Его пришлось поместить в небольшой чуланчик в сенях, рядом с жилой комнатой.
Чернец очень долго зализывал пораненные лапы, потом подошел к мискам, которые человек принес сюда из сарая. Человеческий запах теперь уже не так страшил и отталкивал волчонка. Жажда и голод тоже делали свое дело. И он наконец выпил воду, а немного полежав, съел мясо и принялся осматривать чулан. По сравнению с сараем здесь было сухо, тепло, не пахло собаками. Через небольшое окно под самым потолком проникал тусклый вечерний свет, смягчая острое чувство замкнутого пространства. Но уйти отсюда было невозможно. Это Чернец понял, тщательно обследовав новое место заточения. И тогда, встав напротив двери, закрывающей ему путь к свободе, он завыл.
Тонкий, звучный, тревожный волчий вой заметался по избе, будоража затхлую тишину старого деревенского дома. Тотчас откликнулись собаки во дворе остервенелым лаем. Они захлебывались от ненависти. Но в этом злобном лае Чернец улавливал отчетливые (может быть, незаметные для хозяина собак — человека) признаки глубокого, тяжкого страха, который собаки всегда испытывают перед волком.
8. ИГРЫ
Прошедшей ночью стае повезло. После долгого и упорного поиска перед самым рассветом колки заметили след двух оленей и даже обнаружили верхним чутьем их запах, который еще держался в морозном воздухе. Значит олени недалеко. И семья бросилась вдогонку. Эти животные, обитающие намного севернее, наверное, отбившиеся от стада, а может, всю зиму странствовавшие вдвоем, представляли заманчивую добычу.
Вой достаточно хорошо знал их повадки и сразу начал быстрое преследование. Учитывая, что олени осторожны и быстроноги, но не отличаются особой сообразительностью, вожак угадывал их путь и вел стаю не по следу, а напрямик, срезая углы и сокращая путь. Вскоре, оставив Магу и Зуа позади, Вой с остальными волками уже мчался наперерез оленям. А те, обнаружив нападающих с двух сторон хищников, растерялись, заметались, кинулись в стороны, увязая в сугробах…
Целый день сытая стая отдыхала, укрывшись в мягких пушистых сугробах. Только с вечерними сумерками колки поднялись, чтобы вновь накинуться на оленьи туши. И хотя острого голода они не испытывали, но все же рвали и глотали мясо, почти не прожевывая, с обычной торопливостью и жадностью.
Если еда была, звери привыкли наедаться до отвала. Ведь неизвестно, когда стая снова будет с добычей.
Сейчас в семье царило веселое, бодрое настроение. Раздражение, всегда владеющее голодной стаей, исчезло. Еще вчера звери зло огрызались по каждому пустяку, готовые пустить в ход свои острые клыки, теперь они блаженно жмурились, высовывая длинные серые языки, заигрывали друг с другом. Один старый вожак не проявлял особой веселости, был, как всегда, сдержан и спокойно наблюдал за стаей.
Игры обычно первыми начинали прибылые. Они приставали к Зуа и Ко, иногда даже к матери-волчице. Но если на своих старших единоутробных они буквально набрасывались, перепрыгивали через них, садились верхом и кубарем катились с ними по снегу, то с волчицей-матерью заигрывали осторожно, крутились вокруг нее, не задевая, словно выясняли, настроена ли она на игры. От Маги можно было получить и трепку. Такое тоже случалось.
Сумерки сгущались, темнота окутывала притихший лес, даже поземка умерила свои тоскливые всхлипы.
Старый волк смотрел, как резвились молодые. И в его цепкой звериной памяти возникали прежние игры, походы, волки, с которыми он провел прошлые зимы, давние и бурные зимы его заметенной снегами волчьей молодости.
Он словно видел сейчас воочию сквозь белую снежную пелену времени своих братьев: и старших переярков, давно погибших от руки человека, и братьев-ровесников, с которыми рядом пронеслось по лесным опушкам и оврагам его щенячье детство. Это было так давно, но он хорошо помнил то время. Оно оставалось в нем, отделенное от всех остальных времен жестким барьером той первой в его жизни облавы, устроенной людьми. Облавы, уничтожившей родительскую стаю.
Старый вожак с тех пор никогда не участвовал в играх. Но всегда с удовольствием наблюдал за резвой, суетливой возней и прибылых, и переярков своей стан.
