Кроме того, из него делают питьевую соду, которую многие из вас, наверное, с жадностью пьют после бурно проведенной ночи.
Люди, пораженные осведомленностью и сообразительностью мальчика, старались протиснуться поближе. Странно слышать, как Генрих с такой легкостью выступает перед толпой незнакомых людей. Быть может, он близок к тому, чтобы найти себя, научиться судить о своих достоинствах по реакции других? Неужели благодаря суматохе и всеобщему смятению, вызванному этим страшным несчастьем, он сможет научиться прокладывать себе путь к успеху?
– Вероятно, всем вам интересно, что же представляет собой этот ниодин «Д», о котором нам постоянно твердят? Законный вопрос. Это вещество мы изучали в школе – смотрели фильмы про крыс, у которых начинались судороги, и все такое прочее. Так вот, в сущности все очень просто. Ниодин «Д» – соединение, состоящее из целой кучи разных веществ, являющихся побочными продуктами производства инсектицида. Полученное средство уничтожает тараканов, а побочные продукты – все остальное. Эту шуточку отпустил наш преподаватель.
Генрих щелкнул пальцами и слегка дрыгнул левой ногой.
– В виде порошка это вещество не имеет ни цвета, ни запаха и очень опасно – разве что, похоже, никто так толком и не знает, какой вред оно причиняет людям и их потомству. Опыты проводятся уже много лет, и либо ученые до сих пор ничего не знают наверняка, либо знают и помалкивают. Некоторые вещи слишком ужасны, чтобы предавать их гласности.
Он поднял брови и, высунув язык вбок, принялся комично подергиваться. Я с удивлением услышал, что люди смеются.
– Если вещество просочится в почву, его действие будет сказываться сорок лет. Многие люди столько не живут. Через пять лет вы заметите, что между оконными рамами, а также на одежде и продуктах появились различные виды грибков. Через десять лет проволочные сетки на ваших окнах заржавеют, начнут покрываться раковинами и гнить. Покоробится наружная обшивка стен. Стекла будут лопаться и травмировать домашних животных. Через двадцать лет вам, наверно, придется запереться на чердаке и попросту запастись терпением. Полагаю, все это может послужить уроком. Учитесь разбираться в ваших химических препаратах.
Я не хотел, чтобы Генрих увидел меня в толпе. Это смутило бы его, напомнило о том, как он жил раньше, когда был угрюмым и замкнутым мальчишкой. Если несчастный случай, неожиданная страшная катастрофа дает ему возможность проявить себя, значит, так тому и быть. В общем, я незаметно удалился и, пройдя мимо человека в обернутых полиэтиленом теплых ботах, направился в дальний конец барака, где мы уже расположились лагерем.
Рядом с нами устроилась семья чернокожих Свидетелей Иеговы. Мужчина и женщина с мальчиком лет двенадцати. Отец с сыном раздавали ближайшим соседям брошюры и, по-видимому, без труда находили будущих читателей и внимательных слушателей.
Женщина обратилась к Бабетте:
– Правда, это нечто особенное?
– Я уже ничему не удивляюсь, – сказала Бабетта.
– Вот она, истина!
– Меня удивило бы только отсутствие сюрпризов.
– Вообще-то вы правы.
– Или отдельные пустяковые сюрпризы. Вот это был бы сюрприз. Если бы все сложилось иначе.
– Бог Иегова готовит нам еще больший сюрприз, – сказала женщина.
– Бог Иегова?
– Он самый.
Стеффи и Уайлдер спали на одной из раскладушек. Дениза сидела в сторонке, углубившись в «Настольный справочник терапевта». У стены были сложены в кучу несколько надувных матрасов. К телефону, установленному на случай крайней необходимости, тянулась длинная очередь – люди оповещали родственников или пытались дозвониться до коммутатора той или иной радиопередачи и задать вопрос ведущему. Именно на подобные программы были настроены почти все приемники. Бабетта сидела на складном стуле и рылась в парусиновом мешке, полном легких закусок и других съестных припасов. Я заметил банки и картонные коробки, которые уже очень давно никто не доставал из холодильника или шкафчика.
– Я подумала, сейчас самое время начать есть поменьше жирного.
– Почему именно сейчас?
– Настало время для дисциплины, напряжения душевных сил. Мы же на грани помешательства.
