После двух жен мне вовсе не улыбается обзаводиться третьей. Кто хорошо устроился – это ты. Вечный холостяк!– Знал бы ты, как печально одиночество.– Свобода имеет свою цену.– Жить так непросто.– Зато интересно, – заключил Рикардо. V Мы с Рикардо перекусили, потом поболтали о всяких пустяках, и я пообещал явиться в Ботанический сад в районе Ажуда двадцать третьего сентября в шесть часов вечера. Мы встретимся и пойдем ужинать в один ресторанчик в Байру-Алту, Старинный квартал в Лиссабоне.
где превосходно готовят лангустов.Простившись с Рикардо, я вышел из дома, миновал улицу Слоун, пересек весь квартал Белгрейвия, сел возле вокзала Виктории на четырнадцатый автобус, а на Трафальгарской площади пересел на двенадцатый и снова оказался в Ноттинг-Хилле.На остановке не обошлось без неприятностей: несколько молодых негров привязались к пожилому мужчине, по виду цыгану. «Бобби» в шлеме пытался унять разгоравшиеся страсти, а зеваки наслаждались зрелищем.Когда я добрался до дома с единорогом, было уже полпятого. На улочке царило полное спокойствие. Я позвонил, дверь открыла служанка и сказала, что Виолеты нет дома, но она скоро вернется.Я уселся под лампой на диване в гостиной и погрузился в чтение книги, которую взял со стола, – ее, несомненно, изучала сама хозяйка дома. Иначе и быть не могло: то были «Иероглифические фигуры» почитаемого нами Николаса Фламеля. Я совсем недавно приобрел испанский перевод этой книги. Мне вдруг подумалось, что дела принимают серьезный оборот, что все мы немножко свихнулись – включая Рикардо, который делал вид, что покончил с алхимическими опытами. Но теперь я начал подозревать, что Рикардо, быть может, лукавит и на самом деле герметические таинства по-прежнему манят его.В руках у меня было старинное французское издание Фламеля. В предисловии, куда более пространном, чем в моей книге, сообщалось, что дервиш, которого Поль Люка встретил в Турции, рассказал, что принадлежит к Братству семерых друзей, путешествующих по всему свету, дабы обрести совершенство. В беседе с Люка дервиш упомянул универсальное снадобье – и тут же заговорил о Фламеле, словно что-то объединяло эти две темы. Вот тогда-то дервиш и поведал, что видел Фламеля три года назад и что тесно дружит как с самим алхимиком, так и с его супругой Перенеллой, женщиной редкого ума. «Фламель – один из вернейших моих друзей». Содержание этой беседы Поль Люка перенес на бумагу (как говорилось и в моем экземпляре) в своей книге «Voyage du Sieur Paul Lucas fait par ordre du roi dans la Grиce, l'Asie Mineure, la Macиdoine et 1'Afrique». «Путешествие господина Поля Люка, по приказанию короля побывавшего в Греции, Малой Азии, Македонии и в Африке» (фр.).
Книга была опубликована Николя Симаром в Париже в 1712 году. А вот о таких подробностях в моем издании не сообщалось. События, о которых повествует Люка, происходили в начале восемнадцатого века – а ведь речь шла о Николасе Фламеле, родившемся в 1330 году!Другая легенда о долгожительстве была связана с именем Фулканелли; иных свидетельств о настолько длинной жизни сохранилось совсем немного.Мне очень нравилась мысль о том, что можно сделаться свидетелем эфемерности человеческих жизней: монархов, чье царствование длится от силы двадцать-тридцать лет; любви, угасающей за одно-другое пятилетие; строений, способных простоять век или два; диктатур сроком на сорок или пятьдесят лет; великих деятелей, апогей славы которых ограничен десятью-пятнадцатью годами; американских президентов, развязывающих войны, а затем обреченных на забвение; толстосумов, чьи состояния разлетаются вмиг, так что богачи снова оказываются на мели. Время – это трагедия, худшая из трагедий; хотя оно и вправду лечит почти все, следы его не стереть. Время сперва заставляет вещи поблекнуть, а потом обращает их в пыль.