Он вспоминал и недавние игры, в центре которых всегда был необыкновенный волчонок — Чернец. Спокойный и уравновешенный, в эти минуты он преображался. Он даже научил волков новой игре, которой раньше старый Вой никогда не видел.
В первый раз Чернец затеял эту игру еще в начале зимы. Мать-волчица отдыхала, лежа на снегу рядом с Зуа, и Чернец вдруг с разбегу перепрыгнул через них, обсыпав обеих волчиц снежной пылью.
Потом, уже готовясь к играм, волки сами ложились в ряд, и кто-нибудь один перепрыгивал через всех, затем ложился к остальным, а прыгал следующий. Семья с интересом следила за высоким быстрым полетом очередного прыгуна. Волки поворачивали головы ему вслед, и их приоткрытые пасти словно смеялись…
Все происходило очень быстро: один летел в снег, другой вставал, сразу же разбегался, прыгал… Снежные фонтаны, взлетали над стаей, слышалось шумное дыхание зверей, рычание, визг.
Такое же дикое веселье царило и сейчас. Но старый вожак ясно видел, как не хватало семье Чернеца. Несмотря на свой возраст, он прыгал чуть ли не выше всех и в момент прыжка задорно взвизгивал — звонко и певуче, словно призывал зверей последовать за ним. Это создавало какое-то особое настроение в стае, все возбуждались и действительно следовали за Чернецом, самозабвенно отдаваясь игре. Даже мать-волчицу, несмотря на ее весьма почтенный возраст и отяжелевшее тело, волчонку удавалось вовлекать в эти веселые игры-состязания, которые объединяли стаю, поднимали в ней дух.
Вот и сейчас, взбодренные игрой, волки решительно двинулись в нелегкий ночной поход. Матерые уводили семью в одном направлении — в глухие безлюдные места. И хотя по охотничьей надобности стая часто отклонялась от этого направления, но, завершив охоту и отдохнув, снова следовала своим путем.
Этой ночью идти было особенно трудно. Волки оказались в глухом старом ельнике, заваленном буреломом и валежником. Лес здесь изобиловал огромными валунами. Каменные глыбы, заснеженные, оледенелые, преграждали путь, взбираться на них было утомительно и опасно: одно неверное движение — и зверь мог соскользнуть, упасть с высоты, сломать себе хребет… Чаще приходилось огибать валуны, выбирая более проходимые участки. Идущая во главе стаи Мага уставала больше других. Иногда, по глубокому снегу, ее подменяла Зуа.
Вожак все время шел последним. Трудности пути свидетельствовали о том, что стая близка к цели. В этой таежной глуши даже не было просек. Сюда не дотягивались человеческие пути. Это знал старый вожак, это, и только это, давало ему покой. К утру уже можно остановиться и начать метить свой новый охотничий участок, новый район обитания, не занятый другой стаей.
Семья была спасена и на этот раз. Не удалось сохранить только одного волчонка — самого умного, самого ловкого, самого необходимого стае.
9. ПОБЕГ
Изба постоянно источала сильные запахи умершего дерева. И Чернецу иногда во время дремы казалось, что он лежит в огромном дупле сухой сосны.
В доме человека Чернец находился уже месяц. У него сложились непростые, но в общем добрые отношения с человеком — хозяином этого дома. Совсем не такие, какие были у его отца — старого Воя, когда тот попал в плен к людям.
Когда человек входил в чулан с едой и питьем, волчонок теперь не только не скалился на него, но даже приветствовал своего нового знакомого. Хвостом, правда, не вилял, но радостно вставал навстречу, глаза его весело блестели.
Уже несколько дней человек выводил волчонка на прогулку. На поводке, как собаку. И зверь подчинялся — шел рядом спокойно и послушно. Правда, все время озирался, остро и тревожно воспринимая запахи двора.
Чернец долго не подпускал к себе человека, не позволял ему дотронуться до себя, погладить. Волчонок не рычал, не злился, только внимательно и настороженно следил за ним, готовый в любой миг отпрыгнуть, шарахнуться в сторону, в дальний угол.
Еще труднее было приучить его к ошейнику. Сначала человек касался новым, не пахнущим собакой ошейником морды зверя, его шеи, давал тщательно обнюхать. Но стоило застегнуть ремешок на шее волчонка, как тот начинал метаться по чулану.
Только через сутки волк подпустил человека и тот снял с него ошейник. Несколько раз повторялась эта процедура, пока зверь наконец не принял ошейник как необходимость, неприятную, но не опасную.
