-- Где
сейчас?
Тетя хлюпнула носом, и я уже хотел было есть мороженое, но она вдруг схватилась
за грудь и судорожно стала ловить ртом воздух:
-- Пить... Пить...
Я бросился за водой, помня, что медлить нельзя: мороженое уже таяло. А когда
прибежал обратно, было уже поздно: тетя, утирая фартуком глаза, доедала мое
мороженое. Слезы ее скатывались прямо в вазочку, и я не понимал только одного:
как можно есть такое соленое мороженое?
-- Это я так... -- говорила она. -- Я на тебя не в обиде. Приходи еще, если
опять захочешь мороженого.
-- Ну, спасибо! -- сказал я. -- Угостили!
-- Спасибом не отделаешься! -- сказала тетя. -- Помоги-ка лучше посуду
помыть.
Я добросовестно вымыл все, что велела тетя, но с тех пор почему-то не люблю
мороженое.
Тост Рассказ джентльмена

Когда я был маленьким, я очень хотел стать джентльменом. Но я
знал только одно правило поведения: "В какую сторону надо наклонять тарелку с
последней ложкой супа. К себе -- если хочешь пролить суп на себя. Или от себя
-- если хочешь пролить суп на скатерть".
Как-то моя одноклассница Светка Орлеанская пригласила меня в гости.
-- Приходи сразу после школы, -- сказала она. -- Мне будет исполняться десять
лет со дня рождения.
-- Ладно, -- сказал я. -- Буду. И подарок какой-нибудь тебе хороший сляпаю. Из
пластилина.
-- Подарок -- не главное, -- сказала Орлеанская.
-- Знаю, -- сказал я. -- Главное -- внимание, которое оказывают цене подарка.
-- Нет, -- сказала Орлеанская. -- Главное -- это тост.
-- Знаю, -- сказал я. -- Будет тебе тост. А что это такое?
-- Тост, -- сказала Орлеанская, -- это когда человеку дарят счастье, только не
на самом деле, а на словах.
Целый вечер я сочинял тост.
А на другой день пришел к Орлеанской в гости. Когда все сели, я встал, вынул из
кармана шпаргалку с тостом и громко, с выражением прочел:

Вы гений чистой красоты, У вас все руки вымыты!
--
А чего это ты меня на "вы" обзываешь? -- оскорбилась Орлеанская.
-- Извиняемся, -- сказал я. -- Если хочите, могTм и на "ты" перейти.
И прочел новый тост:
Вы гений чистой красоты, Давайте чокнемся на "ты"!
-- От твоих стихов действительно чокнешься! -- сказала Орлеанская. -- Ты бы еще
написал: "Давайте чмокнемся на "ты"!"
-- Ну давай прозой тебя поздравлю, -- сказал я. -- Желаю тебе, Орлеанская, быть
всегда такой же молодой, какая ты сейчас!
Орлеанская одобрительно кивнула. И я добавил:
-- Желаю тебе быть еще моложе, чем ты сейчас!
Орлеанская улыбнулась. И я еще добавил:
-- Ты, Орлеанская, уже давно выглядишь моложе, чем ты есть на самом деле. Судя
по твоим мозгам.
-- На сколько же? -- слросила Орлеанская.
-- Лет на десять! -- сказал я.
-- Что же, я такая маленькая и глупая, как новорожденный ребенок?! -- сказала
Орлеанская.
-- Нет, -- сказал я. -- Это ты только внешне так хорошо сохранилась. А внутри
ты гораздо старше своих лет. В общем, желаю тебе счастья и долгих лет жизни!
Чтоб ты прожила еще столько же!
-- Что?! -- ахнула Орлеанская. -- Чтоб я только до двадцати лет прожила?!
-- А что? -- сказал я. -- Двадцать лет -- бабий цвет.
-- Так я еще и баба?!
