Внимательно озирая нас, неторопливо сошел с крыльца и, переваливаясь с ноги на ногу, вытащил из забора длинную хворостину, отогнал собаку, потом, глядя на наша гимназические гимнастерки с белыми пуговицами, недоверчиво спросил:
— Куда дорогу держите?
— В Читу,— бойко ответил Белецкий.
— В Читу! Кхм!—усмехнулся он, и огненно-рыжая его борода зашевелилась.
Он был широк в плечах, неуклюж; синеватый, угрястый нос лоснился; усы взъерошенные, выцветшие.
Борис удивленно двинул бровями:
— Чего вы смеетесь?
— Как чего? Читу-то вы прошли... Чита-то, парень, позади у вас осталась...
— Как это позади? — переспросил я.
— Да так. На Читу надо через горы идти-то. Деревню тут пройдете, вот и Чита.
— А далеко до Читы? — спросил Борис.
— К утру будете... А вы издалеча?
— Из Верхнеудинска,— не задумываясь ответил Борис.— Родителей разыскивали. Когда отступали семе-новцы, мы от поезда отстали, вот теперь и пробираемся в Читу. Может быть, там их найдем...
— А все из-за тебя, Жоржик,— обратился он вдруг ко мне, сделав недовольную мину.— Если бы я с тобой не пошел за папиросами, ничего бы этого не было. Нет ли у вас чего покушать? Трое суток не ели, ей-богу, прямо животы засохли...
Хозяин помедлил с ответом, переступил с ноги на ногу, повернулся:
— Пойдем в избу, молоком напою. А только вы не подосланные откель?
Борис рассмеялся:
— Сказал ему, откуда мы, так он не верит, чу-дак!
— Хто вас знает: ноне по тайге бродит разный народ...
Мы прошли в избу.Почти у дверей стояла большая русская печь. Напротив, у окна, стол, окруженный длинными скамейками. Справа две кровати, покрытые солдатскими одеялами. На полу—шкура медведя, над кроватью — рога лося. В углу — иконы...
Борька снял фуражку, перекрестился и, подмигнув мне, произнес:
— Ну-с, здравствуйте, храни вас господь. Я тоже неловко перекрестился.
Борька подошел к хозяйке, возившейся с посудой около печи, и протянул ей руку:
— Здравствуйте, хозяюшка, бог в помощь вам...
Женщина в длинном платье смутилась и, вытерев о подол руки, поздоровалась с Борисом.
— Эх, и хорошо же здесь у вас. Живете себе: никто — вам и вы — никому. Прелесть!
Хозяин нахмурился:
— Живем, бог не обидел, только красные малость докучают. Лошадей вот забрали. А дозвольте спросить: какая жизня в Верхнеудинском? Реквизиции делают?
— Делают.
— И сильно?
— Сильно.
Хозяин крякнул, повел плечами:
— А у кого, дозвольте спросить, берут?
Борька придвинулся к столу и, загибая пальцы, заговорил скороговоркой:
— У торговцев берут — раз; у белых берут — два; у попов — три; у буржуев — четыре; у кулаков — пять...
Хозяин прищурил глаза:
— У всех, значит.
— Ну, у бедных, у рабочих—у тех не берут. У них что возьмешь?
— Оно верно: у голого рубашку не сымешь,— заключил хозяин.— Маланья, накорми гостей.
Хозяйка мягко проплыла по комнате, накрыла стол скатертью, положила возле нас деревянные ложки. Потом принесла большую глиняную посудину, наполненную дымящимися щами.
Мы жадно стали есть.Где-то за окном вдруг что-то захлопало... Это дрались петухи. Хозяйка выбежала из избы.
— Пошли, пошли, окаянные,— послышался со двора ее голос.
Хозяин повеселевшими глазами посмотрел на Бориса.
— А какой губернии вы будете? — спросил он вдруг.
