— Может, много ему, деда?
— В самый раз, Дове, в самый раз... Я не знаю, где этот пес отыскал лошадей. Судя по грязи на их ногах, где-то в топком месте. Как он смог успокоить их, возбужденных битвой? Как привел сюда?.. Нет, Дове, о подобном даже и я никогда не слыхал, хотя прожил долгую жизнь...
Довлет положил перед Евбасаром мясо, пес с достоинством принял награду, постарался выразить взглядом, что ею доволен, схватил и понес за юрту...
На долгие переживания Аташир-эфе не был способен, он уже седлал вороного запасным седлом, ибо только на каурой кобыле оставалось седло, когда кони вошли во двор.
— Отведи-ка Юлдуз в конюшню, Дове,— приказал Аташир-эфе, уже вскидывая ногу в стремя.
— Не надо ее в конюшню,— услышал Довлет голос у себя за спиной. Мальчик обернулся и увидел вышедшего из юрты Гочмурата, уже вооружившегося.
— Я с тобой, деда,— сказал Гочмурат, отбирая у Довлета уздечку каурой кобылы.
— Эй, вояки вы недобитые,— закричала выбежавшая во двор Аннабахт.— Если дома вас теперь не удержишь, то хотя бы прихватите с собой это,— указала мать Довлета на трупы бандитов, еще валявшиеся за оградой и швырнула на землю моток веревки.
Аташир-эфе и Гочмурат не стали спорить, подхватив веревку, они ею быстро опутали ноги убитых, сели на своих коней и поехали, а за ними ногами вперед потащились по земле убитые...
Места сражения Аташир-эфе и Гочмурат достигли, когда солнце уже поднялось в зенит. Само сражение уже заканчивалось, теснимый отовсюду враг пятился. Увидев появившихся на взгорке всадников еще уцелевшие шахские сербазы и бандиты решили, что к их преследователям подходят свежие силы, бросая еще остававшееся при них награбленное добро, поворачивали коней и пытались найти спасение в бегстве. Но не многим из них удалось уйти. Джигиты Сердара беглецов настигали и, не зная пощады, добивали их. Сам Сердар в пылу преследования чуть не был застрелен предводителем карательного отряда, но, вовремя взмахнув саблей, он срубил руку с пистолетом...
— Дядя Аташир одним своим появлением поверг в прах наших противников,— пошутил потом один из джигитов, когда битва сорсем окончилась.
— Так и должно быть. Текинец одним своим видом должен внушать врагу ужас,— серьезно ответил на шутку старый вояка.
— Все же добыли вы лошадей, отец,— подъезжая, сказал Сердар.
— Евбасар раздобыл их, а не я,— ответил Аташир-эфе, досадуя, что не довелось ему принять участие и в этом сражении.
До самого вечера джигиты Сердара собирали разбросанное по всей округе добро. Пригнали .покинутых бандитами верблюдов и ослов, согнали отовсюду лошадей убитых в бою бандитов, загрузив животных тяжелой поклажей, двинулись в обратный путь к своему селению...
В тот же вечер людям были возвращены их скот и добро, отбитые у бандитов джигитами Сердара, в свои дома возвратились все, кого разбойники пытались угнать в неволю, и в селение, в котором было немало покойников и где сгорело множество жилищ, все же ворвалось и немного радости.
Встретив свою дочь, Огулсабыр-эдже вначале разрыдалась у нее на груди, а потом рухнула на землю перед Сердаром и обняла его колени.
— Что вы, уважаемая соседка,— старался вырваться из ее рук суровый военачальник.— В том, что ваша Айджерен познала муки плена, есть доля и моей вины. Это я должен вам поклониться.— И Сердар исполнил то, о чем он говорил, тут же подняв на ноги плакавшую от счастья женщину.
Но рядовые воины не чувствовали за собой никакой вины и принимали изъявления благодарности как должное. Во многих дворах запылали костры под котлами, благодарные земляки резали баранов, готовили угощение своим избавителям...
Еще только наметилась на востоке мутноватая светлая полоска грядущего рассвета, как отряд Сердара, повинуясь имевшемуся приказанию Ораз-хана, покинул селение и направился вновь в армию мятежного принца...
Глава одиннадцатая «ДОБРОТУ ЗАБЫЛИ БОГАЧИ...»
