Головка девочки лежала у отца на плече, глаза закрыты, но на губах мелькнула лукавая улыбка. Женщина шла рядом, держа мужа под руку.
Как естественна, проста эта сцена и как недосягаема теперь для Лауры. Все бы отдал, остаток своей жизни, чтобы ребенка Лауры нес на руках любящий отец...
Сердце щемило, потому что думал все об одном и том же, об одном и том же. Даже не сознавая этого, пытался за что-либо ухватиться, как-то оправдать Джованни, и для него самого, для Лауры, и не мог ничего найти, наоборот, вспоминались почему-то мелочи, которые еще больше убеждали в том что полиция нагрянула неспроста, Джованни не пошел домой, зная: прежде всего будут искать там. И не писал, вероятно, боясь назвать адрес, если таковой у него был. А долги... Спешил отдать долги. Очень спешил...
— Только я могла столько терпеть,— возмущенно говорила старая женщина, сидевщая рядом с Антонио, своему супругу.— Давно надо было тебя бросить!
— А где бы ты нашла другого такого дурака, как я?..
Чем-то эта женщина напомнила старику его покойную Аделаиду.
Пока дожидались автобуса, Антонио и всем окружающим стало известно, что супруги исковеркали друг другу жизнь и каждый из них ждет не дождется, когда у него наконец будут развязаны руки...
Говорилось все это с таким жаром, что Антонио показалось: еще секунда — и старуха толкнет своего мужа под автобус, который на полной скорости подходил к остановке. Но едва открылись двери, женщина, поддерживая мужа обеими руками, стала бережно подсаживать его на высокие ступеньки...
И Аделаида частенько бывала к нему несправедлива. Он отмалчивался. И все же никакие беды не иссушат сердцу женщины. В свой самый последний час она пытались погладить уже холодеющими пальцами его руку, вкладывая В прощальную ласку все, что было недосказано, измято жизнью. И в глазах се, таких же глубоких, как у Лауры, еще жила любовь, жила, упорно сопротивляясь смерти.
Любовь... Только бы Лаура не лишилась этой единственной радости, что озаряет жизнь бедняков.
ГЛАВА 3
— Мы, наверное, ошиблись,— сказала Лаура, когда подошли к дому, который назвал им Антонио.— Не может быть, чтобы здесь жил синьор Туллио. Откуда у моего Тони такое знакомство?!
Джованни тоже был в замешательстве. Сквозь ажурную решетку виднелась респектабельная вилла, окруженная кустами роз, на пышный газон как бы случайно брошены плиты розового полированного мрамора, образовавшие тропинку от ворот к застекленной веранде.
Неожиданно возле. Лауры и Джованни остановился голубой «олдсмобиль», и пожилой человек в замшевой куртке, с голубым платком, повязанным вокруг: шеи, еще больше оттенявшим его очень смуглое лицо, вышел из машины. Внимательным взглядом окинул он молодых людей, все еще стоявших возле ворот.
Лауре не оставалось ничего другого, как спросить, не здесь ли живет синьор Туллио, потому что Джованни будто онемел, так его, очевидно, поразил человек в замшевой куртке, оказавшийся хозяином виллы.
Он не сразу вспомнил синьора Антонио, и Лауре пришлось напомнить об отправке Винченцо и брата синьора Туллио в Абиссинию, об обеде в траттории.
— Да, да, ну как же! — воскликнул он обрадованно,— Ваш дед работал в мэрии! Мы с ним отлично поладили. И просьбу мою выполнил. А я... к стыду своему, так его и не поблагодарил.
Они подошли к веранде, и синьор Туллио радушно пригласил молодых людей войти, через час у них обед.
Джованни пробормотал: они, мол, очень торопятся, были поблизости и, по просьбе синьора Антонио, пришли узнать... передать привет.
Лаура тоже поблагодарила, в их распоряжении всего полчаса. Она не понимала, почему так повел себя Джованни. Правда, и ее смутила эта изящная вилла, шикарная, последней марки американская машина.
Ее, Лауры, туалет явно не подходил для того, чтобы сесть за стол этого богатого синьора. Даже пол вестибюля выложен черным и серым мрамором. К стене Привинчены бронзовые кронштейны, на которых стояли вазоны с орхидеями,
- Это мой кабинет,— мимоходом заметил синьор Туллио, кивнув на высокую резную дверь справа.— А здесь гостиная,— и широким жестом пригласил молодых людей войти.
Лаура не могла отвести глаз от развешанных на стенах полотен в дорогих золоченых рамах. Пол покрывал голубой пушистый ковёр под цвет обивки мебели. В .открытую дверь была видна столовая с панелями из мореного дуба.