Я снова вернулся к книге, к той ее части, где говорилось об эликсире долгой жизни, таинственном напитке, который чудесным образом поднимает человека «из мутных вод Египта» и заставляет денно и нощно «размышлять о Боге и его святых, обитать в небесных эмпиреях и утолять жажду из сладчайших источников вечной надежды». Мне стало казаться, что это французское издание проще, более доступно моему пониманию – или же мои способности к постижению значительно обострились. Любопытно, а я ведь был только в самом начале трактата.Я прикинул время. Четверть шестого. Вообще-то я даже не взглянул на часы, просто сделал мысленные подсчеты – так захватил меня томик в изящном переплете. Да, вкус у Виолеты отменный. Она как-то раз обмолвилась, что ей нравятся розовые переплеты и кожа с примесями красноватых пигментов.Служанка принесла мне большую чашку чая с печеньем и удалилась, не сказав ни слова. Я даже не поднял головы, полностью захваченный чтением «Le livre des Figures Hiйrogliphiques». От Виолеты я успел узнать, что это научное (или магическое) исследование основывалось на знаменитой «Книге еврея Авраама», также известной под названиями «Наставления отца Авраама своему сыну» или «Aesch Mezareph» – «Очищающий огонь». Перелистывая замечательные страницы, я отдавал себе отчет, что на самом деле не способен так ясно воспринимать Фламеля, что мне сейчас помогает некая необъяснимая радость духа. Это уже была бездонная тайна, настолько сложная, что мне казалось – я никогда в нее не проникну.Фламель рассказывал о проделанных им трансмутациях: сперва он добрался до серебра, потом до золота; а еще повествовал о том, как распоряжался строить больницы, кладбища, церкви. Он хотел ясно дать понять, что подобное богатство можно использовать во благо человечества и всех страждущих. Речь шла не об обогащении, а о том, чтобы с помощью алхимии облегчить жизнь нуждающимся, людям, существующим в нечеловеческих условиях, больным, взывающим о помощи. Фламель писал, что приказал поставить на кладбище Невинных на улице Сен-Дени целый ряд иероглифических фигур, которые изображали чудеса Воскресения и пришествия Иисуса и основные необходимые операции алхимического магистерия. Магистерий (иначе магистерия) – совокупность операций, которые приводят к реальному созданию философского камня.
Вот слова Фламеля: «Эти иероглифические фигуры помогут указать два пути к достижению небесной жизни <… > главный из которых – поэтапный путь Великого делания, и кто по нему пройдет, того путь превратит из дурного в хорошего, очистит от всякого греха, каковой есть алчность, и соделает его щедрым, ласковым, кротким, благочестивым, богобоязненным, каким бы плохим этот человек ни был прежде, поскольку в дальнейшем он навсегда сохранит изумление перед благостью и милосердием Господа и перед глубиной его божественных деяний, достойных всяческого восхищения».
Потом я принялся за теологические толкования Фламеля, прочел аллегорические истории о двух драконах, о мужчине и женщине, о зеленых и фиолетовых полях, о летающих львах и о человеке, который утолит жажду из сладчайших источников вечной надежды. Как только будет обретен философский камень, над ним уже не будут властны ни само небо, ни созвездия зодиака; лучезарный свет его ослепителен, он будто посвящает человека в некую тайну, которая на время повергает того в изумление, дрожь и трепет. Фламель закончил свой труд такими словами: «Господь, даруй нам свою благодать, чтобы мы воспользовались ею со всей правильностью, во укрепление веры, во благо нашей душе и для вящей славы нашего благородного Царствия. Аминь».
