Некий африканец сказал мне однажды:
– Обряд нужен, чтобы женщины не подвергались насилию.
– Ты думаешь, насильник будет интересоваться особенностями женской анатомии? Ты полагаешь, что он сначала посмотрит, а потом будет насиловать?
Другой пример:
– Обряд нужен, чтобы жены не изменяли мужьям.
– Лишить женщин удовольствия не означает лишить желания. Сексуальность искалеченной женщины так же печальна для нее, как и для тебя.
Я открыла для себя перечень еще более ужасающих объяснений: речь шла о еще более изощренных сексуальных удовольствиях мужчины, о сохранении социальной сплоченности…
Генитальный орган женщины рассматривался как грязный и некрасивый, даже дьявольский. Ребенок при появлении на свет не должен был касаться его: от этого якобы зависело выживание младенца.
Этот орган, похожий в миниатюре на мужской член, подлежал ликвидации. Удаление клитора – символ подчинения. Это повысит плодовитость женщины. И наконец, главный аргумент – религия.
Разоблачение варварского обычая меня по-настоящему захватило после смерти маленькой малийской девочки вследствие «вырезания». Это было в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Ее звали Бобо Траоре. В течение долгого времени я мирилась с этой традицией, и мои первые три дочери стали ее жертвами. И потом даже забыла об этом, уйдя с головой в свои личные проблемы. Но смерть совсем маленького ребенка в Париже, о чем громко кричали все французские газеты, разбудила меня, как разбудила французское общество и многих африканцев в то время.
Никто тогда не говорил о «вырезании» открыто, и в большинстве своем французы не знали о существовании этой практики в Африке. Молчали и этнологи, и ученые. И внезапно африканцев стали называть варварами в вечерних теленовостях!
После смерти девочки мне как переводчику Международной иммигрантской службы педиатры начали задавать вопросы. Я многого не знала об истоках чудовищного обычая, но, по мере того как и в какой степени решались мои личные проблемы, все чаще участвовала в ежемесячных собраниях в Доме женщин в Париже.
Вначале я только слушала. И мало-помалу узнавала правду от врачей, из книг, которые сама искала в библиотеках. Не все мусульманские женщины подвергались «вырезанию». На моей родине в Сенегале волофы не практиковали это. В некоторых арабских странах Северной Африки – тоже.
Первый вывод: обряд не имеет ничего общего с религией. Почему мы, а не другие?
Вывод второй: врачи-педиатры установили, что «вырезание» приводит к физическому увечью и имеет чудовищные последствия для здоровья женщины. Физическое увечье неизменно влечет и психологическое.
Наши мамы никогда не говорили с нами об этом, тогда как сами прошли через ужас, страх и мучения.
У нас, африканских женщин, многое не принято обсуждать. Особенно трудно говорить о нашем опыте. Никакая женщина не хотела выставлять на показ свою сексуальную жизнь. Стыдливой и замкнутой, ей было неловко касаться этого вопроса. Впрочем, как говорить об удовольствии, которого не знаешь? Женщин очень смутила шумиха вокруг «вырезания» и все, что говорили об этом.
– Нет-нет, с нами все в порядке, никаких проблем при родах, никаких сексуальных проблем, ничего подобного.
Но по поводу легитимности «вырезания» споры разгорелись нешуточные. Средства массовой информации называли нас варварами, соблюдавшими традицию, которую они квалифицировали как «культурную», а мы не могли дать никакого рационального объяснения. И не без основания.
Я бегала в поисках информации из одной библиотеки в другую, но тогда было очень мало написано на эту тему. Во всяком случае в Коране точно ничего не говорилось о «вырезании».
Активистки ГАМС были лучше информированы. У них к тому же оказался фильм, привезенный из Африки, который очень метко назывался «Обман».
Там снято «вырезание» маленькой девочки в Нигерии. Эти кадры невозможно смотреть. Жестокость варварского обычая потрясает! И что ужасает более всего – его проделывает мужчина!
