На эпопею с военными акциями намекаете?
— Да ну, перестань всякую чушь молоть! Там форс-мажор, никто из нас с тобой не виноват… Нет, я серьезно говорю, что тобой доволен, и что ты пробуждаешь во мне полезные мысли. Иди, иди, я тут посижу, мне спешить некуда.
Утром следующего дня Яблонски, пришедший на работу спозаранок, к десяти утра, застал там Сигорда, который, как оказалось, и не думал уходить. Заметить это было легко, но рассмотреть не просто: кабинет был весь в густом табачном тумане.
— А?.. Да-да, Ян, проветри, конечно. Кофе весь вылакал подчистую, сваргань нам своего чайку, что ли. Попьем и поеду отсыпаться.
— Вы слышали, что этого схватили, президентского убийцу?
— Да черт с ним. Короче, Ян, смотри сюда. Ты меня вчера на такую занятную идею вытолкнул, что я всю ночь не спал, ретроспективно ее проверял да обкатывал. Да погоди ты со своим чайником, сядь сюда.
— Ну, может, я хотя бы штекер воткну… Все, все, все. Потом воткну, сижу и внимательнейшим образом вас слушаю.
— Короче, можно действовать вдвое чаще. По той же «Голконде», что мы вчера смотрели и играли, любой так называемый зубчик — рабочий, и на прямом ожидании, и на откате от оного. Понял? А это значит — и как это я раньше не сообразил, пень еловый!? – что в обоих направлениях покупать можно и, соответственно, продавать — в горку и с горки, и там, и там — верняк.
— Погодите… А… То есть, и ежедневный итог вдвое больше да?
— Именно!
— Угу. Замечательно. Гениально. И сколько же это на круг выйдет, по итогам биржевого месяца?
— Гм.. Вдвое больше. Тысяч одиннадцать-двенадцать.
— Да… неплохо… оно — очень даже неплохо… Но этого даже на организационные биржевые проплаты не хватит. Нет, хорошо, конечно, идея замечательная…
Сигорд словно очнулся от долгого транса. Он снял очки и стал вприщурку оглядывать стол заваленный бумагами. Губы у него дрогнули.
— Ну, и что ты предлагаешь? Понимаю, что ты хочешь сказать. Что делать-то нам теперь?
— Не знаю. Я, честно говоря, сказал так вовсе не с целью вас подколоть. Во всяком случае, Сигорд, это реальный прорыв! Боже мой, какие у вас глаза красные! Сигорд, я вас умоляю, идите спать, утро вечера мудренее. В данном случае, когда вы отоспитесь, пусть будет наоборот, вечер мудрее утра. Хотите, я вас отвезу?
— Нет, спасибо, сам доеду.
— Вы всегда отказываетесь, но давайте сегодня, в виде исключения, я вас доставлю до самого порога… Ой, минуточку… — Яблонски подбежал к зазвонившему телефону.
— Але? Дом фондовых ремесел, слушаю вас?.. Я. Да, я у телефона. Что?.. Когда? Еду! Да, через двадцать минут буду… Яблонски поднял на Сигорда растерянные глаза. Стал он вдруг бледный и…
— Сигорд, там у меня мама… Врачи… У нее острый приступ. Я…
— Понял. Езжай скорее. Я сам закрою офис и буду у себя, дома. Как какие новости появятся — любые, хорошие, плохие — сразу мне звони, не бойся разбудить. Либо на домашний, либо на трубку, понял? Езжай, дорогой, и не волнуйся лишнего. Ключи… Ключи оставь.
— Все, поехал.
— Давай, Ян, удачи.
Сигорд проспал часа два и это его освежило, недолгий крепкий сон вернул его мышцам эластичность, а рассудку ясность. Разбудил его звонок от Яна Яблонски, у которого умерла мать. Умерла скоропостижно, во время очередного приступа; Яблонски, примчавшись в больницу через двадцать минут, даже не успел застать ее в живых. Смерть матери была событием предсказуемым, вполне ожидаемым, но от этого не менее трагичным. Безутешный Яблонский даже запил с горя, на свой скромный манер, правда: на второй же день похоронив мать, он заперся дома, почти ничего не ел, а только пил с понедельника до четверга, опорожнив за это время литровую бутыль недорогого коньяку.
В пятницу утром, ровно в десять, как всегда чисто выбритый и опрятно одетый, он уже заглядывал в кабинет Сигорда.
— Это ничего, что я без стука?
— Нормально. Заходи, садись. А где твоя знаменитая кружка?
— Ну уж знаменитая… Чем она может быть знаменита? Я ее сегодня даже не доставал из посудного шкафа.