Синьор Туллио явно наслаждался впечатлением, которое произвели на гостей его апартаменты.
— Кофе? По чашечке кофе?..—И он вышел, чтобы распорядиться.
— Уйдем, поскорее уйдем отсюда,— негромко попросил Джованни, который очень неуютно чувствовал себя в этом богатом доме.— Прошу тебя.
— Неприлично так сразу. Немного посидим,— и Лаура успокаивающе коснулась его руки.
— Ну, а теперь рассказывайте,— весело проговорил хозяин, вернувшись в гостиную.— Как живет синьор Антонио, что делает твой отец, Лаура?
Она отвечала, тщательно подбирая слова. Немыслимо было объяснять здесь, в этой обстановке, как жили они
до сих пор. И о том, что Антонио давно уволили из мэрии, она промолчала, представив дело так, будто ее дед ушел с работы по старости. А отец... отец в Нью-Йорке. Последнее письмо, когда она была еще девочкой, действительно пришло из Нью-Йорка.
— Ну, раз в Америке,— понимающе улыбнулся хозяин,— то синьор Антонио, конечно, может отдохнуть на старости лет. Дело в том, что и своих мальчиков, когда они получили образование, я тоже отправил за океан.— И синьор Туллио стал оживленно рассказывать, какие возможности открываются в Америке для его сыновей.
С подносом, на котором стояли чашечки кофе, вошла жена Туллио, синьора Франческа — располневшая, невысокая женщина с короткими седыми, слегка подсиненными волосами. Она были и, закрытом черном платье, с дорогими круженнми у порота и па руканах. Поставив поднос, она подняло глаза па мужа и после его легкого, почти незаметного кивка, разрешающего сесть, опустилась в кресло.
— Тебе звонила синьорина Мария,— тихо сказала она, когда синьор Туллио принялся за кофе.
— Надеюсь...— холодно начал он. Углы узких губ опустились, еще глубже стали морщины вдоль сухих щек, и лицо его обрело надменную жестокость.
— Да, да, я сказала: срочно вызвали, и ты будешь к обеду,— не поднимая глаз на мужа, поспешила ответить хозяйка.
Синьор Туллио перевел взгляд на телефон. Лицо-его опять изменилось — он чуть улыбнулся своим мыслям, которые, очевидно, в эти мгновения были очень далеки от гостей и от этого дома. После долгой паузы он снова вернулся к разговору, обратившись к Лауре:
— Отец, наверное, и тебя заберет в Америку? Конечно, надо знать язык. Мои сыновья поехали подготовленными. А уж для их детишек — язык не проблема, настоящие маленькие американцы... Я бы и сам поехал, но
виноградники... Я столько вложил в них труда, что не оставишь на чужого...
Джованни за все время не проронил ни слова, больше того, он сидел как на иголках, и лицо его было необычно напряженным. Синьор Туллио, выразительно взглянув на жену, предложил отведать вина.
Лаура, видя нетерпение Джованни, поспешила отказаться:
— Нет, нет, спасибо. Нам давно пора.
Зазвонил телефон, и это послужило предлогом к тому, чтобы молодью люди тут же распрощались с хозяевами.
Взяв телефонную трубку, синьор Туллио другую руку протянул им, попросив передать поклон римскому другу, и добавил:
— Синьора Франческа вас проводит.— И уже совсем другим тоном заговорил по телефону: — Я уже вернулся, дорогая... Может...— Он явно ждал, когда гости и жена покинут гостиную.
Синьора Франческа взяла на веранде садовые ножницы.
— Я подарю тебе самую красивую розу, девочка,— мягко сказала она и, обняв Лауру за плечи, подвела к пышному кусту.
— Нет, нет, не нужно срезать. Они такие красивые. Но хозяйка уже протягивала ей распускающуюся белую розу.
— Возьми...— Синьора Франческа понизила голос: — Не нужно, не уезжай в эту проклятую Америку, не оставляй своего деда.
— Да она никуда не собирается,— заговорил наконец Джованни.
— Вот и хорошо, вот и хорошо! — Синьора Франческа оглянулась на дверь, словно боялась, как бы, из дома не появился муж.—Дети давно уехали, а внуков своих даже не видела. Пусто... Везде так пусто...
— Почему же вы с синьором Туллио до сих пор не поехали к детям? — удивленно спросила Лаура.
— Муж ездит, у него... дела. Словом, ездит... А я в этом доме... нельзя оставить.
