Но даже если их тут и нет, все равно лучше сказать об этом командиру.– Нужен переводчик, – сказал он.– Переводчик, – повторил командир Бенхамин и оглядел лежавших, припоминая, что сегодня ночью уже шла речь о переводчиках. – Переводчик?Гэн, который был весьма услужливым, но отнюдь не героическим по натуре человеком, минуту лежал, не шевелясь и вспоминая упиравшееся в его грудь автоматное дуло. Но молчать было бесполезно: рано или поздно все равно выяснится, что он переводчик.– Вы не возражаете? – прошептал он господину Осокаве.– Валяй, – ответил тот и тронул Гэна за плечо.Гэн Ватанабе пролежал еще мгновение, а затем поднял вверх дрожащую руку.Командир Альфредо велел ему подняться. Гэн, как и большинство мужчин, лежал разувшись и теперь принялся натягивать на ноги ботинки, но Альфредо был нетерпелив. Гэн прошествовал между гостей в одних носках. Он находил, что перешагивать через людей грубо, и поэтому извинялся на разных языках: «Perdon, perdonake, pardon me».– Иоахим Месснер, – сказал человек из Красного Креста и пожал Гэну руку. – Вы что предпочитаете: английский, французский?Гэн жестом дал понять, что это ему безразлично.– Тогда французский, если вам все равно. Вы в порядке? – Месснер спрашивал по-французски. В его лице причудливым образом сочетались цвета: ярко-голубые глаза, белоснежная кожа, раскрасневшиеся от солнца щеки, ярко-красные губы и кукурузно-желтые волосы.«Примитивные цвета», – подумал Гэн.– Мы в порядке.– С вами дурно обращались?– По-испански! – приказал командир Альфредо.Гэн перевел на испанский, а затем, скосив глаза на вице-президента, повторил, что у них все хорошо. По вице-президенту никак нельзя было сказать, что он в порядке.– Скажите им, что я могу выполнять роль переговорщика. – Месснер немного подумал и сам произнес эту же фразу по-испански. Потом улыбнулся Гэну и сказал по-французски: – Лучше мне не пробовать. Я скажу что-нибудь неправильно, и мы все вляпаемся в ужасные неприятности.– По-испански! – снова приказал Альфредо.– Он говорит, что ему трудно говорить по-испански.Альфредо кивнул.– Разумеется, мы желаем безусловного освобождения всех заложников, целых и невредимых. Для начала вы выпустите случайных лиц. – Месснер оглядел пол, усеянный хорошо одетыми людьми, официантами в белых пиджаках, в едином порыве повернувшимися к нему. Это зрелище казалось каким-то нереальным. – Здесь слишком много народа. А у вас наверняка кончается еда, а уж к вечеру точно кончится. Вам совершенно не нужно такое количество людей. Я предлагаю вам освободить женщин, персонал, больных и тех, без кого вы можете обойтись. Начнем с этого.– А что в обмен? – спросил командир.– В обмен – еда, подушки, одеяла, сигареты. Что вам нужно?– У нас есть требования.Месснер кивнул. Он был серьезен и вместе с тем нетерпелив, как будто подобные диалоги ему приходится вести каждое утро перед завтраком или все дни рождения заканчиваются подобными заварушками.– Я не сомневаюсь, что они у вас есть, и не сомневаюсь, что они будут услышаны. Но я говорю о том… – Он обвел рукой помещение, показывая, что имеет в виду лежащих на полу людей. – Я говорю о том, что такое количество людей держать бесполезно. Освободите тех, кто вам не нужен, и это будет воспринято как жест доброй воли. Вы уже и так показали себя разумными людьми.– А кто это считает нас разумными? – спросил командир Бенхамин Гэна, который все перевел.– Вы уже двенадцать часов держите здесь людей, и никто из них не умер. Ведь правда, никто не умер? – спросил Месснер Гэна. Тот кивнул и перевел первую фразу. – По моим понятиям, это значит, что вы вменяемы.– Скажите, чтоб они прислали сюда президента Масуду. Мы пришли сюда за президентом, и в обмен на него мы отпустим всех. – Командир экспансивно обвел рукой комнату. – Посмотрите на этих людей! Я даже не знаю, сколько их тут всего! Двести? А может, больше? Попробуйте сказать, что один человек в обмен на двести – это неразумно!– Президента они вам не отдадут, – сказал Месснер.– Мы прибыли сюда за ним.Месснер кивнул и стал очень серьезным.– А я прибыл сюда в отпуск. Это значит, что никто не получает того, за чем прибыл.Все это время Рубен Иглесиас стоял рядом с Гэном и молча слушал, словно разговор его не касался. Среди присутствующих в комнате он был политиком самого высокого ранга, и тем не менее никто не воспринимал его как лидера и равноценного заместителя президента. Если спросить среднестатистического гражданина этой прекрасной страны, столь мало охваченной средствами массовой коммуникации, кто у них вице-президент, скорей всего, он просто пожмет плечами и ничего не скажет. Вице-президенты для него – всего лишь имена, незначительные личности, абсолютно второстепенные и взаимозаменяемые. Вице-президенты не произносят пламенных речей при объявлении или окончании войны, и Рубен Иглесиас понимал это лучше других.