Тем не менее, я занимался миксиной и миногой, некоторыми видами рыбьих пиявок, китовых вшей и цепляющихся водорослей, сравнивал их с пресноводными пиявками, различными видами ленточных червей, грибков и так далее. Возможно, вы склонны полагать, что разница между обитателями суши и моря слишком велика. Разумеется, в каком-то смысле так оно и есть, но когда подумаешь, что вся жизнь, как мы знаем, первоначально зародилась в море... Однако продолжаю. В 1956 я исследовал океан у Соломоновых островов на яхте с командой из семи человек. Однажды мы заночевали на маленьком живописном необитаемом островке неподалеку от Сан-Кристобаля, а на следующее утро, пока мои люди собирали лагерь и готовили яхту к выходу в море, я бродил по берегу в поисках раковин. Мне на глаза попалась выброшенная приливом на берег, в крошечный прудок, огромная акула, чей спинной плавник торчал из воды. Мне стало ее жаль, и это чувство только усилилось, когда я увидел присосавшегося к ее животу одного из тех самых паразитов, которыми я все еще занимался. Там были и другие, но эта миксина была великолепна! Четырех футов и определенно именно такого типа, которого мне еще не доводилось видеть. К тому времени мои «Жители глубины» были уже почти закончены, и если бы не та глава, о которой я упомянул, книга давно уже находилась бы в типографии... Я не мог перетащить акулу в океан, так что один из моих людей прекратил ее страдания выстрелом из ружья. Одному богу известно, как долго паразит высасывал из нее соки, постепенно ослабляя ее, пока она не стала игрушкой волн. Миксине же пришлось отправиться с нами. На борту моей яхты было множество баков, способных вместить гораздо более крупную рыбу, и, разумеется, я хотел изучить паразита и включить результаты в мою книгу... Моим людям удалось без особых проблем опутать странную рыбу сетью и поднять ее на борт, но, похоже, операция все-таки доставила им некоторые неприятности. Я подошел к ним, чтобы помочь справиться с добычей, пока она не задохнулась... Тут она начала биться. Одним гибким движением она вырвалась из сети и увлекла меня за собой в бак!.. Сначала мои люди, естественно, начали смеяться, и я бы охотно присоединился к ним, если бы эта ужасная рыба в один миг не присосалась к моему телу, впившись мне в грудь и сверля меня своим кошмарным взглядом!
Последовала пауза, во время которой лицо Хаггопиана жутко подергивалось, после чего он продолжил:
— Я был в бреду еще три недели после того, как меня вытащили из бака. Шок? Яд? Тогда я этого не знал. Теперь знаю, но уже слишком поздно. Возможно, даже тогда уже было слишком поздно... Моя жена исполняла в команде роль кока, и во время моего беспамятства, когда я лихорадочно метался и ворочался в постели в своей каюте, она заботилась обо мне. Тем временем команда подкармливала злополучную рыбу — ранее не известный вид миксины — маленькими акулами и другой рыбой. Они никогда не позволяли паразиту полностью истощить своего очередного хозяина, но знали достаточно, чтобы сохранить для меня это существо живым и здоровым... Мое выздоровление, как сейчас помню, было омрачено постоянно повторяющимися снами об огромных подводных городах. Исполинские строения из базальта, населенные земноводными глубоководными, служителями Дагона и почитателями спящего Ктулху. В этих снах зловещие голоса взывали ко мне, нашептывая тайны о моих предках, заставлявшие меня стонать в бреду... После выздоровления я не раз спускался в трюм и сквозь стеклянные стенки бака разглядывал миксину. Вам когда-нибудь приходилось видеть миксину с близкого расстояния, мистер Белтон? Нет? Можете считать, что вам повезло. Они уродливы внешне, под стать своей внутренней сути, похожи на угрей и примитивны. А их пасти — их ужасные, кровожадные рты-присоски!.. Через два месяца, когда наше путешествие уже подходило к концу, начался настоящий кошмар. К тому времени мои раны, болячки на груди, в тех местах, где рыба укусила меня, полностью затянулись, но воспоминание об этой первой схватке были все еще свежи в моей памяти, и... Я вижу в ваших глазах вопрос, мистер Белтон. Вы все слышали верно, я сказал «о первой схватке». О да — мне предстояла еще не одна такая схватка...
