Возле машины стоял уже знакомый Рудольфу следователь с расчесанными на пробор волосами и вызывал арестованных, возле фамилии каждого он ставил в своем списке галочку
Рудольф влез в кузов и оглядел темный двор Куда их теперь повезут? Мрачные, едва различимые лица охранников ни о чем не говорили. Они безучастно стояли вокруг машины; видимо, и для них эта ночная поездка была хлопотной и обременительной. Только рыжебородый, заросший волосами мужик, прищуренные глаза которого на рано поблекшем лице были обрамлены мелкой сеткой морщин и возбужденно бегали, казался необычно оживленным. Когда он наконец стал забираться возле Рудольфа наверх, чтобы усесться рядом с кабиной на борт машины, небрежно волоча за собой винтовку, Рудольф понял, в чем дело, от охранника вовсю несло самогоном
Кузов плотно набили арестованными. Снова в глубине души стало пробуждаться смутное предчувствие, но теперь Рудольф отводил его от себя уже совершенно сознательно. Нет, нет, у всего есть свои традиции и правила. Существуют законы. Только в потасовке, там никто не глядит — кто огрел, тот и одолел. Когда бой окончен, снова в свои права вступают обычаи мирного времени. Есть суды, есть военные суды, наконец,
военно-полевые суды, где-то что-то разбирают и решают,— так было всегда. Все лесные братьи, которые пинались, пошли под трибунал. Что бы им там ни присудили, но никакого самосуда не было. С грохотом подняли борт, заскрежетали запоры. Кто-то из стоявших около кабины, явно знакомый, спросил у обросшего охранника: — Куда нас везут? — Куда везут? — переспросил тот и поправил винтовку.— А твоя какая забота? Будь спокоен. Может, на свадьбу, может, на похороны!
Лицо его от удовольствия расплылось, и щелочки глаз вовсе скрылись под мохнатыми бровями.
Машина тронулась. Люди в кузове плотнее прижались друг к другу, стремясь сохранить равновесие. Хотя шофер ехал медленно, грузовик на выбоинах раскачивался, и живой груз клонился то в одну, то в другую сторону. Каждое такое перекатывание сопровождалось звуком, напоминавшим вздох. Когда людей прижимало друг к другу, в тело впивались шипы колючей проволоки, кто-то охал, кто-то тихо стонал, вместе со скрипом рессор все это сливалось в общий вздох. Крепко стянутые узлы веревок врезались в запястья, устоять было почти невозможно, дощатый пол кузова под ногами раскачивался и все норовил уйти, и в то же время на ухабах подкашивало ноги, в поисках равновесия арестанты с грохотом переступали полшага то в одну, то в другую сторону. В памяти Рудольфа снова ожил стук падавших на крышку гроба Юхана Лээтсаара комьев глины.
Да ерунда, их конечно же везут в уездную тюрьму, передадут в руки немецких властей,— видимо, затем начнется и следствие. Власть-то в руках немцев, у лесовиков вовсе нет никакой власти, это они на свой страх взялись за дело до прибытия немцев. Потом вернутся к себе назад на хутора, скоро жатва, батраков нет, и каждая пара рук на вес золота.
Толпа людей в кузове ходуном ходила туда-сюда, у всех руки связаны за спиной, все стянуты одной колючей проволокой. Туда-сюда. Вздох и снова вздох. Мотор машины давал перебои, дощатый настил под ногами дергался и подрагивал. Грохотали сапоги. Ноги расставить, тогда не так раскачивает. Прижаться плечами, тогда не так впиваются в запястья скрутки колючей проволоки. Кругом было темно и тихо, шум их машины был единственным в мире звуком, он должен был разноситься на несколько километров.
Улицы города были совершенно безлюдными. Лишь один раз на углу главной улицы взгляд уловил двух вооруженных людей с белыми повязками, больше никого, ни одной души. Где же немцы? Может, их и нет, дали деру от пулеметов возле моста и отступили? Чего же это мы в таком случае ударили и оставили уезд лесным братьям?
Рудольф пытался найти ответ на мучившие его вопросы, это нужно было сделать сейчас же, но никакого ответа он не находил.