Ученый гулял с волчонком во дворе, удалив оттуда на время собак, водил его даже по краю леса, держа на длинном прочном поводке.
Он вымыл в чулане полы и постелил для волчонка кусок толстого войлока в тот самый угол, куда зверь любил чаще всего забиваться. Через несколько дней он обнаружил, что волчонок уже отдыхает на войлоке.
Между зверем и человеком рождалась, пока едва заметная, привязанность. И хотя настороженность, острое внимание при встречах еще угадывались в глазах волчонка, человек видел, что зверь рад его появлению. И, как часто бывает в подобных случаях, привязанность эта постепенно становилась обоюдной. Ученый испытывал все большую симпатию к этому умному щенку, обладающему удивительным умением приспосабливаться к чужой для него среде. Никогда раньше не приходилось ему встречать такого чуткого зверя. Казалось, он пытается не просто понять действия человека, но и прочитать его мысли. Зоолог был убежден, что зверь отчетливо ощущает его состояние, его настроение. И это вызывало у него все больший интерес к волчонку.
Он решился ввести еще одно новшество: перестал запирать чулан, где жил его лесной пленник. Конечно, дверь из сеней вниз, в холодную прихожую, закрывалась изнутри на толстый крюк, да и наружная дверь тоже теперь запиралась на задвижку. Но волчонок мог уже выходить из чулана. Даже путь в комнату, где жил человек, теперь был для него открыт. И Чернец тотчас воспользовался предоставленной свободой.
В первую же ночь он выбрался в сени и до самого утра изучал помещение: обнюхивал углы, щели, доски, несколько раз, мягко поднимаясь на задних ногах и упираясь передними в дверь, пробовал открыть ее, подавленный возвращался в чулан, снова приходил в сени и снова псе обнюхивал, разглядывал, вслушивался.
Очень долго и тщательно он нюхал дверь в комнату человека. Стоял, застыв как изваяние, у самой двери, боясь шелохнуться, чтобы не прозевать, не пропустить малейший шорох, скрип, шуршание. Он словно прощупывал ночную сонную тишину жилого помещения, словно заново знакомился с его запахами — сильным запахом человека, его одежды, источающей горький дух горелого пороха, который всегда пугал Чернеца.
На рассвете человек поднялся, чтобы проведать зверя. Услышав за дверью его шаги, волчонок молнией метнулся в чулан, лег на войлочную подстилку. Ученый вошел, внимательно посмотрел на щенка и по некоторым мелочам догадался о том, что произошло. Ему показалось, что Чернец тоже понял, что человек догадался о его действиях. Волчонок встал, потоптался, снова лег.
— Ладно, спи, нечего тревожиться, — сказал зоолог и снова ушел к себе.
Чернец лежал, втягивая чуткими ноздрями запахи, принесенные человеком. Они волновали зверя, возбуждали, усиливали и без того не покидающую его тревогу.
Мелькали короткие зимние дни, медленно тянулись длинные ночи — тоскливые дни и ночи неволи.
Внешне приняв сытую и спокойную жизнь в доме человека, волчонок не переставал думать о свободной жизни в лесу, в своей стае. И словно откликнувшись на его страстный немой зов, стая вернулась в родные места и старый вожак в одну из мартовских, довольно еще темных ночей привел ее к базе ученых.
Не по-мартовски безудержно выла, высвистывая, вытягивая жалобную мелодию, вьюга. Она то плакала в трубе, словно обожженная печным огнем, то скулила за окном, словно обиженная, что не пускают в избу.
Зоолог сидел у открытой печной топки, слушал завывание ветра и думал. Волчонок, видимо, спал: выходя в сени, человек видел через отворенную дверь чулана, что он лежал на своей подстилке, свернувшись клубком. Несколько раз за последние дни волчонок пытался войти в жилую комнату, подходил к чуть приоткрытой двери, подолгу простаивал у входа, внюхиваясь в запахи, но так ни разу и не вошел — все возвращался к себе в чулан. Почему? Что же ему мешало? Ведь он уже привык к новой жизни. Во взгляде его исчезли страх и тревога. И все-таки он не был похож на тех волков, с которыми ученому приходилось встречаться, о сравнении волчонка с собаками и вообще речи быть не могло.
