А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Всякий раз, когда я смотрю репортаж о человеке, который четвертую неделю сидит в клетке со змеями, мне хочется, чтобы его ужалили.
– Мне тоже, – сказал Генрих.
– Почему это?
– Он же лезет на рожон.
– Вот именно. Большинство всю жизнь избегает опасности. А эти люди кем себя возомнили?
– Они лезут на рожон. Вот и пускай получают по заслугам.
Я немного помолчал, наслаждаясь редкой минутой согласия.
– А как еще твой приятель тренируется?
– Подолгу сидит на одном месте и терпит – мочевой пузырь приучает. Стал питаться только два раза в день. Спит сидя, по два часа. Учится просыпаться постепенно, без резких движений, чтобы не напугать мамбу.
– Довольно странная мечта.
– Мамбы чувствительны.
– Лишь бы он при этом был счастлив.
– Он думает, что счастлив, но все дело лишь в нервной клетке мозга и ее стимуляции – то слишком сильной, то слишком слабой.
Ночью я встал и пошел в маленькую комнату в конце коридора посмотреть, как спят Стеффи и Уайлдер. За этим занятием я просидел около часа, не шевелясь и переживая прилив сил и вдохновения, – но об этом лучше не упоминать.
Вернувшись в нашу спальню, я удивился, обнаружив, что Бабетта стоит у окна и вглядывается в серо-стальную мглу. Она не подала виду, что заметила мою отлучку, и, казалось, не слышала, как я снова лег, с головой укрывшись одеялом.
25
Газету нам приносит иранец средних лет – он приезжает на «ниссане-сентра». Что-то в этой машине меня тревожит – уже светает, почтальон кладет газету на крыльцо, а машина ждет с включенными фарами. Я пытаюсь убедить себя, что уже достиг определенного возраста – возраста, в котором угрозы мнимы и косвенны. Мир далеко не однозначен. В банальности я нахожу неожиданные темы и глубину мысли.
Я сидел за своим столом в кабинете, уставившись на белую таблетку. С виду смахивает на летающую тарелку – диск обтекаемой формы с малюсеньким отверстием сбоку. Дырочку я сумел заметить лишь после долгого и тщательного осмотра.
Таблетка не походила на кусочек мела, вроде аспирина, и в то же время не была гладкой и глянцевой наподобие капсулы. На ощупь она казалась довольно странной, какой-то нежной, и тем не менее производила впечатление синтетической, нерастворимой, искусно сработанной.
Я зашел в небольшое здание с куполом, известное под названием «Обсерватория», и отдал таблетку Винни Ричардс, молодому научному сотруднику. Ее работы по биохимии нервной системы считались блестящими. Высокая, неуклюжая и неприметная женщина, она краснела от смущения, стоило кому-нибудь отпустить шуточку. Некоторые нью-йоркские эмигранты любили заходить к ней в кабинетик и без передышки острить только для того, чтобы посмотреть, как она заливается краской.
Сидя за столом, заваленном бумагами, она медленно вращала таблетку в пальцах. Потом лизнула ее и пожала плечами:
– На вкус, конечно, не очень.
– Сколько времени уйдет на анализ?
– У меня сейчас на очереди мозг дельфина и все же зайдите через сорок восемь часов.
На Холме Винни прославилась тем, что перемещалась с места на место, оставаясь незамеченной. Никто не знал, как ей это удается и зачем вообще нужно. Может, она стеснялась своей нескладной фигуры, нерешительного вида и странного полугалопа. Может, у нее боязнь открытых пространств, хотя пространства в колледже – большей частью уютные и замысловатые. Возможно, мир людей и вещей потрясал ее до глубины души и даже вгонял в краску, словно какое-нибудь волосатое обнаженное тело, и потому она сочла за благо избегать людных мест. Может, надоело слышать, как ее называют блестящим ученым. Как бы то ни было, до конца недели установить ее местонахождение было нелегко. Она не показывалась ни на лужайках, ни на дорожках, а всякий раз, когда я заглядывал в ее рабочий закуток, ее там не было.
Дома Дениза упорно не желала поднимать вопрос о диларе. Она не хотела оказывать на меня давление и даже отводила глаза, словно обмен многозначительными взглядами мог помешать нам сохранить в тайне то, что мы знали. Бабетта же, казалось, ни на что не могла посмотреть без многозначительности во взгляде. В разговоре отворачивалась и, надолго застыв, как изваяние, принималась глазеть на снегопад, закат или стоянку машин. Эта страсть к созерцанию начинала меня беспокоить. Бабетта всегда была открыта к миру вокруг, жадно интересовалась частностями, полагалась на все материальное и реальное. А это уединенное созерцание казалось особой формой отчуждения не только от нас, кто был рядом, но и от тех вещей, на которые она так долго смотрела.
