Галина сама колебалась: ехать или не ехать на кладбище. От Ляшенко
она знала о выпадах Тамары по адресу работников милиции, и это нельзя было
сбрасывать со счетов. Но накануне ее вызвал Билякевич и рассказал, что к
нему приходил Иван Прокофьевич Зимовец, извинился за дочь. Иван
Прокофьевич не разделял ее подозрений, считал их вздорными, и в итоге
сумел переубедить Тамару. Он просил Билякевича посодействовать в отношении
оркестра - в ПТУ сомневались, можно ли хоронить Анатолия с оркестром, а
также выразил надежду, что Галина Архиповна Юрко, которую в их семье очень
уважают, придет отдать последний долг его сыну. А еще Иван Прокофьевич
опасался, как бы не было никакого инцидента на кладбище: трагическая
смерть Анатолия вызвала на их улице и окрест ее разные толки, что
будоражит кое-кого из товарищей Анатолия, далеких от него при жизни, но
сейчас воспылавших обидой за него, парней-бузотеров... С оркестром
Билякевич уладил, а учащиеся ПТУ, в котором учился Анатолий, приняли меры,
чтобы не допустить эксцессов со стороны любителей дешевых сенсаций,
скандалов. Надо отметить, что таких оказалось немного. К тому же
дружинники наблюдали за порядком и все обошлось более или менее спокойно.
Только Тамару нельзя было унять: она плакала, причитала, кляла.
Вначале Галина не поняла, против кого теперь обратила свой гнев сестра
Анатолия? Она не хотела подходить к ней, но Тамара сама подошла, обняла,
заплакала у нее на плече.
- Галина Архиповна, вы его понимали. Только вы!
Потом оборвала плач, сказала зло:
- Ну ничего, я этой твари испорчу прическу! Разукрашу ее без помады!
Пусть только попадется.
И тут же объяснила, кого имеет в виду - Ларису Яворскую. Оказывается,
она уже узнала все. Знала даже больше того, что было на самом деле. И хотя
спор на похоронах неуместен, Галина все же сочла нужным возразить:
- Это не она...
- Она! - перебила ее Тамара. - Я эту дрянь давно раскусила. Знала ее,
когда она еще в бантиках-рюшечках ходила, ангелочка из себя корчила. Уже
тогда на ней пробы негде было ставить! Думала, если папа профессор, ей все
дозволено. Ни стыда, ни совести! За Пашей как собачонка бегала, а Толик у
нее только так, между прочим, был. И не один: она с любым могла... Я знаю,
что говорю! Паша ее со временем раскусил. И у Толика на нее глаза
открылись, наладили они ее подальше. И Паша, и Толик. Вот она и решила
отомстить - столкнула их, дураков, между собой. Вы не спорьте: я о ней
побольше вашего знаю!
Тамара чуть ли не кричала, и Галина уже пожалела, что заговорила с
ней. Но вместе с тем она была в недоумении. Еще недавно Тамара говорила о
Ларисе без осуждения и даже вроде бы сетовала, что та не разделила чувство
ее брата. И вдруг такой поток грязи. Очевидно, какую-то неприязнь к
девушке она таила давно, но не было причин ее подогревать, выплескивать. А
сейчас, когда на нее обрушилось горе, и ее разум не находил его истоков,
молодая женщина искала виноватых. Для нее так было легче, проще воспринять
непоправимое. Но вот что странно: она обвиняла не Новицкого, хотя уже
знала, что это он нанес ее брату трагический удар. Больше того, находила
ему оправдание. И это было трудно понять. Возможно, Тамара в самом деле
знает что-то такое, что неизвестно ни Мандзюку, ни Ляшенко, и это нечто
дает ей право говорить так...
Когда засыпали могилу, Галина обратила внимание на долговязого парня
с ассиметричным лицом, который подошел к Тамаре, что-то зашептал ей. Его
лицо, как бы скошенное с одной стороны, показалось Галине знакомым.
Всмотревшись, она узнала его и даже вспомнила его уличную кличку - Бим.
Это был тот самый оболтус, которому полтора года назад Анатолий намял
бока. Если Галине не изменяет память, тогда они подрались из-за какой-то
сплетни. Ну, конечно! И вот что удивительно: та сплетня касалась Тамары,
чернила, порочила ее. Точно так же, как сейчас Тамара поносит Ларису. Вряд
ли это было случайным совпадением, скорее всего и в том, и в другом случае
источник сплетен был один. Неужто Тамара не понимает этого? И вообще, что
может быть у нее общего с этим негодником Бимом?
