Никто был не виноват, кроме наемного убийцы, но «Дом фондовых ремесел» лишился всего, всех пятидесяти с хвостиком миллионов талеров. Если бы… если бы… если бы… Да хотя бы войди они в систему перекрестного страхования фондовых рисков — что-то бы осталось кроме золы, а так… Если бы высокие связи были, благодаря которым контрагентов можно было бы административно усовестить, показав им волосатый кулак… Но нет, и этого щита у Сигорда не нашлось. Жил и действовал он бирюком, без страховки, без влиятельных друзей, поддерживаемый одним лишь соратником и подручным, шестидесятипятилетним пенсионером Яном Яблонски, поэтому неоткуда было надеться на помощь и поддержку, просто неоткуда. Угорели очень многие; иные фирмы потеряли фантастические суммы, но до окончательного краха, как оказалось, докатились считанные единицы. То, чего не удалось сделать саморегулирующимся финансовым институтам, свершило государство в лице своего нового президента (хотя его личной заслуги в том не было, наследство ему досталось крепкое, любой разумный бы справился): оно, как когда-то, в годы Второй Мировой войны, поддержало, дезавуировало, построило в шеренги, заставило откатиться на пред-предыдущие позиции; в то же время громыхнуло на международной арене военным потенциалом, тряхнуло перед своими, чужими инвесторами и банками бюджетными деньгами — опомнились, остановились биржевые и финансовые дельцы и охотно побрели вспять, пункт за пунктом, позиция за позицией. Дороже всего обошлось Бабилону восстановление на валютных рынках талера, чтобы пенс в пенс: государство и на это пошло, не по здравому смыслу, из престижных соображений — но добилось. Международные финансовые институты, особенно штатовской ориентации, единогласно осудили вмешательство государства в бизнес, но осуждали они вполне прохладно, с высоких трибун, а не на деловых совещаниях, поскольку их непосредственные, шкурные выгоды, оказались в те дни весомее теоретических идеалов. С Бабилоном стоит вести дела, стричь халявные прибыли, — халявные потому, что образуются они отнюдь не в русле правил, определяющих экономическую жизнь общества, но исключительно от циничного использования примата политических законов над экономическими. За престиж захотели заплатить? — Платите, господин Президент, платите, а вот как раз у нас для вас — свободные мешки с чемоданами, да сундуки с карманами!
Но тут, ни с того ни с сего, всемирный финансовый кризис грянул, подобно Гонконгскому гриппу: после Бабилона проснувшись в Индокитае, шустро перекинулся на весь христианский мир; да такой бурный оказался, что закашлялись и зачихали великаны — Транснациональные Корпорации Мирового Уровня, многие из них слегли со смертельной температурой, некоторые даже померли. Когда речь идет о деньгах и самой жизни — не до идеологических различий, пусть моральные ценности сами себя защищают, а устоявшая экономика далекого Бабилона, первая встретившая и пережившая эпидемию — очень даже не лишний поплавок для мировой экономики… Не хотите контрибуцию платить — не надо, мы вас прощаем, давайте восстанавливать паритетные торговые отношения: вам плохо пришлось и нам не сладко.
Можно и нужно сотрудничать с Бабилоном, только надо быть всегда начеку, экономически и политически, ибо авторитарный режим — есть плохой режим. Просто плохой и об этом следует помнить, когда все наладится. И президентов там убивают…
Но эти прозрения пришли чуть позже и за границей, а в Бабилоне все были погружены в свое. Наконец, улеглись первые страсти, заграничные траурные делегации покинули Бабилон, и бабилонцы продолжили жить, не то чтобы как ни в чем ни бывало, но — продолжили, раз жизнь дальше-то пошла, а как же иначе?