– Весьма любопытно. Значит, беду, которая грозит тебе, твоей семье и тысячам других людей, ты расцениваешь как благоприятную возможность для того, чтобы есть поменьше жирной пищи.
– Дисциплину проще всего соблюдать там, где ее и без того поддерживают, – сказала она. – Если я не съем свой йогурт сейчас, то, возможно, больше никогда не буду покупать подобные продукты. Разве что, наверно, сделаю исключение для пророщенной пшеницы.
Фабричная марка, судя по всему, была иностранной. Я взял банку пшеницы и внимательно изучил этикетку.
– Немецкая, – сказал я. – Съешь.
Некоторые люди были в пижамах и домашних тапочках. Один – с винтовкой, перекинутой через плечо. Дети залезали в спальные мешки. Бабетта жестом попросила меня наклониться поближе.
– Давай не будем включать приемник, – прошептала она. – Чтобы девочки ничего не услышали. Пока что им известно только про дежа-вю. И лучше им больше ничего не знать.
– А что если симптомы настоящие?
– Да откуда им взяться?
– А вдруг откуда-то взялись?
– Симптомы появляются у девочек, только если о них говорят по радио.
– Стеффи слышала по радио про дежа-вю?
– Не уверена.
– Подумай как следует.
– Не помню.
– А не помнишь, ты не объясняла ей, что такое дежа-вю?
Бабетта взяла ложку, зачерпнула из коробки немного йогурта и замерла, видимо, погрузившись в размышления.
– Все это уже когда-то было, – сказала она наконец.
– Что было?
– Я ела йогурт, мы сидели здесь и говорили о дежа-вю.
– Не желаю этого слышать.
– Йогурт был у меня в ложке. Все промелькнуло передо мной в одно мгновение. Все, что происходило. Натуральный йогурт из цельного молока, с низким содержанием жира.
Йогурт по-прежнему был в ложке. Я смотрел, как она подносит ее ко рту – задумчиво, пытаясь сравнить это действие с тем, что якобы запечатлелось когда-то у нее в памяти. Сидя на корточках, я поманил ее, чтобы наклонилась поближе.
– Похоже, Генрих вылезает из своей скорлупы, – прошептал я.
– А где он? Что-то его не видно.
– Видишь вон ту группу? Он в самом центре. Рассказывает людям все, что знает о токсическом явлении.
– А что он знает?
– Как выяснилось, довольно много.
– Почему же он нам ничего не рассказал? – шепотом спросила Бабетта.
– Наверно, мы ему надоели. Он считает, что в кругу семьи нет смысла быть обаятельным и остроумным. Таковы уж сыновья. Демонстрировать свои достоинства при нас – пустая трата сил.
– Обаяние и остроумие?
– Думаю, этими качествами он обладал всегда. Дело в том, что лишь сейчас ему представился удобный случай проявить свои способности.
Бабетта придвинулась поближе, и мы почти соприкоснулись головами.
– Ты не считаешь, что тебе следует туда подойти? – спросила она. – Пусть он увидит тебя в толпе. Дай ему понять, что отец присутствует при его триумфе.
– Он только расстроится, если увидит меня в толпе.
– Почему?
– Я же его отец.
– Значит, если подойдешь, ты смутишь его и помешаешь развернуться из-за пресловутой проблемы отцов и детей. А если не подойдешь, он так никогда и не узнает, что ты был свидетелем его триумфа, а потому решит, что в твоем присутствии должен вести себя так же, как всегда, и из очаровательного собеседника с открытым характером опять превратится в замкнутого, капризного ребенка.
– Типичный пример путаницы понятий.
– А что, если мне подойти? – прошептала она.
– Он подумает, что это я тебя послал.
– Что же в этом страшного?
– Он думает, я прибегаю к твоей помощи, чтобы заставлять его поступать так, как хочется мне.
– Возможно, в этом есть доля правды, Джек. Но с другой стороны, для чего нужны отчимы и мачехи, если они не в силах помирить близких родственников?
Я придвинулся еще ближе и заговорил еще тише.
– Просто леденец, – сказал я.
– Что?
– Всего лишь слюна, а сплюнуть некуда.
– Это был «Спасательный Круг», – прошептала она, соединив большой и указательный пальцы колечком.
– Дай мне одну.
– То был последний.
– С каким вкусом? Быстро!
– С вишневым.
