ковыляя на кривых ногах, Косолаппен принялся гонять подчиненных пинками и орать:
– Нахлебники! Бездари!.. Неблагодарные твари, предатели!.. Почему не ударили по врагу?! Испугались? Я там должен терпеть издевательства… Вы хоть знаете, что от черта воняет, как от мокрой псины? Позорники! Лентяи! Ваш хозяин в беде, а вы и рады в кусты, да?
– Но вы же сами сказали уходить… – попробовал оправдаться давешний юный лучник.
– А голова у тебя на кой? Смекалку проявить не пробовал? – неистовствовал барон Ференанд. – Я понимаю, если бы наемники… Но вы, вы же мои слуги!..
Потешив самолюбие, Косолаппен почувствовал себя лучше. Можно было поразмыслить о мести.
– Ну и самозванцы! Чуть услышали, дескать, я барон, сами тут же назвались титулом. И подыскали-то славное, легендарное имя! Николас Могучий. Ни стыда, ни совести. Лживые колдуны должны понести наказание. И возмездие их настигнет, клянусь своим родом! Но самому с чертями тягаться бесполезно…
К барону подъехал на коне герольд, седоватый дядька с аккуратной бородкой. Он уже снял доспехи хозяина, в которых возглавлял основные силы «медвежатников». Спешился и преклонил колено.
– Мой господин, ваш враг Лобенроген заперся в замке. Прикажете осадить?
– Не пори ерунды, – ответил барон. – У нас нет ни людей, ни средств заниматься осадой презренного рогоносца. Достаточно того, что мы задали ему трепку, отвоевав эти поле и лесок. Отличное прибавление к моим владениям, не так ли?
– Воистину так, – склонился герольд.
– Меня сейчас больше интересует маленькая месть двум выскочкам-колдунам. Найди мне четырех всадников. Пустим по следам оскорбителей Мор, Глад, Брань и Смерть…
Не подозревавшие о нависшей над ними угрозе прапорщик и рядовой проплутали весь день и под самый вечер вышли к замку барона фон Лобенрогена.
Возле окруженного рвом обшарпанного колосса догорали крестьянские лачуги. Так уж повелось, что у замка ютились подданные шикующего за каменными стенами феодала, и если приходило войско неприятеля, то от села гарантированно оставалось пепелище, а цитадель сдавалась совсем-совсем редко.
При вражеском наступлении у мирного населения было два способа выжить: либо укрыться под защитой замковых стен, либо схватить пожитки и бежать в лес. Лобенроген предоставлял подданным второй вариант спасения.
Когда Коля и Палваныч выбрались к «домику» барона Лобенрогена, по сельскому пепелищу бродили хмурые крестьяне и искали уцелевшие вещи.
Кое-кто кидал на пришельцев оценивающие взгляды. В обстановке всеобщего кризиса дорог любой источник доходов.
Прапорщик Дубовых скорчил бандитскую мину модели «Не лезь – убьет». Коля тоже постарался придать лицу разбойничье выражение, но не преуспел: не та у него оказалась харизма, не та.
Впрочем, хватило рыла Палваныча.
Лавочкин, опасливо обозревавший пепелище, заприметил странного гражданина.
– Товарищ прапорщик, – прошептал солдат, – там собака в ботах…
– Пил, что ли? – Дубовых автоматически насторожился. – Хотя откуда у тебя выпивка…
Палваныч скорбно вздохнул. При его любви к алкоголю и многолетних ежедневных спиртовых возлияниях вынужденный трезвый образ жизни угнетал. Собрав волю в кулак, прапорщик отринул мечты о выпивке и взглянул в указанном парнем направлении.
По дымящимся развалинам топтался пегий беспородный пес. Топтался он не абы как, а на задних лапах, обутых в красные лакированные ботинки. Удивительно, но такое хождение не отнимало у пса сил и внимания.
– Неплохо для дворняжки, – оценил Дубовых. – Мечта Куклачева, блин!
Коля поморщился. За укротителя кошек стало обидно.
– Эй, Кабыздох! – позвал Палваныч необычного кобелька. – К ноге!
– Сам ты Кабыздох, – откликнулся «двортерьер», пиная пижонским ботом головню.
Прапорщик онемел от вопиющей наглости гражданского лица.
– А как тебя зовут? – спросил солдат.
– Пес в башмаках к вашим услугам. – Лопоухий зверь постарался горделиво подбочениться, и это ему почти удалось.
– Это как Кот в сапогах? – поинтересовался Лавочкин.