В этом месте своего поразительного повествования Хаггопиан снова прервался, чтобы промокнуть ручейки влаги, струящиеся из-под черных очков, и отхлебнуть еще дымчатой жидкости из своего стакана. Это дало мне возможность тайком оглянуться вокруг. Армянин сидел спиной к огромному бунгало, и, бросив взгляд в том направлении, я увидел, как в одном из небольших окон-иллюминаторов промелькнуло и исчезло чье-то лицо. Позже, когда Хаггопиан возобновил прерванный рассказ, я разглядел, что это лицо принадлежало той старой служанке, и что ее взгляд, жадный и одновременно зачарованный, был прикован к нему. Заметив, что я смотрю на нее, женщина спряталась.
— Нет, — наконец продолжил Хаггопиан. — Миксина еще не закончила со мной. Шла неделя за неделей, и мой интерес к этому созданию превратился в наваждение, так что каждый свободный момент я проводил у ее аквариума, разглядывая причудливые отметины и шрамы, на телах ее невольных хозяев. Именно тогда я обнаружил, что эти хозяева были вовсе не невольными. Странный факт, и все же... Я обнаружил, что, однажды оказавшись хозяевами миксины, рыбы, соками которых она питалась, постоянно жаждали возобновить эту связь, пусть даже она завершалась их смертью! Впоследствии я совершенно точно установил, что хозяева миксины покорялись последующим нападениям с чем-то вроде сонного наслаждения... Мы стояли на якоре в Лимассоле перед тем, как начать последний этап нашего путешествия — вернуться обратно на Хаггопиану. Я отпустил команду на ночь на берег — всех, кроме Костаса, которому не хотелось уходить с яхты. Моя жена тоже уехала в гости к своим друзьям в Фамагусту. Что же касается меня самого, мне было неплохо и на корабле. Меня уже много дней мучило чувство усталости, какая-то апатия... Я лег рано. Из каюты я видел огни города и слышал тихий плеск волн о стойки причала, у которого мы были пришвартованы. Костас клевал носом на корме с удочкой в руках. Перед тем, как заснуть, я позвал его. Он сонно отозвался, сказав, что на море нет даже легкой зыби и что он уже выудил три отличных кефали... Когда ко мне вернулось сознание, оказалось, что прошло уже три недели, и я находился здесь, на Хаггопиане. Миксина еще раз укусила меня. Мне сказали, что Костас услышал всплеск и обнаружил меня в аквариуме у паразита. Ему удалось вытащить меня прежде, чем я захлебнулся, но пришлось побороться, чтобы оттащить чудище от меня... или, скорее, чтобы оттащить меня от чудища!.. Ну, как, начинает вырисовываться смысл, мистер Белтон? Видите? — он расстегнул рубашку и показал мне отметины у себя на груди — круглые шрамы примерно трех дюймов в диаметре, похожие на те, что я видел у рыбы-молота. Я замер в своем кресле при виде их огромного числа. Армянин расстегнул рубашку до шелкового кушака, и едва ли можно было найти хотя бы квадратный дюйм его кожи, который остался бы нетронутым. Многие из шрамов даже накладывались друг на друга.
— Боже милосердный! — выдохнул я наконец.
— Какой Бог? — тут же прохрипел Хаггопиан, и его пальцы снова задрожали от всплесков все тех же странных эмоций. — Так какой Бог, мистер Белтон? Иегова или Оаннес — Человек-Христос или Жаба — Бог земли, воздуха или воды? Йа-Р'льех, Ктулху фхтагн, Йибб-Тстлл, на Йот-Соттот! Я знаю многих Богов!
Он снова судорожно наполнил свой бокал из кувшина и принялся жадно глотать мутную жидкость, пока я не испугался, что он захлебнется. Когда он, наконец, поставил на стол опустевший стакан, я заметил, что он снова взял себя в руки.