Я поджал губы и, негромко причмокивая, сделал вид, будто сосу конфетку. Подошел чернокожий с брошюрами и сел рядом на корточки. Мы обменялись долгим, сердечным рукопожатием. Он открыто разглядывал меня с таким видом, словно тащился в эту глухомань, заставив свою семью покинуть родные места, не для того, чтобы спастись от ядовитых химикатов, а с единственным желанием найти того человека, который поймет все, что он хочет сказать.
– Это повсюду происходит, правда?
– Наверно.
– А что предпринимает правительство?
– Ничего.
– То-то и оно! Все, что делается, можно охарактеризовать только одним словом, и именно его вы нашли. Я ничуть не удивлен. Впрочем, если хорошенько подумать, что они могут сделать? Ведь чему быть, того не миновать. Ни у одного правительства на свете не хватит сил, чтобы всему этому воспрепятствовать. Интересно, знает ли такой человек, как вы, численность индийской регулярной армии?
– Один миллион.
– То-то и оно! Миллион солдат, и те не в силах этому воспрепятствовать. А знаете, у кого самая многочисленная постоянная армия в мире?
– То ли у Китая, то ли у России, хотя и вьетнамцев не стоит сбрасывать со счетов.
– Ну и как по-вашему, – спросил он, – смогут вьетнамцы все это остановить?
– Нет.
– Все уже началось, не правда ли? Люди это чувствуют. У нас нет никаких сомнений. Близится царствие небесное.
Высокий, худощавый человек с жидкими волосами и щелочкой между двумя передними зубами. На корточках он сидел без напряжения, вертелся, как на шарнирах, и, по-видимому, чувствовал себя в своей тарелке. Я обратил внимание, что на нем костюм с галстуком и кроссовки.
– Разве это не великие дни? – спросил он.
Я вгляделся в его лицо, пытаясь угадать правильный ответ.
– Вы чувствуете его приближение? Оно нарастает? Хотите, чтобы оно настало?
Говоря это, он жизнерадостно подпрыгивал.
– Войны, голод, землетрясения, извержения вулканов. Все начинает приобретать обнадеживающие масштабы. Как вы считаете, может что-нибудь помешать его пришествию, если оно уже набирает силу?
– Нет.
– То-то и оно! Смерчи, наводнения, эпидемии неизвестных новых болезней. Разве это не знамение? Разве не истина? Вы готовы?
– Неужели у людей и вправду нет в этом никаких сомнений? – спросил я.
– Добрые вести не лежат на месте.
– А люди говорят об этом? Когда вы обходите квартиры, у вас складывается впечатление, что люди этого хотят?
– Не просто хотят. Интересуются, где можно записаться добровольцами. Просят немедленно взять их с собой. Люди спрашивают: «А времена года в царствии небесном есть?» Спрашивают: «А там берут плату за проезд по мосту? А пустые бутылки принимают?» Короче, я хочу сказать, что люди относятся ко всему этому очень серьезно.
– Вы чувствуете, как надвигается буря.
– И дрожит земля. Метко подмечено. Я с первого взгляда смекнул: вот человек, который понимает.
– Между прочим, по статистике количество землетрясений не увеличилось.
Он снисходительно улыбнулся. Я почувствовал, что вполне заслуживаю такой улыбки, хотя и не понял толком, почему. Быть может, сославшись на статистические данные, которые идут вразрез с глубокими убеждениями, сильными страхами и желаниями, я проявил неуместный педантизм.
– Как вы намерены провести период вашего воскрешения? – спросил он так, словно речь шла о ближайших выходных.
– А разве все воскреснут?
– Можно оказаться либо среди нечестивцев, либо среди спасенных. Нечестивцы начинают гнить прямо в тот момент, когда идут по улице. У них глаза вытекают из глазниц. Их можно узнать по отталкивающей наружности и отсутствию некоторых частей тела. Люди ходят, оставляя за собой слизь из собственного организма. Вся внешняя, показная сторона Армагеддона заключается в гниении. А спасенные узнают друг друга по опрятному виду и сдержанному поведению. Если человеку не свойственны развязные манеры, знайте, что душа его спасена.