— Тогда так садись. Как ты?
— Так… Все идет своим чередом.
— Еще раз прими мои соболезнования, дружище Ян. Не представляю, что и как говорить в подобных случаях… Сочувствую от души…
— Спасибо.
— Да. Ну и не сомневайся, что твои проблемы я воспринимаю почти как свои, личные и любые. Знал бы чем — утешил бы.
— Я понимаю, спасибо. Восемьдесят семь лет прожила — тут уж, как говорится… Непривычно все же — на склоне лет ощутить себя сиротой, ох, больно очень, вот какая штука… А у нас что нового? Как методика? — Яблонский раздвинул губы в улыбке, бодро потер ладошки, явно пытаясь подальше увести разговор от черной для него темы, в надежде, что привычная суета рабочего дня хотя бы чуточку разбавит горечь утраты. И Сигорд правильно это понял.
— Методика работает. Тут у нас имеют место быть следующие новости… Да налей ты себе чаю, я подожду, все рассказывать — пяти минут не хватит, потому что это деловые моменты, касающиеся нас с тобой. Короче…
Новости оказались велики.
Сигорд не хуже Яблонски понимал, что даже и двенадцать-пятнадцать тысяч талеров ежемесячного навара, с первоначальных, «стартовых» двадцати пяти, раскрутиться до прежних объемов не позволят и даже от коллапса фирму не спасут, потому что подкатили, как всегда не вовремя, ежемесячные, ежеквартальные и ежегодные платежи, большинство из которых невозможно было откладывать ни на год, ни на квартал, ни даже на месяц. И Сигорд решился, заложил в «Юго-западном кредите» практически единственное свое достояние, уцелевшее после катастрофы, миллионную квартиру. Момент, естественно, был крайне для этого неподходящим, ибо страна, деловые граждане ее, все еще не вполне оправились от последствий кризиса, вызванного убийством господина Президента и грянувшим, вслед за этим, военным положением. Военное положение, кстати, закончилось на днях, но Сигорду это не помогло: ему предложили четыреста тысяч, с правом выкупа за пятьсот в течение девяти месяцев, и он их взял, и почти половину из них потратил на авансовые платежи, да еще затыкая на ходу налоговые и иные бреши в борту своего маленького фондового корабля.
— Погодите-ка, Сигорд! Но это же классические акульи проценты, да за них можно в суд подавать! Двадцать пять процентов за девять месяцев??? Какой вы сказали банк? «Юго-западный кредит»? И это при таком несоразмерном залоге?
— Он самый. Судиться? С нашими деньгами мы себе не можем позволить эту роскошь. Все логично и честно: не хочешь, не бери — слава богу — в свободном мире живем, не при демократии, чай. Чего ты так разудивлялся, не понимаю? Одним словом, подпиши еще вот эти документы, поскольку я засадил денежки в Уставный фонд. Оно и хлопотнее, быть может, чем просто на счет, но зато, хотя бы внешне, добавит нам солидности.
— Сколько я должен внести?
— Ничего не должен. Уже я внес за тебя, считай, что это тебе вместо зарплаты за две недели. Теперь, как подпишешь в нотариате и сдашь в реестр, наш Уставный фонд составит двести пятьдесят тысяч талеров и будет состоять из двадцати пяти миллионов акций, хранящихся в электронном виде, из которых пятьсот тысяч принадлежат тебе, остальные мне. Одна акция — один пенс. Сто акций — полноценный талер!
— Нет, ну как это так…
— Да так. Ребята выйдут на работу через три недели, я решил — выдержим, они нам не балласт, к этому моменту мы должны дочиста обкатать и отшлифовать методику, чтобы и без нашего с тобой утомительного бдения за мониторами дело не стояло. Денег у нас мало, времени также не густо, деваться некуда, раскачиваться некогда. По первости будем на пару сидеть, как приспособимся — посменно возьмемся, тогда полегче станет.
Первый месяц новой работы с новыми четвертьмиллионными объемами принес ровно сто тысяч навару. Гораздо лучше, чем ничего. Томас Эриду был уволен, а точнее — сам ушел с тонущего корабля, нашел себе место в Иневии, где-то в новомодной Форекс-системе, так не любимой Сигордом, а Гюнтер и София остались. София ждала ребенка и ей было почти все равно, откуда уходить в декрет, Гюнтер побегал, тайком от Сигорда, по брокерским конторам — нигде его не ждали в это жестокое время, тихо вернулся, уповая на чудо… Черт с ними, с премиальными и бонусами, зарплату бы вовремя платили… Все организационные вклады и платежи Сигорд забил авансом еще ранее, на новогоднюю зарплату выделил, страдая безмерно от собственного мотовства, тридцать тысяч на четверых, включая социальные отчисления, семьдесят влил в ресурсы, которых стало числиться на текущее число нового месяца, нового года — триста тридцать тысяч талеров.