«Вырезание» в моей стране – дело женщин, мужчины в стороне и никогда об этом не говорят. Женские половые органы – табу. Я не знала, что в других регионах мужчины – подстрекатели дикой традиции сами взялись за исполнение. Увиденное на экране было нечеловеческим изуверством: речь шла об иссечении и так называемой инфибуляции. Этот кошмар заключается в удалении всего: не остается ничего от половых органов девочки. Ни клитора, ни малых, ни больших губ. И несчастный ребенок перекроен полностью. Остается орган, защищенный от любого вторжения до тех пор, пока будущий муж не лишит ее девственности при вступлении в брак. Ей оставляют только маленькие отверстия для естественных потребностей.
Это происходит потому, что мужчина, если его можно так называть в данном случае, должен лишить невинности свою когда-то перекроенную молодую жену в первую брачную ночь. Если ему это не удается, его мужская сила подвергается сомнению. Мне говорили, что иногда мужчины резали себя, чтобы оставить следы крови на простыне, только бы ни быть уличенными в мужской слабости.
К родам такую женщину нужно «расшить», а затем снова «сшить». И снова «расшить» при следующих родах. И так каждый раз…
Это невообразимый ужас, пожизненное страдание для молодых матерей, которые часто умирают, став жертвами кровотечения, различных инфекций и не поддающихся выявлению хворей.
Я была подавлена, узнав масштаб явления. Каждый этнос имеет свои традиции. Есть простое «вырезание», если можно так выразиться: уничтожение верхней части клитора. Иногда это надрез, чтобы символично пустить немного крови. У других этносов клитор удалятся полностью. Но то, что называется фараоновским иссечением, или инфибуляцией, которое практикуется в Египте с античности, самое страшное.
Все первые африканские девочки, рожденные во Франции, подверглись «вырезанию» без того, чтобы кто-либо об этом знал. Гинекологи и акушерки не могли не видеть последствий, однако, исходя даже из своего собственного опыта, я могу утверждать, что они остерегались говорить об этом. Подозреваю, что в то время огласка рассматривалась бы как неполиткорректность.
Трагическая история восемьдесят второго года помогла нам убеждать африканских матерей-иммигранток отказаться от дикого обычая. Сначала их нужно было уговорить с помощью педиатров не наносить увечья девочкам. Большинство африканок не читали журналов, не понимали содержания телевизионных новостей, но все теперь знали, о чем говорят средства массовой информации. Активистки ГАМС даже обзванивали дома иммигрантов. Так распространялась информация. Многие африканские женщины в ту пору знали, как и я, ту, которая «вырезала» маленькую малийку, Бобо Траоре. К сожалению, нужна была искупительная жертва – трехмесячный ребенок-страдалец, умерший от кровотечения, – чтобы женщины-иммигрантки осознали весь кошмар происходящего с ними, и Франция тоже.
Но родители в то время не подвергались уголовному наказанию за «вырезание», как и за избиение или ранение детей, тогда как со всей очевидностью речь шла о криминальном преступлении.
В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году решением кассационного суда было определено наказание за удаление клитора несовершеннолетним девочкам как за преднамеренное увечье, а значит, за преступление, подлежащее рассмотрению суду присяжных. Наказание – от десяти до двадцати лет лишения свободы.
В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году Лига прав женщин, Лига международных прав женщин и «SOS! Другие женщины» выступили в качестве гражданского истца в процессе маленькой Бобо. Мадам Линда Вейл Кюрьель, замечательный адвокат, которую мне повезло встретить тогда, смогла доказать недостаточную компетентность уголовного суда в области «вырезания». Речь шла не о тумаках или ранах, а о сознательном увечье, наносимом родителями, которые имеют власть над несовершеннолетним ребенком. А поскольку нанесенное увечье считается преступлением во Франции, то исполнитель «вырезания» и родители жертвы виновны одинаково.
Начались дебаты в масштабе страны. Нас приглашают на телевидение на встречу с адвокатом родителей ребенка. Есть фанаты культурной исключительности, африканцы, возмущенные тем, что Франция осмеливается затрагивать их традиции. Некоторые адвокаты, готовые защищать кого угодно, представляют африканских женщин глупыми бедняжками, чья ответственность не может быть установлена.
