– Нет, – поднял с полу чашку и отхлебнул немного кофе. – Бет, я пытаюсь выяснить, что же явилось причиной катастрофы.
Она резко повернулась к нему.
– Но это дело специальной комиссии. С какой стати ты этим занимаешься?
– Я... я даже не знаю. Просто чувствую себя в какой-то степени виноватым. Не знаю почему, но мне кажется, что катастрофа, может быть, как-то связана со мной.
– Но это смешно. Ты-то в чем виноват?
– Незадолго до того рейса у нас с Питером была стычка. Из-за тебя. Не помню точно, когда мы сцепились, но, если, по твоим словам, ты рассказала Питеру о нас за несколько дней до катастрофы, то значит, это произошло в один из тех дней.
– При чем здесь это?
– Лицо командира до сих пор стоит у меня перед глазами. Мы – в кабине летящего самолета, а Питер, повернувшись ко мне, что-то кричит. Понимаешь, в чем дело? Если наша ссора возобновилась во время взлета, а это самый ответственный момент полета, и мы допустили какую-то небрежность или неправильно оценили обстановку, то вся вина за гибель этих людей ложится персонально на твоего мужа и на меня.
Ее глаза слегка потемнели, она подошла и села рядом.
– Дэйв, я знаю тебя и знаю мужа, по крайней мере, с одной стороны. Оба вы – слишком большие профессионалы для того, чтобы позволить эмоциям помешать работе. Питер никогда бы не позволил чувствам взять верх над разумом. Для этого он был слишком опытен.
– Но ты не видела его накануне полета, когда мы с ним схлестнулись. Я тоже никогда не видел его вышедшим из себя, но в тот вечер он был, как сумасшедший.
– Это моя вина – я слишком была жестока с ним. Ты знаешь, он даже ударил меня. Не тогда, когда я рассказала ему обо всех других, а когда рассказала о тебе. Он был слишком горд, и ты был частью его гордости.
Келлер поставил чашечку на блюдце и отодвинул от себя. Он повернулся к Бет, в его глазах не было злости, а только недоумение.
– Но почему ты сделала это, Бет?
– Чтобы причинить ему боль, чтобы пробиться через эту его твердую и холодную броню. Чтобы заставить его хоть что-то почувствовать, хотя бы ненависть.
Да, Келлер помнил это выражение ненависти в глазах командира. Яростной, вспепоглащающей ненависти. И дело было не только в уязвленной гордости: дело было в том, что его предал человек, которого он выпестовал, которого обучил всему, что знал сам. Человек, которого он считал продолжением самого себя. Это воспоминание извлекло из глубин памяти еще одну подробность их ссоры.
Келлер вспомнил жестокие слова, в бессильной злобе брошенные вслед ему Роганом, когда он выходил из пустого ангара.
– А Кэти знает об этом, Келлер? Она знает? Теперь-то она уж точно узнает, ты, скотина! И узнает от меня!
Вот тут-то его захлестнула ненависть к командиру, к человеку, которому он поклонялся, которому он старался во всем подражать, которым он хотел стать сам. К человеку, только что потерявшему свое достоинство. К человеку, лежащему распростертым на бетонном полу и выкрикивающему оскорбления. К богу, который стал простым смертным.
Насколько долго эта взаимная ненависть владела ими? Мог ли этот холодный профессиональный разум дать трещину под воздействием эмоционального стресса? Мог ли его собственный более молодой и менее опытный разум поддаться безудержной ярости? Общая картина уже начала вырисовываться в его мозгу. Но была ли она верной?
– Дэйв, с тобой все в порядке? Ты как-то странно выглядишь. – Голос Бет заставил его вернуться к действительности.
Он глубоко вздохнул.
– Пожалуй, теперь немного скотча не повредит, – сказал он.
Она налила ему большую порцию и, присев рядом, протянула стакан. Он отпил большой глоток, затем подождал, пока обжигающая струя не достигнет желудка, и только после этого заговорил снова.
– Бет, а что было накануне того рейса? Он говорил тебе что-нибудь перед тем, как выйти из дома в тот вечер?
Голос ее звучал спокойно и бесстрастно:
– Он сказал, что больше никогда не вернется.
Келлер оцепенел, его рука, державшая стакан, слегка задрожала.
– Что он имел в виду?