Я вздохнул глубоко, до боли в груди, положил книгу на столик и уронил руки, словно путешественник, переваливший через высокий хребет и совершенно обессилевший.Я пребывал в смятении и мог сказать, что ничего не понял, но полон прочитанного; притом рациональная часть моего сознания осталась девственно чиста. Пять моих чувств ничего не получили от чтения, зато душу переполняла надежда на будущее. Было и еще кое-что: ощущение абсолютной пустоты, от которого голова шла кругом.Я чувствовал покалывание в затылке и сильную боль в больших пальцах рук – то напоминал о себе артроз. Порой мне было нелегко удерживать книгу, если приходилось прижимать страницы пальцами. Наверное, мне было бы сложно повернуть ключ в замке, а писать – просто мучительно трудно.Но все это было абсолютно не важно, такой подъем душевных сил я испытал.Часы пробили восемь. Я уже добрался до середины книги, по-прежнему сидя в одиночестве в уютной комнатке, в убранстве который чувствовался вкус ее хозяйки.Я раскрыл книгу наугад: «Нумус, Этелия, Арена, Боритис, Корсуфль, Камбар, Альбар, Аэрис, Дуенех, Рандерик, Кукуль, Табитрис, Эбисемет, Иксир…»
Какие звучные слова и как загадочен их смысл! Я был поражен, мне захотелось сделаться алхимиком-теоретиком, но в этот миг кто-то – разумеется, Виолета – прикоснулся к моему плечу. Я вздрогнул, возвращаясь к реальности, которая на сей раз была великолепна – благодаря ей, моей Перенелле, моей чудесной возлюбленной девственнице, моей фантастической богине, моему путеводному огню в борьбе с одиночеством, оправданию моих иллюзий.Я устыдился собственных мыслей; мне стало страшно, что Виолета проникнет в них и поймет, что я сейчас чувствую. Но девушка с улыбкой поцеловала меня, я сразу вспомнил про Джейн, и мне снова стало хорошо и спокойно.А Виолета, словно и впрямь прочитав мои мысли, сказала, что Джейн работает и появится позже. Мы взглянули друг на друга печально, но в то же время радуясь новой встрече спустя несколько часов после нашего таинственного и естественного соединения.– Давай совершим паломничество в Сантьяго-де-Компостела, а потом съездим в Португалию.На лице Виолеты отразились непонимание и удивление. Я ворвался в ее жизнь всего четыре дня назад и вот уже предлагаю оставить Лондон и отправиться вместе в путешествие. Но наши отношения развивались стремительно и уже достаточно созрели, чтобы мы могли претворить в жизнь любое совместное решение. Виолета успела сделаться моей лучшей подругой и товарищем. Она была для меня всем, хотя со стороны это выглядело не так. Я знал, что чувства ее благородны, я стремился проникнуть в ее мысли, а наши тела уже настолько породнились и слились, что мы не боялись пропустить миг, когда сможем снова прильнуть друг к другу с естественностью влюбленных. А еще мы понимали, что нас двоих теперь недостаточно, что наша «чета» состоит из трех человек.Над входом в спальню Виолеты висел в рамке равносторонний треугольник с глазом посередине и с облаками, связанными с этим глазом линиями, символизировавшими лучи света. Посмотрев на эту картину, я увидел нас троих, живущих в любовной гармонии. Наши отношения были чисты: их характер определялся забвением эгоизма и ревности, слиянием понятий «твое» и «мое». Конечно, нас разделяла большая разница в познаниях, для меня многое было окутано тайной, однако постепенно пелена должна была сама собой развеяться. Я понимал, что Виолета и Джейн еще слишком мало меня знают, чтобы раскрыться до конца. То был вопрос времени. Все образуется, но постепенно. Им придется делать поправку на мои ограниченные интеллектуальные способности, чтобы я мог разобраться в происходящем. Я уже совершил в своей жизни большой скачок: отказался от эгоистического, всеподчиняющего разума ради спокойствия духа. Расстался с нетерпением и торопливостью, получив взамен надежду на понимание и знание. И то были лишь отсветы грядущего, которое начинало постепенно вырисовываться.