Совершенно непонятно было запаздывание частей Красной Армии. Ведь не понадобилось бы никакой силы, чтобы очистить город от нескольких десятков белоповязочников! Немецкую разведку можно одолеть двумя-тремя пулеметами, это показал бой возле моста. Но у лесных братьев нет и этой силы, они разбегутся по кустам от одного лишь вида регулярны войск.
Или тут все же присутствовало еще что-то, чего он не знал? Мысль блуждала, ища с мучительной настойчивостью объяснения. Может, крупные немецкие соединения прорвались где-то в другом месте и наши поэтому вынуждены были отступить. Во всяком случае, положение вызывало все возрастающую тревогу.
Взгляд Рудольфа поймал стоявшего поодаль у борта Тоомаса Пярнапуу. Киккаса вместе с ним из камеры не вызвали, тот остался. Следовательно, людей в эту машину отбирали все же по каким-то признакам. По каким же? Рудольф не мог представить, что именно в глазах лесных братьев могло объединять его с Тоомасом Пярнапуу?
Машина свернула на шоссе и выехала за город. Значит, уездная тюрьма отпадает. Окружавшая тишина была столь же плотной, как и темнота. Хотя разъезженное шоссе и шло лесенкой, это вызывало лишь дрожь в коленях и уже не вынуждало всех вместе раскачиваться из стороны в сторону, стало чуть полегче.
Кругом простиралась бескрайняя тьма, словно перед сотворением мира. Никаких признаков жизни. Земля простерлась в ночи, оцепеневшей в ожидании перемен, люди не осмелились даже пошевельнуться, ибо это могло оказаться не по нраву новым властям. Пот, черными крышами и за темными окнами люди спали тревожным сном или шептались и боязливо поглядывали за нечеткими серыми тенями, которые тут и там совершали свои таинственные действия. Лишь отдельные смельчаки или очень любопытные люди выходили поглядеть из-за хлева, чтобы потом рассказывать, что же на самом деле свершилось под покровом ночи. Очевидцы обязательно должны быть, но их мало. В Эстонии люди давным-давно поняли, что излишняя осведомленность легко оборачивается опасностью, и лучше этим не баловаться.
Машина вдруг остановилась. Оба охранника возле кабины спрыгнули через борт на землю. С треском и грохотом откинули задний борт машины и приказали арестованным слезать.
Когда их подвели к противотанковому рву, у Рудольфа возникло ощущение, что ему на голову накинули черный мешок. До сих пор он еще не верил в самое худшее, отводил противный страх, отгонял мысли от порога, за которым начиналась тьма. Все еще верилось, что их везут в тюрьму, на допрос, к судейскому столу — все равно куда, но все же к людям. Теперь вдруг вся эта наивная вера рухнула. На мгновение мир вокруг него покачнулся, будто вселенная подскочила на огромном ухабе. Он выдохнул с такой силой, что для других вокруг него это должно было показаться стоном.
Возле рва уже стояла группа белоповязочников, они приехали на другой машине, которая чернеющей громадой высилась на шоссе. Волосатый лесовик ходил вдоль рва и расставлял арестованных в шеренгу по одному. Ров оставался за их спиной. Рудольф затылком ощущал дыхание бездонной темноты, хотя ров и не был особенно глубоким. Стало до боли жаль самого себя и того, что все так внезапно кончается Страха не было. Было лишь сознание, что ужасно много остается невыполненным.
Хельга — кто теперь распутает до конца ее историю? Наваливалось нечто собственном вины.
В стороне, возле группы охранников Омакайтсе, зажегся карманный фонарик, на его свету в руках остававшегося невидимым в темноте человека колыхался лист бумаги. Затем луч фонарика дернулся, перекинулся к заключенным и начал перескакивать с одного лица на другое. Все ближе и ближе. Свет не задерживался ни на одном человеке больше чем на секунду. Но едва луч света упал на лицо Рудольфа, как тут же погас Ослепленный фонариком парторг не сумел разглядеть подсвечивавшего. Через мгновение он вдруг почувствовал, как кто-то возится с его веревкой. Туг же веревка ослабла, и руки освободились. Плечи прямо таки хрустнули, когда он вытянул руки вперед и принялся растирать запястья, чтобы разогнать кровь. В этот момент кто-то поддал ему под зад и чей-то знакомый голос произнес тихо, но внятно:
— Убирайся отсюда! И смотри в другой раз не попадайся!