Это был человек серьезный, напрочь лишенный фантазии и практичный до самых подошв своих кроссовок. Меня заинтересовала его жуткая самоуверенность, свобода от всяческих сомнений. Неужели в этом и состоит суть Армагеддона? В том, чтобы избавиться от неопределенности, отбросить все сомнения? Он готов был сломя голову мчаться в мир иной и при этом изо всех сил старался сделать так, чтобы мир иной проник в мое сознание, чтобы я постиг явления огромной важности, которые представлялись ему обыденными, не требующими объяснений, естественными, неизбежными, реальными. Я не предчувствовал Армагеддон, но беспокоился о людях, которые не испытывают по его поводу никаких сомнений, стремятся к нему и даже приготовились, обзвонив всех родственников и сняв со счетов деньги. Начнется ли он, если этого захочет достаточное количество людей? Какое количество людей является достаточным? Почему мы беседуем друг с другом, сидя на корточках, словно какие-нибудь аборигены?
Он вручил мне брошюру под названием «Двадцать распространенных заблуждений относительно конца света». Я встал, с трудом выпрямив затекшие ноги. Голова закружилась, заныла спина. Вдали, у входа какая-то женщина говорила что-то о воздействии отравляющих веществ на человека. Ее слабый голос почти тонул в нестройном шуме барака, в том глухом, низком гуле, который люди издают, как правило, в больших замкнутых помещениях. Дениза, отложив свой справочник, буравила меня жестким взглядом. Такой взгляд она обычно приберегала для отца с его очередной утратой завоеванных позиций.
– Что стряслось?
– Ты что, не слышал, о чем говорил голос?
– О вредном воздействии.
– Вот именно! – язвительно сказала она.
– Какое это имеет отношение к нам?
– Не к нам, – сказала она. – К тебе.
– Почему ко мне?
– Разве не ты выходил из машины, чтобы наполнить бак?
– А где было тогда воздушное явление?
– Прямо перед нами. Ты что, не помнишь? Ты снова сел в машину, мы проехали немного, а потом оно возникло в лучах всех этих прожекторов.
– Значит, по-твоему, когда я вышел из машины, облако находилось достаточно близко и залило меня дождем.
– Ты не виноват, – сказала она раздраженно, – но действительно простоял под этим дождем около двух с половиной минут.
Я направился в глубь помещения. Люди вставали там в две очереди. От «А» до «М» и от «Н» до «Я». Перед каждой из очередей на раскладном столе стоял миниатюрный компьютер. Вокруг толпились специалисты, мужчины и женщины со знаками различия на лацканах и нашивками условных цветов. Я встал за семейством в спасательных жилетах. Все они выглядели бодрыми, веселыми и отлично вышколенными. Толстые оранжевые жилеты отнюдь не казались лишними даже несмотря на то, что мы находились на суше, на более или менее сухой земле, высоко над уровнем моря, за много миль от ближайшей водной поверхности. Резкие перемены в силу самой своей внезапности приводят к всевозможным странным заблуждениям. Все происходящее представляло собой красочное зрелище, отмеченное печатью эксцентричности.
Очереди двигались довольно быстро. Когда я добрался до стола с табличкой «А – М», тот, кто сидел за ним, напечатал на своей клавиатуре мои данные: имя, фамилию, возраст, перенесенные болезни и так далее. Этот худощавый парень, по-видимому, с подозрением относился к разговорам, темы которых выходили за рамки, предусмотренные некими невнятными директивами. На левом рукаве его куртки цвета хаки была зеленая нашивка с надписью «УСВАК».
Я рассказал о том, при каких обстоятельствах подвергся предполагаемому вредному воздействию.
– Сколько времени вы там пробыли?
– Две с половиной минуты, – сказал я. – Это считается много или мало?
– Все, что ведет к непосредственному контакту с выделяемыми веществами, расценивается как чрезвычайная ситуация.
– Почему ни дождь, ни ветер до сих пор не развеяли эту движущуюся тучу?
– Это вам не обычное перистое облачко. Это высококачественное явление. Облако насыщено плотными сгустками побочного продукта. Возможно, забросив туда крючок, вы смогли бы утащить облако в открытое море. Я, конечно, преувеличиваю, чтобы вы поняли мою мысль.
– А как же люди, сидевшие в машине? Ведь для того, чтобы выйти и сесть обратно, мне пришлось открыть дверь.