Как оказалось — ранее, в докризисную пору, особенно в сравнении с нынешними днями, фирму «Дом фондовых ремесел» на бирже весьма уважали: пусть и не из крупных, но — обязательная, не «темная», что называется, в «кидках», «подставах» и просрочках не замечена, воду никогда не мутила… Сделки солидные… А сделки солидные — стало быть, партнеры по сделкам имеют свою взаимовыгодную долю по ним, чем больше сделок — тем чаще у партнеров появляются поводы радоваться жизни и смотреть на тебя с одобрением, с благодарностью…
Но пришли новые времена: бывшие приятели торкнулись туда, в «Дом ремесел», раз, другой — ни купить они там ничего не могут, ни продать, «ремесленники» занимаются сугубой мелочевкой, прибыли от партнерства с ними никакой, брать пятерки-десятки за канцелярщину они также перестали, потому как и этот сектор внутри биржи захватили другие люди… Был Сигорд, был Яблонски, миллионами ворочали — теперь же оба мелкие суетливые жучки, которым уже никто из докризисных клиентов денег не доверяет. Если их прежние партнеры и кредиторы покинули, если от них сотрудники увольняются — кому они нужны, такие контрагенты? Стал мелочью — занимайся мелочью, веди себя подобающе, как мелочь, не суйся с пустыми разговорами к занятым людям. Если с тобой здороваются, помнят прежние дела и заслуги — то имей совесть, не напрягай своим пустым присутствием место, где люди делают реальные деньги, и знай свое… Понятно, да? Вот и хорошо, что понятно, и что не надо это произносить вслух, при всех. Кивнули друг другу — дальше разлетелись, каждый по своим этажам и жердочкам. Справедливо? Справедливо.
— Да нет же, если абстрактно оценивать нас, как некую хозяйствующую единицу, учитывая штат, объемы произведенных услуг, производственные затраты, полученную прибыль — то мы очень даже ничего, процветающая организация…
— Ты это с кем разговариваешь, Ян, с чайником?
— А?.. Это я сам с собой, вслух рассуждаю. Говорю — фирма мы не сказать чтобы мелкая: сто тридцать тысяч нащелкали за январь, при том, что новогодние каникулы нам мешали.
— В делах, как и в сексе, неудачникам всегда что-то мешает, господин Яблонски. Не забывай, что нам повезло на «дурика», на халяву, что мы провинциалов обслужили, минус зарплата и налоги…
— С налогами почти по нулям выйдем, я гарантирую, я все посчитал и уладил, все концы подшиты как надо, урона не будет. А с зарплатой… Ну… — Яблонски заглянул в чашку, вздохнул и потянулся за новой печенюшкой.
— Не бойся за это, жалованье никто нам не урежет. За январь — столько же положим: мне, тебе и нашей парочке, остальное вливаем дальше. Потерпят. Биржа, провайдеры и прочие кровососы вообще подождут до марта. Подождут?
— Конечно, подождут, вы же не хуже моего знаете порядки, кроме того, почти все оплачено вперед. А тем временем денежки поработают, принося нам сложные проценты… — Яблонски ткнул указательным пальцем в небо и забегал, по обыкновению, по крохотному помещению офиса. Остановился резко. — И проценты эти гораздо, гораздо выше, подчеркиваю, нежели пени за задержку этих денег в нашей системе…
— Ишь ты, как возликовал! Да, сто тысяч добавочных — это неплохо… Но мало. Мало, Ян!
— Сколько есть. Меня гораздо больше волнует ситуация с вашей квартирой. Вам ведь через полгода возвращать кредит… Надо что-то делать.
— Мы и делаем.
— Да нет же, черт возьми, Сигорд! Фигня получается: вы свою квартиру заложили, вы за меня долю в Уставный фонд внесли, а я? Давайте, и я свою заложу? Чтобы все было по справедливости? Нет, Сигорд, вы головой заранее не трясите, я дело говорю. А то ни в какие ворота не лезет. Есть, в конце концов, такие понятия у людей, как стыд и гордость…
— Ты… возмущайся, да печенье запивать не забывай, а то крошки летят во все стороны. Во-первых, не через полгода, а через семь месяцев. Во-вторых, моя доля в пятьдесят раз, а точнее — в сорок девять раз больше твоей, пропорционально и ответственность больше, усваиваешь?
— Нет.
— Слушай дальше. Ответственность больше, а вместе с нею и право принимать решения больше твоего. Я начальник — ты молчок. Теперь усвоил?