Они не бедняжки и не глупые, даже если никогда не садились на школьную скамью, но – бесспорно! – униженные и обманутые. Им не хватает правды. И никто им ее не говорит, они остаются бесправными и во Франции, в стране, которая, казалось бы, должна была предоставить им возможности для развития. Участвуя в теледебатах, я была раздражена нелепыми рассуждениями о «глупых бедняжках», озвученных к тому же юристом.
Однако вместе со мной пригласили и другую африканскую женщину, «борющуюся» за «вырезание». Она была родом из Гвинеи и заявляла об отсутствии каких бы то ни было сексуальных проблем, а также о том, что быть «вырезанной» – везение. Она говорила:
– Это хороший обряд! Если бы нужно было пройти его снова, я бы прошла.
Меня возмутило такое лицемерие:
– Каждый делает, что хочет, мадам. Идите делайте «вырезание», если нравится, но я запрещаю вам говорить, что это хороший обряд.
Мой личный пример, мое искромсанное тело, мои страдания и унижения свидетельствовали о чудовищных последствиях «вырезания». Я испытывала сильнейшие угрызения совести за то, что не уберегла моих дочерей. И сейчас со знанием дела открыла «большой рот», как говорила мама, во имя правды.
Я бросилась в ожесточенную борьбу после тех смехотворных дебатов. Нас везде приглашали для обсуждения животрепещущего вопроса. Мы были недостаточно вооружены, чтобы проводить большую информационную кампанию. Требовались дотации, чтобы платить хотя бы самый минимум добровольцам.
Я трудилась, чтобы жить, как и другие женщины в ГАМС, и каждая знала, что эта наша добровольная работа не давала возможности накормить ни наших детей, ни матерей. Однако мы понимали: никто, кроме нас, не сделает огромную работу по предупреждению варварства и информированию о его последствиях.
Существовала группа лицемерных женщин и мужчин, утверждавших, что активистки ГАМС состояли на службе у французских феминисток, манипулировавших ими. Мы объясняли, что хоть и боролись во Франции, но эта борьба в первую очередь касалась Африки. Африканские женщины объединялись вокруг Межафриканского комитета, который насчитывал в то время больше двадцати стран (сегодня их тридцать). Разве Африка не имела права на собственный феминизм? Нас, африканских женщин, «поставили на службу французским феминисткам», потому что, совершенно очевидно, мы поколебали извечную власть мужчин, вот и все!
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году семейная пара, ответственная за «вырезание» своих шести маленьких дочек, была осуждена за «побои и ранения». В уголовном суде прокурор назвал родителей «жертвами отпечатка их древней культуры». На следующий год суд состоялся снова, и, несмотря на мнение прокурора, формулировку изменили. Речь шла, бесспорно, как это доказала мадам Вейл Кюрьель, о преступлении.
И – в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом – первое осуждение в суде присяжных на три года тюрьмы (условно) мужчины и двух его жен. Но только в девяносто первом впервые осудили исполнительницу «вырезания» на пять лет тюрьмы. Затем, в девяносто третьем, был вынесен приговор матери, а в девяносто шестом – отцу, совершившему «вырезание» своих дочек в Африке, против воли их матери. Наконец, в девяносто девятом, впервые в судебной практике молодая малийская женщина предъявила обвинения «вырезающей» с большим опытом. Малийке двадцать четыре года, и она студентка факультета права. Подвергшаяся «вырезанию» в возрасте восьми лет, она решила бороться против увечья, уготованного ее младшей сестре.
Уже приговоренная в первый раз в восемьдесят восьмом году к условному сроку, исполнительница обряда защищала свою порочную практику под видом незнания того, что ее запрещают французские законы. Она объясняла также, что в статусе дамы из касты кузнецов ее роль заключалась в том, чтобы помогать знатным семьям и быть у них на службе. Она многого не знала, и особенно того, что французский судья установил за ней слежку и обнаружил, что она делала «вырезание» за деньги. Она брала от ста пятидесяти до пятисот франков за визит. Ей предъявили официальное обвинение в изувечении сорока восьми девочек. Наверняка были и другие жертвы…
Когда я слышала африканских женщин, защищающих «вырезание» («Она постучала в мою дверь, я не знала ее, она спросила, нуждается ли моя дочка в „вырезании"»), я им не верила. Насколько я знаю, такое не делается случайно. Или женщина из касты кузнецов берет инициативу на себя, совершая обряд без предупреждения и бесплатно – так было в моем случае, – или сами родители находят ее и платят ей. Такова практика в иммигрантском сообществе. Родители несут такую же ответственность, как и женщина из касты кузнецов.