– Известны различные степени вредного воздействия. Полагаю, в данной ситуации этих людей можно считать объектами минимального риска. А вот пребывание под ядовитым дождем в течение двух с половиной минут заставляет меня содрогнуться. Непосредственный контакт с кожей и дыхательными путями. Это же ниодин «Д». Он относится к совершенно новому поколению токсичных отходов. Мы называем это современным положением дел в науке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Люди, пораженные осведомленностью и сообразительностью мальчика, старались протиснуться поближе. Странно слышать, как Генрих с такой легкостью выступает перед толпой незнакомых людей. Быть может, он близок к тому, чтобы найти себя, научиться судить о своих достоинствах по реакции других? Неужели благодаря суматохе и всеобщему смятению, вызванному этим страшным несчастьем, он сможет научиться прокладывать себе путь к успеху?
– Вероятно, всем вам интересно, что же представляет собой этот ниодин «Д», о котором нам постоянно твердят? Законный вопрос. Это вещество мы изучали в школе – смотрели фильмы про крыс, у которых начинались судороги, и все такое прочее. Так вот, в сущности все очень просто. Ниодин «Д» – соединение, состоящее из целой кучи разных веществ, являющихся побочными продуктами производства инсектицида. Полученное средство уничтожает тараканов, а побочные продукты – все остальное. Эту шуточку отпустил наш преподаватель.
Генрих щелкнул пальцами и слегка дрыгнул левой ногой.
– В виде порошка это вещество не имеет ни цвета, ни запаха и очень опасно – разве что, похоже, никто так толком и не знает, какой вред оно причиняет людям и их потомству. Опыты проводятся уже много лет, и либо ученые до сих пор ничего не знают наверняка, либо знают и помалкивают. Некоторые вещи слишком ужасны, чтобы предавать их гласности.
Он поднял брови и, высунув язык вбок, принялся комично подергиваться. Я с удивлением услышал, что люди смеются.
– Если вещество просочится в почву, его действие будет сказываться сорок лет. Многие люди столько не живут. Через пять лет вы заметите, что между оконными рамами, а также на одежде и продуктах появились различные виды грибков. Через десять лет проволочные сетки на ваших окнах заржавеют, начнут покрываться раковинами и гнить. Покоробится наружная обшивка стен. Стекла будут лопаться и травмировать домашних животных. Через двадцать лет вам, наверно, придется запереться на чердаке и попросту запастись терпением. Полагаю, все это может послужить уроком. Учитесь разбираться в ваших химических препаратах.
Я не хотел, чтобы Генрих увидел меня в толпе. Это смутило бы его, напомнило о том, как он жил раньше, когда был угрюмым и замкнутым мальчишкой. Если несчастный случай, неожиданная страшная катастрофа дает ему возможность проявить себя, значит, так тому и быть. В общем, я незаметно удалился и, пройдя мимо человека в обернутых полиэтиленом теплых ботах, направился в дальний конец барака, где мы уже расположились лагерем.
Рядом с нами устроилась семья чернокожих Свидетелей Иеговы. Мужчина и женщина с мальчиком лет двенадцати. Отец с сыном раздавали ближайшим соседям брошюры и, по-видимому, без труда находили будущих читателей и внимательных слушателей.
Женщина обратилась к Бабетте:
– Правда, это нечто особенное?
– Я уже ничему не удивляюсь, – сказала Бабетта.
– Вот она, истина!
– Меня удивило бы только отсутствие сюрпризов.
– Вообще-то вы правы.
– Или отдельные пустяковые сюрпризы. Вот это был бы сюрприз. Если бы все сложилось иначе.
– Бог Иегова готовит нам еще больший сюрприз, – сказала женщина.
– Бог Иегова?
– Он самый.
Стеффи и Уайлдер спали на одной из раскладушек. Дениза сидела в сторонке, углубившись в «Настольный справочник терапевта». У стены были сложены в кучу несколько надувных матрасов. К телефону, установленному на случай крайней необходимости, тянулась длинная очередь – люди оповещали родственников или пытались дозвониться до коммутатора той или иной радиопередачи и задать вопрос ведущему. Именно на подобные программы были настроены почти все приемники. Бабетта сидела на складном стуле и рылась в парусиновом мешке, полном легких закусок и других съестных припасов. Я заметил банки и картонные коробки, которые уже очень давно никто не доставал из холодильника или шкафчика.
– Я подумала, сейчас самое время начать есть поменьше жирного.
– Почему именно сейчас?
– Настало время для дисциплины, напряжения душевных сил. Мы же на грани помешательства.
– Весьма любопытно. Значит, беду, которая грозит тебе, твоей семье и тысячам других людей, ты расцениваешь как благоприятную возможность для того, чтобы есть поменьше жирной пищи.