Удар был настолько неожиданным и таким сильным, что Рудольф шлепнулся на четвереньки. Еще не поняв всего происшедшего, он тут же поднялся и нырнул в темноту. Инстинктивно пригнулся пониже Грянет ли тотчас выстрел? Прислушивался всем своим существом Шаг, другой и еще один длиннющий шаг — сзади было тихо. Спасительная темнота между ним и охранниками с каждым шагом становилась все плотнее. Подальше от рва, подальше от шоссе и города!
Через несколько минут бежавший наобум в кромешной темноте Рудольф влетел в осушительную канаву, упал головой вперед, не ощущая боли, ударился грудью в пружинящий торфянистый срез и, тяжело дыша, остался на какое-то время лежать. В тот же миг сзади, там, откуда он бежал, началась беспорядочная стрельба. Слышались крики, сверкали разрывавшие темноту вспышки выстрелов. Донесся топот, опять крики, снова стрельба. Возникло замешательство, причины которого он не знал. Может, это из-за него?
Шум за спиной придал беглецу новые силы. Он метнул взгляд назад, ничего в темноте не увидел, прислушался и бросился бежать но канаве. Местами под ногами чавкал мокрый торф, затем нога оступилась на кочке, однако здесь нельзя было сбиться, в канаве ему не приходилось опасаться ям и колючей проволоки, которые в темноте могли быть роковыми Постепенно стрельба позади улеглась и крики стали слабее. Преследуют ли они его? Ожидать ли ему в любое мгновение топота ног? Или он на этот раз спасен?
В груди жгло, он задыхался, хватал ртом воздух, но задерживаться было нельзя. Ничего, скоро пройдет, сейчас придет второе дыхание, это как на кроссе, где в какой-то миг возникает чувство, что больше шагу не сделать, вот теперь упадешь, и тебе уже все равно. Но затем превозмогаешь себя, бежишь через силу дальше, и через минуту дыхание снова открывается. Шаг становится легче, цель уже не кажется недосягаемой Сейчас целью была жизнь Все это время сознание Рудольфа точила одна настойчивая мысль: кто же это все-таки был? Кто был тот человек за его спиной, чей голос он когда-то раньше уже где-то слышал, только никак не мог вспомнить где и когда.
И июля в 02.30 из подвала уездного Омакайтсе повезли первую в отношении расследование офицеры Омакайтсе вынесли смертный приговор Среди них находились люди, чье сотрудничество с партийными и советскими органами вне сомнения, а также те, передачу которых властям посчитали нежелательной из опасения, что последние могут освободить их наказания вследствие недостаточности состава преступления
Передовые немецкие части утром предыдущего дня прошли через город, нолевая комендатура и прочие оккупационные органы на место арестованных увезли на расстрел по приказу начальника уездного Омакайтсе полковника Лаазинга.
На месте раса рели списки приговоренных просмотрел заместитель уездного Омакайтсе Лэнарч Ярьис Не вдаваясь в объяснения, он освободил бывшего парторга Виймаствере Рудольфа Орга, под покровом темноты ушел противотанкового рва.
Через минут после ухода Р. Орга с места происшествия, когда охранникам была дана команда, в темноте скрылись еще двое, которым удалось во время перевозки или стоя вале рва в ожидании расстрела освободиться от колючей проволоки, соединявшей арестованных Беглецами оказались батрак из Ойдремаа Ханс Акерман и заместитель заведующего уездным отделом госбанка Эвальд Аас, оба взяты в плен в бойцов истребительного батальона.