-- Ну, не мужик же, -- сказал я. -- Да ты не плачь! У тебя еще все спереди. Еще
найдешь свое счастьеце. А ныть будешь -- оно с тобой разведется. И останешься
одна с дитями.
-- С какими еще дитями?! -- возмутилась Орлеанская.
-- Со своими, -- сказал я. -- Нервными они у тебя будут. Какая мамаша, такие и
детки. Яблоко от бублика недалеко падает.
-- Катись ты сам отсюда бубликом! -- закричала Орлеанская и стала выпихивать
меня из-за стола.
Но в дверях я все-таки успел ей последнее пожелание крикнуть:
-- Пусть земля тебе будет мягким пухом!
Бабушка

Всем хорошим во мне я обязан бабушке.
Когда я играл с кем-нибудь в шахматы, бабушка, видя, что я проигрываю,
как бы случайно пробегала мимо нас и, спотыкаясь, падала на шахматную доску,
раскидывая руками фигуры. После этого мы соглашались с противником на ничью.
Помню, как я уломал бабушку сводить меня на аттракцион "Пещера ужасов".
Испугался я только один раз: когда увидел бабушкино лицо -- перекошенное от
ужаса.
Все, что мне не хотелось есть, я скармливал бабушке.
Когда мне не хотелось котлету, которую клала мне в тарелку мама, я делал
бабушке условный знак. Бабушка тут же роняла ложку и лезла за ней под стол.
Тогда я натыкал на вилку котлету и совал под стол бабушке. Бабушка зубами ее
стаскивала с вилки, быстро съедала, и вылезала, отдуваясь, наверх. Долго
демонстрировала всем свою ложку и говорила:
-- Уф! Нашлась!
-- Что-то ты ложку стала часто ронять, -- говорила мама. -- Совсем ослабла.
На-ка тебе еще котлету!
Часто мы с бабушкой ходили в кино на боевики. Не знаю, нравились ли боевики
бабушке, потому что она во время сеансов спала. И только когда стреляли
особенно громко, она просыпалась и спрашивала:
-- Ну, что? Не всех еще кокнули?
-- Нет, -- успокаивал я ее. -- Спи спокойно, дорогая бабушка!
Помню, как мы играли с бабушкой в футбол. Точней, играл я с ребятами, а бабушка
тихонько подкрадывалась за ворота моего противника. И когда я выходил один на
один с вратарем, бабушка неожиданно ему говорила:
-- Жвачку хочешь?
Вратарь оборачивался -- и я забивал гол!
После игры вратарь подходил к бабушке и спрашивал:
-- А где обещанная жвачка?
-- Да вон в киоске у каперативщиков, -- говорила бабушка. -- Давай деньжата --
я сгоняю.
Когда учительница вызывала моих родителей в школу, я всегда приводил бабушку.
Потому что бабушка была глуховата и не слышала, как учительница меня ругает.
-- Что она там бормочет?! -- громко спрашивала меня бабушка.
-- Она меня хвалит! -- кричал я бабушке в седое ухо.
Учительница с удивлением замолкала. А потом говорила мне, чтобы в следующий раз
я приводил маму.
В следующий раз я, действительно, приводил маму. Но -- своей бабушки. То есть
-- прабабушку.
В отличие от бабушки, моя прабабушка не только плохо слышала, но и плохо
видела.
А засыпался я на домашнем сочинении. Было оно на тему "Мое детство". Я его даже
не прочел, когда сдавал учительнице. А начиналось мое сочинение, оказывается,
так:
"В детстве мне больше всего нравилось собирать цветы и играть в куклы. Еще мне
нравилось примерять мамины туфли на высоком каблуке.
А мечта у меня была -- стать ткачихой.
Но судьба распорядилась по-другому. Туфли пришлось поменять на кирзовые сапоги.
Цветы -- на гранаты. А куклы -- на пулемет.
Мною лично было подожжено 3 склада, взорвано 2 моста, пущено под откос 4
поезда, подбито 10 немецких машин.