Виолета смотрела на меня, и я почувствовал, что меня тянет к ней, как никогда раньше. Она молча подошла ко мне и снова поцеловала. Мы влетели в ее комнату как на крыльях, избавились от одежды и ласкали друг друга. Проникнув в нее, я чувствовал, как все жидкое становится летучим, словно я путешествую по райским кущам, которых прежде никогда не знал. Там были сады с плодовыми деревьями, цветы невиданных оттенков, диковинные, словно миниатюрные, звери, просторные поля, свободные от скал, а на полях этих резвились люди. Неповторимые запахи, источники, единороги, странные птицы, не ведающие опасности.Если в первый раз, когда я занимался любовью с Виолетой и Джейн, я лишь смутно различал этот позабытый пейзаж, то теперь погрузился в него целиком и ощущал босыми ступнями прикосновения травы. Мое наслаждение разделяли все существа, населявшие этот край. Виолета стонала так, как никогда не стонала ни одна из моих женщин. Но самое странное – время в том мире то ли застыло, то ли его вовсе не существовало, то ли оно не имело понятия о непрерывном падении песчинок, которое так нас отвлекает и подтачивает, тревожит и разрушает. Наше с Виолетой соитие было вполне телесным, но при том мы достигли вершин духовного единения, раньше совершенно неведомых мне. Я подумал, что нахожусь под воздействием наркотика, который подмешали мне в чай.– Рамон, все, что ты представляешь, видишь и чувствуешь, – правда. Ты стоишь у дверей нового для тебя мира, но я хочу, чтобы ты постигал его постепенно, осваивался в нем не спеша. Рано или поздно ты все поймешь. Я знаю, тебе необходимо путешествие-инициация; ты, как Фламель, хочешь пройти сперва Путем Сантьяго, а после добраться до Синтры, чтобы войти в Бадагас. Я знаю, тебе предстоит поездка в другие страны, где тебе нужно кое с кем встретиться и поговорить. Когда ты все это сделаешь, перед тобой распахнется немалая часть земного бытия, а потом тебя ждет путешествие в глубины собственной души. Когда же ты освободишься от всего пустого, всего ненужного, всего поверхностного, ты попадешь в место, куда так стремишься. «Книга еврея Авраама» существует. Отправляйся в свое путешествие. Совершить его можешь только ты один. Мы встретимся, когда ты вернешься.Я почувствовал, что умираю, что мне вспарывают грудь.Виолета просит, чтобы мы расстались.Я чувствовал такую тесную связь с ней, ощущал такое безраздельное слияние, что сама мысль о расставании немедленно повергла меня в жесточайшее уныние. Я как будто сделал большой шаг назад. Моя жизнь, моя душа уже достигли такой степени спокойствия и уравновешенности, что прощание с этим материнским лоном означало для меня прощание с мечтой, стремительно от меня ускользавшей. А раз Виолета сама отправляла меня в путь, значит, совершенство нашего любовного трио разрушалось. Треугольник с глазом посредине, висевший над дверью ее спальни, разлетался вдребезги.Внезапно мне стало неловко: я все еще лежал на постели совершенно голый. Застыдившись своей наготы, я бросился одеваться под сочувствующим взглядом Виолеты.У меня болела спина, затылок, большие пальцы, а еще меня слегка подташнивало и беспокоил желудок. Я не мог уяснить слова Виолеты.Она слегка подалась вперед – ее тело было само совершенство: великолепные округлости грудей, тонкая талия, нежная смугловатая кожа, блестящие черные глаза, полные губы, темные, длинные, вьющиеся волосы. Я любовался ею, как ангелом в женском обличье; она ослепляла и в то же время притягивала.Виолета подошла к стенному шкафчику возле изголовья кровати.Мысль о скорой разлуке с этой женщиной наполняла меня болью, отчаянием, растерянностью. А ведь так недавно я совсем ее не знал! Почему любовь превращает нас в тупых собственников? Куда исчезает вся наша щедрость? В тот миг я не хотел делиться Виолетой даже с Джейн. Это был такой большой шаг назад, что я ощутил признаки полного саморазрушения.Тем временем Виолета открыла стеклянную дверцу и достала из укромного хранилища большой кубок чеканного золота, украшенный множеством символов, главным из которых был треугольник с глазом посередине – такой же, что и над дверью в комнату. Кубок был покрыт кружевной салфеткой.– Ничего больше не говори, просто выпей, Рамон.