– Оскорбить изволили, – проговорил пес. – Сравнить подлинного гения с жалким эпигоном!..
– С кем?! – вклинился Палваныч.
– С подражателем, – просветил командира Коля и поспешил реабилитироваться в глазах умной животины: – Прости, пожалуйста! О коте приходилось слышать, а о тебе, к сожалению, нет.
– Вот! Вот! – Зверь воздел передние лапы к темнеющему небу. – Перехватил мою идею, паразитирует на образе… Горе мне!
– Да не слушайте его! – крикнула крестьянка, ненароком услышавшая разговор. – Брешет, окаянный!
– Завистники, кругом завистники, увы, – скорбно прокомментировал пес. – Но, позвольте, с кем имею честь?..
– Я – Николас, а это Пауль, – представился Лавочкин. – Путешественники.
– Романтично, романтично… – одобрил зверь, кивая совсем по-человечьи. – Я тоже, знаете ли, со щенячьего возраста мечтаю о странствиях и приключениях…
Вдруг Пес в башмаках замолк и принялся ловить носом носящиеся в пропитанном гарью воздухе запахи.
– Прошу извинить, дела, – почти протявкал он, встал на четвереньки и припустил куда-то в кустарник, растущий неподалеку от замкового рва.
– Какие дела? – произнес Палваныч вслед необычному знакомцу.
– Известно какие, – хохотнула крестьянка. – Он же кобель самый натуральный. Учуял самочку, вот и сорвался.
Столь резкое падение пса с высот цивилизации в пучину животных инстинктов удручало.
– Пойдем, рядовой, – сказал прапорщик, направляясь к замку. – Попросимся на ночлег.
Словоохотливая крестьянка и тут не смолчала:
– Кто ж вас пустит? Не видите, мост поднят?
– Покричим, опустят, – не очень уверенно запланировал Палваныч.
– Держи карман шире! Пока по округе болтаемся мы, погорельцы, поганец барон мост не опустит. Боится, что мы явимся требовать новое жилье. Старое-то он не стал защищать.
– Вы барону налоги платите? – вступил в прения Коля.
– Еще бы! – Круглое лицо селянки исказила гримаса ненависти. – Обирает до нитки.
– Так ведь налоги, насколько я в курсе, являются платой за защиту от врага, – умно задвинул солдат.
– Хорошо звучит, но на деле все не так… – Женщина опустила плечи.
– Проведите забастовку!
– Чего провести?
Естественно, местные простолюдины не были знакомы с теорией организованного протестного движения рабочего класса и крестьянства.
Лавочкин пояснил суть акции:
– Откажитесь работать. Напишите плакаты. Что-нибудь типа «Долой лобенрогенский произвол», «Лобенрогена в отставку», «Барон, иди считать ворон» и тому подобное. Выйдите толпой к замку. Потрясите плакатами, покричите призывы. Требуйте денежной компенсации за ущерб, понесенный вследствие недостаточного принятия мер по обеспечению защищенности налогоплательщиков…
Речь лилась из Колиных уст, будто на предвыборном выступлении матерого бюрократа. Даже подготовленный к словесным наворотам прапорщик растерялся.
И не важно, что феодалы в отставку не уходят и тем более не выдают компенсаций. Главное, парень был в ударе.
Крестьянка вовсе осоловела.
– Вы такой умный… – сказала она, когда солдат остановился перевести дух. – Не могли бы вы рассказать то же самое, но только всем и нормальным языком?
– Ночевать есть где? – В Палваныче проснулся искатель выгод.
– Найдется. Мы соорудили шатры на опушке вон того леса.
– Тогда вперед.
В лагере погорельцев Коля повторил революционное воззвание, но старался подбирать выражения. Простолюдины были в восторге.
Правда, один эпизод охладил их пыл. Лавочкин как раз говорил о наглядной агитации:
– Когда встанете у моста, обязательно разверните плакаты. Напишите разные воззвания: «Лобенроген, отдай наши деньги!», «Барон, выполни свои обязанности за май месяц! Да не супружеские!», «Мы не дойные коровы!».
Крестьяне радостно загомонили, оценивая идею. Не ликовал лишь староста.
– Все это здорово, – сказал он, – плакаты там, воззвания… Только мы писать не умеем.
Люди сникли.
– Не страшно! – крикнул прапорщик. – Николас напишет!..
– Верно! Отличная мысль! Напиши, Николас! – загудела толпа.
– Но это будет стоить определенных денег, – закончил Палваныч.
Настрой крестьян снова резко поменялся.