(Из строк Молланепеса)
Рана, которую получил поэт в сражении с налетчиками, оказалась более серьезной, чем он предполагал, когда явился на такыр, чтобы принять участие в преследовании бандитов. Теперь Молланепес был вынужден лежать в постели. Но прерывать занятия со школьниками он не пожелал. «Мы, туркмены, и без того слишком мало знаем, чтобы я мог позволить себе пропускать занятия с детьми нашими»,— заявил он своим близким и велел детям являться на уроки не в школу, а в его юрту.
Жилище поэта походило на жилище его одноплеменников и в то же время от них немного отличалось. На стенах вперемежку с оружием висело несколько дутаров. Целый угол занимали сложенные на полках книги. Там же стоял на подставке большой разноцветный шар, который, как объяснил новый учитель детям и во что никто из них пока еще не поверил, изображал всю землю. А главное, чем отличалась юрта поэта от других,— в ней было очень чисто и крепкий дух кошмы, из которой складывались все юрты, в доме поэта перебивали сжигаемые в специальной тарелочке тоненькие палочки, которые можно было купить только на базаре в большом городе и которые туда привозили из далекого Хиндустана...
Входя в эту юрту, дети старались оставить живость своих характеров за порогом, в жилище поэта они, будучи школьниками, одновременно превращались и в гостей, а туркменские дети с младенческих лет ведут себя в гостях подобающим образом...
Довлет как-то поймал себя на мысли, что является в дом знаменитого поэта с большим трепетом, чем в мечеть. Мальчик испытывал страстные желания и научиться играть на дутаре, и оказаться способным прочесть, а главное — понять все, что написано в книгах учителя, и, захватив этот разноцветный шар, обойти с ним всю землю, отыскивая на земле все страны, которые нарисованы на этом шаре...
— Вы видели, как взошли на полях в этом году озимые? — такими словами начал Молланепес свой урок.
— Хорошо взошли, учитель,— ответил Мейлис.— Только уже желтеть стали. Вода в нашей реке упала, и ее очень мало поступает в арыки, чтобы всходы оросить...
— У тебя верный глаз, мой мальчик. А теперь я расскажу вам, дети, о тех временах, когда у туркмен воды было вдоволь. Знающий, как живет его народ при нем, видит мир одним глазом, знающий, как жили люди в минувшие века, смотрит двумя глазами, а тот, кто задумывается о грядущем, тот силится обрести себе третий глаз...
— Неужели когда-то было воды вдоволь, учитель? — недоверчиво переспросил Мейлис.
— Не только воды было много, но и жили мы совсем по-другому... Подайте-ка мне кто-нибудь вон тот дутар,— указал Молланепес на один из инструментов, висевших на стене в его юрте.
Довлет оказался проворнее всех, он так страстно метнулся исполнить волю больного учителя, что кто-то из мальчишек по привычке подставил Довлету подножку и сам опрокинулся на спину.
— Ты, видно, любишь музыку, Довлет, сын Сердар-бега?
— Очень люблю, учитель!
— Как-нибудь я научу тебя игре на дутаре. А пока садись на свое место и слушай...
Лежа на своей постели и тихо перебирая струны своего дутара, раненый поэт повел рассказ о временах давно минувших...
Довлет по природе своей был безгранично благодарным слушателем, у него с самых малых лет развилось умение мысленно переноситься в места, о которых при нем рассказывали, дед ли его, отец ли, или кто-то еще, как, например, вот теперь повествовал его новый учитель. А еще мальчик безо всяких усилий мог в воображении становиться то одним человеком, то другим из тех, о ком шла речь. Умел Довлет и страдать и радоваться вместе с этими людьми, а главное — он всегда стремился отыскивать верные решения, если почему-либо такого решения не удалось в свое время найти тем людям, о которых при нем рассказывали, конечно, только лишь в том случае, когда герои повествований вызывали у него сочувствие и были Довлету близки...
Вот и ныне, слушая Молланепеса, Довлет ясно видел города и селения благоденствующей державы, в которой некогда вместе с другими народами жили и туркмены, видел мальчик вокруг себя плодородные нивы и благоухающие цветущие сады, среди которых, серебрясь на солнце, катят свои животворные воды многочисленные арыки...