Старшие дети уже позавтракали и ушли, а мы остались сидеть за столом.
– Ты видел новую собаку Стоверов?
– Нет, – ответил я.
– Они считают пса пришельцем из космоса. Причем совершенно серьезно. Вчера я у них была. Животное и вправду странное.
– Тебя что-то беспокоит?
– Нет, все отлично.
– Может, все-таки расскажешь? Мы же всё друг другу рассказываем. Всегда рассказывали – по крайней мере, до сих пор.
– Что может меня беспокоить, Джек?
– Ты подолгу смотришь в окно. По-моему, ты изменилась. Стала все видеть иначе и по-другому на все реагировать.
– Вот и с их псом та же история. Подолгу смотрит в окно. Но не просто в любое окно. Он поднимается на чердак, кладет лапы на подоконник самого верхнего окошка и высовывается. Стоверы считают, что он ждет инструкций.
– Дениза убила бы меня, если б узнала, что я собираюсь это сказать.
– Что?
– Я нашел дилар.
– Какой дилар?
– Прицепленный липкой лентой к кожуху батареи.
– Чего ради я стала бы цеплять что-то к кожуху батареи?
– Дениза предполагала, что ты это скажешь.
– Обычно она бывает права.
– Я говорил с Хукстраттеном, твоим доктором.
– Я в превосходной форме, честное слово.
– Он так и сказал.
– Знаешь, чего мне хочется в такие холодные, пасмурные, серые дни?
– Чего же?
– Забраться в постель к симпатичному мужчине. Пойду посажу Уайлдера в его виниловый тоннель. А ты побрейся и почисть зубы. Встречаемся в спальне через десять минут.
В тот день я увидел, как Винни Ричардс выскользнула из Обсерватории через боковую дверь и рысью двинулась по небольшой лужайке к новым корпусам. Я выскочил из своего кабинета и бросился вдогонку. Она шагала размашисто, держась поближе к стенам. Я чувствовал, будто обнаружил редкое вымирающее животное или необыкновенное человекообразное существо, наподобие йети или саскуотча. Было холодно и по-прежнему свинцово-пасмурно. Я понял, что сумею догнать ее, только если прибавлю шагу. Она торопливо скрылась за административным зданием, и я, испугавшись, что вот-вот ее упущу, пустился бегом. Бежать было непривычно. Я не бегал уже много лет и теперь не узнавал своего тела, не узнавал почву под ногами, а земная поверхность стала вдруг неровной и жесткой. Я свернул за угол и набрал скорость, чувствуя, как трясутся мои телеса. Вверх-вниз, жизнь-смерть. Мантия развевалась у меня за спиной.
Я догнал ее в пустом коридоре пристройки, пропахшей бальзамирующими составами. Винни прижалась к стене – в светло-зеленом лабораторном халате с поясом и теннисных туфлях. Я слишком запыхался, не смог ничего сказать, и только поднял правую руку, прося небольшой передышки. Винни привела меня в небольшое помещение, где на столе выстроились банки с мозгами. Рядом – вделанная раковина, кучи блокнотов и ряды приборов. Винни налила мне в бумажный стаканчик воды. Я постарался никак не связывать вкус водопроводной воды ни с видом мозгов, ни со стойким запахом консервантов и дезинфекции.
– Вы что, скрываетесь от меня? – спросил я. – Я оставляю записки, звоню.
– Не от вас, Джек, да и ни от кого конкретно.
– Почему же тогда вас так трудно найти?
– Это вообще характерно для двадцатого века, не правда ли?
– Что?
– Люди скрываются, даже если их никто не разыскивает.
– Вы действительно так считаете?
– Это же очевидно.
– Как насчет таблетки?
– Любопытный продукт технологии. Как называется?
– Дилар.
– Впервые слышу, – сказала она.
– Что вы можете о ней рассказать? Только постарайтесь особо не блистать интеллектом. Я еще не обедал.
Она покраснела.
– Это не таблетка в привычном смысле, – сказала она. – Это система подачи медикаментов. Она не сразу растворяется и не сразу выбрасывает свои ингредиенты. Само лекарство в диларе заключено в полимерную оболочку. Сквозь эту оболочку с точно рассчитанной скоростью просачивается вода из желудочно-кишечного тракта.