Я присутствовала на процессе. Мадам Линда Бейл Кюрьель выступала в качестве гражданского истца. Я слушала молодую девушку-свидетеля, она говорила о невыносимом страдании и загубленной сексуальной жизни.
Но я также слышала свидетельские показания педиатра, утверждавшего, что удаление клитора – всего лишь «искусственное вредительство». Я хотела крикнуть ему на весь зал, что если бы ему отрезали нечто похожее (чтобы быть корректной, не буду уточнять что именно) лезвием для бритья, то он мог бы иметь право говорить мне это.
Но, к счастью, эксперт опередил меня, поставив все на свои места:
– Эквивалент для мужчины – отсечение члена и его головки.
Наконец, защита стала отстаивать тот факт, что знать о запрете – одно, а понимать основание для него – другое.
Именно после этих слов я сообщила о том, что, по словам врачей, в африканских семьях, занятых на малых предприятиях, варварская практика почти исчезла благодаря нашей информационной работе. Однако в Париже, в черте города, персонал малых предприятий менее сговорчив, и все под предлогом культурной исключительности. Там не хотят менять положение африканских иммигранток; как сказала когда-то белая женщина-гинеколог: «Оставьте в покое клитор африканок».
Конечно, легко и просто рассуждать, когда ничего не случилось с твоим.
В наши дни многие страны Африки – Сенегал, Буркина-Фасо, Берег Слоновой Кости – законом запретили «вырезание». Государственный совет Египта пытался сделать это в тысяча девятьсот девяносто шестом году, но через несколько месяцев после принятого закона оппозиция религиозных радикалов свергла правительство. И мужчины добились, чтобы практика «вырезания» была легализована в больницах.
И, однако, нашелся один человек, имам мечети Ал-Азар в Каире, публично заявивший, что Коран не оправдывает этой традиции. Но нам всем предстоит пройти еще длинный путь, пока обман африканских женщин не прекратится.
Между тем в тысяча девятьсот девяностом году наша ассоциация впервые добилась дотаций, и начиная с того времени мы получаем официальную зарплату. Какой бы маленькой она ни была, эта помощь позволяет нам шире развернуть информационную работу с медико-социальным персоналом. И сегодня мы посещаем школы, колледжи, лицеи и университеты, встречаемся с медсестрами и акушерками – со всеми, кто по долгу службы несет ответственность за африканских женщин. Мы продолжаем ходить на предприятия, где трудятся африканки, и организовывать собрания с персоналом.
ГАМС – первая ассоциация такого рода в Европе, поэтому мы часто бываем на международных конференциях. Я выступаю как эксперт-консультант и докладчик. В двухтысячном году я знакомлюсь с Эммой Бонино – европейским депутатом, которая просит меня принять участие в международной акции «STOP FGM», что в переводе с английского означает «Стоп женским генитальным увечьям». Эта необыкновенная женщина борется за права личности в целом и женщины в частности.
Так я нашла работу. Я пробовала обучаться разным специальностям в восьмидесятые годы: одно время я посещала школу сиделок и школу медсестер, но не могла продолжать учебу в связи с той непростой ситуацией, в которой я оказалась из-за развода с мужем. Благодаря клинике, где я проходила стажировку, я нашла работу, но очень тяжелую: я обслуживала больных, которые были при смерти. Я работала ночью, с восьми вечера до восьми утра. А днем боролась за свои права. Дети росли. Я чувствовала себя менее одинокой, благодаря сенегальской подруге, жившей у меня дома. Она была моя единственная настоящая подруга и остается ею по сей день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Обряд нужен, чтобы женщины не подвергались насилию.