– Дисциплину проще всего соблюдать там, где ее и без того поддерживают, – сказала она. – Если я не съем свой йогурт сейчас, то, возможно, больше никогда не буду покупать подобные продукты. Разве что, наверно, сделаю исключение для пророщенной пшеницы.
Фабричная марка, судя по всему, была иностранной. Я взял банку пшеницы и внимательно изучил этикетку.
– Немецкая, – сказал я. – Съешь.
Некоторые люди были в пижамах и домашних тапочках. Один – с винтовкой, перекинутой через плечо. Дети залезали в спальные мешки. Бабетта жестом попросила меня наклониться поближе.
– Давай не будем включать приемник, – прошептала она. – Чтобы девочки ничего не услышали. Пока что им известно только про дежа-вю. И лучше им больше ничего не знать.
– А что если симптомы настоящие?
– Да откуда им взяться?
– А вдруг откуда-то взялись?
– Симптомы появляются у девочек, только если о них говорят по радио.
– Стеффи слышала по радио про дежа-вю?
– Не уверена.
– Подумай как следует.
– Не помню.
– А не помнишь, ты не объясняла ей, что такое дежа-вю?
Бабетта взяла ложку, зачерпнула из коробки немного йогурта и замерла, видимо, погрузившись в размышления.
– Все это уже когда-то было, – сказала она наконец.
– Что было?
– Я ела йогурт, мы сидели здесь и говорили о дежа-вю.
– Не желаю этого слышать.
– Йогурт был у меня в ложке. Все промелькнуло передо мной в одно мгновение. Все, что происходило. Натуральный йогурт из цельного молока, с низким содержанием жира.
Йогурт по-прежнему был в ложке. Я смотрел, как она подносит ее ко рту – задумчиво, пытаясь сравнить это действие с тем, что якобы запечатлелось когда-то у нее в памяти. Сидя на корточках, я поманил ее, чтобы наклонилась поближе.
– Похоже, Генрих вылезает из своей скорлупы, – прошептал я.
– А где он? Что-то его не видно.
– Видишь вон ту группу? Он в самом центре. Рассказывает людям все, что знает о токсическом явлении.
– А что он знает?
– Как выяснилось, довольно много.
– Почему же он нам ничего не рассказал? – шепотом спросила Бабетта.
– Наверно, мы ему надоели. Он считает, что в кругу семьи нет смысла быть обаятельным и остроумным. Таковы уж сыновья. Демонстрировать свои достоинства при нас – пустая трата сил.
– Обаяние и остроумие?
– Думаю, этими качествами он обладал всегда. Дело в том, что лишь сейчас ему представился удобный случай проявить свои способности.
Бабетта придвинулась поближе, и мы почти соприкоснулись головами.
– Ты не считаешь, что тебе следует туда подойти? – спросила она. – Пусть он увидит тебя в толпе. Дай ему понять, что отец присутствует при его триумфе.
– Он только расстроится, если увидит меня в толпе.
– Почему?
– Я же его отец.
– Значит, если подойдешь, ты смутишь его и помешаешь развернуться из-за пресловутой проблемы отцов и детей. А если не подойдешь, он так никогда и не узнает, что ты был свидетелем его триумфа, а потому решит, что в твоем присутствии должен вести себя так же, как всегда, и из очаровательного собеседника с открытым характером опять превратится в замкнутого, капризного ребенка.
– Типичный пример путаницы понятий.
– А что, если мне подойти? – прошептала она.
– Он подумает, что это я тебя послал.
– Что же в этом страшного?
– Он думает, я прибегаю к твоей помощи, чтобы заставлять его поступать так, как хочется мне.
– Возможно, в этом есть доля правды, Джек. Но с другой стороны, для чего нужны отчимы и мачехи, если они не в силах помирить близких родственников?
Я придвинулся еще ближе и заговорил еще тише.
– Просто леденец, – сказал я.
– Что?
– Всего лишь слюна, а сплюнуть некуда.
– Это был «Спасательный Круг», – прошептала она, соединив большой и указательный пальцы колечком.
– Дай мне одну.
– То был последний.
– С каким вкусом? Быстро!
– С вишневым.