— Нет.
— То есть, как это нет?
— Это самоубийственная демагогия.
— Может, и демагогия, но с позиции силы. И самое главное, если я в срок буду носить им проценты, то через семь месяцев я эту квартиру просто перезаложу, еще на полгода, под ту же сумму процентов.
— Простите, не понял вашего оборота речи: за ту же сумму, или за те же проценты?
— Сумму.
— Это уже выйдет двадцать пять процентов за полгода! За такое ростовщичество к стенке надо немедленно ставить, даже не под суд отдавать.
— К стенке-е… Ишь, как понравились тебе наши современные порядки!..
— Мне они вовсе не…
— …а не сам ли рассказывал, как твои предки в Европе ростовщичеством промышляли, вдов и сирот по миру пускали? — Сигорд подбил в стопку свои любимые графики, положил их в февральскую папку и стал ждать, пока чайник вскипит. Чайник был литровый, вода в нем заканчивалась не менее трех раз в день, бывало, что и по пять, но оба они, Сигорд и Яблонски, привыкли к нему и суеверно не хотели его менять на более вместительный и современный.
— Вы меня с кем-то спутали, из моих предков никто и ничем таким шейлоковским не промышлял. И я вам никогда ничего подобного, всей этой наглой чуши, не рассказывал и рассказать не мог! Но даже и за такие проценты — они могут не продлить, лучше отберут собственность, банку так выгоднее будет.
— Не выгоднее. — Сигорд полуоскалился, довольный, и развалился в кресле с сигаретой в уголку рта: лучшим отдыхом на рабочем месте было для него — дразнить партнера и соратника Яблонски. Тот повелся на подначки и закипел не хуже чайника, отлично!
— Почему это??? Давайте посчитаем. Какова реальная стоимость вашей недвижимости?.. Извините, что на такую больную тему, но ради истины…
— Давай посчитаем, но чур, я первый. А ты нападай и оппонируй. От хорошей жизни имущество не перезакладывают, согласен?
— Безусловно.
— Стало быть, вероятность того, что после перезаклада я, наконец, выкуплю свою квартиру, невелика? Даже меньшая, нежели при первоначальном закладе, не так ли?
— В среднестатистическом случае — да, подобная вероятность ничтожна. Но у нас…
— Да. Ты у прав: «но у нас» есть сложные проценты, но «они» — банковские ростовщики — об этом не знают и предпочтут выкручивать из меня халявные денежки еще полгода, а уж потом отберут недвижимость и пустят с молотка за полную рыночную цену… Риска у них от меня никакого, ибо заложенную квартиру — ни продать, ни взорвать, ни за границу с ней не смыться…Я прав? Спорить будешь? Дадут они мне перезаклад?
— Ну… Гм… Все равно страшно. — Яблонски подуспокоился и даже словно бы сдулся телом, стал не таким кругленьким. — Давайте, я все эти будущие полгода и предыдущие нынешние семь месяцев буду получать половинную зарплату? В знак солидарности, что ли? В конце-концов, у меня пенсия, живу я теперь один…
— Не дури. Ох, и достала меня эта писанина! Слушай. Ян, я вот что подумал: в марте, где-нибудь к апрелю, поглубже осенью, расщедримся и возьмем девчушку-секретаршу, чтобы она вела всю эту трихомудию и занималась только ею, без бухгалтерии и курьерских дел, чтобы мне самому не корпеть, так я ей лучше поручу, дам подробные инструкции.
— Зачем, давайте я возьмусь?
— Нет, это работа тупая, не для тебя. Хотя и необходимая. Ты лучше вот что, ты подготовь для нее именно эту подробную инструкцию, как и что ей делать, а до этого мы с тобой решим, что и как в этой инструкции должно быть. — Яблонски распахнул глазки во всю их скромную мощь и неожиданно рассмеялся:
— Метод, методика и методология!
— Чего?
— Девушка будет методично работать по разработанной мною методике. А методику я буду разрабатывать согласно разработанной вами методологии. Был такой популярный экзаменационный вопрос у нас в институте, на котором многие сыпались: чем метод отличается от методики и методологии?
— Да? Все равно не понял ни хрена. Ну что, три минуты третьего, конвейер включился, вернемся к нашим скальпам и скальпелям…
Истинно сказано: к хорошему привыкать легче, нежели отвыкать от него.