— В тот, второй, раз, все решили, что я упал в бак во сне, — продолжил он. — В детстве у меня бывало что-то вроде приступов лунатизма. Сначала даже я сам поверил, что все именно так, поскольку в то время я был слеп и не подозревал, какой властью надо мной обладает это существо. Говорят, что миксина тоже слепа, мистер Белтон, и представители более известных видов именно таковы, но моя мучительница слепой не была. На самом деле, примитивная или нет, я полагаю, что после первых трех или четырех раз она действительно могла узнавать меня!.. Я держал это существо в том аквариуме, где вы видели рыб-молотов. Запретив всем входить в то помещение, я приходил туда ночами, когда на меня находило настроение, и она ждала меня, тычась ужасным ртом в стекло, с вожделением глядя на меня своими странными глазами. Она подплывала прямо к ступеням, как только я начинал подниматься по ним, ожидая, когда я спущусь к ней в воду. Я надевал акваланг, чтобы дышать, а она... оно...
Теперь Хаггопиан дрожал всем телом, сердито промокая платком лицо. Обрадовавшись представившейся мне возможности отвести глаза от странно блестящего лица армянина, я осушил свой стакан и снова наполнил его остатками пива из бутылки. К тому времени пиво уже давно согрелось и выдохлось. Я пил его исключительно для того, чтобы перебить ледяную сухость во рту. — Самое плохое было то, что все это происходило со мной вовсе не против моей воли, — продолжил хозяин острова. — Как с акулами и прочими рыбами, так и со мной. Я наслаждался каждым отвратительным контактом, как наркоман наслаждается своими галлюцинациями, и результаты моей пагубной страсти были ничуть не менее разрушительными... Теперь я уже не впадал в бессознательное состояние, как было после моих двух первых встреч с этим созданием, но чувствовал, как мои силы медленно, но верно иссякают. Мои помощники знали, что я болен, однако больше всех страдала моя жена. Я не мог проводить с ней много времени, понимаете? Если бы мы вели нормальную жизнь, она непременно увидела бы шрамы на моем теле. Но мое пристрастие сделало меня изворотливым, и никто не заподозрил, что стояло за странным недугом, который медленно убивал меня, подтачивая мои жизненные силы... Чуть больше года спустя, в 1958 году, когда я понял, что уже одной ногой стою в могиле, я позволил уговорить себя на еще одно морское путешествие. Моя жена все еще сильно меня любила и верила в то, что длительное путешествие может пойти мне на пользу. Думаю, к тому времени Костас уже начал подозревать правду. Однажды я даже поймал его в запретном помещении, с любопытством глядящего на паразита в аквариуме. Его подозрения, однако, стали более явными, когда я сказал ему, что миксина отправляется с нами. Он с самого начала воспротивился этой идее. Я убеждал его, что моя научная работа еще не завершена и что когда я закончу ее, то отпущу рыбу в море. На самом деле, у меня не было подобных намерений. Я даже не верил, что доживу до конца этого путешествия. Я похудел с девяноста килограммов до пятидесяти... Мы стояли на якоре у Большого Барьерного рифа в ту ночь, когда моя жена обнаружила меня с миксиной. Остальные спали после вечеринки, которую мы устроили на яхте. Я настоял, чтобы все они пили и веселились, так что был совершенно уверен в том, что мне никто не помешает, но жена осталась трезвой, а я этого не заметил. Я узнал об этом лишь тогда, когда увидел ее стоящей у аквариума и смотрящей на меня и... и это существо! Никогда не забуду ее лицо, написанный на нем ужас и ее крик, разорвавший ночную тьму!.. Когда я вылез из аквариума, ее уже не было. Она упала или бросилась за борт. Ее крик разбудил команду, и Костас оказался на ногах первым. Он увидел меня до того, как я успел прикрыться. Я взял трех человек и на небольшой лодке вышел в море на поиски жены, но напрасно. Когда мы вернулись, оказалось, что Костас прикончил миксину. Он забил ее багром до смерти. Ее голова превратилась в кровавое месиво, но даже в смерти ее сосущий рот продолжал тянуться... После этого Костас целый месяц не подходил ко мне. Думаю, он не хотел находиться со