– Ты думаешь, насильник будет интересоваться особенностями женской анатомии? Ты полагаешь, что он сначала посмотрит, а потом будет насиловать?
Другой пример:
– Обряд нужен, чтобы жены не изменяли мужьям.
– Лишить женщин удовольствия не означает лишить желания. Сексуальность искалеченной женщины так же печальна для нее, как и для тебя.
Я открыла для себя перечень еще более ужасающих объяснений: речь шла о еще более изощренных сексуальных удовольствиях мужчины, о сохранении социальной сплоченности…
Генитальный орган женщины рассматривался как грязный и некрасивый, даже дьявольский. Ребенок при появлении на свет не должен был касаться его: от этого якобы зависело выживание младенца.
Этот орган, похожий в миниатюре на мужской член, подлежал ликвидации. Удаление клитора – символ подчинения. Это повысит плодовитость женщины. И наконец, главный аргумент – религия.
Разоблачение варварского обычая меня по-настоящему захватило после смерти маленькой малийской девочки вследствие «вырезания». Это было в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Ее звали Бобо Траоре. В течение долгого времени я мирилась с этой традицией, и мои первые три дочери стали ее жертвами. И потом даже забыла об этом, уйдя с головой в свои личные проблемы. Но смерть совсем маленького ребенка в Париже, о чем громко кричали все французские газеты, разбудила меня, как разбудила французское общество и многих африканцев в то время.
Никто тогда не говорил о «вырезании» открыто, и в большинстве своем французы не знали о существовании этой практики в Африке. Молчали и этнологи, и ученые. И внезапно африканцев стали называть варварами в вечерних теленовостях!
После смерти девочки мне как переводчику Международной иммигрантской службы педиатры начали задавать вопросы. Я многого не знала об истоках чудовищного обычая, но, по мере того как и в какой степени решались мои личные проблемы, все чаще участвовала в ежемесячных собраниях в Доме женщин в Париже.
Вначале я только слушала. И мало-помалу узнавала правду от врачей, из книг, которые сама искала в библиотеках. Не все мусульманские женщины подвергались «вырезанию». На моей родине в Сенегале волофы не практиковали это. В некоторых арабских странах Северной Африки – тоже.
Первый вывод: обряд не имеет ничего общего с религией. Почему мы, а не другие?
Вывод второй: врачи-педиатры установили, что «вырезание» приводит к физическому увечью и имеет чудовищные последствия для здоровья женщины. Физическое увечье неизменно влечет и психологическое.
Наши мамы никогда не говорили с нами об этом, тогда как сами прошли через ужас, страх и мучения.
У нас, африканских женщин, многое не принято обсуждать. Особенно трудно говорить о нашем опыте. Никакая женщина не хотела выставлять на показ свою сексуальную жизнь. Стыдливой и замкнутой, ей было неловко касаться этого вопроса. Впрочем, как говорить об удовольствии, которого не знаешь? Женщин очень смутила шумиха вокруг «вырезания» и все, что говорили об этом.
– Нет-нет, с нами все в порядке, никаких проблем при родах, никаких сексуальных проблем, ничего подобного.
Но по поводу легитимности «вырезания» споры разгорелись нешуточные. Средства массовой информации называли нас варварами, соблюдавшими традицию, которую они квалифицировали как «культурную», а мы не могли дать никакого рационального объяснения. И не без основания.
Я бегала в поисках информации из одной библиотеки в другую, но тогда было очень мало написано на эту тему. Во всяком случае в Коране точно ничего не говорилось о «вырезании».
Активистки ГАМС были лучше информированы. У них к тому же оказался фильм, привезенный из Африки, который очень метко назывался «Обман».
Там снято «вырезание» маленькой девочки в Нигерии. Эти кадры невозможно смотреть. Жестокость варварского обычая потрясает! И что ужасает более всего – его проделывает мужчина!