Детство мое было голодное и холодное. Война отняла у меня детство..."
Дальше буквы расплывались, потому что были чем-то закапаны...
Парле ву франсэ?

Я учился в знаменитой школе на углу Жуковского и Маяковского.
Учился я в ней не потому, что она знаменита. А она знаменита не потому, что я в
ней учился. Знаменита она потому, что в ней учились знаменитости: Инна
Варшавская, Станислав Ландграф, Борис Смолкин, Кирилл Набутов, Даниил Мишин,
Александр Невзоров и другие артисты. И еще какой-то знаменитый дирижер, не
помню, правда, его фамилию и чем он дирижировал.
Знаменита эта школа и тем, что она -- с французским уклоном.
Я же учился в ней потому, что она стояла рядом с нашим домом. Если бы не это
рядовое обстоятельство, родители ни за что бы меня в нее не отдали. Они
считали, что из школы с уклоном выходят дети со сдвигом.
Когда меня спрашивают, говорю ли я по-французски, я отвечаю, что говорю, но
только с теми, кто учился в этой школе.
Помню, как учительница велела мне перевести выражение "арт-абстрэ" (абстрактное
искусство). Я перевел:
-- Артобстрел.
-- Тройка, -- сказала учительница. -- По смыслу правильно.
Несмотря на плохие оценки по французскому языку, мои родители думали, что я
учусь хорошо, так как время от времени в моем дневнике появлялась запись
учительницы: "Болтал на французском".
Однажды нам объявили, что в нашу школу едет делегация французских школьников.
Когда делегация приехала, мы удивились, что французские школьники такие старые.
Им было лет по двадцать. Мы даже подумали, что это -- делегация французских
второгодников.
Но оказалось, что это были учащиеся Эколь нормаль (Нормальной школы). Так у них
называется институт.
Накануне приезда делегации учительница нам сказала:
-- Вам дается уникальная возможность поговорить с живыми французами.
Можно было подумать, что до этого мы говорили с мертвыми.
Французы оказались действительно живыми. Даже слишком. Если бы мы так шумели,
учительница сразу бы сделала нам замечание. "Что за восточный базар?!" --
закричала бы она еще громче, чем мы.
Но это был не восточный базар, а западный. И поэтому учительница только
улыбалась впервые накрашенными губами.
Мы же молчали, как партизаны на допросе. Хотя учительница шептала нам одним
углом рта: "Сейчас же начинайте с ними о чем-нибудь говорить!"
Но так уж устроены школьники: они молчат, когда учитель их спрашивает, и
болтают, когда он просит их помолчать.
Наконец я набрался храбрости и подошел к одному из французов. Помня, что передо
мной второгодник, я его спросил:
-- Говорите ли по-французски? *
-- Уи! -- обрадовался он, что в переводе значило: "Да, конечно, говорю, что за
глупый вопрос, ведь я же родился, живу и учусь во Франции!" И добавил: -- Меня
зовут Мишель. А тебя?
-- А меня -- по-другому, -- сказал я и задумался.
Я задумался, как правильней ответить. Дело в том, что ударение во французском
языке -- всегда на последнем слоге. Очень простой язык. И вот я задумался, как
же меня зовут: "Кустя" или "Костя"?
Я выбрал средний вариант:
-- Меня зовут Кость, -- сказал я. -- А тебя?
-- А меня, скорей всего, Миша, -- сказал Мишель.
Мы замолчали. Причем каждый молчал на своем языке.
Вдруг неожиданно для самого себя я сказал:
-- Москва -- столица нашей родины! Наша родина богата углем, нефтью, людьми,
картошкой и другими полезными ископаемыми.
-- А я -- бедный студент, -- вдруг сказал Мишель. -- Моей стипендии не хватает
даже на то, чтобы купить новый автомобиль. И поэтому я езжу -- на старом. Или
на отцовском. Я в России -- только второй раз. А сколько раз ты был во
Франции?