Я поджал губы и, негромко причмокивая, сделал вид, будто сосу конфетку. Подошел чернокожий с брошюрами и сел рядом на корточки. Мы обменялись долгим, сердечным рукопожатием. Он открыто разглядывал меня с таким видом, словно тащился в эту глухомань, заставив свою семью покинуть родные места, не для того, чтобы спастись от ядовитых химикатов, а с единственным желанием найти того человека, который поймет все, что он хочет сказать.
– Это повсюду происходит, правда?
– Наверно.
– А что предпринимает правительство?
– Ничего.
– То-то и оно! Все, что делается, можно охарактеризовать только одним словом, и именно его вы нашли. Я ничуть не удивлен. Впрочем, если хорошенько подумать, что они могут сделать? Ведь чему быть, того не миновать. Ни у одного правительства на свете не хватит сил, чтобы всему этому воспрепятствовать. Интересно, знает ли такой человек, как вы, численность индийской регулярной армии?
– Один миллион.
– То-то и оно! Миллион солдат, и те не в силах этому воспрепятствовать. А знаете, у кого самая многочисленная постоянная армия в мире?
– То ли у Китая, то ли у России, хотя и вьетнамцев не стоит сбрасывать со счетов.
– Ну и как по-вашему, – спросил он, – смогут вьетнамцы все это остановить?
– Нет.
– Все уже началось, не правда ли? Люди это чувствуют. У нас нет никаких сомнений. Близится царствие небесное.
Высокий, худощавый человек с жидкими волосами и щелочкой между двумя передними зубами. На корточках он сидел без напряжения, вертелся, как на шарнирах, и, по-видимому, чувствовал себя в своей тарелке. Я обратил внимание, что на нем костюм с галстуком и кроссовки.
– Разве это не великие дни? – спросил он.
Я вгляделся в его лицо, пытаясь угадать правильный ответ.
– Вы чувствуете его приближение? Оно нарастает? Хотите, чтобы оно настало?
Говоря это, он жизнерадостно подпрыгивал.
– Войны, голод, землетрясения, извержения вулканов. Все начинает приобретать обнадеживающие масштабы. Как вы считаете, может что-нибудь помешать его пришествию, если оно уже набирает силу?
– Нет.
– То-то и оно! Смерчи, наводнения, эпидемии неизвестных новых болезней. Разве это не знамение? Разве не истина? Вы готовы?
– Неужели у людей и вправду нет в этом никаких сомнений? – спросил я.
– Добрые вести не лежат на месте.
– А люди говорят об этом? Когда вы обходите квартиры, у вас складывается впечатление, что люди этого хотят?
– Не просто хотят. Интересуются, где можно записаться добровольцами. Просят немедленно взять их с собой. Люди спрашивают: «А времена года в царствии небесном есть?» Спрашивают: «А там берут плату за проезд по мосту? А пустые бутылки принимают?» Короче, я хочу сказать, что люди относятся ко всему этому очень серьезно.
– Вы чувствуете, как надвигается буря.
– И дрожит земля. Метко подмечено. Я с первого взгляда смекнул: вот человек, который понимает.
– Между прочим, по статистике количество землетрясений не увеличилось.
Он снисходительно улыбнулся. Я почувствовал, что вполне заслуживаю такой улыбки, хотя и не понял толком, почему. Быть может, сославшись на статистические данные, которые идут вразрез с глубокими убеждениями, сильными страхами и желаниями, я проявил неуместный педантизм.
– Как вы намерены провести период вашего воскрешения? – спросил он так, словно речь шла о ближайших выходных.
– А разве все воскреснут?
– Можно оказаться либо среди нечестивцев, либо среди спасенных. Нечестивцы начинают гнить прямо в тот момент, когда идут по улице. У них глаза вытекают из глазниц. Их можно узнать по отталкивающей наружности и отсутствию некоторых частей тела. Люди ходят, оставляя за собой слизь из собственного организма. Вся внешняя, показная сторона Армагеддона заключается в гниении. А спасенные узнают друг друга по опрятному виду и сдержанному поведению. Если человеку не свойственны развязные манеры, знайте, что душа его спасена.