мной рядом. Полагаю, он знал, что я оплакивал не только свою бедную жену... Так наступил конец первой фазы, мистер Белтон. Мое здоровье стремительно шло на поправку. Мое лицо и тело помолодели на несколько лет, пока я не стал почти тем же самым человеком, каким был когда-то. Хотя, конечно, я уже никогда не смог бы стать прежним. Во-первых, у меня вылезли все волосы. Как я уже сказал, это существо почти загнало меня в могилу. Кроме того, напоминанием об ужасе были шрамы на моем теле и еще больший шрам в моей душе: выражение лица моей жены, когда я в последний раз ее видел... На следующий год я закончил свою книгу, ничего не упомянув в ней об открытиях, сделанных в ходе исследования ламантина, не описав ни одно из событий, связанных с ужасной рыбой. Я посвятил книгу памяти моей несчастной жены, но должен был пройти еще год, прежде чем я смог полностью избавиться от мыслей о миксине. С того времени я не мог даже вспоминать о своем ужасном наваждении... Вторая фаза началась вскоре после того, как я женился во второй раз... Иногда я испытывал странную боль над пупком, но не позаботился о том, чтобы пойти к врачу. Терпеть их не могу. Через полгода после свадьбы боль исчезла... Зная мой ужас перед медиками, моя новая жена хранила мой секрет... Возможно, если бы я позаботился об этом пораньше... Понимаете, мистер Бел-тон, у меня появился... новый орган! Придаток, что-то вроде хобота, который рос из живота... придаток с крошечной дырочкой вроде второго пупка на конце. В конце концов, разумеется, я был вынужден обратиться к врачу, и, обследовав меня, он сказал мне то, о чем я взял с него клятву молчать... или, вернее, заплатил за его молчание. Он сказал, что этот орган нельзя удалить. Отросток стал частью меня, у него были собственные кровеносные сосуды, главная артерия, и он был связан с моими легкими и желудком. Но это оказалось не злокачественное новообразование. Сам врач не смог объяснить его появление. После кучи анализов он смог определить, что и моя кровь тоже претерпела изменения. Похоже, в моем организме стало слишком много соли. Доктор сказал мне, что по всем нормам меня не должно было быть в живых. Но это не конец, мистер Белтон, ибо вскоре начались и другие изменения. Маленький пупок на самом хоботообразном органе начал раскрываться! И тогда... тогда... моя бедная жена... и мои глаза!
Хаггопиан снова был вынужден остановиться. Он сидел, хватая ртом воздух, как... как рыба, вынутая из воды, дрожал всем телом, и по его лицу скатывались тонкие ручейки влаги. Но вот он снова наполнил стакан и сделал большой глоток омерзительной жидкости, еще раз вытер свое мертвенное лицо. Мой рот тоже пересох, и если бы даже я и хотел что-то сказать, то очень сомневаюсь в том, что мне бы это удалось.
— Я... кажется... вы... — армянин захрипел, потом зловеще кашлянул, задыхаясь, прежде чем вернуться к окончанию своего жуткого рассказа. Теперь его голос стал самым нечеловеческим из тех, что мне когда-либо доводилось слышать прежде. — У вас больше хладнокровия, чем я думал, мистер Белтон, и... Вы были правы: вас действительно не так-то просто шокировать или испугать. В конечном итоге трусом оказался я, ибо я не могу досказать конец этой истории. Я могу лишь... показать вам, а потом вы должны будете уйти. Можете подождать Костаса на причале...
С этими словами Хаггопиан медленно поднялся и снял с себя расстегнутую рубашку. Точно загипнотизированный, я смотрел, как он разматывает кушак, как из-под него показывается его орган, слепо шаря на свету, точно пятачок подрывающей корни свиньи! Но это был не хобот.
На конце отростка был открытый, разевающийся рот — красный и мерзкий, с рядами острых зубов, а по обеим его сторонам виднелись дышащие щелки жабр, открывающиеся и закрывающиеся с каждым вздохом этого существа!
Но кошмар еще не кончился, ибо когда я, пошатнувшись, вскочил на ноги, армянин снял свои дьявольские очки. Я впервые увидел его глаза: его выпученные рыбьи глаза без белков, точно черный мрамор, сочащиеся мучительными слезами постоянной боли от чуждой среды — глаза, приспособленные к сумраку глубин!