В связи с одновременным побегом двух человек как среди арестованных, так охранников возникло замешательство и вспыхнула стрельба, в которой были ранены четверо. Беглецов в темноте поразить не удалось Так как охранники перед выездом употребляли в караульном помещении спиртное, случайный выстрел из винтовки смертельно ранил начальника команды капитана Каупо Коха, который, не приходя в сознание, через несколько минут умер Смерть наступила вследствие ранения в голову, вызвавшего частичный разрыв кровеносных сосудов и обширное кровоизлияние в мозг капитан Каупо Коха (до 1937 года Константин Ануфриевич Судаков), 46 лет, вдовый, отец взрослой дочери, родился в Кренгольме, в семье помощника мастера. В 1915 году окончил в Воронеже школу прапорщиков, принимал участие в первой мировой войне и закончил службу штаб-капитаном в Северо-Западной армии генерала Юденича. При отступлении Северо-Западной армии в Эстонию в 1919 году заболел сыпным к провел несколько неоель в тифозном лазарете Северо Западной армии, расположенном в Кренгольмскои рабочей казарме М 5, и был обнаружен при очистке как единственный оставшийся в живой человек. После выздоровления остался на постоянное жительство и поступил на работу служащим фабричного управление
После как в 1930 году, в результате продолжительных переговоров, проведенных в располагавшемся в доме бывшего технического директора фабрики штабе эстонской дивизии с командиром дивизии мануфактура согласилась финансировать организацию формирования Кайтселийта в составе 50 человек, Константина Судакова назначили командиром формировавшейся в Кренгольме отдельной роты Кайтселийта, в этой должности он пребывал до весны 1940 года, когда попросил перевести его на работу в главное управление акционерного общества в Таллинне
К Судаков считался ярым и непримиримым противником коммунистов. В 1927 году, когда руководство фабрики начало перестраивать пустовавшую семь лет казарму 5, в результате чего из бывшего фабричного барака, состоявшего из 88 одиночных комнат и 2 больших общих кухонь, получился дом из 50 небольших отдельных квартир, К Судаков неоднократно ходил смотреть на перестройку бывшего лазарета 12 мая, в годовщину 70-летия основания «Кренгольмской мануфактуры», он сказал там же:
— Ничего не забудется! Отольются волку овечьи слезки!
Из-за шовинистического настроя К. Судаков в среде своих сослуживцев получил саркастическое определение- он больше эстонец, чем любой эстонец!
29 сентября 1939 года, когда на основании заключенного между Эстонской республикой и СССР пакта о взаимной помощи советские войска проходили через Нарву, направляясь на отведенные им места расположения баз, К- Коха ходил наблюдать за проходом войск. В упомянутый день, в 16.35, находясь на углу Петровской площади и Таллиннской улицы, при прохождении механизированной колонны Красной Армии он крикнул:
— Убирайтесь назад в свою совдепию вшей кормить! Кто вас сюда звал?
Стоявший на посту полицейский третьего участка города Нарвы (Кренгольма) И. Филатов сделал вид, будто не понимает русского языка, и не вмешался.
После национализации а/о «Кренгольмекая мануфактура» К. Коха еще три месяца проработал в фабричном управлении и перешел затем на службу в Народный комиссариат легкой промышленности. На последнем месте работы его ценили за корректное ведение дел и особенно за хорошее знание русского языка К- Коха переводил и составлял значительную часть ведущейся с Москвой переписки
14 июня 1941 года К. Коха покинул постоянное место жительства в Таллинне, на улице Лай, 7-5, и направился в леса центральной Эстонии, где скрывался вначале в одиночестве, позднее вместе с другими командирами Кайтселийта, с которыми он был знаком по прежним временам. На службу в Омакайтес поступил сразу после создания названной организации В ночь на 11 июля он был впервые назначен командовать расстрелом
Преследованию беглецов воспрепятствовали темнота и малочисленность охраны. В отношении 18 оставшихся^ на месте заключенных приговор к расстрелу был приведен в исполнение
19
Яан Орг был у комдива, когда явился адъютант командира корпуса. Старший лейтенант едва вскинул руку к козырьку и тут же посыпал вопросами:
— Генерал послал узнать, где вы находитесь и что с вами происходит! Ваша радиостанция не отвечает на позывные. Доклады тоже не поступали — где ваши связные?
Комдив успокаивающе повел рукой:
— Радиостанция еще не прибыла со старого места расположения, я не знаю, где она сейчас вообще находится. Какие я могу направлять доклады, если положение мне и самому неясно.
Адъютант достал карту и развернул ее на составленном из ящиков столе, стоявшем посредине палатки.
— Товарищ полковник, не покажете ли вы мне, где в настоящий момент находятся подразделения дивизии? Я обязан доложить генералу.
Тут комдив картинно воздел руки:
— Я не знаю, старший лейтенант, где сейчас находятся части дивизии, я могу точно сказать лишь, где они были вчера, перед тем как немецкие танки, как нож сквозь масло, прошли через боевые порядки дивизии.
Старший лейтенант строго взглянул на него.