Это был человек серьезный, напрочь лишенный фантазии и практичный до самых подошв своих кроссовок. Меня заинтересовала его жуткая самоуверенность, свобода от всяческих сомнений. Неужели в этом и состоит суть Армагеддона? В том, чтобы избавиться от неопределенности, отбросить все сомнения? Он готов был сломя голову мчаться в мир иной и при этом изо всех сил старался сделать так, чтобы мир иной проник в мое сознание, чтобы я постиг явления огромной важности, которые представлялись ему обыденными, не требующими объяснений, естественными, неизбежными, реальными. Я не предчувствовал Армагеддон, но беспокоился о людях, которые не испытывают по его поводу никаких сомнений, стремятся к нему и даже приготовились, обзвонив всех родственников и сняв со счетов деньги. Начнется ли он, если этого захочет достаточное количество людей? Какое количество людей является достаточным? Почему мы беседуем друг с другом, сидя на корточках, словно какие-нибудь аборигены?
Он вручил мне брошюру под названием «Двадцать распространенных заблуждений относительно конца света». Я встал, с трудом выпрямив затекшие ноги. Голова закружилась, заныла спина. Вдали, у входа какая-то женщина говорила что-то о воздействии отравляющих веществ на человека. Ее слабый голос почти тонул в нестройном шуме барака, в том глухом, низком гуле, который люди издают, как правило, в больших замкнутых помещениях. Дениза, отложив свой справочник, буравила меня жестким взглядом. Такой взгляд она обычно приберегала для отца с его очередной утратой завоеванных позиций.
– Что стряслось?
– Ты что, не слышал, о чем говорил голос?
– О вредном воздействии.
– Вот именно! – язвительно сказала она.
– Какое это имеет отношение к нам?
– Не к нам, – сказала она. – К тебе.
– Почему ко мне?
– Разве не ты выходил из машины, чтобы наполнить бак?
– А где было тогда воздушное явление?
– Прямо перед нами. Ты что, не помнишь? Ты снова сел в машину, мы проехали немного, а потом оно возникло в лучах всех этих прожекторов.
– Значит, по-твоему, когда я вышел из машины, облако находилось достаточно близко и залило меня дождем.
– Ты не виноват, – сказала она раздраженно, – но действительно простоял под этим дождем около двух с половиной минут.
Я направился в глубь помещения. Люди вставали там в две очереди. От «А» до «М» и от «Н» до «Я». Перед каждой из очередей на раскладном столе стоял миниатюрный компьютер. Вокруг толпились специалисты, мужчины и женщины со знаками различия на лацканах и нашивками условных цветов. Я встал за семейством в спасательных жилетах. Все они выглядели бодрыми, веселыми и отлично вышколенными. Толстые оранжевые жилеты отнюдь не казались лишними даже несмотря на то, что мы находились на суше, на более или менее сухой земле, высоко над уровнем моря, за много миль от ближайшей водной поверхности. Резкие перемены в силу самой своей внезапности приводят к всевозможным странным заблуждениям. Все происходящее представляло собой красочное зрелище, отмеченное печатью эксцентричности.
Очереди двигались довольно быстро. Когда я добрался до стола с табличкой «А – М», тот, кто сидел за ним, напечатал на своей клавиатуре мои данные: имя, фамилию, возраст, перенесенные болезни и так далее. Этот худощавый парень, по-видимому, с подозрением относился к разговорам, темы которых выходили за рамки, предусмотренные некими невнятными директивами. На левом рукаве его куртки цвета хаки была зеленая нашивка с надписью «УСВАК».
Я рассказал о том, при каких обстоятельствах подвергся предполагаемому вредному воздействию.
– Сколько времени вы там пробыли?
– Две с половиной минуты, – сказал я. – Это считается много или мало?
– Все, что ведет к непосредственному контакту с выделяемыми веществами, расценивается как чрезвычайная ситуация.
– Почему ни дождь, ни ветер до сих пор не развеяли эту движущуюся тучу?
– Это вам не обычное перистое облачко. Это высококачественное явление. Облако насыщено плотными сгустками побочного продукта. Возможно, забросив туда крючок, вы смогли бы утащить облако в открытое море. Я, конечно, преувеличиваю, чтобы вы поняли мою мысль.
– А как же люди, сидевшие в машине? Ведь для того, чтобы выйти и сесть обратно, мне пришлось открыть дверь.
– Известны различные степени вредного воздействия. Полагаю, в данной ситуации этих людей можно считать объектами минимального риска. А вот пребывание под ядовитым дождем в течение двух с половиной минут заставляет меня содрогнуться. Непосредственный контакт с кожей и дыхательными путями. Это же ниодин «Д». Он относится к совершенно новому поколению токсичных отходов. Мы называем это современным положением дел в науке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38