Но над всем этим благополучием трудолюбивого народа уже нависла смертельная опасность: в пределы страны ворвались бесчисленные орды свирепого Чингисхана, а шах державы не придумал ничего лучшего, как разделить свою огромную и могучую армию на малые отряды и засадить их гарнизонами в разных городах. И вот напавшие на страну завоеватели одну за другой осаждают ее крепости и, громя поодиночке малые отряды защитников, движутся дальше в глубь страны...
Он, нет, не Довлет, а сын падишаха от жены-туркменки Джелалэддин, уже не раз доказавший в битвах свое полководческое искусство, с сотней бесстрашных витязей скачет в столицу для последнего разговора с отцом, он потребует у шаха заветный меч — символ власти над всеми военачальниками и войсками. Джелалэддин знает настроения военачальников: в этот грозный для державы час они забыли все свои раздоры и готовы последовать за ним, чтобы в большом сражении сокрушить коварного и грозного врага. Знает скачущий в столицу принц, что подобные настроения овладели и рядовыми воинами. Особенно Джелалэддин надеется на своих соплеменников, бесстрашных и свободолюбивых воинов-туркмен, каждый из которых на своем коне способен превратиться в маленькую подвижную и разящую крепость...
Дозорные на крепостных стенах еще издали заметили и узнали Джелалэддина, принцу не пришлось даже попридержать своего коня, как перед ним распахнулись ворота...
На улицах славного города Ургенча народ почтительно расступился перед Джелалэддином, провожая его и его всадников благословляющими взглядами, ибо только с ним связывали теперь люди свои надежды на спасение...
Представить себе, как был красив и богат город Ургенч, Довлет не мог, он никогда еще не видел ни одного города. Мальчику оставалось лишь внимательно слушать, вбирая в свою память каждое слово.
— Страна Мухаммед-шаха была огромной и процветающей, дети,— вел Молланепес свой урок.— В нее целиком входили Иран и Туран, Ирак и Шам, а также Кавказ.,. Даже и сквозь наши нынешние безжизненные пустыни в то время пробегали полноводные реки, отдававшие часть своих вод сети оросительных каналов и арыков, питавших безграничные посевные поля... Все вы, ребята, наверное, слышали такие слова: Мары, Ниса, Ургенч...
— Я побывал в том месте, которое называют Мары, учитель,— сказал один из учеников.— Мы даже там заночевали с отцом и дядей.
— Тогда, Човдур, ты нам ответишь: как выглядит сегодня это место?
— Каменные руины, наполовину занесенные песками...
— Да, такова печальная участь, на которую обрекли полудикие орды Чингисхана эти некогда сказочно прекрасные и многолюдные города. Их возводили и украшали гениальные зодчие и искуснейшие мастера. На базарах этих городов можно было купить все, что производилось в самых дальних странах. Но и в собственных больших и малых мастерских изготовлялось множество товаров, которые растекались по всему свету... О богатстве библиотек этих городов ходили легенды. Со всех стран света сюда съезжались купцы, ученые, послы и путешественники, которые разносили славу о богатстве и процветании этой страны по всему миру...
И вот принц Джелалэддин уже во дворце стоит перед восседающим на золотом возвышении отцом. Но отец Дже-лалэддина, увы, вовсе не похож на отца Довлета. Безвольный изнеженный падишах всецело подпал под влияние своей матери Туркан-хатун, женщины из племени кипчаков, которая спала и видела, чтобы шахский трон унаследовал сын Мухаммед-шаха от другой жены, соплеменницы Туркан-хатун...
— Вот противная баба! — не сдержавшись, воскликнул на уроке Мейлис, прервав мечтания Довлета, но только лишь на мгновение...
Вот уже вновь Джелалэддин стоит перед золотым возвышением во дворце и видит за спиной Мухаммед-шаха злое выражение лица завистливой старухи.
— Нет, мой Джелалэддин, я не могу вручить тебе меч сердара всех сердаров,— мямлит Мухаммед-шах.
Глаза старухи Туркан-хатун злорадно сверкнули, под ее ненавистным взглядом Джелалэддин поворачивается и идет прочь...
«Неужели же не мог он найти никакого выхода? — думает о принце Довлет.— Ведь надо же было спасать страну! Ему надо было что-то придумать...»
У самого выхода из дворца по воле мыслей Довлета Джелалэддин вдруг остановился, повернулся и бегом бросился назад к своему отцу...
«Нет, с отцом ему больше говорить не стоило,— думает на уроке истории Довлет.— Он должен был сказать какие-то слова злобной старухе...»