Осенний день, дождь моросит которые уже сутки подряд. Уборщицы в вестибюле биржи не успевают подтирать за господами брокерами, мраморные полы все в слякоти, даром, что никто здесь пешком на работу не ходит, грязь ногами не толчет… Сигорд знает, он почти привык:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Да ну, перестань всякую чушь молоть! Там форс-мажор, никто из нас с тобой не виноват… Нет, я серьезно говорю, что тобой доволен, и что ты пробуждаешь во мне полезные мысли. Иди, иди, я тут посижу, мне спешить некуда.
Утром следующего дня Яблонски, пришедший на работу спозаранок, к десяти утра, застал там Сигорда, который, как оказалось, и не думал уходить. Заметить это было легко, но рассмотреть не просто: кабинет был весь в густом табачном тумане.
— А?.. Да-да, Ян, проветри, конечно. Кофе весь вылакал подчистую, сваргань нам своего чайку, что ли. Попьем и поеду отсыпаться.
— Вы слышали, что этого схватили, президентского убийцу?
— Да черт с ним. Короче, Ян, смотри сюда. Ты меня вчера на такую занятную идею вытолкнул, что я всю ночь не спал, ретроспективно ее проверял да обкатывал. Да погоди ты со своим чайником, сядь сюда.
— Ну, может, я хотя бы штекер воткну… Все, все, все. Потом воткну, сижу и внимательнейшим образом вас слушаю.
— Короче, можно действовать вдвое чаще. По той же «Голконде», что мы вчера смотрели и играли, любой так называемый зубчик — рабочий, и на прямом ожидании, и на откате от оного. Понял? А это значит — и как это я раньше не сообразил, пень еловый!? – что в обоих направлениях покупать можно и, соответственно, продавать — в горку и с горки, и там, и там — верняк.
— Погодите… А… То есть, и ежедневный итог вдвое больше да?
— Именно!
— Угу. Замечательно. Гениально. И сколько же это на круг выйдет, по итогам биржевого месяца?
— Гм.. Вдвое больше. Тысяч одиннадцать-двенадцать.
— Да… неплохо… оно — очень даже неплохо… Но этого даже на организационные биржевые проплаты не хватит. Нет, хорошо, конечно, идея замечательная…
Сигорд словно очнулся от долгого транса. Он снял очки и стал вприщурку оглядывать стол заваленный бумагами. Губы у него дрогнули.
— Ну, и что ты предлагаешь? Понимаю, что ты хочешь сказать. Что делать-то нам теперь?
— Не знаю. Я, честно говоря, сказал так вовсе не с целью вас подколоть. Во всяком случае, Сигорд, это реальный прорыв! Боже мой, какие у вас глаза красные! Сигорд, я вас умоляю, идите спать, утро вечера мудренее. В данном случае, когда вы отоспитесь, пусть будет наоборот, вечер мудрее утра. Хотите, я вас отвезу?
— Нет, спасибо, сам доеду.
— Вы всегда отказываетесь, но давайте сегодня, в виде исключения, я вас доставлю до самого порога… Ой, минуточку… — Яблонски подбежал к зазвонившему телефону.
— Але? Дом фондовых ремесел, слушаю вас?.. Я. Да, я у телефона. Что?.. Когда? Еду! Да, через двадцать минут буду… Яблонски поднял на Сигорда растерянные глаза. Стал он вдруг бледный и…
— Сигорд, там у меня мама… Врачи… У нее острый приступ. Я…
— Понял. Езжай скорее. Я сам закрою офис и буду у себя, дома. Как какие новости появятся — любые, хорошие, плохие — сразу мне звони, не бойся разбудить. Либо на домашний, либо на трубку, понял? Езжай, дорогой, и не волнуйся лишнего. Ключи… Ключи оставь.
— Все, поехал.
— Давай, Ян, удачи.
Сигорд проспал часа два и это его освежило, недолгий крепкий сон вернул его мышцам эластичность, а рассудку ясность. Разбудил его звонок от Яна Яблонски, у которого умерла мать. Умерла скоропостижно, во время очередного приступа; Яблонски, примчавшись в больницу через двадцать минут, даже не успел застать ее в живых. Смерть матери была событием предсказуемым, вполне ожидаемым, но от этого не менее трагичным. Безутешный Яблонский даже запил с горя, на свой скромный манер, правда: на второй же день похоронив мать, он заперся дома, почти ничего не ел, а только пил с понедельника до четверга, опорожнив за это время литровую бутыль недорогого коньяку.
В пятницу утром, ровно в десять, как всегда чисто выбритый и опрятно одетый, он уже заглядывал в кабинет Сигорда.
— Это ничего, что я без стука?
— Нормально. Заходи, садись. А где твоя знаменитая кружка?
— Ну уж знаменитая… Чем она может быть знаменита? Я ее сегодня даже не доставал из посудного шкафа.
— Тогда так садись. Как ты?