– Вам придется уступить, – спокойно сказал Рубен, обращаясь к командирам. – Этот человек прав. Масуда никогда сюда не придет. – Самое забавное, что, когда он говорил «сюда», он подразумевал именно «этот дом», «его дом». Масуда всегда игнорировал Рубена. Не интересовался его детьми. Не приглашал на танец госпожу Иглесиас во время приемов. Одно дело иметь известного человека в списках своей партии, другое – сидеть с ним за одним обеденным столом. – Я знаю, как делаются подобные дела. Отдайте им женщин, случайных людей, и они получат подтверждение, что вы люди, с которыми можно работать. – Когда года два тому назад террористы захватили Первый федеральный банк, они не захотели уступать ни в чем, не отдали ни одного клиента или переговорщика. Они повесили банковского управляющего перед входной дверью – специально для прессы. Все помнят, чем это закончилось: все террористы были расстреляны, после того как были выстроены в шеренгу вдоль мраморных стен. Сейчас Рубен хотел сказать командирам, что подобные вещи никогда не срабатывают. Никакие требования не выполняются. Из террористов еще никто не ушел с деньгами или со своими товарищами, которых освободили из тщательно охраняемой тюрьмы. Вопрос заключался только в том, сколько времени понадобится, чтобы их сокрушить, и сколько людей при этом будет убито.Командир Бенхамин поднял палец и ткнул им в окровавленную салфетку, которую вице-президент прижимал к своему лицу. Рубен понял его жест очень хорошо.– Тебя что, спрашивают?– Но это же мой дом, – сказал он, чувствуя тошноту от вновь нахлынувшей боли.– Отправляйся на пол!Рубен и сам хотел лечь, поэтому отошел без всяких разговоров. Он даже огорчился, когда Месснер его остановил.– Эту рану надо зашить, – сказал Месснер. – Я должен позвать сюда врача.– Никаких врачей, никакого зашивания, – сказал командир Альфредо. – Его лицо никогда не было особенно приятным.– Вы не можете оставить его так, с кровоточащей раной!– Можем! – ответил командир.Вице-президент слушал. Негоже выступать в собственную защиту. Но теперь, когда боль усилилась, голова раскалывалась, а где-то в черепе, за глазами, ощущался жар и давление, мысль об иголке могла заставить его кинуться на террористов, если иначе на них не воздействовать.– Вы ничего не достигнете, если этот человек умрет от потери крови. – Ровный голос Месснера размывал страшный смысл его слов.«Умру?» – подумал вице-президент.Командир Гектор, который до этого больше молчал, приказал няне подняться наверх и принести швейные принадлежности. Он дважды хлопнул в ладоши, как школьный учитель, призывающий детей к тишине, и она тут же встала и пошла, слегка спотыкаясь и приволакивая ногу, которую отлежала во сне. Как только она ушла, четырехлетний сын вице-президента Марко закричал и заплакал, потому что считал эту девушку своей мамой.– Успокойте его, – сурово произнес командир Гектор.Рубен Иглесиас повернул распухшее лицо к Иоахиму Месснеру. Швейные принадлежности – это не совсем то, что он себе представлял. Он ведь все-таки не оторванная пуговица, а раненый человек, которому требуется хирургическое вмешательство. Здесь не джунгли, а он не дикарь какой-нибудь. Дважды в жизни его уже зашивали, но это происходило в больнице и с помощью стерильных инструментов, хранящихся в серебряных кюветах.– Здесь есть доктора? – спросил Месснер Гэна.Гэн не знал, но громко задал этот вопрос на нескольких языках.– Кажется, мы приглашали по крайней мере одного доктора, – сказал Рубен Иглесиас. Впрочем, усиливающаяся боль в голове не позволяла ему вспомнить это поточнее.В этот момент вернулась няня Эсмеральда с квадратной корзиночкой в руках. Она никогда еще не видела столько женщин в вечерних туалетах одновременно. Она была простой крестьянкой и носила в основном только форменную одежду: черную юбку и блузку с белым воротничком и манжетами, длинная коса толщиной в детский кулак извивалась по ее спине при каждом шаге. Но теперь все в комнате смотрели только на нее: как она непринужденно движется, чувствуя себя абсолютно свободной, словно ничего особенного не случилось и это был самый обычный день в ее жизни. Словно ей просто надо было кое-что починить или заштопать. Глаза ее были жгучими, подбородок горделиво приподнят. Внезапно все увидели, насколько она красива, ее красота прямо-таки освещала мраморную лестницу, по которой она шла. Гэн повторил свой вопрос о докторе, а вице-президент позвал девушку по имени: «Эсмеральда!»