– Какова роль воды?
– В ней растворяется лекарство, заключенное в оболочку. Медленно, постепенно, полностью. Потом раствор вытекает из полимерной таблетки через одно-единственное отверстие. Тоже с точно рассчитанной скоростью.
– Это отверстие я заметил далеко не сразу.
– Потому что его просверлили лазером. Оно не только очень маленькое, но и просверлено потрясающе точно.
– Лазеры, полимеры.
– Я не разбираюсь ни в том, ни в другом, Джек, но могу вас заверить, что это замечательная миниатюрная система.
– И для чего нужна вся эта точность?
– По-моему, регулируемая дозировка должна устранить эффект случайности, обычный для пилюль и капсул. Лекарство поступает в организм с заданной скоростью продолжительный период времени. А потому не возникает типичная картина чередования чрезмерной и недостаточной дозировки. Лекарство действует равномерно, не бывает мощных волн, которые сменяются тоненькими струйками. Не бывает расстройства желудка, тошноты, рвоты, судорог в мышцах и так далее. Система эффективна.
– Я поражен. Даже дух захватывает. А что происходит с полимерной таблеткой после того, как из нее вытечет все лекарство?
– Самоуничтожается. Мгновенно схлопывается под воздействием собственного тяготения. Но это уже относится к физике. Пластиковая оболочка распадается на микроскопически малые частицы и сразу выводится из организма безвредным способом, освященным веками.
– Потрясающе. А теперь скажите мне, для чего предназначено это средство? Что такое дилар? Каков его химический состав?
– Не знаю, – ответила она.
– Наверняка знаете. Вы же блестящий ученый. Все так говорят.
– А что еще они могут сказать? Я занимаюсь биохимией нервной системы. Никто вообще не знает, что это такое.
– У других ученых есть некоторое представление. Наверняка. И они считают вас блестящей.
– Все мы блестящие. Насчет этого здесь существует договоренность, разве нет? Вы считаете меня блестящим ученым. Я считаю вас блестящим ученым. Это своего рода общинное самомнение.
– Меня никто блестящим не считает. Меня считают расчетливым. Все говорят, что я прибрал к рукам нечто особенное. Занял нишу, о существовании которой никто понятия не имел.
– Существуют ниши и для блестящих ученых. Настал мой черед, только и всего. К тому же у меня странное телосложение и странная походка. Не дай я им повода называть себя блестящим ученым, они бы говорили обо мне гадости. А это всем неприятно.
Она прижала к груди какие-то папки.
– Несомненно одно, Джек: препарат, содержащийся в диларе, действует на психику. Вероятно, предназначен для труднодоступных участков коры головного мозга. Посмотрите вокруг. Повсюду мозги. У акул, у китов, у дельфинов, у крупных обезьян. По своей сложности ни один не приближается к человеческому. Мозг человека – не моя специальность. О нем я располагаю лишь скудными практическими сведениями, но и они заставляют меня гордиться тем, что я американка. У вас в мозге триллион нейронов, а в каждом нейроне – десять тысяч маленьких дендритов. Эта система многосторонней связи впечатляет. Она похожа на галактику, которую можно подержать в руке, только более сложную, непостижимую.
– Почему же вы гордитесь тем, что вы американка?
– Мозг младенца развивается, реагируя на раздражители. А в раздражении нам пока нет равных на свете.
Я отпил глоток воды.
– Хотелось бы выяснить побольше, – сказала она. – Но я никак не могу точно установить тип этого лекарственного препарата. Одно могу сказать определенно. В продаже его нет.
– Но я нашел его в обычном аптечном пузырьке.
– Мне все равно, где вы его нашли. Я совершенно уверена, что распознала бы компоненты известного психотропного средства. Это неизвестный препарат.
Она стала поглядывать на дверь. Глаза у нее были ясные и испуганные. И тут я услышал шум в коридоре. Голоса, шарканье ног. Винни попятилась к задней двери. Мне вдруг захотелось еще раз увидеть, как она краснеет. Она убрала руку за спину, отперла дверь, поспешно повернулась и выбежала в дневную мглу. А я все пытался вспомнить что-нибудь смешное и сострить.