Я помню, как в моих ушах, когда я, не разбирая дороги, мчался по берегу к причалу, звенели слова Хаггопиана, слова, которые он прохрипел, швырнув наземь свой кушак и сняв темные очки.
"Не жалейте меня, мистер Белтон, — объявил он. — Море всегда было моей первой любовью, и есть еще много такого, что я не знаю о нем даже сейчас. Но я узнаю, непременно узнаю. И среди глубоководных я не буду одинок. Я знаю ту, что уже ждет меня там, и еще одну, которая скоро придет!"
* * *
На обратном пути в Клетнос, хотя я и был ошеломлен, как этого и следовало ожидать, журналист во мне взял верх, и я вспоминал жуткую историю Хаггопиана. Я думал о его огромной любви к океану, о странной дымчатой жидкости, которая помогала поддерживать его силы, и о тонкой пленке защитной слизи, поблескивавшей на его лице и покрывавшей все его тело. Я думал о его странных предках и экзотических богах, которым они поклонялись, о «существах, которые выходили из моря, чтобы спариваться с людьми!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Последовала пауза, во время которой лицо Хаггопиана жутко подергивалось, после чего он продолжил:
— Я был в бреду еще три недели после того, как меня вытащили из бака. Шок? Яд? Тогда я этого не знал. Теперь знаю, но уже слишком поздно. Возможно, даже тогда уже было слишком поздно... Моя жена исполняла в команде роль кока, и во время моего беспамятства, когда я лихорадочно метался и ворочался в постели в своей каюте, она заботилась обо мне. Тем временем команда подкармливала злополучную рыбу — ранее не известный вид миксины — маленькими акулами и другой рыбой. Они никогда не позволяли паразиту полностью истощить своего очередного хозяина, но знали достаточно, чтобы сохранить для меня это существо живым и здоровым... Мое выздоровление, как сейчас помню, было омрачено постоянно повторяющимися снами об огромных подводных городах. Исполинские строения из базальта, населенные земноводными глубоководными, служителями Дагона и почитателями спящего Ктулху. В этих снах зловещие голоса взывали ко мне, нашептывая тайны о моих предках, заставлявшие меня стонать в бреду... После выздоровления я не раз спускался в трюм и сквозь стеклянные стенки бака разглядывал миксину. Вам когда-нибудь приходилось видеть миксину с близкого расстояния, мистер Белтон? Нет? Можете считать, что вам повезло. Они уродливы внешне, под стать своей внутренней сути, похожи на угрей и примитивны. А их пасти — их ужасные, кровожадные рты-присоски!.. Через два месяца, когда наше путешествие уже подходило к концу, начался настоящий кошмар. К тому времени мои раны, болячки на груди, в тех местах, где рыба укусила меня, полностью затянулись, но воспоминание об этой первой схватке были все еще свежи в моей памяти, и... Я вижу в ваших глазах вопрос, мистер Белтон. Вы все слышали верно, я сказал «о первой схватке». О да — мне предстояла еще не одна такая схватка...
В этом месте своего поразительного повествования Хаггопиан снова прервался, чтобы промокнуть ручейки влаги, струящиеся из-под черных очков, и отхлебнуть еще дымчатой жидкости из своего стакана. Это дало мне возможность тайком оглянуться вокруг. Армянин сидел спиной к огромному бунгало, и, бросив взгляд в том направлении, я увидел, как в одном из небольших окон-иллюминаторов промелькнуло и исчезло чье-то лицо. Позже, когда Хаггопиан возобновил прерванный рассказ, я разглядел, что это лицо принадлежало той старой служанке, и что ее взгляд, жадный и одновременно зачарованный, был прикован к нему. Заметив, что я смотрю на нее, женщина спряталась.