– Я не хочу пить. Я люблю тебя и хочу одного – умереть ради тебя. Я не готов тебя покинуть.Огонь безумия бился в моих висках, глаза жег ад, который, я создал сам, в считаные секунды утратив веру. Я был близок к самоубийству.– Пожалуйста, выпей, Рамон. Пей.– Что это? Хочешь напоить меня наркотиком и выбросить из своей жизни?По лицу Виолеты промелькнула легкая тень беспокойства.– Пей!Она поднесла чашу к моему рту и даже слегка наклонила. Едва жидкость коснулась моих губ, я успокоился и принялся глотать (в детстве меня так поили слабительным). Напиток обжигал горло точно жидкое пламя.Сперва у меня возникло лишь ощущение пустоты, какое бывает, когда отказывают все чувства. У тебя как будто нет тела; ты осознаешь лишь, что существуешь, – и больше ничего. Капельки пота высохли у меня на лбу. Тоска, ненависть, ревность, подозрительность, пошлое необузданное вожделение – от всего этого не осталось и следа. А потом, подобно лучам, преодолевающим космические пространства, в самые потаенные глубины моего существа проникло спокойствие. Я почувствовал, как потоки света омывают мои нервы, мозг, вливаются в кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
где превосходно готовят лангустов.Простившись с Рикардо, я вышел из дома, миновал улицу Слоун, пересек весь квартал Белгрейвия, сел возле вокзала Виктории на четырнадцатый автобус, а на Трафальгарской площади пересел на двенадцатый и снова оказался в Ноттинг-Хилле.На остановке не обошлось без неприятностей: несколько молодых негров привязались к пожилому мужчине, по виду цыгану. «Бобби» в шлеме пытался унять разгоравшиеся страсти, а зеваки наслаждались зрелищем.Когда я добрался до дома с единорогом, было уже полпятого. На улочке царило полное спокойствие. Я позвонил, дверь открыла служанка и сказала, что Виолеты нет дома, но она скоро вернется.Я уселся под лампой на диване в гостиной и погрузился в чтение книги, которую взял со стола, – ее, несомненно, изучала сама хозяйка дома. Иначе и быть не могло: то были «Иероглифические фигуры» почитаемого нами Николаса Фламеля. Я совсем недавно приобрел испанский перевод этой книги. Мне вдруг подумалось, что дела принимают серьезный оборот, что все мы немножко свихнулись – включая Рикардо, который делал вид, что покончил с алхимическими опытами. Но теперь я начал подозревать, что Рикардо, быть может, лукавит и на самом деле герметические таинства по-прежнему манят его.В руках у меня было старинное французское издание Фламеля. В предисловии, куда более пространном, чем в моей книге, сообщалось, что дервиш, которого Поль Люка встретил в Турции, рассказал, что принадлежит к Братству семерых друзей, путешествующих по всему свету, дабы обрести совершенство. В беседе с Люка дервиш упомянул универсальное снадобье – и тут же заговорил о Фламеле, словно что-то объединяло эти две темы. Вот тогда-то дервиш и поведал, что видел Фламеля три года назад и что тесно дружит как с самим алхимиком, так и с его супругой Перенеллой, женщиной редкого ума. «Фламель – один из вернейших моих друзей». Содержание этой беседы Поль Люка перенес на бумагу (как говорилось и в моем экземпляре) в своей книге «Voyage du Sieur Paul Lucas fait par ordre du roi dans la Grиce, l'Asie Mineure, la Macиdoine et 1'Afrique». «Путешествие господина Поля Люка, по приказанию короля побывавшего в Греции, Малой Азии, Македонии и в Африке» (фр.).
Книга была опубликована Николя Симаром в Париже в 1712 году. А вот о таких подробностях в моем издании не сообщалось. События, о которых повествует Люка, происходили в начале восемнадцатого века – а ведь речь шла о Николасе Фламеле, родившемся в 1330 году!Другая легенда о долгожительстве была связана с именем Фулканелли; иных свидетельств о настолько длинной жизни сохранилось совсем немного.