В числе других, не сплоховала и государственная комиссия по ценным бумагам, добилась у международного финансового сообщества признания бабилонской трагедии — применительно к фондовому рынку — частью общемирового кризиса, обстоятельствами неодолимой силы, благодаря чему, кстати говоря, Сигорд хотя и остался «голым», но был освобожден от долгов, вернее от той части обязательств, которая касалась заграничных инвесторов и налоговых платежей в бюджеты всех уровней. Дольше всех кочевряжились перед ним и другими многочисленными неудачниками муниципальные налогососы-крохоборы, но на них прикрикнули из Дворца и они притихли на время. Однако это было, скорее, моральное возмещение ущерба, ибо ноль на счету — он и есть ноль: ты ничего не должен, тебе никто не должен, последние триста талеров с тебя снимут безакцептно. Кто? А кто первый успеет, скорее всего телефонная компания. Или сетевая кабельная…
Ботинок в лужу попал, по щиколотку — настолько прозрачна была вода за горбатым асфальтом. Холодна лужа. Скоро стемнеет. Как Сигорд очутился здесь, в этой части города — он не помнил, ибо жил не здесь. Давно уже он продал свою первую квартиру, продал, сразу же добавил малость из свежих прибытков и купил себе здоровенную двухсотметровую в старом, прошлого века, доме. На первом этаже, но зато с отдельным входом. Квартира была «после ремонта», но ей пришлось пережить еще один, ибо Сигорд, очумевший от гигантских барышей той поры, отдал все, планировку, отделку и оснастку квартиры, на откуп чете дизайнеров. Квартира обошлась ему невероятно дешево, с этим ему весьма повезло, но полмиллиона талеров самой покупки всосали в себя дополнительные двести тысяч ремонта и перепланировки, дополнительные двести тысяч талеров мебели, кабелей, телевизоров, джакузи, компьютеров, занавесочек, гардин, выключателей, фотоэлементов, замков, альковов… И сто тысяч талеров за разработку дизайна. На круг вышел миллион талеров! На фига он грохнул такие деньги в жилье, которое он использует своим некрупным полустарческим тельцем — дай бог, если на десять процентов??? Чтобы платить за все про все, за разные там услуги, еще четыре тысячи ежемесячно? Поди, спроси — зачем, да только некого спрашивать. Единственно, что район удобный и по вечерам не напряжный: возвращаешься в любое время суток, дышишь полной грудью, не спеша, без оглядки, не ожидая от улиц каверзы. Полиция бдительна и очень вежлива, но не с хулиганами: она их, в этом районе, можно сказать — на дух не выносит. Равно как и автомобильных воришек, и розничных торговцев подпольной фармацевтикой… А мотор комфортно ставить на ночь во внутреннем охраняемом дворике, и никакого гаража не надо, потому что и под навесом, и не украдут, хотя есть у Сигорда законное место в подземном гараже, которое он оплачивает так же помесячно. Мотор у Сигорда — тот же «Имперский», но пятью годами младше и вчетверо дороже прежнего. Как теперь его содержать, на какие шиши?
Так… Местность знакомая. Ага, залив. Мусорные кучи, свалка. Мотор он оставил там же, на платной «биржевой» стоянке, и все это время шел пешком. Он голоден, однако есть ему совсем не хочется. Такое ощущение, что хоть леденец возьми — сразу стошнит. Это нервное. А вот кофейку бы покрепче, без сахара… Как он вообще здесь оказался, зачем сюда пришел? Сигорд поправил очки — это он решил отдохнуть пару дней без контактных линз — и огляделся. Вот это да! Ноги принесли его к берегу залива, как раз в то самое место, где однажды ему повстречалась Весна… Она… она… согрела его, утешила, дала ему свет и надежду. Сигорд, подобрав повыше пальто, заковылял к самой кромке суши, пока волна не окатила его по самые колени. Щегольские штиблеты его, итальянской ручной выделки, на тонких подметках, были очень плохо приспособлены к морской воде и острым обломкам разнообразных предметов, каменных, деревянных и металлических, густо усеявших так называемый «пляж», но Сигорду было все равно: он вдруг встал вглядываться в горизонт, в безумной надежде еще раз обнаружить белое пятнышко, которое приблизится, вырастет и затем… Еще раз