«Вырезание» в моей стране – дело женщин, мужчины в стороне и никогда об этом не говорят. Женские половые органы – табу. Я не знала, что в других регионах мужчины – подстрекатели дикой традиции сами взялись за исполнение. Увиденное на экране было нечеловеческим изуверством: речь шла об иссечении и так называемой инфибуляции. Этот кошмар заключается в удалении всего: не остается ничего от половых органов девочки. Ни клитора, ни малых, ни больших губ. И несчастный ребенок перекроен полностью. Остается орган, защищенный от любого вторжения до тех пор, пока будущий муж не лишит ее девственности при вступлении в брак. Ей оставляют только маленькие отверстия для естественных потребностей.
Это происходит потому, что мужчина, если его можно так называть в данном случае, должен лишить невинности свою когда-то перекроенную молодую жену в первую брачную ночь. Если ему это не удается, его мужская сила подвергается сомнению. Мне говорили, что иногда мужчины резали себя, чтобы оставить следы крови на простыне, только бы ни быть уличенными в мужской слабости.
К родам такую женщину нужно «расшить», а затем снова «сшить». И снова «расшить» при следующих родах. И так каждый раз…
Это невообразимый ужас, пожизненное страдание для молодых матерей, которые часто умирают, став жертвами кровотечения, различных инфекций и не поддающихся выявлению хворей.
Я была подавлена, узнав масштаб явления. Каждый этнос имеет свои традиции. Есть простое «вырезание», если можно так выразиться: уничтожение верхней части клитора. Иногда это надрез, чтобы символично пустить немного крови. У других этносов клитор удалятся полностью. Но то, что называется фараоновским иссечением, или инфибуляцией, которое практикуется в Египте с античности, самое страшное.
Все первые африканские девочки, рожденные во Франции, подверглись «вырезанию» без того, чтобы кто-либо об этом знал. Гинекологи и акушерки не могли не видеть последствий, однако, исходя даже из своего собственного опыта, я могу утверждать, что они остерегались говорить об этом. Подозреваю, что в то время огласка рассматривалась бы как неполиткорректность.
Трагическая история восемьдесят второго года помогла нам убеждать африканских матерей-иммигранток отказаться от дикого обычая. Сначала их нужно было уговорить с помощью педиатров не наносить увечья девочкам. Большинство африканок не читали журналов, не понимали содержания телевизионных новостей, но все теперь знали, о чем говорят средства массовой информации. Активистки ГАМС даже обзванивали дома иммигрантов. Так распространялась информация. Многие африканские женщины в ту пору знали, как и я, ту, которая «вырезала» маленькую малийку, Бобо Траоре. К сожалению, нужна была искупительная жертва – трехмесячный ребенок-страдалец, умерший от кровотечения, – чтобы женщины-иммигрантки осознали весь кошмар происходящего с ними, и Франция тоже.
Но родители в то время не подвергались уголовному наказанию за «вырезание», как и за избиение или ранение детей, тогда как со всей очевидностью речь шла о криминальном преступлении.
В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году решением кассационного суда было определено наказание за удаление клитора несовершеннолетним девочкам как за преднамеренное увечье, а значит, за преступление, подлежащее рассмотрению суду присяжных. Наказание – от десяти до двадцати лет лишения свободы.
В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году Лига прав женщин, Лига международных прав женщин и «SOS! Другие женщины» выступили в качестве гражданского истца в процессе маленькой Бобо. Мадам Линда Вейл Кюрьель, замечательный адвокат, которую мне повезло встретить тогда, смогла доказать недостаточную компетентность уголовного суда в области «вырезания». Речь шла не о тумаках или ранах, а о сознательном увечье, наносимом родителями, которые имеют власть над несовершеннолетним ребенком. А поскольку нанесенное увечье считается преступлением во Франции, то исполнитель «вырезания» и родители жертвы виновны одинаково.
Начались дебаты в масштабе страны. Нас приглашают на телевидение на встречу с адвокатом родителей ребенка. Есть фанаты культурной исключительности, африканцы, возмущенные тем, что Франция осмеливается затрагивать их традиции. Некоторые адвокаты, готовые защищать кого угодно, представляют африканских женщин глупыми бедняжками, чья ответственность не может быть установлена.