— Товарищ полковник,— сказал он официальным тоном,— так что же, мне доложить генералу, что вы не знаете, где располагаются части вверенной вам дивизии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Рудольф влез в кузов и оглядел темный двор Куда их теперь повезут? Мрачные, едва различимые лица охранников ни о чем не говорили. Они безучастно стояли вокруг машины; видимо, и для них эта ночная поездка была хлопотной и обременительной. Только рыжебородый, заросший волосами мужик, прищуренные глаза которого на рано поблекшем лице были обрамлены мелкой сеткой морщин и возбужденно бегали, казался необычно оживленным. Когда он наконец стал забираться возле Рудольфа наверх, чтобы усесться рядом с кабиной на борт машины, небрежно волоча за собой винтовку, Рудольф понял, в чем дело, от охранника вовсю несло самогоном
Кузов плотно набили арестованными. Снова в глубине души стало пробуждаться смутное предчувствие, но теперь Рудольф отводил его от себя уже совершенно сознательно. Нет, нет, у всего есть свои традиции и правила. Существуют законы. Только в потасовке, там никто не глядит — кто огрел, тот и одолел. Когда бой окончен, снова в свои права вступают обычаи мирного времени. Есть суды, есть военные суды, наконец,
военно-полевые суды, где-то что-то разбирают и решают,— так было всегда. Все лесные братьи, которые пинались, пошли под трибунал. Что бы им там ни присудили, но никакого самосуда не было. С грохотом подняли борт, заскрежетали запоры. Кто-то из стоявших около кабины, явно знакомый, спросил у обросшего охранника: — Куда нас везут? — Куда везут? — переспросил тот и поправил винтовку.— А твоя какая забота? Будь спокоен. Может, на свадьбу, может, на похороны!
Лицо его от удовольствия расплылось, и щелочки глаз вовсе скрылись под мохнатыми бровями.
Машина тронулась. Люди в кузове плотнее прижались друг к другу, стремясь сохранить равновесие. Хотя шофер ехал медленно, грузовик на выбоинах раскачивался, и живой груз клонился то в одну, то в другую сторону. Каждое такое перекатывание сопровождалось звуком, напоминавшим вздох. Когда людей прижимало друг к другу, в тело впивались шипы колючей проволоки, кто-то охал, кто-то тихо стонал, вместе со скрипом рессор все это сливалось в общий вздох. Крепко стянутые узлы веревок врезались в запястья, устоять было почти невозможно, дощатый пол кузова под ногами раскачивался и все норовил уйти, и в то же время на ухабах подкашивало ноги, в поисках равновесия арестанты с грохотом переступали полшага то в одну, то в другую сторону. В памяти Рудольфа снова ожил стук падавших на крышку гроба Юхана Лээтсаара комьев глины.
Да ерунда, их конечно же везут в уездную тюрьму, передадут в руки немецких властей,— видимо, затем начнется и следствие. Власть-то в руках немцев, у лесовиков вовсе нет никакой власти, это они на свой страх взялись за дело до прибытия немцев. Потом вернутся к себе назад на хутора, скоро жатва, батраков нет, и каждая пара рук на вес золота.
Толпа людей в кузове ходуном ходила туда-сюда, у всех руки связаны за спиной, все стянуты одной колючей проволокой. Туда-сюда. Вздох и снова вздох. Мотор машины давал перебои, дощатый настил под ногами дергался и подрагивал. Грохотали сапоги. Ноги расставить, тогда не так раскачивает. Прижаться плечами, тогда не так впиваются в запястья скрутки колючей проволоки. Кругом было темно и тихо, шум их машины был единственным в мире звуком, он должен был разноситься на несколько километров.
Улицы города были совершенно безлюдными. Лишь один раз на углу главной улицы взгляд уловил двух вооруженных людей с белыми повязками, больше никого, ни одной души. Где же немцы? Может, их и нет, дали деру от пулеметов возле моста и отступили? Чего же это мы в таком случае ударили и оставили уезд лесным братьям?
Рудольф пытался найти ответ на мучившие его вопросы, это нужно было сделать сейчас же, но никакого ответа он не находил.
Совершенно непонятно было запаздывание частей Красной Армии. Ведь не понадобилось бы никакой силы, чтобы очистить город от нескольких десятков белоповязочников! Немецкую разведку можно одолеть двумя-тремя пулеметами, это показал бой возле моста. Но у лесных братьев нет и этой силы, они разбегутся по кустам от одного лишь вида регулярны войск.