«Ты печешься о том, чтобы трон достался когда-то моему брату, а не мне,— гневно кричит Джелалэддин старой шахине.— Но чтобы было что унаследовать, сперва надо этот
трон сберечь! Не сегодня, так завтра на отцовский трон усядется не брат мой, а бешеный зверь Чингисхан, если вы не отдадите теперь мне все войско...»
Но ничего не желавшая знать, кроме своих козней, злобная старуха осталась глуха к прозорливым словам Джелалэддина, остался глух к ним и его отец...
— Когда орды Чингисхана осаждали одну крепость, войска, запертые в соседней, оставались в бездействии, дожидаясь момента, когда и их постигнет печальная участь соседей,— продолжал свой рассказ Молланепес.— Завоеватели один за другим захватывали города нашей страны, ровняли их с землей, а на месте разрушенных городов высевали ячмень. По приказанию Чингисхана его воины сносили плотины, и реки меняли свои русла. Так гибли наши цветущие сады и плодородные нивы, превращаясь в безжизненные пустыни, которые мы с вами, дети, видим вокруг себя теперь...
— А что стало с принцем Джелалэддином, учитель? — грустно спросил Довлет.
— Мухаммед-шах все же вручил ему меч, дававший обладателю его власть над всеми войсками, но было уже поздно: этих войск уже оставалось слишком мало, чтобы они могли опрокинуть нашествие завоевателей. Все же Джела лэддин долго сражался с врагом, даже сам стал шахом, но мощь его державы уже была подорвана, и вторая волна нашествия татаро-монголов окончательно захватила нашу страну. А мы, туркмены, разбрелись по всему свету: одни пере селились на Кавказ, другие в Сирию, третьи в Ирак... Каждый род стал решать свою судьбу отдельно от остальных. Так что во многих странах можно теперь встретить наших соплеменников. А нас с вами теперь занесло сюда, в Серахс... '
Когда Довлет возвратился после занятий в юрте поэта Молланепеса к себе домой, то увидел, что мать его прогоняет от подворья двух парней, которые держали в поводу двух ослов, груженных мешками с мукой.
— Идите себе, любезные, идите. Что, у нас своей муки не найдется для такого дела? Скажите Бегнепес-баю, что мы все сделаем, как надо...
Парни завернули своих ослов и пошли от подворья дальше вдоль ряда эфе.
— Что им нужно было тут, мама?
— Видишь, Довлетик, что удумал этот обнаглевший бай, их хозяин! Собрался отправлять обряд жертвоприношения за избавление нашего селения от полного разграбления ала-манщиками. Просит людей, чтобы испекли чуреки для угощения, и послал своих батраков раздавать для этого муку.
— Так был же совершен набег, мама. Бегнепес-бай не может ведь знать, у кого что пропало, а что осталось,— попытался Довлет рассудить справедливо, хотя он и недолюбливал Бегнепес-бая.
— Правду говоришь, сыночек,— согласилась Аннабахт.— А все же твой отец не простил бы нас, если бы мы взяли на такое дело эту муку...
На другой день Аннабахт встала раньше обычного и принялась печь чуреки. Во дворе рубил коряги саксаула уже начавший выздоравливать пленник Огулсабыр-эдже. Опекаемая родом эфе соседка тоже намеревалась испечь несколько чуреков для празднества у Бегнепес-бая.
Пленника Огулсабыр-эдже звали Ниязом-Тугодумом. Такое прозвище к нему пристало на его родине, как он сам объяснил, не за глупость, а оттого, что, прежде чем сказать что-либо, он долго думал. Однако он довольно резво рассказал свою историю ухаживавшей за его раной Огулсабыр-эдже.
Нияз-Тугодум всю жизнь нанимался в батраки к разным баям и купцам, но на калым, чтобы жениться, он так и не смог скопить денег. Подкралась старость, и Нияз-Тугодум испугался, что и свой смертный час он может встретить в одиночестве. К шахским сербазам, идущим в набег, он пристал с единственной целью: захватить себе подходящую женщину. Но вышло так, что подходящая женщина захватила его. Нияз-Тугодум этим не очень огорчился.
— Что батрак, что раб — одно и то же. Рабов обычно, как всякую скотину, лучше берегут их хозяева,— заявил он, заканчивая свою исповедь.— К тому же я надеюсь угодить своей госпоже настолько, что она, может, и согласится выйти за меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45