Мне очень нравилась мысль о том, что можно сделаться свидетелем эфемерности человеческих жизней: монархов, чье царствование длится от силы двадцать-тридцать лет; любви, угасающей за одно-другое пятилетие; строений, способных простоять век или два; диктатур сроком на сорок или пятьдесят лет; великих деятелей, апогей славы которых ограничен десятью-пятнадцатью годами; американских президентов, развязывающих войны, а затем обреченных на забвение; толстосумов, чьи состояния разлетаются вмиг, так что богачи снова оказываются на мели. Время – это трагедия, худшая из трагедий; хотя оно и вправду лечит почти все, следы его не стереть. Время сперва заставляет вещи поблекнуть, а потом обращает их в пыль.Я снова вернулся к книге, к той ее части, где говорилось об эликсире долгой жизни, таинственном напитке, который чудесным образом поднимает человека «из мутных вод Египта» и заставляет денно и нощно «размышлять о Боге и его святых, обитать в небесных эмпиреях и утолять жажду из сладчайших источников вечной надежды». Мне стало казаться, что это французское издание проще, более доступно моему пониманию – или же мои способности к постижению значительно обострились. Любопытно, а я ведь был только в самом начале трактата.Я прикинул время. Четверть шестого. Вообще-то я даже не взглянул на часы, просто сделал мысленные подсчеты – так захватил меня томик в изящном переплете. Да, вкус у Виолеты отменный. Она как-то раз обмолвилась, что ей нравятся розовые переплеты и кожа с примесями красноватых пигментов.Служанка принесла мне большую чашку чая с печеньем и удалилась, не сказав ни слова. Я даже не поднял головы, полностью захваченный чтением «Le livre des Figures Hiйrogliphiques». От Виолеты я успел узнать, что это научное (или магическое) исследование основывалось на знаменитой «Книге еврея Авраама», также известной под названиями «Наставления отца Авраама своему сыну» или «Aesch Mezareph» – «Очищающий огонь». Перелистывая замечательные страницы, я отдавал себе отчет, что на самом деле не способен так ясно воспринимать Фламеля, что мне сейчас помогает некая необъяснимая радость духа. Это уже была бездонная тайна, настолько сложная, что мне казалось – я никогда в нее не проникну.Фламель рассказывал о проделанных им трансмутациях: сперва он добрался до серебра, потом до золота; а еще повествовал о том, как распоряжался строить больницы, кладбища, церкви. Он хотел ясно дать понять, что подобное богатство можно использовать во благо человечества и всех страждущих. Речь шла не об обогащении, а о том, чтобы с помощью алхимии облегчить жизнь нуждающимся, людям, существующим в нечеловеческих условиях, больным, взывающим о помощи. Фламель писал, что приказал поставить на кладбище Невинных на улице Сен-Дени целый ряд иероглифических фигур, которые изображали чудеса Воскресения и пришествия Иисуса и основные необходимые операции алхимического магистерия. Магистерий (иначе магистерия) – совокупность операций, которые приводят к реальному созданию философского камня.
Вот слова Фламеля: «Эти иероглифические фигуры помогут указать два пути к достижению небесной жизни <… > главный из которых – поэтапный путь Великого делания, и кто по нему пройдет, того путь превратит из дурного в хорошего, очистит от всякого греха, каковой есть алчность, и соделает его щедрым, ласковым, кротким, благочестивым, богобоязненным, каким бы плохим этот человек ни был прежде, поскольку в дальнейшем он навсегда сохранит изумление перед благостью и милосердием Господа и перед глубиной его божественных деяний, достойных всяческого восхищения».
Потом я принялся за теологические толкования Фламеля, прочел аллегорические истории о двух драконах, о мужчине и женщине, о зеленых и фиолетовых полях, о летающих львах и о человеке, который утолит жажду из сладчайших источников вечной надежды. Как только будет обретен философский камень, над ним уже не будут властны ни само небо, ни созвездия зодиака; лучезарный свет его ослепителен, он будто посвящает человека в некую тайну, которая на время повергает того в изумление, дрожь и трепет. Фламель закончил свой труд такими словами: «Господь, даруй нам свою благодать, чтобы мы воспользовались ею со всей правильностью, во укрепление веры, во благо нашей душе и для вящей славы нашего благородного Царствия. Аминь».