пережить то необыкновенное, невероятное ощущение полного, ничем не замутненного счастья. И тогда он будет спасен, и на этот раз он сумеет сказать Ей, отблагодарить Её, выразить свое восхищение, свою любовь… Но пуст был горизонт. Нет! Вроде бы мелькнуло белое!.. Просто парус. Надо же, какому-то идиоту взбрендило ходить под парусами на ночь глядя, да еще по мелководью. Темнело. Сигорд пошарил по карманам — следовало не мешкая позвонить, вызвать такси и ехать тосковать домой, в уют, потому как здесь не время и не место бродить человеку его внешнего вида и физических возможностей… Трубку он благополучно утерял, либо забыл на работе, что в данном случае равноценно для возможных последствий. Даже если все завершится благополучно — считай простудился, ноги сбил. Ну и что??? Да и хрен с ними, с ногами! Куда их теперь экономить? Для чего теперь жить? И для кого? Сигорд потрогал взглядом то место на воде, где он в тот кошмарный день решил утопиться… Вон там… Или еще правее?.. Угу, фиг вспомнишь в таких условиях… Ладно, поиск подождет, а пока — надо отсюда выбираться. Куда идти? — Любая сторона хороша, лишь бы там нашлось такси, или хотя бы любой общественный транспорт, способный доставить его в цивилизованные места. Сигорд, конечно же, помнил местную топографию, он пошел знакомым путем и — совсем не удивительно, что оказался неподалеку от заброшенной двухэтажки, где он когда-то…
Тем временем, стало окончательно темно. Сколько еще ему идти до хорошо освещенных улиц, где легко тормознуть такси, или хотя бы предприимчивого бомбилу-частника? Однако, вовсе не факт, что они возьмут к себе на борт, вот такого вот… Сигорд с сомнением наклонился и всмотрелся: даже в темноте видно, как высоко грязны его брюки, штиблеты тем паче… Но это пустяки, с кем не бывает… Джентльмен в обществе джентльменов, после дерби, нажрался портвейну и на пути в родовое поместье заблудился… Вспоминается, что идти до тех людных мест минут двадцать-пятнадцать, это считая по светлому времени суток, в темноте дольше; но опять же не обязательно, что он доберется туда целым и невредимым. Если вообще доберется. Одно дело, когда по трущобам ковыляет примелькавшийся бомж, бесстрашный в своей нищете и бесприютности, а другое — когда идет гусь непуганый, с которого есть что снять, тем более чужак. Чужак, именно чужак — кто в нем своего признает? «Погодите, братцы, я же свой, я тот самый Сигорд, который в отрепьях по канавам шнырял!..» Ну и что, подумаешь, явился, ветеран помоек… Здесь старых заслуг не помнят и вообще долго не живут. А вдруг в доме кто-то есть? Почему бы там не обосноваться новым жильцам, таким же, как и он когда-то, ханыгам, так же как и он когда-то поселился? И вообще чудо, что дом еще стоит — сколько времени-то прошло…
Сигорд решился: хватит маячить и мозолить… он зайдет внутрь и если вдруг, на его счастье, там никого нет, то он, по старой памяти, худо-бедно переждет на чердаке два-три часа, до утра, или, хотя бы, до глухого подутра, когда утихомириваются и засыпают все опасные обитатели ночного дна: бродяги, хулиганы, штопорилы, наркоманы, маньяки… Лягавые — они тоже не ягнята с кроликами, и днем, и ночью, в особенности если на голодный карман, или прицельно привяжутся; и все же, как правило, их можно особо не опасаться, покуда ты не бедно выглядишь, при наличной монете и держишь себя в определенных поведенческих рамках… Сигорд потянулся было искать бумажник, но одумался и зашагал к дому — там посмотрит, если, конечно, все с ним будет нормально и без приключений.
Странно: когда ты гол и нищ — тебе нечего терять, кроме страха перед будущим, которое вот-вот наступит тебе на шею, а когда ты сыт, обут, одет и привык ощущать наличие карманных денег — страх почему-то не исчезает, он приспосабливается к обстоятельствам и помыкает тобою с прежней легкостью.
Ум забыл — тело помнило: Сигорд дошел до своего бывшего логова на чердаке легко, даже и не на ощупь, ступая на «правильные» ступеньки, перешагивая через дыры и мусорные баррикадки… Словно бы само все под ноги стелилось, услужливо и бережно.