Теперь она прямо смотрела на него:
– Нет, не то, что ты думаешь. Я уверена, он не... – Голос ее сорвался. – Нет, – снова повторила она, – он был, безусловно, взволнован, но не настолько. Перед этим мы говорили о разводе и, похоже, он с этим смирился. Конечно, то, что я сказала ему о тебе, вывело его из себя, но я совершенно уверена, что когда он говорил, что никогда больше не вернется, он имел в виду, что не вернется ко мне. Он же не спятил, Дэйв!
Келлер покачал головой. Хотя он и согласился с ней, но все же... Летчики находятся в постоянном напряжении, и он знает много прекрасных людей, которые в конце концов не выдерживали этого напряжения. Вот почему все пилоты ежегодно, а те, кому больше сорока – дважды в год, проходят тщательную проверку физического и психического состояния.
Теперь страшное предчувствие охватило Келлера с еще большей силой. Все как будто указывало в одном направлении, и бремя ответственности, лежавшее на нем, казалось, стало давить на плечи еще сильнее. Если бы только удалось прорваться сквозь этот барьер, обволакивающий его разум, пропускающий только крохотные фрагментные видения, лишь мучащие его своей иллюзорностью. Ему мог бы помочь, как ему сказали, курс психотерапии, но для этого нужно время. В любом случае, психотерапевты не способны вылечить его разум, они лишь могут помочь ему вылечиться.
Ему необходимо узнать больше об авиакатастрофе. Возможно, комиссия уже выявила какие-нибудь подробности технического или человеческого свойства, какие-нибудь детали, которые могли бы заставить его память включиться. Может, Харри Тьюсон добыл новые доказательства в пользу своей гипотезы. Любые факты, неважно, снимают ли они с него вину за катастрофу или еще больше увеличивают ее, все же лучше, чем эта потеря памяти, поразившая его разум. Он снова почувствовал в себе надежду деятельности. Ему необходимо вернуться в Итон.
Он отставил стакан с недопитым скотчем и встал.
– Мне пора ехать, Бет.
Она вздрогнула, и в ее бездонных глазах отразилось явное разочарование.
– Побудь еще, Дэйв. Мне нужно, чтобы кто-то был со мной. – Она снова взяла его руку и крепко сжала ее, – просто поговорить, Дэйв, ничего другого. Ну, пожалуйста.
Он высвободил ее руку и как можно мягче сказал:
– Сейчас не могу, Бет. Может, как-нибудь в другой раз, но сейчас мне нужно ехать.
– Ты еще приедешь? Ты обещаешь, Дэйв?
– Да. Может быть, – подумал он. Скорее всего, нет.
Он оставил ее сидящей в гостиной, и в мозгу его запечатлелся этот новый образ Бет: белая блузка, руки, сжимающие бокал, и лицо, на котором вдруг явственно стали заметны следы возраста. И странно, все та же горькая и скорбная улыбка.
Машина рванулась вперед, выбросив из-под колес сноп гравия, забарабанившего по стене дома. Келлер осторожно вырулил на дорогу, и по мере того, как машина двигалась в сторону Виндзора и Итона, он ощутил вновь нарастающее в нем напряжение.

Глава 8

Эмили Плэтт медленно убивала своего мужа ядом. Она намеренно не спешила – не потому, что хотела отвести от себя подозрения, когда он, наконец, умрет, а чтобы насколько можно дольше продлить его мучения.
В течение последних трех недель дозы грамоксона, которые она подмешивала ему, были минимальными: она хотела, чтобы состояние его здоровья ухудшались постепенно и без резких скачков, и тем не менее была удивлена, насколько быстро он слег в постель. Действие яда, содержащегося в гербициде, оказалось более сильным, чем она предполагала, и первая же доза, которую она добавила в его утренний кофе, напугала ее остротой вызванного приступа. Дав ему пару дней передохнуть, чтобы немного восстановить силы, Эмили резко уменьшила дозу, стремясь сделать болезненные проявления менее явственными, но более растянутыми во времени. Разумеется, при первом же острейшем приступе ей пришлось вызвать врача, но тот оказался человеком начисто лишенным воображения и не смог сказать ничего вразумительного о характере заболевания. Он сказал Эмили, что если в течение последующих дней мужу станет хуже, его необходимо будет госпитализировать, чтобы установить диагноз и назначить соответствующее лечение. Но поскольку Эмили уменьшила дозу яда, и состояние мужа, казалось, даже несколько улучшилось, врач уже не видел причин для дальнейшего беспокойства. Он лишь порекомендовал немедленно связаться с ним, если муж не поправится полностью через несколько дней. Естественно, Эмили и не подумала связываться с ним, а ее несчастный муж был настолько слаб, что не мог сделать это самостоятельно.