Я вздохнул глубоко, до боли в груди, положил книгу на столик и уронил руки, словно путешественник, переваливший через высокий хребет и совершенно обессилевший.Я пребывал в смятении и мог сказать, что ничего не понял, но полон прочитанного; притом рациональная часть моего сознания осталась девственно чиста. Пять моих чувств ничего не получили от чтения, зато душу переполняла надежда на будущее. Было и еще кое-что: ощущение абсолютной пустоты, от которого голова шла кругом.Я чувствовал покалывание в затылке и сильную боль в больших пальцах рук – то напоминал о себе артроз. Порой мне было нелегко удерживать книгу, если приходилось прижимать страницы пальцами. Наверное, мне было бы сложно повернуть ключ в замке, а писать – просто мучительно трудно.Но все это было абсолютно не важно, такой подъем душевных сил я испытал.Часы пробили восемь. Я уже добрался до середины книги, по-прежнему сидя в одиночестве в уютной комнатке, в убранстве который чувствовался вкус ее хозяйки.Я раскрыл книгу наугад: «Нумус, Этелия, Арена, Боритис, Корсуфль, Камбар, Альбар, Аэрис, Дуенех, Рандерик, Кукуль, Табитрис, Эбисемет, Иксир…»
Какие звучные слова и как загадочен их смысл! Я был поражен, мне захотелось сделаться алхимиком-теоретиком, но в этот миг кто-то – разумеется, Виолета – прикоснулся к моему плечу. Я вздрогнул, возвращаясь к реальности, которая на сей раз была великолепна – благодаря ей, моей Перенелле, моей чудесной возлюбленной девственнице, моей фантастической богине, моему путеводному огню в борьбе с одиночеством, оправданию моих иллюзий.Я устыдился собственных мыслей; мне стало страшно, что Виолета проникнет в них и поймет, что я сейчас чувствую. Но девушка с улыбкой поцеловала меня, я сразу вспомнил про Джейн, и мне снова стало хорошо и спокойно.А Виолета, словно и впрямь прочитав мои мысли, сказала, что Джейн работает и появится позже. Мы взглянули друг на друга печально, но в то же время радуясь новой встрече спустя несколько часов после нашего таинственного и естественного соединения.– Давай совершим паломничество в Сантьяго-де-Компостела, а потом съездим в Португалию.На лице Виолеты отразились непонимание и удивление. Я ворвался в ее жизнь всего четыре дня назад и вот уже предлагаю оставить Лондон и отправиться вместе в путешествие. Но наши отношения развивались стремительно и уже достаточно созрели, чтобы мы могли претворить в жизнь любое совместное решение. Виолета успела сделаться моей лучшей подругой и товарищем. Она была для меня всем, хотя со стороны это выглядело не так. Я знал, что чувства ее благородны, я стремился проникнуть в ее мысли, а наши тела уже настолько породнились и слились, что мы не боялись пропустить миг, когда сможем снова прильнуть друг к другу с естественностью влюбленных. А еще мы понимали, что нас двоих теперь недостаточно, что наша «чета» состоит из трех человек.Над входом в спальню Виолеты висел в рамке равносторонний треугольник с глазом посередине и с облаками, связанными с этим глазом линиями, символизировавшими лучи света. Посмотрев на эту картину, я увидел нас троих, живущих в любовной гармонии. Наши отношения были чисты: их характер определялся забвением эгоизма и ревности, слиянием понятий «твое» и «мое». Конечно, нас разделяла большая разница в познаниях, для меня многое было окутано тайной, однако постепенно пелена должна была сама собой развеяться. Я понимал, что Виолета и Джейн еще слишком мало меня знают, чтобы раскрыться до конца. То был вопрос времени. Все образуется, но постепенно. Им придется делать поправку на мои ограниченные интеллектуальные способности, чтобы я мог разобраться в происходящем. Я уже совершил в своей жизни большой скачок: отказался от эгоистического, всеподчиняющего разума ради спокойствия духа. Расстался с нетерпением и торопливостью, получив взамен надежду на понимание и знание. И то были лишь отсветы грядущего, которое начинало постепенно вырисовываться.Виолета смотрела на меня, и я почувствовал, что меня тянет к ней, как никогда раньше. Она молча подошла ко мне и снова поцеловала. Мы влетели в ее комнату как на крыльях, избавились от одежды и ласкали друг друга. Проникнув в нее, я чувствовал, как все жидкое становится летучим, словно я путешествую по райским кущам, которых прежде никогда не знал. Там были сады с плодовыми деревьями, цветы невиданных оттенков, диковинные, словно миниатюрные, звери, просторные поля, свободные от скал, а на полях этих резвились люди. Неповторимые запахи, источники, единороги, странные птицы, не ведающие опасности.