Или тут все же присутствовало еще что-то, чего он не знал? Мысль блуждала, ища с мучительной настойчивостью объяснения. Может, крупные немецкие соединения прорвались где-то в другом месте и наши поэтому вынуждены были отступить. Во всяком случае, положение вызывало все возрастающую тревогу.
Взгляд Рудольфа поймал стоявшего поодаль у борта Тоомаса Пярнапуу. Киккаса вместе с ним из камеры не вызвали, тот остался. Следовательно, людей в эту машину отбирали все же по каким-то признакам. По каким же? Рудольф не мог представить, что именно в глазах лесных братьев могло объединять его с Тоомасом Пярнапуу?
Машина свернула на шоссе и выехала за город. Значит, уездная тюрьма отпадает. Окружавшая тишина была столь же плотной, как и темнота. Хотя разъезженное шоссе и шло лесенкой, это вызывало лишь дрожь в коленях и уже не вынуждало всех вместе раскачиваться из стороны в сторону, стало чуть полегче.
Кругом простиралась бескрайняя тьма, словно перед сотворением мира. Никаких признаков жизни. Земля простерлась в ночи, оцепеневшей в ожидании перемен, люди не осмелились даже пошевельнуться, ибо это могло оказаться не по нраву новым властям. Пот, черными крышами и за темными окнами люди спали тревожным сном или шептались и боязливо поглядывали за нечеткими серыми тенями, которые тут и там совершали свои таинственные действия. Лишь отдельные смельчаки или очень любопытные люди выходили поглядеть из-за хлева, чтобы потом рассказывать, что же на самом деле свершилось под покровом ночи. Очевидцы обязательно должны быть, но их мало. В Эстонии люди давным-давно поняли, что излишняя осведомленность легко оборачивается опасностью, и лучше этим не баловаться.
Машина вдруг остановилась. Оба охранника возле кабины спрыгнули через борт на землю. С треском и грохотом откинули задний борт машины и приказали арестованным слезать.
Когда их подвели к противотанковому рву, у Рудольфа возникло ощущение, что ему на голову накинули черный мешок. До сих пор он еще не верил в самое худшее, отводил противный страх, отгонял мысли от порога, за которым начиналась тьма. Все еще верилось, что их везут в тюрьму, на допрос, к судейскому столу — все равно куда, но все же к людям. Теперь вдруг вся эта наивная вера рухнула. На мгновение мир вокруг него покачнулся, будто вселенная подскочила на огромном ухабе. Он выдохнул с такой силой, что для других вокруг него это должно было показаться стоном.
Возле рва уже стояла группа белоповязочников, они приехали на другой машине, которая чернеющей громадой высилась на шоссе. Волосатый лесовик ходил вдоль рва и расставлял арестованных в шеренгу по одному. Ров оставался за их спиной. Рудольф затылком ощущал дыхание бездонной темноты, хотя ров и не был особенно глубоким. Стало до боли жаль самого себя и того, что все так внезапно кончается Страха не было. Было лишь сознание, что ужасно много остается невыполненным.
Хельга — кто теперь распутает до конца ее историю? Наваливалось нечто собственном вины.
В стороне, возле группы охранников Омакайтсе, зажегся карманный фонарик, на его свету в руках остававшегося невидимым в темноте человека колыхался лист бумаги. Затем луч фонарика дернулся, перекинулся к заключенным и начал перескакивать с одного лица на другое. Все ближе и ближе. Свет не задерживался ни на одном человеке больше чем на секунду. Но едва луч света упал на лицо Рудольфа, как тут же погас Ослепленный фонариком парторг не сумел разглядеть подсвечивавшего. Через мгновение он вдруг почувствовал, как кто-то возится с его веревкой. Туг же веревка ослабла, и руки освободились. Плечи прямо таки хрустнули, когда он вытянул руки вперед и принялся растирать запястья, чтобы разогнать кровь. В этот момент кто-то поддал ему под зад и чей-то знакомый голос произнес тихо, но внятно:
— Убирайся отсюда! И смотри в другой раз не попадайся!