Я стал складывать в уме ответ по-французски. Судя по тому, как ходили мускулы
моего лба, Мишель, наверно, подумал, что мне не сосчитать, сколько раз я там
был.
И вот, подумав, я говорю, аккуратно выкатывая из горла французские слова:
-- Я был во Франции ноль раз!
-- А чего ж ты? -- удивился Мишель. -- Надо съездить.
Он так буднично сказал это "надо" ("иль фо"), что я так же буднично ему
ответил:
-- Иль фо бы!
Мы опять замолчали.
Наконец, чтобы как-то продолжить разговор, я сказал:
-- Еще я не был в Канаде.
Мишель оживился:
-- О, мне приходилось бывать в Канаде! Очень красивая страна!
Я же видел Канаду только на карте мира и поэтому сказал:
-- Зеленого цвета.
-- Да, -- согласился Мишель, -- Очень зеленая страна. Очень много травы.
Разговор получался интересным. Нам было что рассказать друг другу.
-- Еще есть такая страна -- Италия, -- сказал я.
-- Ну, в Италии, к сожалению, я бываю редко, -- сказал Мишель. -- Только -- на
каникулах. Очень необычная страна.
-- Да, необычная, -- сказал я. -- Похожа на сапог.
-- Ты там бывал? -- спросил Мишель.
-- Зачем же мне там бывать, -- сказал я, -- если я и так знаю, на что она
похожа?
Дальше я стал рассказывать о том, как я не был в других странах. Рассказывал я
по принципу: "В Китае живут китайцы. В Японии -- японцы. В Австралии страусы. А
в Австрии -- Штраусы". Представление об Англии у меня было весьма туманное.
-- Где ж ты тогда был?! -- не выдержал Мишель.
-- В Дибунах, -- сказал я. -- А ты был в Дибунах?
-- Не помню, -- сказал Мишель. -- Это -- такое княжество?
-- Не совсем, -- сказал я. -- Это -- поселок под Ленинградом. Я там был в
лагере.
-- В лагере?! -- насторожился Мишель. -- И сколько тебе дали лет?
-- Мне тогда давали десять, -- сказал я. -- Но я на десять и выглядел.
К нашему разговору подключилось еще несколько членов французской делегации. Они
спрашивали, за что меня отправили в лагерь и много ли у нас таких лагерей...
Когда делегация уехала, учительница предложила нам обменяться впечатлениями.
Мое впечатление было такое:
-- Французы плохо знают французский язык: они меня совершенно не понимали.
Коломбо Белые Гетры

Вовки дома не оказалось. Следовательно, не оказалось и мяча. Я
раскачивался на приступке Вовкиного парадного и жадно ел глазами известного в
нашем доме хулигана Борьку, который спешил по своим неотложным делам.
Поравнявшись со мной, Борька притормозил:
-- Чего вылупился?
-- Ничего, -- сказал я. -- Просто так.
-- Просто так не бывает, -- убедительно сказал Борька и языком передвинул
сигарету. -- Подь сюда.
Что ж он думает, что я совсем лопух: подойти к нему, чтобы он выписал мне в
рыло? Я отступил в Вовкино парадное.
-- Я говорю, приблизься, -- сказал Борька. -- Ничего не будет. Выпишу пару раз
в рыло -- и все.