— Нет, — наконец продолжил Хаггопиан. — Миксина еще не закончила со мной. Шла неделя за неделей, и мой интерес к этому созданию превратился в наваждение, так что каждый свободный момент я проводил у ее аквариума, разглядывая причудливые отметины и шрамы, на телах ее невольных хозяев. Именно тогда я обнаружил, что эти хозяева были вовсе не невольными. Странный факт, и все же... Я обнаружил, что, однажды оказавшись хозяевами миксины, рыбы, соками которых она питалась, постоянно жаждали возобновить эту связь, пусть даже она завершалась их смертью! Впоследствии я совершенно точно установил, что хозяева миксины покорялись последующим нападениям с чем-то вроде сонного наслаждения... Мы стояли на якоре в Лимассоле перед тем, как начать последний этап нашего путешествия — вернуться обратно на Хаггопиану. Я отпустил команду на ночь на берег — всех, кроме Костаса, которому не хотелось уходить с яхты. Моя жена тоже уехала в гости к своим друзьям в Фамагусту. Что же касается меня самого, мне было неплохо и на корабле. Меня уже много дней мучило чувство усталости, какая-то апатия... Я лег рано. Из каюты я видел огни города и слышал тихий плеск волн о стойки причала, у которого мы были пришвартованы. Костас клевал носом на корме с удочкой в руках. Перед тем, как заснуть, я позвал его. Он сонно отозвался, сказав, что на море нет даже легкой зыби и что он уже выудил три отличных кефали... Когда ко мне вернулось сознание, оказалось, что прошло уже три недели, и я находился здесь, на Хаггопиане. Миксина еще раз укусила меня. Мне сказали, что Костас услышал всплеск и обнаружил меня в аквариуме у паразита. Ему удалось вытащить меня прежде, чем я захлебнулся, но пришлось побороться, чтобы оттащить чудище от меня... или, скорее, чтобы оттащить меня от чудища!.. Ну, как, начинает вырисовываться смысл, мистер Белтон? Видите? — он расстегнул рубашку и показал мне отметины у себя на груди — круглые шрамы примерно трех дюймов в диаметре, похожие на те, что я видел у рыбы-молота. Я замер в своем кресле при виде их огромного числа. Армянин расстегнул рубашку до шелкового кушака, и едва ли можно было найти хотя бы квадратный дюйм его кожи, который остался бы нетронутым. Многие из шрамов даже накладывались друг на друга.
— Боже милосердный! — выдохнул я наконец.
— Какой Бог? — тут же прохрипел Хаггопиан, и его пальцы снова задрожали от всплесков все тех же странных эмоций. — Так какой Бог, мистер Белтон? Иегова или Оаннес — Человек-Христос или Жаба — Бог земли, воздуха или воды? Йа-Р'льех, Ктулху фхтагн, Йибб-Тстлл, на Йот-Соттот! Я знаю многих Богов!
Он снова судорожно наполнил свой бокал из кувшина и принялся жадно глотать мутную жидкость, пока я не испугался, что он захлебнется. Когда он, наконец, поставил на стол опустевший стакан, я заметил, что он снова взял себя в руки.
— В тот, второй, раз, все решили, что я упал в бак во сне, — продолжил он. — В детстве у меня бывало что-то вроде приступов лунатизма. Сначала даже я сам поверил, что все именно так, поскольку в то время я был слеп и не подозревал, какой властью надо мной обладает это существо. Говорят, что миксина тоже слепа, мистер Белтон, и представители более известных видов именно таковы, но моя мучительница слепой не была. На самом деле, примитивная или нет, я полагаю, что после первых трех или четырех раз она действительно могла узнавать меня!.. Я держал это существо в том аквариуме, где вы видели рыб-молотов. Запретив всем входить в то помещение, я приходил туда ночами, когда на меня находило настроение, и она ждала меня, тычась ужасным ртом в стекло, с вожделением глядя на меня своими странными глазами. Она подплывала прямо к ступеням, как только я начинал подниматься по ним, ожидая, когда я спущусь к ней в воду. Я надевал акваланг, чтобы дышать, а она... оно...