Она вызовет врача снова только тогда, когда будет совершенно уверена, что у мужа не осталось никаких шансов выжить. Она скажет, что ее муж в течение последних недель чувствовал себя хорошо, хотя и выглядел несколько более утомленным, чем обычно, и что все произошло совершенно неожиданно. Она не станет возражать против его госпитализации, и даже если им удастся установить причину болезни, они все равно ничего не смогут сделать, поскольку от этого яда нет противоядия. Она не была уверена, будет ли ему делаться вскрытие после смерти, но это ее мало заботило. Все, что она хотела – это чтоб он умер. И при том мучительно.
Сирил Плэтт моложе своей жены – ему тридцать шесть, а ей сорок три – но когда они поженились пять лет тому назад, они оба согласились, что разница в возрасте никак не может повлиять на их отношения. На деле так оно и было. Что же повлияло на их отношения, так это различие в понимании отдельных сторон супружеской жизни.
Она впервые увидела Сирила, когда тот стоял, рассматривая маленькую изящную статуэтку, выставленную в витрине ее антикварного магазинчика на итонской Хай Стрит. Она как раз занималась просмотром пачки доставлявшихся ей еженедельно местных газет и выписывала из них сведения о предстоящих на неделе ярмарках, распродажах и различных деревенских празднествах. Она знала, впрочем так же, как и другие антиквары, что на таких мероприятиях чаще всего обнаруживаются наиболее редкие и ценные вещи, поэтому значительную часть своего времени проводила в поездках по округе, посещая эти самые мероприятия. Конкуренция в их деле, особенно с тех пор, как антиквариат вошел в моду, обострился до крайности, тем более в Итоне, где полным полно таких, как у нее, антикварных магазинчиков. После того, как умер ее отец, оставив на нее начатое им дело, у нее практически не хватало времени ни на что, кроме работы. Время от времени она отрывала взгляд от газет, чтобы посмотреть, здесь ли еще молодой человек, надеясь, что он все-таки зайдет, при этом ее интерес был вызван отнюдь не деловыми соображениями. Очень часто люди останавливались перед витриной, любовно рассматривали выставленные там предметы, а затем преспокойно брели к соседнему магазину, не потрудившись даже заглянуть внутрь. Даже если кто-то и заходил, это вовсе не означало, что он собирается что-то приобрести – в антикварные магазины, так же как и в книжные, люди чаще приходят просто поглазеть, нежели купить что-нибудь. В молодости это приводило ее в бешенство: люди заходят в магазин, торчат здесь бог знает сколько времени, с интересом, даже благоговением перебирают все эти сокровища, задают вопросы, а затем как ни в чем не бывало уходят с таким видом, будто им просто некуда девать время. Но отец всегда учил ее не давить на возможного покупателя, даже не делать попытки как-то уговорить его, и ни при каких обстоятельствах не торговаться. Пусть этим занимаются уличные торговцы, а люди их профессии не должны до этого опускаться.
Ее отец, каким она его помнила, всегда внушал ей уважение, смешанное со страхом. Даже сейчас она не была уверена, любила ли она его когда-нибудь по-настоящему. Две ее старших сестры из-за его требовательности и строгости, переходящих в тиранию, рано покинули дом. Он был глубоко религиозным человеком и правил домом железной рукой, и его железная хватка не ослабевала ни на минуту, даже когда умерла их мать. К тому же он был человеком Викторианской эпохи, ему были близки и ее моральный кодекс, и неприятие всего выходящего за рамки нормы, и преклонение перед силой характера, и признание доминирующей роли мужчины в доме. Именно это и вызвало бегство сестер, одной в Шотландию, а другой куда-то за границу (с тех пор у нее не было с ними никаких контактов), и только она находила какое-то удовольствие в подчинении отцовской воле. Ей было необходимо, чтобы над ней властвовали, так же, как ему было нужно властвовать над кем-нибудь, и в этом смысле они замечательно удовлетворяли потребности друг друга. Смерть отца оставила ее одинокой и испуганной, но при этом она почувствовала какое-то странное облегчение.