Удар был настолько неожиданным и таким сильным, что Рудольф шлепнулся на четвереньки. Еще не поняв всего происшедшего, он тут же поднялся и нырнул в темноту. Инстинктивно пригнулся пониже Грянет ли тотчас выстрел? Прислушивался всем своим существом Шаг, другой и еще один длиннющий шаг — сзади было тихо. Спасительная темнота между ним и охранниками с каждым шагом становилась все плотнее. Подальше от рва, подальше от шоссе и города!
Через несколько минут бежавший наобум в кромешной темноте Рудольф влетел в осушительную канаву, упал головой вперед, не ощущая боли, ударился грудью в пружинящий торфянистый срез и, тяжело дыша, остался на какое-то время лежать. В тот же миг сзади, там, откуда он бежал, началась беспорядочная стрельба. Слышались крики, сверкали разрывавшие темноту вспышки выстрелов. Донесся топот, опять крики, снова стрельба. Возникло замешательство, причины которого он не знал. Может, это из-за него?
Шум за спиной придал беглецу новые силы. Он метнул взгляд назад, ничего в темноте не увидел, прислушался и бросился бежать но канаве. Местами под ногами чавкал мокрый торф, затем нога оступилась на кочке, однако здесь нельзя было сбиться, в канаве ему не приходилось опасаться ям и колючей проволоки, которые в темноте могли быть роковыми Постепенно стрельба позади улеглась и крики стали слабее. Преследуют ли они его? Ожидать ли ему в любое мгновение топота ног? Или он на этот раз спасен?
В груди жгло, он задыхался, хватал ртом воздух, но задерживаться было нельзя. Ничего, скоро пройдет, сейчас придет второе дыхание, это как на кроссе, где в какой-то миг возникает чувство, что больше шагу не сделать, вот теперь упадешь, и тебе уже все равно. Но затем превозмогаешь себя, бежишь через силу дальше, и через минуту дыхание снова открывается. Шаг становится легче, цель уже не кажется недосягаемой Сейчас целью была жизнь Все это время сознание Рудольфа точила одна настойчивая мысль: кто же это все-таки был? Кто был тот человек за его спиной, чей голос он когда-то раньше уже где-то слышал, только никак не мог вспомнить где и когда.
И июля в 02.30 из подвала уездного Омакайтсе повезли первую в отношении расследование офицеры Омакайтсе вынесли смертный приговор Среди них находились люди, чье сотрудничество с партийными и советскими органами вне сомнения, а также те, передачу которых властям посчитали нежелательной из опасения, что последние могут освободить их наказания вследствие недостаточности состава преступления
Передовые немецкие части утром предыдущего дня прошли через город, нолевая комендатура и прочие оккупационные органы на место арестованных увезли на расстрел по приказу начальника уездного Омакайтсе полковника Лаазинга.
На месте раса рели списки приговоренных просмотрел заместитель уездного Омакайтсе Лэнарч Ярьис Не вдаваясь в объяснения, он освободил бывшего парторга Виймаствере Рудольфа Орга, под покровом темноты ушел противотанкового рва.
Через минут после ухода Р. Орга с места происшествия, когда охранникам была дана команда, в темноте скрылись еще двое, которым удалось во время перевозки или стоя вале рва в ожидании расстрела освободиться от колючей проволоки, соединявшей арестованных Беглецами оказались батрак из Ойдремаа Ханс Акерман и заместитель заведующего уездным отделом госбанка Эвальд Аас, оба взяты в плен в бойцов истребительного батальона.