Я отступил еще на шаг. Борька сделал сонное лицо и двинулся на меня. Я поднялся
на второй этаж. Борька зашел в парадняк и, задрав голову, сообщил мне, что я
получу по скулятнику в количестве прямо пропорциональному числу пройденных
этажей. Мы стали дружно пдниматься, поддерживая между собой интервал в один
этаж. На каждой лестничной площадке Борька уговаривал меня остановиться
передохнуть, ссылаясь на свои плоскостопия и занятость. Наконец я уперся в
закрытую чердачную дверь. Не помню всего, что приговаривал тогда Борька. Помню
лишь, что в своей яркой речи он подчеркнул, что я собака. Я загнулся,
схватившись за живот. После того, как Борька, насвистывая, ушел, в переносице у
меня защипало. Я сел на ступеньку, положив голову на колени, и пыль между моими
кедами стала плавиться темными горошинами. Из всех казней и пыток, какие я
знал, я не мог выбрать наиболее достойной моего врага. Я задавался вопросом,
почему в художественной литературе герои-слабаки, к которым пристают хулиганы,
в финале рассказа все-таки побеждают. Они пользуются поддержкой зверей. Или
запускают противнику камнем в глаз. Или же записываются в секцию бокса и уже в
честном бою клепают этому муромою, сколько он заслужил. Я спустился по лестнице
и в дверях парадняка столкнулся с Вовкой.
-- Давно пришел? -- спросил он.
-- Только что, -- как можно веселей сказал я.
-- Сейчас портфель закину -- и идем в футбол.
Футбол -- великая игра! Здесь забывается все на свете: и двойки, и зубная боль,
и необходимость пробовать домашнее печенье маминой знакомой Дины Никаноровны.
Мы играли трое на трое. Я люблю играть трое на трое. Потому что, играя трое на
трое, мячом владеешь дольше, чем одиннадцать на одиннадцать. Вдруг все
замерли.
-- Борька идет, -- тихо сказал Вовка, будто все мы были слепыми.
Не вынимая сигареты изо рта, Борька дружелюбно крикнул:
-- Ну-ка, мелочь, откинь шарик -- мастер побацает!
Получив мяч, Борька несколько раз подбросил его ногой, словно что-то
припоминая, потом сделал замысловатый финт невидимому сопернику и, круто
развернувшись, что есть силы вдарил по воротам, которые нам заменяла железная
стенка гаража. Стенка зазвенела, а Борька загоготал.
-- Коломбо Белые Гетры! -- воскликнул он и снова, выйдя один на один со
стенкой, забил гол. -- А ну, который воротчик, становись!
Вовка с готовностью поплелся к воротам.
-- В какой угол? -- спросил Борька, держа ногу на мяче.
Вовка криво улыбнулся и сказал, что ему все равно, в какой угол.
-- Левый верхний, -- сказал тогда Борька и стукнул.
Вовка увернулся, и мяч попал в то место, где до этого стоял Вовка.
-- Коломбо Белые Гетры! -- издал свой страшный клич Борька и обратился к нам:
-- Ну что, зеленка, играем?
Мы дружно молчали.
-- Мне только -- воротчика, а вы все, -- сказал он, и игра началась.
Борька прошел трех из пяти наших и с криком "Коломбо Белые Гетры!" несся на
меня. Я глубоко вздохнул и бросился к нему в ноги.
-- Подкаты не делать, -- строго сказал Борька, поднимаясь. -- Я в костюме, --
и вышел опять на меня.
На этот раз я отступал, выжидая, когда мой противник ошибется. Борька зачастил
ногами, и я, уловив момент, выбил мяч и, перепрыгнув подставленную мне ногу,
послал его в ворота. А Борька, сделав шпагат, протерся коленом по земле.
-- Спокуха. Все в рамках, -- сказал он, скидывая пиджак и подворачивая
штанины. -- Только мне -- еще игрока. А то компот у вас будет слишком жирный.
Я мотнулся влево, а сам с мячом ушел вправо. Борька хотел взять меня на корпус,
но только слегка погнул водосточную трубу. Счет стал 2:0. Борька дал Вовке
подзатыльник и потребовал себе нового вратаря и еще одного защитника. Следующий
мой мяч Борька отбил рукой.
-- Пендель! -- заорал он, и, согнав с ворот нового голкипера, стал отсчитывать
одиннадцать шагов.
1 2 3 4 5