Может быть, после стольких лет добровольного подчинения она воспринимала его смерть как знак искупления своей вины. Какой вины, она не знала, но ее отец беспрестанно повторял, что каждый человек рождается грешным и нуждается в искуплении, и именно от этого зависит, как сложится вся его дальнейшая жизнь. Истинные христиане оплачивают свои долги в течение жизни, другие – только после смерти. Ей же казалось, что она оплатила большую часть своих долгов в течение его жизни. И теперь, когда его не стало, и ее жизнь освободилась от всеподавляющей мужской власти, в пей пробудилась острая потребность в деликатном отношении со стороны какого-либо человека вроде Сирила.
Услышав звон маленького колокольчика, подвешенного над дверью, Эмили резко подняла голову и увидела, как он входит в магазин. Она вежливо улыбнулась ему, он так же вежливо улыбнулся ей в ответ. Затем она снова склонилась над своими газетами, но ее мысли были уже полностью поглощены оценкой представшего перед ней молодого человека. На вид ему было около тридцати или немного за тридцать. Высокий, но несколько худощав. Не слишком красив, но на вил довольно симпатичный. Одежда висела на нем, будто была на размер больше, но, похоже, он чувствовал себя в ней довольно удобно. Руки его были глубоко засунуты в карманы пиджака. Интересно, женат ли он? (Впрочем, ей-то какое дело?) Ее жизненного опыта явно не хватало, чтобы ответить на этот вопрос.
На разложенные перед ней газеты упала тень, и, услышав легкое покашливание, она подняла голову: он стоял глядя на нее сверху вниз со смущенной улыбкой. Он спросил, есть ли у нее парная статуэтка к той, что выставлена в витрине. Смешавшись, она ответила, что впервые слышит о том, что эта статуэтка из комплекта, и спросила, не может ли он рассказать ей об этом подробнее. Он начал рассказывать, и вскоре они уже оживленно болтали о предметах антиквариата и об источниках их приобретения.
Их знакомство, а поначалу это было просто знакомством на основе общности интересов, незаметно переросло во взаимное влечение; она находила в нем ту нежность, которая полностью отсутствовала у ее отца, он же обнаружил в ней ту внутреннюю твердость характера, которой так недоставало ему. Через три месяца они поженились, и первые три года их совместной жизни были наполнены тихим счастьем, не нарушаемым никакими крайними проявлениями радости или горести.
Физическую близость Эмили пришлось испытать впервые, и, к ее разочарованию, она не вызвала у нее положительных эмоций. Она кое-как терпела ее, но редко получала от нее удовольствие, потому что сам интимный акт воспринимала как некое нарушение заповедей отца. Более того, как предательство по отношению к отцу.
К сожалению, страсть ее, так и не разгоревшись, тихо угасала, в то время, как аппетиты Сирила росли, как будто пассивность жены еще больше распаляла его. Будучи абсолютным дилетантом в вопросах секса, она, тем не менее, догадывалась, что запросы Сирила выходят за рамки нормы, но по прошествии трех лет, когда Сирил совсем перестал беспокоиться о том, что его жена считает нормальным, а что – нет, она окончательно убедилась, что с ним что-то неладно. Он и раньше никогда не проявлял горячего желания кончить в ней, даже, казалось, делал это с большой неохотой. Ее это не очень-то беспокоило, она не испытывала большого удовольствия от того, что в ее тело вливается эта липкая жидкость, но и то, чему он отдавал предпочтение, было столь же непристойно и гораздо более неприглядно. Он просил, чтобы она ласкала его руками, и если она отказывалась, был готов умолять ее со слезами на глазах, настаивая на выполнении ею супружеского долга. Упоминание о долге заставляло ее в конце концов уступать – понятие долга было ей слишком хорошо знакомо: это слово она слышала на протяжении всей своей жизни.
Позже он стал стремиться использовать для достижения оргазма другие отверстия ее тела, природой для этого не предназначенные. Это приводило ее в состояние безмерного ужаса и отвращения, но странным образом его слабость становилась здесь его сильным оружием, если, конечно, упрямство можно отнести к категории силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29