Однако на возмущение уже не оставалось времени. Лицо Тамары исказил
гнев. Она резко повернулась, посмотрела за частокол памятников, куда
показывал Бим. Потом что-то сказала, а вернее, процедила сквозь зубы. Бим
только этого ждал: метнулся за памятники, прихватив с собой двух патлатых
парней. Заподозрив недоброе, Галина отыскала командира дружинников -
рослого, плечистого парня, рассказала о настораживающем поведении Бима.
Четверо дружинников бросились в сторону, где скрылся Бим с дружками.
Галина старалась не отставать от них.
Они подоспели вовремя: хулиганы скрутили какую-то девушку, заломили
ей руки. Бим обмотал ее голову своей курткой и, осыпая ее площадной
бранью, бил кулаками куда попало. Завидев дружинников, хулиганы бросились
врассыпную. Дружинники устремились за ними. Как только Бим отпустил
девушку, она рухнула на колени, сгорбилась, сжалась, не пытаясь даже
освободиться от намотанной на голову куртки. Галина наклонилась к ней,
размотала куртку и едва не ахнула - Лариса!
Девушка плакала молча, без всхлипов, содроганий: слезы, будто струйки
дождя, омывали ее лицо, разбитые в кровь губы. Галина взяла ее под руку.
Девушка послушно поднялась, прислонилась спиной к березе, склонившей ветви
над чьей-то могилой, закрыла глаза и так стояла некоторое время. Потом
сказала:
- Поделом мне. Мало еще надавали, надо было как его - головой о
камень!
Кровь сочилась из ее подрагивающих губ. Галина спросила, есть ли у
нее носовой платок.
- Был в сумочке, но я не знаю, где она, - девушка приоткрыла глаза,
украдкой посмотрела на Галину из-под густых темных ресниц. Уголки ее рта
дернулись в усмешке - узнала.
Галина не нашла ее сумочки, дала свой платок, Лариса прижала его к
губам.
- Благодарю, вы очень любезны. Я постираю, верну. - Она помолчала, а
затем добавила со знакомой Галине задиристостью: - Или в милиции их выдают
вместо индивидуальных пакетов?
- Идемте, я провожу вас, - оставляя без внимания ее выпад, предложила
Галина.
- Нет, - мотнула головой девушка, и ее лоб, глаза захлестнула волна
рыжеватых волос. - Я должна подойти к нему, к его могиле.
Галина пыталась отговорить ее - такая демонстрация могла вызвать
новый скандал, но Лариса стояла на своем.
Они подождали, пока все уйдут, подошли к свеженасыпанному холмику,
прикрытому шалашом погребальных венков. Лариса опустила голову, и волосы
крылом закрыли ее лицо.
- Оставьте меня с ним, - попросила она.
Галина отошла в сторону. Лариса опустилась на колени, зарылась ими в
разрыхленную землю, отняла ото рта платок, беззвучно зашевелила разбитыми
губами. Галине показалось, что она молится, и это удивило ее. Но вот
Лариса поднялась, отряхнула колени, поправила платье, подошла к Галине и
сказала вполне серьезно:
- Я просила у него прощения, но он ничего не ответил. Глупо... Все
это очень глупо!
И хотя она говорила спокойно, без надрыва, ее тон, слова не
понравились Галине: было в них что-то выспренное, показное. "Нашла где и
перед кем представление устраивать", - неприязненно подумала Галина. Но
тут же одернула себя: "Опять спешишь с выводами!.."
Кладбище покидали вместе. Галина не без опаски поглядывала по
сторонам: уже смеркалось, кладбищенские кварталы опустели. У ворот их
поджидали два крутоплечих парня. Галина нащупала в кармане платья
милицейский свисток, но, узнав дружинников, успокоилась. Старший из парней
отозвал ее в сторону, передал небольшую изящную сумочку-кошелек.
- Это, должно быть, ее, - имея в виду Ларису, сказал он. - Хулиганы
бросили, когда мы гнались за ними.
- Догнали? - полюбопытствовала Галина.
- Двух догнали, передали вашим сотрудникам, третий убежал.
Как поняла Галина, третьим был Бим...
Неподалеку от кладбищенских ворот у обочины шоссе стоял милицейский
"рафик". Лариса замедлила шаг, покосилась на Галину.
- Я арестована? - вовсе не испуганно, скорее с любопытством, спросила
она.
- За что вас арестовывать? - удивилась Галина.