Неторопливые размышления зоолога прервал волчий вой. Среди завываний вьюги он отчетливо различил голос волка. К нему сразу же присоединились другие голоса — из-за вьюги трудно было точно определить, сколько их было.
Зоолог предвидел, что это произойдет: рано или поздно волки придут к его дому, как приходили в зимнюю пору и раньше. Более того, он предчувствовал, что придет именно стая пойманного в капкан волчонка во главе со старым умным вожаком, известная ему с давних пор, и их вой прозвучит призывом для его приемыша.
Волки выли звучно, протяжно, голоса их приближались к избе. Собаки во дворе захлебывались злобным и суетливым лаем. Им было страшно.
Человек тоже забеспокоился — собакам грозила опасность. Они были привязаны у своих будок, сплошного забора вокруг избы не было, и волки могли этим воспользоваться.
Ученый надел полушубок, шапку и валенки, взял ружье и вышел из избы, надежно закрыв за собой дверь сеней и наружную. Он видел, как волчонок нервно бродил по своему чулану, взволнованный воем стаи.
Вьюга швыряла в лицо колючий снег, завывала, соревнуясь с волками, и прикрывала их метельной завесой. Невидимая стая выла где-то совсем рядом.
Это чувствовал и волчонок. После ухода человека он разволновался еще больше: заметался по чулану, несколько раз выходил в сени, снова возвращался в чулан. Он узнал голос отца-волка. Мощный, призывный, неповторимый. Он давно тосковал по этому голосу, по голосам родной стаи. Он ждал этих голосов как спасения, как избавления от плена, хотя понимал, что стая помочь ему не может. Но теперь наконец она рядом, и он сам должен пробиваться к ней.
Да, это была семья старого Воя. Чернец не знал, да н где ему было знать, что родная стая уходила очень далеко, что долго, больше двух месяцев, охотилась она в дальних глухих лесах. Там же во второй половине февраля матерые уходили от молодых волков на полторы недели. Это был период гона, краткой волчьей любви. Семья жила неподалеку, однако к отцу и матери никто из молодых не приближался. Сразу после воссоединения стаи, уже в марте, вожак повел ее в родные угодья. Матерым надо было устраивать логово, да и всех остальных с приближением весны потянуло в родные места с неодолимой силой.
Слушая знакомые голоса стаи, волчонок метался. Он несколько раз ударил лапами в дверь, ведущую к выходу, но она даже не приоткрылась. Прыгнул и навалился на нее всей тяжестью тела — результат тот же. Заметив, что дверь в жилую комнату затворена неплотно, он поддел ее лапой и распахнул. Не раздумывая, вошел. Теперь его ничто не могло остановить! Ведь за окном призывно раздавались голоса отца и матери, сестер и братьев… Волчонок кружил по комнате человека. Его уже не пугали, не отвлекали всевозможные вещи, сильно пахнущие человеком. Он был сосредоточен на одном: вернуться в стаю! Кроме ее тягучего воя для него сейчас не существовало ничего.
Вот снова густым низким голосом завыл старый вожак. Снова семья подхватила этот вой, вторя отцу-волку, дружно и громко.
Словно последний, главный сигнал был подан Чернецу. Глаза его вспыхнули отчаянной решимостью. Он поднял голову к потолку и взвыл, коротко и звонко, откликаясь на зов семьи. Разбежавшись, быстро опустил голову и зажмурил глаза. Волчонок бросился в окно, туда, где за прозрачным стеклом, на воле, ждала его родная стая.
Тяжелый Чернец легко пробил двойные стекла и с высоты второго этажа кубарем свалился в сугроб. Размашистыми сильными прыжками он пустился догонять стаю.
Человек хорошо видел все происходящее. Он обернулся на звон стекла и долго смотрел вслед убегающему пленнику. В глубине души он даже был доволен, что волчонок сам нашел выход, чтобы вырваться из неволи.
10. КТО БУДЕТ ВОЖАКОМ
Высоко в небе сияла полная луна. Казалось, она видит все: каждое дерево, каждый кустик, каждую тропку и нору. Старый вожак любил водить стаю в лунные ночи, когда в притихшем замерзшем лесу было видно совсем как днем. Чуткий и опытный вожак в такие ночи издали улавливал малейший скрип снега или хруст ветки, в чистом морозном воздухе легко различал запахи зверей и птиц. Сегодня, как и всегда, он замыкал походную цепочку, обменивался с шедшей впереди матерью-волчицей короткими негромкими звуками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11