— Вятской,— не задумываясь отчеканил Борис.— Вятский народ хватский — семеро одного не боятся, а ежели один на один, так все котомки отдадим.
— То-то, я гляжу, больно уж бойкой ты,— усмехнулся хозяин.
— У нас все такие. А вы откуда? —в свою очередь спросил Борис.
— Мы-та? Мы здешние, тут недалече деревня, мимо нее проходить будете.
— А почему же вы здесь живете? — спросил я.
— Утек. Тут спокойней и скотине, и хлебу, и мне.
— Что же, вас красные, наверно, беспокоили?
— Оно, конечно, и от белых приходилось, а только они вроде как справедливей. Ну, возьмут там что, а так, чтобы под корень срезать,—этого у них нету.
Борис отложил ложку, вытер ладонью губы и произнес, глядя на меня из-под опущенных ресниц своими насмешливыми глазами:
— Вот ишак!
— Это про што это ты, паря?—спросил хозяин.
— Это я по-французски говорю: народ исправный, работающий, вот и хозяйство доброе.
Хозяин заулыбался:
— А рази такое хозяйство было? Одних коров десять—двенадцать держали. Слава богу, при старой власти плохо не жилось. А пришли товарищи — все на ветер полетело.
— Да! — подтвердил Борис.
А хозяин, почесывая потную рыжеволосую грудь, продолжал:
— Вот она, белая власть, теперича и кровушку льет, чтобы старые порядки вернуть. А только трудно это, когда народ приученный к чужому добру.
Борис, подлаживаясь под грустный голос хозяина, успокаивал его:
— Но ничего, дорогой друг, скоро все по-старому пойдет.
Наступили сумерки. Хозяйка ушла стелить нам постель в небольшой пристройке к дому, а хозяин все допытывался, как мы шли и не боязно ли без оружия ходить по тайге.
Наконец стало уже совсем темно, и мы отправились спать. Закрыв на задвижку дверь, утомленные, мы быстро уснули.Ночью я просыпаюсь от какого-то подозрительного шума на дворе. Приподымаю голову, прислушиваюсь. Кто-то осторожно дергает нашу дверь... Отыскиваю в темноте брюки, сапоги, наган и тихо бужу Бориса. Но он непробудно спит. Руки его разметались по полу, голова скатилась с подстилки. Он что-то шепчет во сне.
Я быстро натягиваю сапоги и снова начинаю будить Бориса:
— Боря, Борис! Борька, пень сосновый! Белецкий чешет голову и, зевнув, снова засыпает. С улицы все настойчивей дергают дверь.
Я слышу голос хозяина.
— Ваш благородь,— шепчет он.—Понапрасну не тратьте силы. Мы их через окно возьмем, и не пикнут. Дверь они палкой заложили.
Я снова бужу Бориса. А к окну уже приближаются мягкие, осторожные шаги.Ноги мои начинают дрожать... Вспоминаю, что в углу, около порога, стоят мешки, наполненные мукой. В темноте на ощупь, как слепой, добираюсь к мешкам и устраиваюсь за ними. Здесь удобно, как в засаде. Взвожу курок нагана, направляю дуло на окно и прислушиваюсь к тишине. Все замерло. Не слышно ни шороха, ни движений, и мне кажется, что ничего больше не существует в мире, кроме моего сердца и тихого храпа Бориса.
За окном на ветру колышутся темные очертания ветвей.Вспоминаю слишком любезный прием рыжебородого кулака, его улыбки, затаенную злобу в мутных голубоватых глазах. Он расспрашивал, прикидывался наивным дурачком для того, чтобы ночью устроить нам ловушку. И нужно же было заходить к этой рыжей обезьяне.
Мысли мои прерывает какой-то шорох. По спине пробегают мурашки.К окну осторожно подкрадывается хозяин. Я узнаю его по белой рубахе. С секунду он сидит под окном, а потом осторожно, ломиком, начинает открывать окно. Рама тихо дребезжит, соскакивает с ломика и глухо садится на место. Тогда хозяин вытаскивает из кармана алмаз и режет им стекло; оно хрустит, как песок под ногами, и сердце мое сжимается еще сильней.