— Так… Все идет своим чередом.
— Еще раз прими мои соболезнования, дружище Ян. Не представляю, что и как говорить в подобных случаях… Сочувствую от души…
— Спасибо.
— Да. Ну и не сомневайся, что твои проблемы я воспринимаю почти как свои, личные и любые. Знал бы чем — утешил бы.
— Я понимаю, спасибо. Восемьдесят семь лет прожила — тут уж, как говорится… Непривычно все же — на склоне лет ощутить себя сиротой, ох, больно очень, вот какая штука… А у нас что нового? Как методика? — Яблонский раздвинул губы в улыбке, бодро потер ладошки, явно пытаясь подальше увести разговор от черной для него темы, в надежде, что привычная суета рабочего дня хотя бы чуточку разбавит горечь утраты. И Сигорд правильно это понял.
— Методика работает. Тут у нас имеют место быть следующие новости… Да налей ты себе чаю, я подожду, все рассказывать — пяти минут не хватит, потому что это деловые моменты, касающиеся нас с тобой. Короче…
Новости оказались велики.
Сигорд не хуже Яблонски понимал, что даже и двенадцать-пятнадцать тысяч талеров ежемесячного навара, с первоначальных, «стартовых» двадцати пяти, раскрутиться до прежних объемов не позволят и даже от коллапса фирму не спасут, потому что подкатили, как всегда не вовремя, ежемесячные, ежеквартальные и ежегодные платежи, большинство из которых невозможно было откладывать ни на год, ни на квартал, ни даже на месяц. И Сигорд решился, заложил в «Юго-западном кредите» практически единственное свое достояние, уцелевшее после катастрофы, миллионную квартиру. Момент, естественно, был крайне для этого неподходящим, ибо страна, деловые граждане ее, все еще не вполне оправились от последствий кризиса, вызванного убийством господина Президента и грянувшим, вслед за этим, военным положением. Военное положение, кстати, закончилось на днях, но Сигорду это не помогло: ему предложили четыреста тысяч, с правом выкупа за пятьсот в течение девяти месяцев, и он их взял, и почти половину из них потратил на авансовые платежи, да еще затыкая на ходу налоговые и иные бреши в борту своего маленького фондового корабля.
— Погодите-ка, Сигорд! Но это же классические акульи проценты, да за них можно в суд подавать! Двадцать пять процентов за девять месяцев??? Какой вы сказали банк? «Юго-западный кредит»? И это при таком несоразмерном залоге?
— Он самый. Судиться? С нашими деньгами мы себе не можем позволить эту роскошь. Все логично и честно: не хочешь, не бери — слава богу — в свободном мире живем, не при демократии, чай. Чего ты так разудивлялся, не понимаю? Одним словом, подпиши еще вот эти документы, поскольку я засадил денежки в Уставный фонд. Оно и хлопотнее, быть может, чем просто на счет, но зато, хотя бы внешне, добавит нам солидности.
— Сколько я должен внести?
— Ничего не должен. Уже я внес за тебя, считай, что это тебе вместо зарплаты за две недели. Теперь, как подпишешь в нотариате и сдашь в реестр, наш Уставный фонд составит двести пятьдесят тысяч талеров и будет состоять из двадцати пяти миллионов акций, хранящихся в электронном виде, из которых пятьсот тысяч принадлежат тебе, остальные мне. Одна акция — один пенс. Сто акций — полноценный талер!
— Нет, ну как это так…
— Да так. Ребята выйдут на работу через три недели, я решил — выдержим, они нам не балласт, к этому моменту мы должны дочиста обкатать и отшлифовать методику, чтобы и без нашего с тобой утомительного бдения за мониторами дело не стояло. Денег у нас мало, времени также не густо, деваться некуда, раскачиваться некогда. По первости будем на пару сидеть, как приспособимся — посменно возьмемся, тогда полегче станет.
Первый месяц новой работы с новыми четвертьмиллионными объемами принес ровно сто тысяч навару. Гораздо лучше, чем ничего. Томас Эриду был уволен, а точнее — сам ушел с тонущего корабля, нашел себе место в Иневии, где-то в новомодной Форекс-системе, так не любимой Сигордом, а Гюнтер и София остались. София ждала ребенка и ей было почти все равно, откуда уходить в декрет, Гюнтер побегал, тайком от Сигорда, по брокерским конторам — нигде его не ждали в это жестокое время, тихо вернулся, уповая на чудо… Черт с ними, с премиальными и бонусами, зарплату бы вовремя платили… Все организационные вклады и платежи Сигорд забил авансом еще ранее, на новогоднюю зарплату выделил, страдая безмерно от собственного мотовства, тридцать тысяч на четверых, включая социальные отчисления, семьдесят влил в ресурсы, которых стало числиться на текущее число нового месяца, нового года — триста тридцать тысяч талеров.