Он у себя. Никого, и ничего, нет, и не было с того далекого дня. Ни хрена не видно, а спичек, естественно, нет. Но есть зажигалка и сигареты. Но это чуть после. Сигорд потянул ноздрями раз, другой — очень уж шумно у него вышло, как лошадь фыркает, небось и на улице слышно. Нет, точно нет: не осталось ни одного «обжитого» запаха, только плесень и, одновременно, пыльная штукатурка унылые ароматы дают. Ни куревом, ни дерьмом с мочой, ни бульоном на кубиках, ни потной постельной рухлядью… Но какие-то тряпки под ногами ощущаются, видимо те, что еще от него же и остались. Сигорд терпеливо стоял и ждал, пока глаза привыкнут, приспособятся к мраку, зажигалка ему еще пригодится. Спешить некуда, только вот ноги устали. Весенняя ночь постепенно утратила густоту и однородность, пошла черно-серыми пятнами: это ровный квадрат окна, это… просто ободранный кусок стены. Светлое на полу — бумага по типу оберточной, сухая и наверняка очень грязная, мазучая. Там, в черном углу, должна быть его лежанка и главное — не споткнуться, не напороться ни на что такое руки-ноги-вредящее. Сигорд отвел руку чуть вниз и назад, чтобы не ослепило в первый момент, щелкнул зажигалкой. Да, можно легко подойти и попытаться на этой самой лежанке усесться. Горбатая, вся продавленная, на фига он ее так раскурочивал? Сигорд плохо помнил события той последней ночевки на чердаке, но, похоже, он пытался разломать и отпинать на прощание лежанку эту несчастную. Видимо, чтобы никому после него не досталась. Вот здесь у него стояли канистры с водой, там должна лежать чугунная сковородка, ну-ка… О, боже!!!.. Что?.. Ф-у-у-ухххх… Как быстро, оказывается, можно напугаться до инфаркта и обморока, а всего-то делов — в зеркало нежданно заглянуть. Кусок-то здоровенный, от зеркала, был и тоже уцелел, в нем легко поместилось и угадалось движение силуэта, наперерез ему, Сигорду. А сразу-то не сообразить при тусклом огоньке, что это он сам движется-шевелится, В темноте, без зажигалки, было бы еще страшнее увидеть эдакое; кстати, ее пора выключать. Вот так. Не лежанка, а Новые Анды со склонами. О-от, как ноги устали. Сейчас бы их распрямить, расположить горизонтально… туда, ниже… вдоль позвоночника… и уже утречком спокойно…
Ночь только-только вступила в свои права, скромное тепло весеннего дня медлило, не желало уходить с бабилонских улиц, но уже пополз, пополз по городу тихий туманный холод, одновременно с двух сторон, с Тикса и от залива, от самого центра и с окраин. В жилых, обжитых домах абсолютно все излучает тепло: батареи, плиты, лампы, живые обитатели, а в заброшенных — что успели накопить стены за солнечный день, то и хранится, но уж не до утра, естественно, редко когда до половины ночи, в зависимости от толщины, надежности стен и доброй воли дневного светила.
Сигорд решил не снимать ботинки, только поджал ноги под себя, растянул, расправил, как мог, снятое пальто, чтобы укрыться хватило, и попытался заснуть. Две, пять, десять минут прошло, сон все не шел, а вместо него внезапно подступили слезы. Сигорд крепился, крепился, да и зарыдал в голос.
Как оказывается, грустна и несправедлива жизнь. И коротка. За что ему эти беды, перед кем он провинился? И в чем? Была ведь у него молодость, было и детство, на что он их потратил? Бездумно потратил и бесполезно… Но что есть польза?.. Свою алкашиную жизнь можно и не считать, потому что это не жизнь. Почему не жизнь?.. Потому не жизнь. Не жизнь. Да, он дышал, ел, пил, спал, чему-то там смеялся… И даже мечтания у него были. И однако, такая жизнь может быть у крысы, либо водопроводной трубы, но не у человека мыслящего, творящего и мечтающего, потому что он существовал, оторванный от всего, что любил… Кроме выпивки, разумеется. Выпивки, которую он, скорее, уже ненавидел, а не любил, и которой у него была вечная, сосущая, изводящая и обязательно унижающая нехватка.