Хоть бы Борис проснулся! Утомленный изнурительным таежным переходом, он спит непробудным сном, не подозревая опасности.
Хозяин ладонью нажимает на стекло, и оно почти неслышно падает на подоконник, на котором лежат какие-то тряпки.
За окном мелькнул силуэт солдатах винтовкой... Хозяин поднимается с земли и машет кому-то рукой; ему подают табурет; взобравшись на табурет, хозяин просовывает через раму руку и отбрасывает верхний крючок...
В это время к окну кто-то подходит. В освещенном квадрате окна на гимнастерке человека тускло блестят офицерские погоны. На фуражке — офицерская кокарда.
— Ваше благородие, я открою, а вы лезьте,— шепчет рыжий.
— А ты что, испугался?
— Нет, я непужливый, а только берите вы их сами. Мной овладевает холодное спокойствие. Навожу мушку нагана на голову офицера и плавно нажимаю курок,
Два выстрела подряд оглушают меня. Взмахнув руками, падает на землю офицер. Хозяин хватает за ставню, и, качаясь, точно пьяный, тяжело шагает к кустам.
— Ну, подождите, гады, жилы с вас повытаскиваем,— кричат со двора.
Борис вскаивает, хватается за наган, кричит;
— Кто?.. Где стреляют?..
— Ложись ты, сонная тетеря, а то ухлопают. Белые, понял? Этот рыжий пес устроил нам ловушку. Пока мы спали, он из соседней станицы привел семеновцев.
Борис ложится на пол, быстро надевает брюки, сапоги, гимнастерку, потом хватает огромный стол и заставляет им окно.
— Боря, Борь, что ты делаешь, убьют они тебя!— шепчу я.
Тогда Борис тащит один за другим два мешка с мукой и устраивается за ними. За окном раздаются голоса:
— Эй вы, большевистские твари, сдавайтесь, все равно живьем не уйдете.
— Сами вы твари,— кричу я,— а уйдем мы отсюда, когда всех вас, собак, перебьем.
Вспыхивает нестройный залп, затем второй, третий. Пули цокают о стены, о пол, глухо врезаются в мешки с мукой. Они, кажется, ищут нас по всей комнате. , — У них стреляют всего только три винтовки. Слышишь? С таким-то отрядом мы еще повоюем. А я думал, много их...— шепчет Борис.
Я не отвечаю ему. Стрельба на дворе прекращается. Прислушиваюсь к подозрительному затишью. Там, за окном, невнятно о чем-то переговариваются. Я уже перестал волноваться, и только рука еще почему-то тихонько вздрагивает на мешке с мукой.
Сквозь покачивающиеся ветви деревьев медленно зеленеет небо. Это таежный рассвет. Но в комнате еще темно.
— Надо посмотреть, что там делается,—шепотом говорит Борис.
Он крадется у стены и, прижимаясь к косяку, через щель между окном и столом зорко всматривается во двор.
— Жердь тащат, наверно, окно выбить хотят,— шепчет он, и руки его нервно отвязывают от пояса гранату.— Сейчас я их, сволочей, гранатой. Как только брошу, выскакивай за мной...
Быстро, на животе, я переползаю комнату. В ладонь вонзилась заноза. Но разве до нее сейчас?..
Приближаюсь к Белецкому и через скважину различаю смутные фигуры двух казаков, волокущих бревно.
Борис прав, они решили выбить окно и свалить стол. Вот они уже крадутся к окну... Борис вытаскивает из гранаты кольцо.
— Сейчас... сейчас... Приготовсь...
И опять зубы выстукивают мелкую дробь. Сердце резко шевельнулось в груди.Вдруг с треском отлетает в сторону стол... Борис подбегает прямо к окну и мечет гранату... Стремительным веером рванулась кверху развороченная земля. Оглушительный взрыв потрясает воздух.