Как оказалось — ранее, в докризисную пору, особенно в сравнении с нынешними днями, фирму «Дом фондовых ремесел» на бирже весьма уважали: пусть и не из крупных, но — обязательная, не «темная», что называется, в «кидках», «подставах» и просрочках не замечена, воду никогда не мутила… Сделки солидные… А сделки солидные — стало быть, партнеры по сделкам имеют свою взаимовыгодную долю по ним, чем больше сделок — тем чаще у партнеров появляются поводы радоваться жизни и смотреть на тебя с одобрением, с благодарностью…
Но пришли новые времена: бывшие приятели торкнулись туда, в «Дом ремесел», раз, другой — ни купить они там ничего не могут, ни продать, «ремесленники» занимаются сугубой мелочевкой, прибыли от партнерства с ними никакой, брать пятерки-десятки за канцелярщину они также перестали, потому как и этот сектор внутри биржи захватили другие люди… Был Сигорд, был Яблонски, миллионами ворочали — теперь же оба мелкие суетливые жучки, которым уже никто из докризисных клиентов денег не доверяет. Если их прежние партнеры и кредиторы покинули, если от них сотрудники увольняются — кому они нужны, такие контрагенты? Стал мелочью — занимайся мелочью, веди себя подобающе, как мелочь, не суйся с пустыми разговорами к занятым людям. Если с тобой здороваются, помнят прежние дела и заслуги — то имей совесть, не напрягай своим пустым присутствием место, где люди делают реальные деньги, и знай свое… Понятно, да? Вот и хорошо, что понятно, и что не надо это произносить вслух, при всех. Кивнули друг другу — дальше разлетелись, каждый по своим этажам и жердочкам. Справедливо? Справедливо.
— Да нет же, если абстрактно оценивать нас, как некую хозяйствующую единицу, учитывая штат, объемы произведенных услуг, производственные затраты, полученную прибыль — то мы очень даже ничего, процветающая организация…
— Ты это с кем разговариваешь, Ян, с чайником?
— А?.. Это я сам с собой, вслух рассуждаю. Говорю — фирма мы не сказать чтобы мелкая: сто тридцать тысяч нащелкали за январь, при том, что новогодние каникулы нам мешали.
— В делах, как и в сексе, неудачникам всегда что-то мешает, господин Яблонски. Не забывай, что нам повезло на «дурика», на халяву, что мы провинциалов обслужили, минус зарплата и налоги…
— С налогами почти по нулям выйдем, я гарантирую, я все посчитал и уладил, все концы подшиты как надо, урона не будет. А с зарплатой… Ну… — Яблонски заглянул в чашку, вздохнул и потянулся за новой печенюшкой.
— Не бойся за это, жалованье никто нам не урежет. За январь — столько же положим: мне, тебе и нашей парочке, остальное вливаем дальше. Потерпят. Биржа, провайдеры и прочие кровососы вообще подождут до марта. Подождут?
— Конечно, подождут, вы же не хуже моего знаете порядки, кроме того, почти все оплачено вперед. А тем временем денежки поработают, принося нам сложные проценты… — Яблонски ткнул указательным пальцем в небо и забегал, по обыкновению, по крохотному помещению офиса. Остановился резко. — И проценты эти гораздо, гораздо выше, подчеркиваю, нежели пени за задержку этих денег в нашей системе…
— Ишь ты, как возликовал! Да, сто тысяч добавочных — это неплохо… Но мало. Мало, Ян!
— Сколько есть. Меня гораздо больше волнует ситуация с вашей квартирой. Вам ведь через полгода возвращать кредит… Надо что-то делать.
— Мы и делаем.
— Да нет же, черт возьми, Сигорд! Фигня получается: вы свою квартиру заложили, вы за меня долю в Уставный фонд внесли, а я? Давайте, и я свою заложу? Чтобы все было по справедливости? Нет, Сигорд, вы головой заранее не трясите, я дело говорю. А то ни в какие ворота не лезет. Есть, в конце концов, такие понятия у людей, как стыд и гордость…
— Ты… возмущайся, да печенье запивать не забывай, а то крошки летят во все стороны. Во-первых, не через полгода, а через семь месяцев. Во-вторых, моя доля в пятьдесят раз, а точнее — в сорок девять раз больше твоей, пропорционально и ответственность больше, усваиваешь?
— Нет.
— Слушай дальше. Ответственность больше, а вместе с нею и право принимать решения больше твоего. Я начальник — ты молчок. Теперь усвоил?