Сигорд задрожавшей рукой пошарил вокруг, в безумной попытке обнаружить стакан или бутылку, чтобы припасть к ней алчущими губами и выглохтать досуха, хотя бы на миг пригасить вспыхнувший в нем пожар прежнего вожделения… Он даже сделал попытку встать, чтобы немедленно пойти, найти, купить и… Ноги отказали, Сигорд рухнул обратно, весь в поту и в каких-то непонятных ему… видениях… мыслях… или покаянных словах…
Выпало ему счастье и судьба — вернуться в обычный мир, в нормальную жизнь, сделать что-то такое… След может быть оставить, либо свой вклад внести… Неважно куда и зачем, но — не овощем век коротать, не бежать в общем стаде скотинкою, бессловесной и покорной внешним и внутренним обстоятельствам… К общему и неизбежному концу. Вернулся. Вот именно. На фига? А что он сделать успел, возрожденный и перерожденный?
С сыном помирился, это первое и самое главное. Не просто помирился, а вроде как нашел что-то такое… объединяющее их, что-то очень хорошее и важное. Да, к дочке съездил в Иневию, внучку посмотрел и зятя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Но тут, ни с того ни с сего, всемирный финансовый кризис грянул, подобно Гонконгскому гриппу: после Бабилона проснувшись в Индокитае, шустро перекинулся на весь христианский мир; да такой бурный оказался, что закашлялись и зачихали великаны — Транснациональные Корпорации Мирового Уровня, многие из них слегли со смертельной температурой, некоторые даже померли. Когда речь идет о деньгах и самой жизни — не до идеологических различий, пусть моральные ценности сами себя защищают, а устоявшая экономика далекого Бабилона, первая встретившая и пережившая эпидемию — очень даже не лишний поплавок для мировой экономики… Не хотите контрибуцию платить — не надо, мы вас прощаем, давайте восстанавливать паритетные торговые отношения: вам плохо пришлось и нам не сладко.
Можно и нужно сотрудничать с Бабилоном, только надо быть всегда начеку, экономически и политически, ибо авторитарный режим — есть плохой режим. Просто плохой и об этом следует помнить, когда все наладится. И президентов там убивают…
Но эти прозрения пришли чуть позже и за границей, а в Бабилоне все были погружены в свое. Наконец, улеглись первые страсти, заграничные траурные делегации покинули Бабилон, и бабилонцы продолжили жить, не то чтобы как ни в чем ни бывало, но — продолжили, раз жизнь дальше-то пошла, а как же иначе?
В числе других, не сплоховала и государственная комиссия по ценным бумагам, добилась у международного финансового сообщества признания бабилонской трагедии — применительно к фондовому рынку — частью общемирового кризиса, обстоятельствами неодолимой силы, благодаря чему, кстати говоря, Сигорд хотя и остался «голым», но был освобожден от долгов, вернее от той части обязательств, которая касалась заграничных инвесторов и налоговых платежей в бюджеты всех уровней. Дольше всех кочевряжились перед ним и другими многочисленными неудачниками муниципальные налогососы-крохоборы, но на них прикрикнули из Дворца и они притихли на время. Однако это было, скорее, моральное возмещение ущерба, ибо ноль на счету — он и есть ноль: ты ничего не должен, тебе никто не должен, последние триста талеров с тебя снимут безакцептно. Кто? А кто первый успеет, скорее всего телефонная компания. Или сетевая кабельная…