- Это все из-за меня произошло, - неожиданно сказала девушка. - Я во
всем виновата. Только я!
Галина внимательно посмотрела на нее, стараясь понять, насколько она
искренна. За год, что они не виделись, Лариса заметно повзрослела:
приосанилась, раздалась в плечах, что не портило ее рослую спортивную
фигуру. А еще она стала сдержаннее: расчетливей в жестах, словах. Но
именно эта ее сдержанность беспокоила Галину: была в ней какая-то
напряженность, отчего казалось, что вся она сжата, как до отказа
заведенная пружина, которая вот-вот сработает или лопнет с оглушающим
звоном.
Но Лариса держалась спокойно, ровно, хотя разговор у них шел
непростой. Правда, Галине не сразу удалось разговорить ее, убедить в
искренности своих намерений...
Они сели в троллейбус, проехали несколько остановок. Лариса молчала,
все еще прижимая платок к губам, хотя в том уже не было надобности - кровь
запеклась. Видимо, это был предлог не разговаривать, собраться с мыслями.
У Дома ученых Лариса начала пробираться к выходу, хотя выходить ей надо
было не здесь. Галина растерялась: бежать за ней, останавливать,
вразумлять было так же глупо, как отпустить ни с чем. Но вот девушка - она
была уже в дверях - оглянулась, кивком головы пригласила Галину выйти
вместе. Пассажиры, которые не собирались выходить на этой остановке, уже
сомкнули плечи, спины, и Галина с трудом протиснулась к двери. Едва успела
выскочить из уже отправляющегося троллейбуса, на тротуаре столкнулась с
дородной дамой, наступила на ногу пожилому военному, забормотала
извинения. Лариса успела отойти к газетному киоску и как ни в чем не
бывало листала пухлый литературный журнал. Когда Галина подошла, она
спросила, не отрываясь от журнала:
- Значит, меня не арестуют?
- Пока в этом нет необходимости, - сухо сказала Галина.
Она была сердита на Ларису за ее дурацкую выходку и такое вот
позерство - можно подумать, что ей наплевать, арестуют ее или нет.
- А мне сказали, что меня арестуют, даже советовали уйти из дома на
день-два.
- Куда уйти?
- К подруге, тете... Мало ли куда можно уйти!
- Почему только на день-два?
- За это время обещали все уладить.
- Кто обещал?
- Не имеет значения.
- Вас никто не собирается арестовывать, - сделав над собой усилие,
как можно дружелюбнее, сказала Галина. - Я хочу поговорить с вами. Просто
поговорить.
Лариса недоверчиво прищурилась, но затем согласно кивнула.
- Зайдемте в Дом ученых, я приведу себя в порядок.
В туалетной комнате Лариса намочила платок, вытерла им колени,
умылась, причесалась, осторожно накрасила помадой разбитые губы.
- Еще хорошо, что глаза не подбили, а то вообще был бы видик! -
сказала она Галине и тут же предложила: - Идемте в бар, выпьем по
пятьдесят граммов. Так положено после похорон.
Галина не стала возражать.
Но им не повезло: бар был закрыт.
- Знаете что, - предложила Лариса, идемте ко мне. У меня отдельная
комната. И выпить у нас найдется.
- Я не буду пить, - предупредила Галина.
- Дело ваше. А я буду, хочу напиться.
- В таком случае отложим наш разговор.
Лариса удивленно посмотрела на нее.
- Но это в ваших интересах: пьяная я выболтаю все.
- Мне характеризовали вас как умную девушку, а вы говорите глупости,
- рассердилась Галина.
Лариса зарделась.
- Извините. Но я действительно хочу напиться, чтобы не думать ни о
чем. А еще хочу перевернуть вверх дном одну фешенебельную квартиру.
Трезвая я не сумею это сделать: как-то пробовала, не получилось.
- Странное желание!
- Не такое уж странное, если учитывать... - Она осеклась, а затем
неожиданно взяла Галину под руку: - Вы правы: я говорю глупости. Это
потому, что ищу себе оправданий, а их нет. Идемте, я расскажу то, что вас
интересует.
И снова ее тон - слишком уж покаянный и слишком доверительный, не
понравился Галине. Должно быть, все, что сейчас расскажет Лариса, будет
неправдой или, в лучшем случае - полуправдой. Но то, что она услышала,
ошеломило ее.
Они свернули на тихую Садовую улицу, затененную густыми кронами
каштанов. Лариса чуть наклонила голову, заговорила неторопливым
полушепотом:
- Год назад я сошлась с Толиком и не видела ничего ужасного в этом.