— Нет.
— То есть, как это нет?
— Это самоубийственная демагогия.
— Может, и демагогия, но с позиции силы. И самое главное, если я в срок буду носить им проценты, то через семь месяцев я эту квартиру просто перезаложу, еще на полгода, под ту же сумму процентов.
— Простите, не понял вашего оборота речи: за ту же сумму, или за те же проценты?
— Сумму.
— Это уже выйдет двадцать пять процентов за полгода! За такое ростовщичество к стенке надо немедленно ставить, даже не под суд отдавать.
— К стенке-е… Ишь, как понравились тебе наши современные порядки!..
— Мне они вовсе не…
— …а не сам ли рассказывал, как твои предки в Европе ростовщичеством промышляли, вдов и сирот по миру пускали? — Сигорд подбил в стопку свои любимые графики, положил их в февральскую папку и стал ждать, пока чайник вскипит. Чайник был литровый, вода в нем заканчивалась не менее трех раз в день, бывало, что и по пять, но оба они, Сигорд и Яблонски, привыкли к нему и суеверно не хотели его менять на более вместительный и современный.
— Вы меня с кем-то спутали, из моих предков никто и ничем таким шейлоковским не промышлял. И я вам никогда ничего подобного, всей этой наглой чуши, не рассказывал и рассказать не мог! Но даже и за такие проценты — они могут не продлить, лучше отберут собственность, банку так выгоднее будет.
— Не выгоднее. — Сигорд полуоскалился, довольный, и развалился в кресле с сигаретой в уголку рта: лучшим отдыхом на рабочем месте было для него — дразнить партнера и соратника Яблонски. Тот повелся на подначки и закипел не хуже чайника, отлично!
— Почему это??? Давайте посчитаем. Какова реальная стоимость вашей недвижимости?.. Извините, что на такую больную тему, но ради истины…
— Давай посчитаем, но чур, я первый. А ты нападай и оппонируй. От хорошей жизни имущество не перезакладывают, согласен?
— Безусловно.
— Стало быть, вероятность того, что после перезаклада я, наконец, выкуплю свою квартиру, невелика? Даже меньшая, нежели при первоначальном закладе, не так ли?
— В среднестатистическом случае — да, подобная вероятность ничтожна. Но у нас…
— Да. Ты у прав: «но у нас» есть сложные проценты, но «они» — банковские ростовщики — об этом не знают и предпочтут выкручивать из меня халявные денежки еще полгода, а уж потом отберут недвижимость и пустят с молотка за полную рыночную цену… Риска у них от меня никакого, ибо заложенную квартиру — ни продать, ни взорвать, ни за границу с ней не смыться…Я прав? Спорить будешь? Дадут они мне перезаклад?
— Ну… Гм… Все равно страшно. — Яблонски подуспокоился и даже словно бы сдулся телом, стал не таким кругленьким. — Давайте, я все эти будущие полгода и предыдущие нынешние семь месяцев буду получать половинную зарплату? В знак солидарности, что ли? В конце-концов, у меня пенсия, живу я теперь один…
— Не дури. Ох, и достала меня эта писанина! Слушай. Ян, я вот что подумал: в марте, где-нибудь к апрелю, поглубже осенью, расщедримся и возьмем девчушку-секретаршу, чтобы она вела всю эту трихомудию и занималась только ею, без бухгалтерии и курьерских дел, чтобы мне самому не корпеть, так я ей лучше поручу, дам подробные инструкции.
— Зачем, давайте я возьмусь?
— Нет, это работа тупая, не для тебя. Хотя и необходимая. Ты лучше вот что, ты подготовь для нее именно эту подробную инструкцию, как и что ей делать, а до этого мы с тобой решим, что и как в этой инструкции должно быть. — Яблонски распахнул глазки во всю их скромную мощь и неожиданно рассмеялся:
— Метод, методика и методология!
— Чего?
— Девушка будет методично работать по разработанной мною методике. А методику я буду разрабатывать согласно разработанной вами методологии. Был такой популярный экзаменационный вопрос у нас в институте, на котором многие сыпались: чем метод отличается от методики и методологии?
— Да? Все равно не понял ни хрена. Ну что, три минуты третьего, конвейер включился, вернемся к нашим скальпам и скальпелям…
Истинно сказано: к хорошему привыкать легче, нежели отвыкать от него.
Осенний день, дождь моросит которые уже сутки подряд. Уборщицы в вестибюле биржи не успевают подтирать за господами брокерами, мраморные полы все в слякоти, даром, что никто здесь пешком на работу не ходит, грязь ногами не толчет… Сигорд знает, он почти привык:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43