Мгновение стоит звенящая тишина, и только сердце еще настойчивей и сильней бьется в груди.
— Ну, живо!—приказывает Борис, и я уже вижу, как он во дворе стреляет из нагана.
Я выскакиваю из окна, стреляю куда попало и бегу за Борисом — за дом, на тропинку, которая ведет в горы.
Мы бежим пять, десять минут... Никто не преследует нас...
В груди спирает дыхание, по лицу катятся солоноватые капли пота. Ноги цепляются за камни и валежник. Но сейчас спасение только в ногах.
Борис на минуту останавливается и, задыхаясь, говорит:
— Не отставай, япошка!
И снова бежит, раздвигая ветки деревьев.Наконец силы наши иссякли... Борис замедляет бег и, смахивая рукавом со лба пот, отрывисто, с трудом произносит:
— В кусты... поглубже... отдохнем...
Лезем в кусты. Попадаем в небольшой овраг с остатками еще не растаявшего снега. Здесь темно, сыро и холодно. И это кстати, потому что тело мое стало горячим, как в сильный зной.
Небо уже совсем светлое. В чистой голубизне его плывет небольшая разорванная тучка. Сквозь густую влажную листву пробиваются косые лучи еще не греющего солнца. По другую сторону оврага, по взгорью, пестрыми, пятнистыми караванами подымаются пышные цветы.
Синие, голубые, фиолетовые — они кажутся какой-то необыкновенной выдумкой.Борис не видит ни цветов, ни прозрачной голубизны утра. Он лежит, вытянув уставшие ноги, подложив под голову руки. Грудь его высоко поднимается, рот полуоткрыт.
Мне хочется спать, отяжелевшая голова клонится к земле. Но Борис поднимается и говорит:
— Пошли, а то застопорят здесь. Тогда...
Мы идем среди низкорослого кустарника; огромные кедры, сосны, ели остались где-то позади. Тропинка ведет в гору и становится все уже. Поднимаемся на вершин)'.
Там, внизу, в голубом мареве, простирается тайга, рассеченная сверкающим ручейком.Борис ладонью закрывает от солнца глаза и всматривается вдаль.
— Вот там, за изгибом реки, дымок, видишь — тесемочкой над кустами извивается.
Я начинаю различать дым и маленький бугорок, похожий на копну сена. — Вижу, Боря...
— Пошли,— радостно восклицает Борис.
Зарядив наган, он быстро спускается вниз. Я бегу за ним... Вскоре мы подошли к шалашу. Навстречу нам выскочила пушистая собака и залилась громким лаем. Из шалаша вылез низенький старичок с русой бородой. Он прикрикнул на собаку и равнодушно подошел к нам. Внимательно и недоверчиво осмотрев нас, он спросил:
— Куда путь-дорогу держите?
— В Читу, папаша,— ответил Борис. Лицо старика расплылось в улыбку.
— Читу-то вы давно прошли.
— А как же теперь нам идти? — спросил я. Старик почесал в скомканной бороде:
— Троп-то тут на Читу, слышь, много,— как-то неопределенно ответил он.
— Нет ли у вас табачку? — немного помедлив, спросил он.
— Есть, папаша, сейчас закурим,— вытаскивая кисет, сказал Борис.— А вы нас, папаша, наверно, чаем напоите?..
— Это можно, только чай зеленый, китайский...
— Ничего, какой есть.
Шалаш был небольшой, из сосновой и березовой коры. Вместо дверей висел мешок. На полу валялась подстилка из бараньего меха, в углу стояло кремневое ружье, на стене, около подстилки, висели охотничий нож, пиджак, поношенная шапка и ичиги.
Возле шалаша у бурного, шумящего ручья стояли рогатки с закоптевшим ведерком. Под ведерком еще тлело несколько потухающих головешек.