Толик мне нравился своей непосредственностью, робостью, которую он пытался
скрывать за напускной грубоватостью. Но вскоре поняла, что сделала
глупость: Толик был наивен, как ребенок, и все принимал всерьез. Он
настаивал, чтобы мы поженились. Это было бы смешно, когда бы он не был так
настойчив. В общем он надоел мне быстрее, чем я ему. Отделаться от него
было нелегко, и мне ничего не оставалось, как сказать, что выхожу замуж за
Новицкого. Конечно, это была неправда, но я знала, что Толик поверит: с
первого дня нашего знакомства он ревновал меня к Паше. Пашу я не
предупредила, поскольку не думала, что Толику взбредет в голову
объясняться с ним. А оно вон как получилось!
О книге она умолчала. Но дело было даже не в этом - Галина не
поверила ей. Все, о чем она рассказала неторопливым, ровным полушепотом,
было уже сказано Тамарой Зимовец, которая подхватила пущенную кем-то
сплетню. Тем не менее, Лариса повторила ее почти дословно, не пощадив себя
и не сделав никакой попытки оправдаться, очевидно, ничего другого
придумать не успела...
- Надежда Семеновна знала о ваших отношениях с Толиком?
- Догадывалась.
- А Новицкий?
Лариса вспыхнула, да так, что запылали уши.
- Нет... То есть, возможно, знал... догадывался. Но с некоторых пор
он избегал в разговорах со мной таких тем.
- Почему?
Она не ответила, отстранилась, опустила голову, и ее лицо снова
накрыла волна рыжеватых волос.
"Ах вот в чем дело! - подумала Галина. - Как я раньше не поняла. Еще
на автостоянке, не удержи ее Чижевская, она бы бросилась в драку, стала бы
под нож. И не из любви к острым ощущениям, а потому, что Новицкому, ее
Паше, угрожала опасность. И сейчас решила пожертвовать собой, лишь бы
отвести от него беду..."
И, если до этой минуты у нее еще оставалось предубеждение к девушке,
то сейчас оно исчезло, словно испарилось. Захотелось обнять ее крепкие
плечи, по-дружески встряхнуть, сказать, что нечего тревожиться, переживать
- все должно обойтись для ее Паши. Но тут же вспомнила Толика Зимовца и
невольно отстранилась от Ларисы...
- Вечером 28-го у Толика при себе была книга "Медицинский Канон"
Авиценны из вашей библиотеки.
- Книга? - переспросила Лариса, видимо, для того, чтобы выиграть
время, сообразить, как и что ответить. - При чем тут книга?
- Не знаю, поэтому спрашиваю.
- У папы было больше семи тысяч книг, я не могу помнить все! -
раздраженно сказала девушка.
- Это ценная книга. В свое время Толик одел ее в кожаный переплет,
это был его подарок Матвею Петровичу, - не отступала Галина.
- Может быть. Не знаю!
Она насупилась и Галина решила не настаивать - иначе у них не
получится откровенный разговор.
Они подошли к ее дому, и Лариса подчеркнуто церемонно пропустила
Галину вперед.
- Прошу вас.
Квартира была большой - пять просторных комнат, не считая холла,
подсобных помещений, кухни; богатой - узорчатый паркет, лепные потолки,
хрустальные люстры, ковры; ухоженной - все сверкало безукоризненной
чистотой, в полированные поверхности сервантов, шкафов можно было
смотреться, как в зеркала, а на ворсистые, причесанные подушки дивана,
кресел даже неловко было садиться. Год назад, когда Галина пришла сюда
впервые, это не бросалось в глаза, возможно потому, что во всех комнатах
стояли высокие, под потолок, стеллажи с книгами и не было столько ковров,
хрусталя. Теперь же не было стеллажей, а те немногие книги, что ровными
шпалерами, подобранными по размерам и цветам переплетов, жались друг к
другу за стеклами стилизованных под старину шкафов и полок, принужденно
соседствуя с чайными сервизами, коллекциями вино-водочных бутылок, морских
раковин, принадлежали скорее к комнатному интерьеру, чем к библиотеке.
Только в кабинете покойного профессора все осталось, как прежде:
заваленные книгами стеллажи, шкафы, старомодное потертое кресло,
жестковатый диван, портреты Пирогова и Павлова, бюст Гиппократа, массивный
письменный стол, чернильный прибор из потемневшей бронзы с дарственной
надписью какого-то благодарного пациента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18