Ботинок в лужу попал, по щиколотку — настолько прозрачна была вода за горбатым асфальтом. Холодна лужа. Скоро стемнеет. Как Сигорд очутился здесь, в этой части города — он не помнил, ибо жил не здесь. Давно уже он продал свою первую квартиру, продал, сразу же добавил малость из свежих прибытков и купил себе здоровенную двухсотметровую в старом, прошлого века, доме. На первом этаже, но зато с отдельным входом. Квартира была «после ремонта», но ей пришлось пережить еще один, ибо Сигорд, очумевший от гигантских барышей той поры, отдал все, планировку, отделку и оснастку квартиры, на откуп чете дизайнеров. Квартира обошлась ему невероятно дешево, с этим ему весьма повезло, но полмиллиона талеров самой покупки всосали в себя дополнительные двести тысяч ремонта и перепланировки, дополнительные двести тысяч талеров мебели, кабелей, телевизоров, джакузи, компьютеров, занавесочек, гардин, выключателей, фотоэлементов, замков, альковов… И сто тысяч талеров за разработку дизайна. На круг вышел миллион талеров! На фига он грохнул такие деньги в жилье, которое он использует своим некрупным полустарческим тельцем — дай бог, если на десять процентов??? Чтобы платить за все про все, за разные там услуги, еще четыре тысячи ежемесячно? Поди, спроси — зачем, да только некого спрашивать. Единственно, что район удобный и по вечерам не напряжный: возвращаешься в любое время суток, дышишь полной грудью, не спеша, без оглядки, не ожидая от улиц каверзы. Полиция бдительна и очень вежлива, но не с хулиганами: она их, в этом районе, можно сказать — на дух не выносит. Равно как и автомобильных воришек, и розничных торговцев подпольной фармацевтикой… А мотор комфортно ставить на ночь во внутреннем охраняемом дворике, и никакого гаража не надо, потому что и под навесом, и не украдут, хотя есть у Сигорда законное место в подземном гараже, которое он оплачивает так же помесячно. Мотор у Сигорда — тот же «Имперский», но пятью годами младше и вчетверо дороже прежнего. Как теперь его содержать, на какие шиши?
Так… Местность знакомая. Ага, залив. Мусорные кучи, свалка. Мотор он оставил там же, на платной «биржевой» стоянке, и все это время шел пешком. Он голоден, однако есть ему совсем не хочется. Такое ощущение, что хоть леденец возьми — сразу стошнит. Это нервное. А вот кофейку бы покрепче, без сахара… Как он вообще здесь оказался, зачем сюда пришел? Сигорд поправил очки — это он решил отдохнуть пару дней без контактных линз — и огляделся. Вот это да! Ноги принесли его к берегу залива, как раз в то самое место, где однажды ему повстречалась Весна… Она… она… согрела его, утешила, дала ему свет и надежду. Сигорд, подобрав повыше пальто, заковылял к самой кромке суши, пока волна не окатила его по самые колени. Щегольские штиблеты его, итальянской ручной выделки, на тонких подметках, были очень плохо приспособлены к морской воде и острым обломкам разнообразных предметов, каменных, деревянных и металлических, густо усеявших так называемый «пляж», но Сигорду было все равно: он вдруг встал вглядываться в горизонт, в безумной надежде еще раз обнаружить белое пятнышко, которое приблизится, вырастет и затем… Еще раз пережить то необыкновенное, невероятное ощущение полного, ничем не замутненного счастья. И тогда он будет спасен, и на этот раз он сумеет сказать Ей, отблагодарить Её, выразить свое восхищение, свою любовь… Но пуст был горизонт. Нет! Вроде бы мелькнуло белое!.. Просто парус. Надо же, какому-то идиоту взбрендило ходить под парусами на ночь глядя, да еще по мелководью. Темнело. Сигорд пошарил по карманам — следовало не мешкая позвонить, вызвать такси и ехать тосковать домой, в уют, потому как здесь не время и не место бродить человеку его внешнего вида и физических возможностей… Трубку он благополучно утерял, либо забыл на работе, что в данном случае равноценно для возможных последствий. Даже если все завершится благополучно — считай простудился, ноги сбил. Ну и что??? Да и хрен с ними, с ногами! Куда их теперь экономить? Для чего теперь жить? И для кого? Сигорд потрогал взглядом то место на воде, где он в тот кошмарный день решил утопиться… Вон там… Или еще правее?.. Угу, фиг вспомнишь в таких условиях… Ладно, поиск подождет, а пока — надо отсюда выбираться. Куда идти? — Любая сторона хороша, лишь бы там нашлось такси, или хотя бы любой общественный транспорт, способный доставить его в цивилизованные места. Сигорд, конечно же, помнил местную топографию, он пошел знакомым путем и — совсем не удивительно, что оказался неподалеку от заброшенной двухэтажки, где он когда-то…