Они не бедняжки и не глупые, даже если никогда не садились на школьную скамью, но – бесспорно! – униженные и обманутые. Им не хватает правды. И никто им ее не говорит, они остаются бесправными и во Франции, в стране, которая, казалось бы, должна была предоставить им возможности для развития. Участвуя в теледебатах, я была раздражена нелепыми рассуждениями о «глупых бедняжках», озвученных к тому же юристом.
Однако вместе со мной пригласили и другую африканскую женщину, «борющуюся» за «вырезание». Она была родом из Гвинеи и заявляла об отсутствии каких бы то ни было сексуальных проблем, а также о том, что быть «вырезанной» – везение. Она говорила:
– Это хороший обряд! Если бы нужно было пройти его снова, я бы прошла.
Меня возмутило такое лицемерие:
– Каждый делает, что хочет, мадам. Идите делайте «вырезание», если нравится, но я запрещаю вам говорить, что это хороший обряд.
Мой личный пример, мое искромсанное тело, мои страдания и унижения свидетельствовали о чудовищных последствиях «вырезания». Я испытывала сильнейшие угрызения совести за то, что не уберегла моих дочерей. И сейчас со знанием дела открыла «большой рот», как говорила мама, во имя правды.
Я бросилась в ожесточенную борьбу после тех смехотворных дебатов. Нас везде приглашали для обсуждения животрепещущего вопроса. Мы были недостаточно вооружены, чтобы проводить большую информационную кампанию. Требовались дотации, чтобы платить хотя бы самый минимум добровольцам.
Я трудилась, чтобы жить, как и другие женщины в ГАМС, и каждая знала, что эта наша добровольная работа не давала возможности накормить ни наших детей, ни матерей. Однако мы понимали: никто, кроме нас, не сделает огромную работу по предупреждению варварства и информированию о его последствиях.
Существовала группа лицемерных женщин и мужчин, утверждавших, что активистки ГАМС состояли на службе у французских феминисток, манипулировавших ими. Мы объясняли, что хоть и боролись во Франции, но эта борьба в первую очередь касалась Африки. Африканские женщины объединялись вокруг Межафриканского комитета, который насчитывал в то время больше двадцати стран (сегодня их тридцать). Разве Африка не имела права на собственный феминизм? Нас, африканских женщин, «поставили на службу французским феминисткам», потому что, совершенно очевидно, мы поколебали извечную власть мужчин, вот и все!
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году семейная пара, ответственная за «вырезание» своих шести маленьких дочек, была осуждена за «побои и ранения». В уголовном суде прокурор назвал родителей «жертвами отпечатка их древней культуры». На следующий год суд состоялся снова, и, несмотря на мнение прокурора, формулировку изменили. Речь шла, бесспорно, как это доказала мадам Вейл Кюрьель, о преступлении.
И – в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом – первое осуждение в суде присяжных на три года тюрьмы (условно) мужчины и двух его жен. Но только в девяносто первом впервые осудили исполнительницу «вырезания» на пять лет тюрьмы. Затем, в девяносто третьем, был вынесен приговор матери, а в девяносто шестом – отцу, совершившему «вырезание» своих дочек в Африке, против воли их матери. Наконец, в девяносто девятом, впервые в судебной практике молодая малийская женщина предъявила обвинения «вырезающей» с большим опытом. Малийке двадцать четыре года, и она студентка факультета права. Подвергшаяся «вырезанию» в возрасте восьми лет, она решила бороться против увечья, уготованного ее младшей сестре.
Уже приговоренная в первый раз в восемьдесят восьмом году к условному сроку, исполнительница обряда защищала свою порочную практику под видом незнания того, что ее запрещают французские законы. Она объясняла также, что в статусе дамы из касты кузнецов ее роль заключалась в том, чтобы помогать знатным семьям и быть у них на службе. Она многого не знала, и особенно того, что французский судья установил за ней слежку и обнаружил, что она делала «вырезание» за деньги. Она брала от ста пятидесяти до пятисот франков за визит. Ей предъявили официальное обвинение в изувечении сорока восьми девочек. Наверняка были и другие жертвы…
Когда я слышала африканских женщин, защищающих «вырезание» («Она постучала в мою дверь, я не знала ее, она спросила, нуждается ли моя дочка в „вырезании"»), я им не верила. Насколько я знаю, такое не делается случайно. Или женщина из касты кузнецов берет инициативу на себя, совершая обряд без предупреждения и бесплатно – так было в моем случае, – или сами родители находят ее и платят ей. Такова практика в иммигрантском сообществе. Родители несут такую же ответственность, как и женщина из касты кузнецов.