— Ну, как живем, отец? — садясь возле шалаша, спросил Борис.
— Ничего, слава богу, живем помаленьку.
— Ну а как,— подсаживаясь к Борису, спросил я,— золотишка много намыли?
— Да какое, слышь, тут золото: кормимся малость, и слава богу.
— Чего же тогда вы здесь живете?
— А куда боле денешься? Кругом разбой, грабеж. Народ дикой, слышь, стал. Да и занятие мое таежное.
Старик поднялся, прошел в шалаш, накрошил китайского чая, высыпал в ведро.
— Угощение у меня — сухари, а боле ничего нет.
— Ничего, спасибо, папаша, мы привыкший народ, спасибо и за это.
Старик вынес из шалаша две деревянные чашки, несколько сухарей и кусок сахару.Мы пили горячий чай, размачивали сухари, а старик сидел рядом, поглядывая на нас.
Повеселев после чая, Борис спросил:
— А как, папаша, дойти до Читы? Вы, наверно, все места здесь знаете?
— Да как не знать, пятьдесят семь годов здесь живу, каждую тропку обошел. Вот эту, слышь-ко, гору пройдете, за ней сразу деревня будет, так вы в нее не заходите—казаки там. Оно, конечно, может, ничего вам и не сделают, а пойдут спросы да расспросы, ну и задержка будет...
Мы выпили еще по чашке чая и поднялись. Борька протянул старику руку.
— Ну, спасибо вам, папаша.
— Дай бог здоровья,— ответил старик.
Из-за шалаша опять выскочил пес, ощерился, но старик грозно прикрикнул па него:
— Гуран, нельзя! Пошел на место!
Пес опустил голову, завилял хвостом и лег у костра. Старик перебрел с нами ручей и, пожимая руки, сказал:
— Лесок пройдете, тропинка там будет, так вы по ней до горы, а за горой березнячком пойдете...
— Спасибо, папаша, будьте здоровы,— сказал Борис, и мы зашагали к лесу.
Вечером, застигнутые темнотой, мы приближались к Чите. Впереди протянулись гирлянды огней. Было душно. На горизонте вспыхивали далекие зарницы.Борька внезапно остановился и присел.
— Садись, отдохнем немного. Тут патрули, как бы не натолкнуться...
— А не лучше ли ночью пройти? — спросил я. Борька повернулся ко мне. В темноте лицо его казалось широким и расплывшимся.
— Нет,— твердо произнес он,— идти надо сейчас. Как ты будешь искать ночью квартиру Улина? Сразу влопаемся...
Мы долго раздумывали, как лучше войти в Читу. Теперь для нас начиналось самое главное испытание...
Я лежал около Борьки. Ноги мои ныли от усталости. Казалось, что я никогда больше не смогу поднять их. По телу пробегала неприятная дрожь.
— Да не дрожи ты! Чего тебя затрясло, как бабу. Пошли, что ли?..— сурово сказал Борис и поднялся.
Небо озарилось вспышкой молнии; какую-то долю минуты были видны мохнатые обрывки туч и Борькино задумчивое лицо.Где-то, точно ломалась земля, треснул гром, и сразу брызнули капли теплого дождя.
— Дождь... Это хорошо... Только бы посильней, тогда нас ни одна собака не увидит.
Мы шли в темноте на ощупь, как в воде. Лес стал реже. Вверху качались на ветру черные сосны. Впереди лежало широкое, как водяное плато в ночи, поле, озаренное на горизонте мутными огнями.
Когда мы приближались к окраинным домикам, хлестал ливень. Под ногами хлюпали лужи воды. Мы промокли насквозь. Одежда на мне казалась тяжелой и лишней. С фуражки по лицу, за ворот гимнастерки стекала вода...
Огни скрылись, точно камни, брошенные в воду. Впереди вставала тяжелая тьма.
— Куда идти, черт его знает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31