Тем временем, стало окончательно темно. Сколько еще ему идти до хорошо освещенных улиц, где легко тормознуть такси, или хотя бы предприимчивого бомбилу-частника? Однако, вовсе не факт, что они возьмут к себе на борт, вот такого вот… Сигорд с сомнением наклонился и всмотрелся: даже в темноте видно, как высоко грязны его брюки, штиблеты тем паче… Но это пустяки, с кем не бывает… Джентльмен в обществе джентльменов, после дерби, нажрался портвейну и на пути в родовое поместье заблудился… Вспоминается, что идти до тех людных мест минут двадцать-пятнадцать, это считая по светлому времени суток, в темноте дольше; но опять же не обязательно, что он доберется туда целым и невредимым. Если вообще доберется. Одно дело, когда по трущобам ковыляет примелькавшийся бомж, бесстрашный в своей нищете и бесприютности, а другое — когда идет гусь непуганый, с которого есть что снять, тем более чужак. Чужак, именно чужак — кто в нем своего признает? «Погодите, братцы, я же свой, я тот самый Сигорд, который в отрепьях по канавам шнырял!..» Ну и что, подумаешь, явился, ветеран помоек… Здесь старых заслуг не помнят и вообще долго не живут. А вдруг в доме кто-то есть? Почему бы там не обосноваться новым жильцам, таким же, как и он когда-то, ханыгам, так же как и он когда-то поселился? И вообще чудо, что дом еще стоит — сколько времени-то прошло…
Сигорд решился: хватит маячить и мозолить… он зайдет внутрь и если вдруг, на его счастье, там никого нет, то он, по старой памяти, худо-бедно переждет на чердаке два-три часа, до утра, или, хотя бы, до глухого подутра, когда утихомириваются и засыпают все опасные обитатели ночного дна: бродяги, хулиганы, штопорилы, наркоманы, маньяки… Лягавые — они тоже не ягнята с кроликами, и днем, и ночью, в особенности если на голодный карман, или прицельно привяжутся; и все же, как правило, их можно особо не опасаться, покуда ты не бедно выглядишь, при наличной монете и держишь себя в определенных поведенческих рамках… Сигорд потянулся было искать бумажник, но одумался и зашагал к дому — там посмотрит, если, конечно, все с ним будет нормально и без приключений.
Странно: когда ты гол и нищ — тебе нечего терять, кроме страха перед будущим, которое вот-вот наступит тебе на шею, а когда ты сыт, обут, одет и привык ощущать наличие карманных денег — страх почему-то не исчезает, он приспосабливается к обстоятельствам и помыкает тобою с прежней легкостью.
Ум забыл — тело помнило: Сигорд дошел до своего бывшего логова на чердаке легко, даже и не на ощупь, ступая на «правильные» ступеньки, перешагивая через дыры и мусорные баррикадки… Словно бы само все под ноги стелилось, услужливо и бережно.
Он у себя. Никого, и ничего, нет, и не было с того далекого дня. Ни хрена не видно, а спичек, естественно, нет. Но есть зажигалка и сигареты. Но это чуть после. Сигорд потянул ноздрями раз, другой — очень уж шумно у него вышло, как лошадь фыркает, небось и на улице слышно. Нет, точно нет: не осталось ни одного «обжитого» запаха, только плесень и, одновременно, пыльная штукатурка унылые ароматы дают. Ни куревом, ни дерьмом с мочой, ни бульоном на кубиках, ни потной постельной рухлядью… Но какие-то тряпки под ногами ощущаются, видимо те, что еще от него же и остались. Сигорд терпеливо стоял и ждал, пока глаза привыкнут, приспособятся к мраку, зажигалка ему еще пригодится. Спешить некуда, только вот ноги устали. Весенняя ночь постепенно утратила густоту и однородность, пошла черно-серыми пятнами: это ровный квадрат окна, это… просто ободранный кусок стены. Светлое на полу — бумага по типу оберточной, сухая и наверняка очень грязная, мазучая. Там, в черном углу, должна быть его лежанка и главное — не споткнуться, не напороться ни на что такое