Я присутствовала на процессе. Мадам Линда Бейл Кюрьель выступала в качестве гражданского истца. Я слушала молодую девушку-свидетеля, она говорила о невыносимом страдании и загубленной сексуальной жизни.
Но я также слышала свидетельские показания педиатра, утверждавшего, что удаление клитора – всего лишь «искусственное вредительство». Я хотела крикнуть ему на весь зал, что если бы ему отрезали нечто похожее (чтобы быть корректной, не буду уточнять что именно) лезвием для бритья, то он мог бы иметь право говорить мне это.
Но, к счастью, эксперт опередил меня, поставив все на свои места:
– Эквивалент для мужчины – отсечение члена и его головки.
Наконец, защита стала отстаивать тот факт, что знать о запрете – одно, а понимать основание для него – другое.
Именно после этих слов я сообщила о том, что, по словам врачей, в африканских семьях, занятых на малых предприятиях, варварская практика почти исчезла благодаря нашей информационной работе. Однако в Париже, в черте города, персонал малых предприятий менее сговорчив, и все под предлогом культурной исключительности. Там не хотят менять положение африканских иммигранток; как сказала когда-то белая женщина-гинеколог: «Оставьте в покое клитор африканок».
Конечно, легко и просто рассуждать, когда ничего не случилось с твоим.
В наши дни многие страны Африки – Сенегал, Буркина-Фасо, Берег Слоновой Кости – законом запретили «вырезание». Государственный совет Египта пытался сделать это в тысяча девятьсот девяносто шестом году, но через несколько месяцев после принятого закона оппозиция религиозных радикалов свергла правительство. И мужчины добились, чтобы практика «вырезания» была легализована в больницах.
И, однако, нашелся один человек, имам мечети Ал-Азар в Каире, публично заявивший, что Коран не оправдывает этой традиции. Но нам всем предстоит пройти еще длинный путь, пока обман африканских женщин не прекратится.
Между тем в тысяча девятьсот девяностом году наша ассоциация впервые добилась дотаций, и начиная с того времени мы получаем официальную зарплату. Какой бы маленькой она ни была, эта помощь позволяет нам шире развернуть информационную работу с медико-социальным персоналом. И сегодня мы посещаем школы, колледжи, лицеи и университеты, встречаемся с медсестрами и акушерками – со всеми, кто по долгу службы несет ответственность за африканских женщин. Мы продолжаем ходить на предприятия, где трудятся африканки, и организовывать собрания с персоналом.
ГАМС – первая ассоциация такого рода в Европе, поэтому мы часто бываем на международных конференциях. Я выступаю как эксперт-консультант и докладчик. В двухтысячном году я знакомлюсь с Эммой Бонино – европейским депутатом, которая просит меня принять участие в международной акции «STOP FGM», что в переводе с английского означает «Стоп женским генитальным увечьям». Эта необыкновенная женщина борется за права личности в целом и женщины в частности.
Так я нашла работу. Я пробовала обучаться разным специальностям в восьмидесятые годы: одно время я посещала школу сиделок и школу медсестер, но не могла продолжать учебу в связи с той непростой ситуацией, в которой я оказалась из-за развода с мужем. Благодаря клинике, где я проходила стажировку, я нашла работу, но очень тяжелую: я обслуживала больных, которые были при смерти. Я работала ночью, с восьми вечера до восьми утра. А днем боролась за свои права. Дети росли. Я чувствовала себя менее одинокой, благодаря сенегальской подруге, жившей у меня дома. Она была моя единственная настоящая подруга и остается ею по сей день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18