26
Я сидел в постели с конспектом по грамматике немецкого языка. Бабетта лежала на боку, уставившись на часы-приемник, и слушала звонки радиослушателей в эфир. Позвонила женщина: – В семьдесят седьмом году я посмотрела в зеркало и увидела, в кого начала превращаться. Я то ли не могла, то ли не хотела вставать с постели. На периферии моего поля зрения двигались какие-то фигуры – вроде как бегали, суетились. Мне часто звонили с ракетной базы – стартовой площадки «Першингов». Нужно было поговорить с кем-то, у которого тоже такое бывало. Записаться на программу помощи, в какую-нибудь организацию.
Я перегнулся через жену и выключил радио. Бабетта продолжала смотреть прямо перед собой. Я нежно поцеловал ее в макушку.
– Марри говорит, что твои волосы имеют большое значение.
На лице у нее появилась бледная, бессильная улыбка. Я отложил конспект и осторожно повернул ее на спину, чтобы она смотрела в потолок.
– Нам пора серьезно поговорить. Мы оба это знаем. Ты расскажешь мне о диларе. Если не ради меня, то ради своей маленькой дочки. Она переживает и очень сильно. Да и деваться тебе уже некуда. Мы приперли тебя к стенке. Мы с Денизой. Я нашел спрятанный пузырек, взял одну таблетку и отдал ее на анализ специалисту. Эти белые кругляши сработаны превосходно. Лазерная технология, новейшие синтетические материалы. Дилар – почти такое же хитроумное изобретение, как микроорганизмы, которые вдруг сожрали вздымающееся облако. Кто поверил бы, что бывает маленькая белая пилюля, которая работает, как эффективный и безопасный нагнетательный насос, снабжает организм лекарством и вдобавок самоуничтожается? Меня поражает красота этого устройства. Мы знаем кое-что еще, и против этого у тебя аргументов не найдется. Мы знаем, что дилара нет в свободной продаже. Уже поэтому мы вправе требовать объяснений. По существу, тебе почти нечего сказать. Расскажи только, что это за лекарство. Как тебе хорошо известно, донимать людей – не в моем характере. Но Дениза сделана совсем из другого теста. Я всячески стараюсь ее удержать. Если ты не расскажешь, я введу в бой твою маленькую дочку. Дениза сразу выложит тебе все, что у нее накипело. Она не станет понапрасну бередить твою вину. Дениза предпочитает лобовую атаку. Она загонит тебя в угол, и ты расколешься. Ты же знаешь, что я прав, Бабетта.
Прошло минут пять. Бабетта лежала, уставившись в потолок.
– Давай только я расскажу все так, как считаю нужным, – сказала она вполголоса.
– Хочешь ликера?
– Нет, спасибо.
– Не торопись, – сказал я. – У нас вся ночь впереди. Если тебе что-то захочется или понадобится, только скажи. Просто попроси, и все. Я буду рядом, сколько нужно.
Прошла еще минута.
– Я точно не помню, когда это началось. Может, года полтора назад. Мне показалось, что я вступила в новую стадию, прошла некий поворотный раздел своей жизни.
– Поворотный пункт, – сказал я. – Или водораздел.
– Начался некий период стабильности. Так мне казалось. Зрелые годы. В общем, что-то вроде этого. Я думала, состояние пройдет, и можно будет обо всем позабыть. Но оно не прошло. Мне стало казаться, что этого не произойдет никогда.
– Какое состояние?
– Это пока к делу не относится.
– В последнее время ты какая-то подавленная. Такой я тебя еще никогда не видел. В этом ведь и состоит главное достоинство Бабетты. Она оптимистка. Никогда не унывает и не жалуется на судьбу.
– Дай мне все рассказать, Джек.
– Хорошо.
– Ты меня знаешь. Я считаю, что все можно исправить. При наличии верного подхода и надлежащих усилий человек может изменить неприятную ситуацию, разложив ее на простейшие части. Можно составлять списки, придумывать категории, строить диаграммы и графики. Именно так мне удается обучить своих учеников стоять, сидеть и ходить, хоть я и знаю, ты считаешь эти дисциплины слишком тривиальными, расплывчатыми и обобщенными, чтобы разлагать их на компоненты. Я не очень изобретательна, зато умею разбивать вещи на категории, сортировать и классифицировать. Мы можем подвергать анализу осанку, можем – прием пищи, питье и даже дыхание. На мой взгляд, иначе мир не постигнешь.
– Я здесь, рядом, – сказал я. – Если тебе что-то захочется или понадобится, только скажи.
– Когда стало ясно, что состояние не проходит, я решила получше разобраться в нем, разложив его на части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38