руки-ноги-вредящее. Сигорд отвел руку чуть вниз и назад, чтобы не ослепило в первый момент, щелкнул зажигалкой. Да, можно легко подойти и попытаться на этой самой лежанке усесться. Горбатая, вся продавленная, на фига он ее так раскурочивал? Сигорд плохо помнил события той последней ночевки на чердаке, но, похоже, он пытался разломать и отпинать на прощание лежанку эту несчастную. Видимо, чтобы никому после него не досталась. Вот здесь у него стояли канистры с водой, там должна лежать чугунная сковородка, ну-ка… О, боже!!!.. Что?.. Ф-у-у-ухххх… Как быстро, оказывается, можно напугаться до инфаркта и обморока, а всего-то делов — в зеркало нежданно заглянуть. Кусок-то здоровенный, от зеркала, был и тоже уцелел, в нем легко поместилось и угадалось движение силуэта, наперерез ему, Сигорду. А сразу-то не сообразить при тусклом огоньке, что это он сам движется-шевелится, В темноте, без зажигалки, было бы еще страшнее увидеть эдакое; кстати, ее пора выключать. Вот так. Не лежанка, а Новые Анды со склонами. О-от, как ноги устали. Сейчас бы их распрямить, расположить горизонтально… туда, ниже… вдоль позвоночника… и уже утречком спокойно…
Ночь только-только вступила в свои права, скромное тепло весеннего дня медлило, не желало уходить с бабилонских улиц, но уже пополз, пополз по городу тихий туманный холод, одновременно с двух сторон, с Тикса и от залива, от самого центра и с окраин. В жилых, обжитых домах абсолютно все излучает тепло: батареи, плиты, лампы, живые обитатели, а в заброшенных — что успели накопить стены за солнечный день, то и хранится, но уж не до утра, естественно, редко когда до половины ночи, в зависимости от толщины, надежности стен и доброй воли дневного светила.
Сигорд решил не снимать ботинки, только поджал ноги под себя, растянул, расправил, как мог, снятое пальто, чтобы укрыться хватило, и попытался заснуть. Две, пять, десять минут прошло, сон все не шел, а вместо него внезапно подступили слезы. Сигорд крепился, крепился, да и зарыдал в голос.
Как оказывается, грустна и несправедлива жизнь. И коротка. За что ему эти беды, перед кем он провинился? И в чем? Была ведь у него молодость, было и детство, на что он их потратил? Бездумно потратил и бесполезно… Но что есть польза?.. Свою алкашиную жизнь можно и не считать, потому что это не жизнь. Почему не жизнь?.. Потому не жизнь. Не жизнь. Да, он дышал, ел, пил, спал, чему-то там смеялся… И даже мечтания у него были. И однако, такая жизнь может быть у крысы, либо водопроводной трубы, но не у человека мыслящего, творящего и мечтающего, потому что он существовал, оторванный от всего, что любил… Кроме выпивки, разумеется. Выпивки, которую он, скорее, уже ненавидел, а не любил, и которой у него была вечная, сосущая, изводящая и обязательно унижающая нехватка.
Сигорд задрожавшей рукой пошарил вокруг, в безумной попытке обнаружить стакан или бутылку, чтобы припасть к ней алчущими губами и выглохтать досуха, хотя бы на миг пригасить вспыхнувший в нем пожар прежнего вожделения… Он даже сделал попытку встать, чтобы немедленно пойти, найти, купить и… Ноги отказали, Сигорд рухнул обратно, весь в поту и в каких-то непонятных ему… видениях… мыслях… или покаянных словах…
Выпало ему счастье и судьба — вернуться в обычный мир, в нормальную жизнь, сделать что-то такое… След может быть оставить, либо свой вклад внести… Неважно куда и зачем, но — не овощем век коротать, не бежать в общем стаде скотинкою, бессловесной и покорной внешним и внутренним обстоятельствам… К общему и неизбежному концу. Вернулся. Вот именно. На фига? А что он сделать успел, возрожденный и перерожденный?
С сыном помирился, это первое и самое главное. Не просто помирился, а вроде как нашел что-то такое… объединяющее их, что-то очень хорошее и важное. Да, к дочке съездил в Иневию, внучку посмотрел и зятя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43