Теперь Хаггопиан дрожал всем телом, сердито промокая платком лицо. Обрадовавшись представившейся мне возможности отвести глаза от странно блестящего лица армянина, я осушил свой стакан и снова наполнил его остатками пива из бутылки. К тому времени пиво уже давно согрелось и выдохлось. Я пил его исключительно для того, чтобы перебить ледяную сухость во рту. — Самое плохое было то, что все это происходило со мной вовсе не против моей воли, — продолжил хозяин острова. — Как с акулами и прочими рыбами, так и со мной. Я наслаждался каждым отвратительным контактом, как наркоман наслаждается своими галлюцинациями, и результаты моей пагубной страсти были ничуть не менее разрушительными... Теперь я уже не впадал в бессознательное состояние, как было после моих двух первых встреч с этим созданием, но чувствовал, как мои силы медленно, но верно иссякают. Мои помощники знали, что я болен, однако больше всех страдала моя жена. Я не мог проводить с ней много времени, понимаете? Если бы мы вели нормальную жизнь, она непременно увидела бы шрамы на моем теле. Но мое пристрастие сделало меня изворотливым, и никто не заподозрил, что стояло за странным недугом, который медленно убивал меня, подтачивая мои жизненные силы... Чуть больше года спустя, в 1958 году, когда я понял, что уже одной ногой стою в могиле, я позволил уговорить себя на еще одно морское путешествие. Моя жена все еще сильно меня любила и верила в то, что длительное путешествие может пойти мне на пользу. Думаю, к тому времени Костас уже начал подозревать правду. Однажды я даже поймал его в запретном помещении, с любопытством глядящего на паразита в аквариуме. Его подозрения, однако, стали более явными, когда я сказал ему, что миксина отправляется с нами. Он с самого начала воспротивился этой идее. Я убеждал его, что моя научная работа еще не завершена и что когда я закончу ее, то отпущу рыбу в море. На самом деле, у меня не было подобных намерений. Я даже не верил, что доживу до конца этого путешествия. Я похудел с девяноста килограммов до пятидесяти... Мы стояли на якоре у Большого Барьерного рифа в ту ночь, когда моя жена обнаружила меня с миксиной. Остальные спали после вечеринки, которую мы устроили на яхте. Я настоял, чтобы все они пили и веселились, так что был совершенно уверен в том, что мне никто не помешает, но жена осталась трезвой, а я этого не заметил. Я узнал об этом лишь тогда, когда увидел ее стоящей у аквариума и смотрящей на меня и... и это существо! Никогда не забуду ее лицо, написанный на нем ужас и ее крик, разорвавший ночную тьму!.. Когда я вылез из аквариума, ее уже не было. Она упала или бросилась за борт. Ее крик разбудил команду, и Костас оказался на ногах первым. Он увидел меня до того, как я успел прикрыться. Я взял трех человек и на небольшой лодке вышел в море на поиски жены, но напрасно. Когда мы вернулись, оказалось, что Костас прикончил миксину. Он забил ее багром до смерти. Ее голова превратилась в кровавое месиво, но даже в смерти ее сосущий рот продолжал тянуться... После этого Костас целый месяц не подходил ко мне. Думаю, он не хотел находиться со мной рядом. Полагаю, он знал, что я оплакивал не только свою бедную жену... Так наступил конец первой фазы, мистер Белтон. Мое здоровье стремительно шло на поправку. Мое лицо и тело помолодели на несколько лет, пока я не стал почти тем же самым человеком, каким был когда-то. Хотя, конечно, я уже никогда не смог бы стать прежним. Во-первых, у меня вылезли все волосы. Как я уже сказал, это существо почти загнало меня в могилу. Кроме того, напоминанием об ужасе были шрамы на моем теле и еще больший шрам в моей душе: выражение лица моей жены, когда я в последний раз ее видел... На следующий год я закончил свою книгу, ничего не упомянув в ней об открытиях, сделанных в ходе исследования ламантина, не описав ни одно из событий, связанных с ужасной рыбой. Я посвятил книгу памяти моей несчастной жены, но должен был пройти еще год, прежде чем я смог полностью избавиться от мыслей о миксине. С того времени я не мог даже вспоминать о своем ужасном наваждении... Вторая фаза началась вскоре после того, как я женился во второй раз... Иногда я испытывал странную боль над пупком, но не позаботился о том, чтобы пойти к врачу. Терпеть их не могу. Через полгода после свадьбы боль исчезла... Зная мой ужас перед медиками, моя новая жена хранила мой секрет... Возможно, если бы я позаботился об этом пораньше... Понимаете, мистер Бел-тон, у меня появился... новый орган! Придаток, что-то вроде хобота, который рос из живота... придаток с крошечной дырочкой вроде второго пупка на конце. В конце концов, разумеется, я был вынужден обратиться к врачу, и, обследовав меня, он сказал мне то, о чем я взял с него клятву молчать... или, вернее, заплатил за его молчание. Он сказал, что этот орган нельзя удалить. Отросток стал частью меня, у него были собственные кровеносные сосуды, главная артерия, и он был связан с моими легкими и желудком. Но это оказалось не злокачественное новообразование. Сам врач не смог объяснить его появление. После кучи анализов он смог определить, что и моя кровь тоже претерпела изменения. Похоже, в моем организме стало слишком много соли. Доктор сказал мне, что по всем нормам меня не должно было быть в живых. Но это не конец, мистер Белтон, ибо вскоре начались и другие изменения. Маленький пупок на самом хоботообразном органе начал раскрываться! И тогда... тогда... моя бедная жена... и мои глаза!