– Ась?! Эй, толстяк, у тебя совесть есть? Пропустите-ка, ребята, я спалю его дотла…
Дубовых сообразил, что хватил лишку.
– Шутка! – провозгласил он.
Возмущение отступило, но настороженность осталась.
– Сейчас стемнело, – сказал Коля. – Завтра напишу. Бесплатно.
После споров об организации акции обнадеженные погорельцы разошлись.
Староста высмотрел в толпе нужного человека.
– Эй, Шлюпфриг! Поди!
К старосте и Лавочкину с Палванычем подбежал суетливый юнец. На вид ему было от пятнадцати до восемнадцати лет. Моложавое лицо, признаки щетины… Парень как парень. Оборванец. Чуть сутуловатый и невысокий, рыжеволосый, он производил впечатление лиса, норовящего залезть в курятник. Он не мог спокойно стоять на месте. Постоянно переступая с ноги на ногу, меняя положение рук и ведя беспорядочную стрельбу взглядом, Шлюпфриг молча ждал, когда староста соблаговолит продолжить.
– Устрой гостей на ночлег, – велел тот. – И не обижай их, проныра. Я тебя знаю…
– Ладно, ладно, – отмахнулся юнец. – Пойдем.
Шлюпфриг увел россиян к краю лагеря, несколько раз огрызнувшись на шутливые возгласы односельчан, мол, он самый радушный из бездомных.
– Спать будете тут. – Он указал на одеяла, постеленные под матерчатым пологом.
Рядом горел костер.
– Сначала поедим, – сказал прапорщик.
– Но у меня ничего нет… – растерялся Шлюпфриг.
– Зато у меня есть. – Палваныч достал из-за пазухи флейту.
– Ух ты, моя флейта! – вырвалось у Коли.
– Шиш с два твоя, – буркнул прапорщик. – Я ее в дупле нашел.
– А я положил.
– Так это ты меня подставил?!
Палваныч имел в виду досадный инцидент с участием злобного тролля, настоящего хозяина флейты. Разгневанный тролль чуть не убил прапорщика, полагая его вором.
Перед мысленным взором Дубовых возникла уродская рожа тролля, размахивающегося здоровенной дубиной. А ведь случилось-то это буквально день назад!
– Не подставлял я вас! – оскорбился Лавочкин. – Умные люди посоветовали избавиться от опасной вещи, я и спрятал. Откуда мне было знать, что вы по дуплам лазаете? А если и нашли чего, то ведь не ваше же, товарищ прапорщик! Понравился тролль?..
– …подосланный тобой!
– Дудите уже ужин, пожалуйста.
Шлюпфриг жадно слушал перепалку. Глазки юнца бегали особенно быстро, впрочем, надолго останавливаясь на предмете, спровоцировавшем спор.
Палваныч извлек из флейты три совершенно немузыкальных звука, и перед ним возникли три свеженькие тушки жареных цыплят с кружечкой пива, куском хлеба и крыночкой сметаны.
Юноша восхищенно ахнул.
– Вот что настоящее искусство могет! – изрек прапорщик. – Угощайся.
За ужином Коля расспросил Шлюпфрига о королевстве.
История Дробенланда не отличается оригинальностью, но тем не менее поучительна. Некогда славное, крепкое царство, оно рассыпалось под влиянием разных неприятностей. Огромное целое трудно удержать в одних руках. Три-четыре века назад суровые и даже жестокие короли объединили под своей десницей князьков, отхватив земли у Дриттенкенихрайха и Зингершухерланда. Последний, кстати, недавно перестал существовать, переродившись в Черное королевство. Но в пору своего расцвета именно Дробенланд диктовал условия всем подряд государствам.
Затем воцарился король-реформатор. Он провозгласил лозунг: «Хапайте себе столько, сколько исхитритесь унести». И началось… Теперь десятки феодалишек тянули одеяло на себя, ослабляя друг друга и обрекая страну на отставание от соседей. Тем не менее у дробенландцев была собственная гордость: на соседей они смотрели свысока. В силу особенностей рельефа.
Лавочкин подумал: «Что-то это все напоминает…»
Попировав, улеглись спать. Коля еще поговорил с Шлюпфригом под храп Палваныча, рассказал, куда они со спутником идут. Рыжий селянин позавидовал. Несомненно, это общая черта домоседов – вздыхать о путешествиях.
Завтра крестьянам предстояло побастовать, а потом приняться за восстановление деревеньки. Процесс уже был налажен: раз в три года к замку Лобенрогена подкатывали очередные противники и выжигали всю округу. Люди привыкли. Они ко всему привыкают.