— А вы сами поезжайте. Соберитесь и поезжайте,— решительно проговорила Лаура, которой стало жаль эту нарядную, богатую женщину.
Синьора Франческа грустно улыбнулась:
— Ты еще так молода... Тебе не понять... Приезжайте еще... Непременно!
— Спасибо.
Женщине хотелось сказать, что когда она услышала
в доме молодые голоса, то представила себе сыновей, их жен в этих комнатах... Многое хотелось бы ей сказать, но она только поцеловала Лауру, улыбнулась Джованни и все стояла возле ажурной ограды, даже когда гости скрылись из виду.
Некоторое время Лаура и Джованни торопливо и молча шли по улице. Наконец девушка взяла его за локоть, замедлила шаг и с недоумением спросила:
— Куда мы так спешим? Джованни улыбнулся.
— И вообще ты был в гостях каким-то странным,— продолжала Лаура.
— Тебе показалось,— буркнул он, и на лице его появилась уже знакомая отчужденность.
— Ни слова там не сказал...— все же добавила Лаура.
Джованни. не ответил, и она не стала продолжать, подумав: у него есть еще какая-то другая, своя жизнь. Шрам, сегодняшний почти испуг в доме синьора Туллио и эта вдруг возникающая отчужденность. Он упорно молчит, не желает говорить... И в эту свою жизнь он не хочет пустить ее, даже поделиться не хочет. Лаура хорошо его знала, как брата, даже больше, нежели брата, потому что никогда никаких тайн друг от друга у них не было. А сейчас между ними вдруг возникла какая-то невидимая непроницаемая стена.
— Почему мы должны были пойти именно к синьору Туллио? — совершенно неожиданно спросил Джованни.
— Просто такд Ты первый сказал: поедем в Дженца-то, вот Тони и вспомнил о давнем знакомстве.
Джованни недоверчиво взглянул на Лауру.
— И ты уверена, что он действительно с тех пор с ним не виделся?
— Да что с тобой?! — воскликнула она, останавливаясь.— Тони даже не знал, живет ли синьор по-прежнему здесь или уехал.
— Пойдем, пойдем...— Джованни мягко взял ее под руку, и они двинулись дальше.— Не обращай внимания. Понимаешь... мне неприятно было — такой важный
синьор...
— Но когда Тони его знал, он вовсе таким не был.
Слышал же насчет просьбы в мэрии...
— Не будем к этому возвращаться,— прервал ее Джованни.— Надеюсь, если еще двадцать лет мы не навестим синьора Туллио, он не будет слишком огорчен — достаточно перед нами покрасовался.
— Хорошо. Все — как ты хочешь,— смеясь, сказала Лаура. Еще одна тема, которой нельзя касаться. И это за два дня!
Он остановил такси.
— Немножко покатаемся. Я тебя отвезу в прекрасный кабачок. Там всегда свежая рыба. Сын хозяина — мой большой друг, так что накормят нас отлично.— Голос его звучал почти весело.
Они ехали по улицам, где во все подворотни тащили огромные корзины цветов. Шофер чуть притормозил возле просторного грота, в который тоже были свезены самые разнообразные цветы.
— Из них сделают во всю ширину улицы живые ковры с гербом города,— сказала Лаура.— Видишь на мостовой набросок?
— А чуть дальше слово «МИР». Приглядись! — Джованни указал вперед.
— Я живые ковры видела только на иллюстрациях.
— Вы много потеряли. Сегодня с вечера художники— и молодежь, и старики, которые уже не один десяток лет этим.занимаются,— выйдут на улицы,— оживленно заговорил шофер. Он осторожно вел машину, потому что кое-кто уже делал на мостовой отметки.— А потом по коврам пройдет процессия. Смотрите, какая здесь готовится прекрасная картина: корабль в бурю,— и шофер свернул на самую обочину, чтоб не мешать художникам.
Тем не менее в его адрес посыпались замечания:
— Куда тебя дьявол, несет?
— Здесь нельзя ездить!
— Сейчас вытащим тебя из машины!
— Когда готово Оудет, тогда пусть смотрят! Лаура негромко сказала:
— Как жаль, что мы не сможем остаться.— Она надеялась, что Джованни предложит остановиться здесь на денек. Но тот промолчал и снова нахмурился,— она коснулась запретной темы.— И Лаура сразу же перевела разговор на другое.— А в том кабачке можно потанцевать?
— Конечно! Но если тебе так хочется, завтра приедем сюда. Хорошо?