Хаггопиан снова был вынужден остановиться. Он сидел, хватая ртом воздух, как... как рыба, вынутая из воды, дрожал всем телом, и по его лицу скатывались тонкие ручейки влаги. Но вот он снова наполнил стакан и сделал большой глоток омерзительной жидкости, еще раз вытер свое мертвенное лицо. Мой рот тоже пересох, и если бы даже я и хотел что-то сказать, то очень сомневаюсь в том, что мне бы это удалось.
— Я... кажется... вы... — армянин захрипел, потом зловеще кашлянул, задыхаясь, прежде чем вернуться к окончанию своего жуткого рассказа. Теперь его голос стал самым нечеловеческим из тех, что мне когда-либо доводилось слышать прежде. — У вас больше хладнокровия, чем я думал, мистер Белтон, и... Вы были правы: вас действительно не так-то просто шокировать или испугать. В конечном итоге трусом оказался я, ибо я не могу досказать конец этой истории. Я могу лишь... показать вам, а потом вы должны будете уйти. Можете подождать Костаса на причале...
С этими словами Хаггопиан медленно поднялся и снял с себя расстегнутую рубашку. Точно загипнотизированный, я смотрел, как он разматывает кушак, как из-под него показывается его орган, слепо шаря на свету, точно пятачок подрывающей корни свиньи! Но это был не хобот.
На конце отростка был открытый, разевающийся рот — красный и мерзкий, с рядами острых зубов, а по обеим его сторонам виднелись дышащие щелки жабр, открывающиеся и закрывающиеся с каждым вздохом этого существа!
Но кошмар еще не кончился, ибо когда я, пошатнувшись, вскочил на ноги, армянин снял свои дьявольские очки. Я впервые увидел его глаза: его выпученные рыбьи глаза без белков, точно черный мрамор, сочащиеся мучительными слезами постоянной боли от чуждой среды — глаза, приспособленные к сумраку глубин!
Я помню, как в моих ушах, когда я, не разбирая дороги, мчался по берегу к причалу, звенели слова Хаггопиана, слова, которые он прохрипел, швырнув наземь свой кушак и сняв темные очки.
"Не жалейте меня, мистер Белтон, — объявил он. — Море всегда было моей первой любовью, и есть еще много такого, что я не знаю о нем даже сейчас. Но я узнаю, непременно узнаю. И среди глубоководных я не буду одинок. Я знаю ту, что уже ждет меня там, и еще одну, которая скоро придет!"
* * *
На обратном пути в Клетнос, хотя я и был ошеломлен, как этого и следовало ожидать, журналист во мне взял верх, и я вспоминал жуткую историю Хаггопиана. Я думал о его огромной любви к океану, о странной дымчатой жидкости, которая помогала поддерживать его силы, и о тонкой пленке защитной слизи, поблескивавшей на его лице и покрывавшей все его тело. Я думал о его странных предках и экзотических богах, которым они поклонялись, о «существах, которые выходили из моря, чтобы спариваться с людьми!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39