В связи с одновременным побегом двух человек как среди арестованных, так охранников возникло замешательство и вспыхнула стрельба, в которой были ранены четверо. Беглецов в темноте поразить не удалось Так как охранники перед выездом употребляли в караульном помещении спиртное, случайный выстрел из винтовки смертельно ранил начальника команды капитана Каупо Коха, который, не приходя в сознание, через несколько минут умер Смерть наступила вследствие ранения в голову, вызвавшего частичный разрыв кровеносных сосудов и обширное кровоизлияние в мозг капитан Каупо Коха (до 1937 года Константин Ануфриевич Судаков), 46 лет, вдовый, отец взрослой дочери, родился в Кренгольме, в семье помощника мастера. В 1915 году окончил в Воронеже школу прапорщиков, принимал участие в первой мировой войне и закончил службу штаб-капитаном в Северо-Западной армии генерала Юденича. При отступлении Северо-Западной армии в Эстонию в 1919 году заболел сыпным к провел несколько неоель в тифозном лазарете Северо Западной армии, расположенном в Кренгольмскои рабочей казарме М 5, и был обнаружен при очистке как единственный оставшийся в живой человек. После выздоровления остался на постоянное жительство и поступил на работу служащим фабричного управление
После как в 1930 году, в результате продолжительных переговоров, проведенных в располагавшемся в доме бывшего технического директора фабрики штабе эстонской дивизии с командиром дивизии мануфактура согласилась финансировать организацию формирования Кайтселийта в составе 50 человек, Константина Судакова назначили командиром формировавшейся в Кренгольме отдельной роты Кайтселийта, в этой должности он пребывал до весны 1940 года, когда попросил перевести его на работу в главное управление акционерного общества в Таллинне
К Судаков считался ярым и непримиримым противником коммунистов. В 1927 году, когда руководство фабрики начало перестраивать пустовавшую семь лет казарму 5, в результате чего из бывшего фабричного барака, состоявшего из 88 одиночных комнат и 2 больших общих кухонь, получился дом из 50 небольших отдельных квартир, К Судаков неоднократно ходил смотреть на перестройку бывшего лазарета 12 мая, в годовщину 70-летия основания «Кренгольмской мануфактуры», он сказал там же:
— Ничего не забудется! Отольются волку овечьи слезки!
Из-за шовинистического настроя К. Судаков в среде своих сослуживцев получил саркастическое определение- он больше эстонец, чем любой эстонец!
29 сентября 1939 года, когда на основании заключенного между Эстонской республикой и СССР пакта о взаимной помощи советские войска проходили через Нарву, направляясь на отведенные им места расположения баз, К- Коха ходил наблюдать за проходом войск. В упомянутый день, в 16.35, находясь на углу Петровской площади и Таллиннской улицы, при прохождении механизированной колонны Красной Армии он крикнул:
— Убирайтесь назад в свою совдепию вшей кормить! Кто вас сюда звал?
Стоявший на посту полицейский третьего участка города Нарвы (Кренгольма) И. Филатов сделал вид, будто не понимает русского языка, и не вмешался.
После национализации а/о «Кренгольмекая мануфактура» К. Коха еще три месяца проработал в фабричном управлении и перешел затем на службу в Народный комиссариат легкой промышленности. На последнем месте работы его ценили за корректное ведение дел и особенно за хорошее знание русского языка К- Коха переводил и составлял значительную часть ведущейся с Москвой переписки
14 июня 1941 года К. Коха покинул постоянное место жительства в Таллинне, на улице Лай, 7-5, и направился в леса центральной Эстонии, где скрывался вначале в одиночестве, позднее вместе с другими командирами Кайтселийта, с которыми он был знаком по прежним временам. На службу в Омакайтес поступил сразу после создания названной организации В ночь на 11 июля он был впервые назначен командовать расстрелом
Преследованию беглецов воспрепятствовали темнота и малочисленность охраны. В отношении 18 оставшихся^ на месте заключенных приговор к расстрелу был приведен в исполнение
19
Яан Орг был у комдива, когда явился адъютант командира корпуса. Старший лейтенант едва вскинул руку к козырьку и тут же посыпал вопросами:
— Генерал послал узнать, где вы находитесь и что с вами происходит! Ваша радиостанция не отвечает на позывные. Доклады тоже не поступали — где ваши связные?
Комдив успокаивающе повел рукой:
— Радиостанция еще не прибыла со старого места расположения, я не знаю, где она сейчас вообще находится. Какие я могу направлять доклады, если положение мне и самому неясно.
Адъютант достал карту и развернул ее на составленном из ящиков столе, стоявшем посредине палатки.
— Товарищ полковник, не покажете ли вы мне, где в настоящий момент находятся подразделения дивизии? Я обязан доложить генералу.
Тут комдив картинно воздел руки:
— Я не знаю, старший лейтенант, где сейчас находятся части дивизии, я могу точно сказать лишь, где они были вчера, перед тем как немецкие танки, как нож сквозь масло, прошли через боевые порядки дивизии.
Старший лейтенант строго взглянул на него.
— Товарищ полковник,— сказал он официальным тоном,— так что же, мне доложить генералу, что вы не знаете, где располагаются части вверенной вам дивизии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52