- Досмотрим...—уклончиво ответила Лаура, почувствовав, что предложение жениха не очень искреннее. В открытые окна машины бил, тугой терпкий ветер. Казалось, он насквозь пронизал лимонную рощу и, вобрав в себя ароматы ее плодов, листьев, даже самой коры, принес их сюда.
Справа террасами поднимались по склону виноградники, будто в небо уходила не гора, а лес-великан.
Лаура коснулась щекой плеча Джованни. Он порывисто прижал к себе ее голову и прильнул к губам, потом обнял ее, как бы защищая от ветра, и шепнул:
— Ты прости... Я не буду таким... Просто в самое последнее время мне хорошенько потрепали нервы. Не сердись, моя дорогая ,— с такой любовью это было сказано, что Лаура подумала: никаких объяснений, ничего не нужно, лишь бы он был рядом — это главное!
Так, молча, прижавшись друг к другу, они мчались по шоссе, глядя на щедрую зелень гранатовых кустов с алыми кувшинчиками цветов, на высоченные, кипарисы, пышные пинии, залитые солнцем серебристые мощные столы платанов под надежными широченными зонтами листвы. Сверху неожиданно открылась как на ладони панорама Рима, над которой возвышался купол собора святого Петра, за ним купы деревьев, четкий круг Коллизея, извилистая синева Тибра, словно выбирающего себе дорогу среди дворцов, площадей и храмов...
Шофер засигналил. Поперек шоссе стояла тележка с овощами, в которую был впряжен ослик. Он не желал двигаться ни вперед, ни назад, несмотря на яростные ругательства и угрозы мальчишки.
— Бочка ты длинноухая! Исполосую кнутом, толстяк нахальный!
Лаура звонко смеялась. Мальчишка бросил кнут, подошел к ослику, и они, помирившись, стали есть морковь, которую вытащил из-под сена погонщик, нимало не заботясь о том, каких
трудов стоило «джигу» объехать их на этой узкой дороге.
— С каким удовольствием я бы поменял свой транспорт на его,— улыбаясь, заметил шофер.— Надоело торопиться, гонять.
— Что вы знаете о гонке?! — воскликнул Джованни. -— Не скажи! — И шофер дал полный газ, урывками
поглядывая на пассажиров. У кабачка он лихо затормозил.
— Ну как?
— Нормально,— расплачиваясь, изрек Джованни.— Ты свое дело знаешь!
— То-то же!.. Чаевые со своих не беру! — И он вернул две бумажки по сто лир.
Кабачок стоял возле самой дороги. Лаура удивленно разглядывала надпись, красовавшуюся у входа.
— «Камбуз»... Что это значит?
— Камбузом русские моряки называют кухню на корабле,— ответил Джованни.— Хозяин назвал свой кабачок в честь друга. Они вместе воевали где-то в Монтанье.
— Он тоже был партизаном, как мой отец? — воскликнула Лаура.
— Агостино как-то сказал, что хозяин предпочитает об этом помалкивать. Кабачок он продал его отцу и купил себе крохотную оливковую рощу.
— А почему «помалкивать»? — поинтересовалась Лаура.
— Разные посетители заходили к нему в «Камбуз», а многие, когда выпьют, непременно заводят спор о политике. А где политика, там полиция! Кому это нужно?— Джованни придержал рыбачью сеть, служившую портьерой, и пропустил Лауру внутрь.
— Как тут... красиво!..— улыбнулась девушка. Кабачок был увешан спасательными кругами, между
ними барометр и судовые часы, в углу стоял массивный якорь, на стенах были нарисованы корабли со вздутыми парусами, старинные галеры, современные лайнеры, обломки терпящего бедствие судна, штормовое море, а на противоположной стене—полный штиль.
Слева у самого входа высились две огромные бочки и рядом, уже наполненные вином, оплетенные бутылки.
Свет над потолком затеняли искусно сплетенные круглые корзинки, в каких обычно развозят рыбу, драпированные тончайшими сетями. На крючках то здесь, то там морские фуражки, бескозырки, французский берег. Казалось, только что здесь побывали моряки со всего света.
Сизый дым уплывал в раскрытые окна, гремела музыка, и посетители усердно старались ее перекричать.
— Где мы сядем? — Джованни оглянулся, по сторонам.
— Вон там под луной,— отозвалась Лаура, указывай в угол, где действительно была изображена лунная дорожка в море и стоял незанятый столик.
Они заказали, лангусты и спагетти с мясной подливой. Оба изрядно проголодались.
— Возьмем чинцано? Оно хорошо в коктейлях, но я его люблю и без всяких примесей,— проговорил Джованни.
— Я не разбираюсь в винах,— сказала Лаура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20