Если в первый раз, когда я занимался любовью с Виолетой и Джейн, я лишь смутно различал этот позабытый пейзаж, то теперь погрузился в него целиком и ощущал босыми ступнями прикосновения травы. Мое наслаждение разделяли все существа, населявшие этот край. Виолета стонала так, как никогда не стонала ни одна из моих женщин. Но самое странное – время в том мире то ли застыло, то ли его вовсе не существовало, то ли оно не имело понятия о непрерывном падении песчинок, которое так нас отвлекает и подтачивает, тревожит и разрушает. Наше с Виолетой соитие было вполне телесным, но при том мы достигли вершин духовного единения, раньше совершенно неведомых мне. Я подумал, что нахожусь под воздействием наркотика, который подмешали мне в чай.– Рамон, все, что ты представляешь, видишь и чувствуешь, – правда. Ты стоишь у дверей нового для тебя мира, но я хочу, чтобы ты постигал его постепенно, осваивался в нем не спеша. Рано или поздно ты все поймешь. Я знаю, тебе необходимо путешествие-инициация; ты, как Фламель, хочешь пройти сперва Путем Сантьяго, а после добраться до Синтры, чтобы войти в Бадагас. Я знаю, тебе предстоит поездка в другие страны, где тебе нужно кое с кем встретиться и поговорить. Когда ты все это сделаешь, перед тобой распахнется немалая часть земного бытия, а потом тебя ждет путешествие в глубины собственной души. Когда же ты освободишься от всего пустого, всего ненужного, всего поверхностного, ты попадешь в место, куда так стремишься. «Книга еврея Авраама» существует. Отправляйся в свое путешествие. Совершить его можешь только ты один. Мы встретимся, когда ты вернешься.Я почувствовал, что умираю, что мне вспарывают грудь.Виолета просит, чтобы мы расстались.Я чувствовал такую тесную связь с ней, ощущал такое безраздельное слияние, что сама мысль о расставании немедленно повергла меня в жесточайшее уныние. Я как будто сделал большой шаг назад. Моя жизнь, моя душа уже достигли такой степени спокойствия и уравновешенности, что прощание с этим материнским лоном означало для меня прощание с мечтой, стремительно от меня ускользавшей. А раз Виолета сама отправляла меня в путь, значит, совершенство нашего любовного трио разрушалось. Треугольник с глазом посредине, висевший над дверью ее спальни, разлетался вдребезги.Внезапно мне стало неловко: я все еще лежал на постели совершенно голый. Застыдившись своей наготы, я бросился одеваться под сочувствующим взглядом Виолеты.У меня болела спина, затылок, большие пальцы, а еще меня слегка подташнивало и беспокоил желудок. Я не мог уяснить слова Виолеты.Она слегка подалась вперед – ее тело было само совершенство: великолепные округлости грудей, тонкая талия, нежная смугловатая кожа, блестящие черные глаза, полные губы, темные, длинные, вьющиеся волосы. Я любовался ею, как ангелом в женском обличье; она ослепляла и в то же время притягивала.Виолета подошла к стенному шкафчику возле изголовья кровати.Мысль о скорой разлуке с этой женщиной наполняла меня болью, отчаянием, растерянностью. А ведь так недавно я совсем ее не знал! Почему любовь превращает нас в тупых собственников? Куда исчезает вся наша щедрость? В тот миг я не хотел делиться Виолетой даже с Джейн. Это был такой большой шаг назад, что я ощутил признаки полного саморазрушения.Тем временем Виолета открыла стеклянную дверцу и достала из укромного хранилища большой кубок чеканного золота, украшенный множеством символов, главным из которых был треугольник с глазом посередине – такой же, что и над дверью в комнату. Кубок был покрыт кружевной салфеткой.– Ничего больше не говори, просто выпей, Рамон.– Я не хочу пить. Я люблю тебя и хочу одного – умереть ради тебя. Я не готов тебя покинуть.Огонь безумия бился в моих висках, глаза жег ад, который, я создал сам, в считаные секунды утратив веру. Я был близок к самоубийству.– Пожалуйста, выпей, Рамон. Пей.– Что это? Хочешь напоить меня наркотиком и выбросить из своей жизни?По лицу Виолеты промелькнула легкая тень беспокойства.– Пей!Она поднесла чашу к моему рту и даже слегка наклонила. Едва жидкость коснулась моих губ, я успокоился и принялся глотать (в детстве меня так поили слабительным). Напиток обжигал горло точно жидкое пламя.Сперва у меня возникло лишь ощущение пустоты, какое бывает, когда отказывают все чувства. У тебя как будто нет тела; ты осознаешь лишь, что существуешь, – и больше ничего. Капельки пота высохли у меня на лбу. Тоска, ненависть, ревность, подозрительность, пошлое необузданное вожделение – от всего этого не осталось и следа. А потом, подобно лучам, преодолевающим космические пространства, в самые потаенные глубины моего существа проникло спокойствие. Я почувствовал, как потоки света омывают мои нервы, мозг, вливаются в кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44