– Спокойной ночи, – сказал Шлюпфриг, выбираясь из-под полога.
– А ты куда? – спросил Лавочкин.
– По девчонкам пробегусь. Хочешь со мной? Наставил бы рога самому Лобенрогену. У него жена молодая…
– Ага, шутник. Мост-то до сих пор не опустили. Нет, спасибо. Сегодня без девочек – устал слишком.
«Наверное, здесь работает тот самый феномен, о котором пишут умные психологические статьи, – подумал Коля, закрывая глаза. – После стресса человек норовит предаться сексу…»
С этой оптимистической мыслью парень и заснул.
Глава 3.
Медвежьи услуги, или Кое-что о преступной халатности
Средневековая забастовка выглядела столь же жалко, сколь должен смотреться капиталлистический субботник.
Толпа с плакатами работы Николаса Лавочкина толклась напротив ворот замка и выкрикивала всякие крамольные призывы. Лозунги им подсказал тот же автор.
– Барона Лобенрогена к ответу!
– Землю крестьянам, обезьянники обезьянам!
– Лучше выпить самогона, чем работать на барона!
– Деньги на бочку, а не то по почкам!
– Верни награбленные налоги, презренный Лобенроген!
Мост так и не опустили, поэтому делегация имела особенно мистический вид: толпа на краю замкового рва.
Прапорщик и солдат предпочли созерцать пикет издали, с небольшого естественного возвышения типа холм. Утренний ветерок отлично доносил скандируемое до вдохновителей народного бунта.
– Молодец, рядовой, – похвалил Палваныч. – Политпросвещение внедрил – любой политрук бы позавидовал.
– Что-то неспокойно мне, – признался Коля. – С бароном-то я работу не провел. Как он откликнется на чаяния трудящихся?
– Не дрейфь, революционно-освободительное движение еще никого не оставляло равнодушным. Особенно тех, против кого направлено.
«Откуда берутся все эти наши диалоги?» – терзался Лавочкин. Он еще накануне начал подозревать, что полковое знамя не только потеряло мощь, но и стало слегка глючить, внушая ему и прапорщику советско-проповеднический образ мыслей.
К наблюдателям присоединился всклокоченный Пес в башмаках.
– Хорошо ли почивали, любезные? – поинтересовался он. – Как продвигается забастовка?
– А ты чего не с массами? – спросил подозрительный Палваныч.
– Дабы не превращать серьезное дело в цирк, – ответил пес. – К сожалению, моя репутация…
– Кобелиная, что ли? – Коля хитро улыбнулся.
– Я бы настаивал на другой формулировке. – Зверь слегка обиделся. – Репутация дамского угодника.
Лавочкин показал на стену замка:
– Смотрите-ка, переговорщик!
На стене действительно появился одинокий человек. Он походил на растолстевшего Дольфа Лундгрена: лицо-ледокол, широченные плечи, высокий, но – дряблый. Сказывались неправильный образ жизни и пристрастие к горячительным напиткам. Разумеется, это был сам барон Лобенроген.
Барон пребывал в крайней степени раздражения. Во-первых, бодун. Во-вторых, горечь вчерашнего поражения от проклятого Косолаппена. В-третьих, вопящая толпа разбудила его, а это прямой вызов его абсолютному авторитету.
«Вчера тебе накостылял соперник, а сегодня подданные наглеют. Куда катится мир?» – подумалось барону.
– Чего орете, смерды? – крикнул Лобенроген и тут же схватился за больную голову.
Крестьяне замолкли.
Ответил дрожащий от страха староста:
– Мы требуем выполнения своих требований!
Это было серьезное заявление. Хозяин замка на несколько секунд забыл о головной боли, постарался вникнуть в содержание плакатов.
– Э… «Барон, иди считать ворон»… «Выполни»… «обязанности»… «за май»… «супружеские»… Ерунда какая-то… – Похмельный феодал шевелил непослушными губами, ища смысл.
Он нервно облизнулся, мечтая выпить чего-нибудь холодного и не очень крепкого.
– То есть вы хотите, чтобы я пошел считать ворон? – грозно спросил он. – А супружеские обязанности я уже исполнил в полном объеме!
– Мы же написали, не супружеские, а наоборот… – стушевался староста. – А про ворон… Это фигурально.
– Супружеские наоборот?!. Э, да тут у меня бунт?! – Лобенроген выпучил глаза. – Вы что, песье племя, себе позволяете?
1 2 3 4 5 6