Никто из лежащих на полу руки не поднял, поэтому все решили, что докторов среди гостей нет. Но это была неправда. Доктор Гомес лежал на спине в столовой, и его жена больно впилась ему в бок своими накрашенными ногтями. Он оставил практику много лет назад и стал больничным администратором. Интересно, когда он в последний раз зашивал человека? Когда-то он специализировался в пульмонологии, так что последний раз протаскивал нитку сквозь человеческую кожу во времена своей ординатуры. В этом смысле он был не более квалифицированным, чем его жена, которая дома постоянно что-то шьет и вышивает. Еще не сделав ни единого стежка, он прекрасно видел последствия: наверняка возникнет инфекция; нужных антибиотиков под рукой не окажется; позже рану все равно придется вскрывать, выкачивать гной, зашивать заново. Он представил себе лицо вице-президента. И поежился. Ничего хорошего ждать от этого дела не приходится, ответственность возложат на него и со временем против него начнут публичную кампанию. Доктор, директор госпиталя, с большой долей вероятности убьет человека, хотя никто и не сможет сказать, что в этом есть его вина. Он почувствовал, как у него дрожат руки. Он просто лежал, а руки его дрожали. Неужели именно эти руки должны зашивать человеческое лицо? Есть ведь эта девушка, которая спускается по лестнице с корзинкой в руках и которая кажется воплощением надежды. Она ангел! Он никогда не мог найти девушек с такой приятной внешностью для работы в больнице, таких хорошеньких девушек, умеющих столь изящно носить униформу.– Вставай! – шипела жена над его ухом. – Или я сама подниму твою руку!Доктор закрыл глаза и тихонько покачивал головой, стараясь не привлекать к себе внимания. Пусть случится то, что должно случиться. Наложение шва не сможет ни спасти человека, ни убить его. Карта уже разыграна, и им ничего не остается, как только ждать исхода.Эсмеральда передала корзинку Иоахиму Месснеру и, стоя рядом с ним, открыла крышку, обитую с внутренней стороны розовым ситцем, из красной подушечки вынула иголку, достала моток черных ниток и вдела конец в иголку. Затем ловко разорвала нитку и сделала на конце аккуратный маленький узелок. Все мужчины, даже командиры, смотрели на нее так, словно она делала что-то сверхъестественное, такое, чего сами они никогда бы не смогли сделать. Затем она вытащила из кармана своей юбки бутылочку спирта, опустила туда иголку с ниткой и несколько раз встряхнула. Стерилизация. А ведь она была простой деревенской девушкой. Невозможно было сделать ничего более разумного. Она вытащила нитку с иголкой, держа только за узелок, и протянула их Иоахиму Месснеру.– Ах! – сказал он, сжав узелок между большим и указательным пальцем.Затем последовала небольшая дискуссия. Сперва было решено, что оба должны стоять. Затем – что вице-президенту лучше сесть, а еще через некоторое время – что ему следует лечь под настольной лампой, где светлее всего. Оба все тянули и тянули. Месснер трижды окунал руку в алкоголь. Иглесиас в глубине души предпочел бы, чтобы его снова ударили по голове дулом винтовки. Наконец он улегся на скатерть подальше от жены и детей. Месснер склонился над ним, подался вперед и, заслонив собой свет, подался назад и повернул голову вице-президента в одну сторону, потом в другую. Вице-президент попытался заставить себя думать о чем-нибудь приятном и тут же подумал об Эсмеральде. И правда, как замечательно она действовала. Может быть, это его жена ее всему научила? Рассказала про бактерии, про необходимость содержать вещи в чистоте. Как же ему повезло, что такая девушка смотрит за его детьми. Кровь из его раны больше не текла так сильно, а лишь слегка сочилась, и Месснер прекратил промокать ее салфеткой. Принимая во внимание обстоятельства, вопли громкоговорителей с улицы, вой сирен, распростертых кругом заложников, террористов, ни на минуту не выпускающих из рук оружие, можно было ожидать, что никто не проявит интереса к щеке Рубена Иглесиаса. Тем не менее присутствующие начали вытягивать шеи наподобие черепах, стремясь получше разглядеть, как иголка войдет в кожу и что из этого получится.– Тебе на все дается пять минут, – сказал командир Альфредо.Иоахим Месснер соединил левой рукой края раны, а правой вонзил в них иголку. Полагая, что быстрое движение будет менее болезненным, чем медленное, он неправильно рассчитал толщину кожи и попал иголкой в кость. Оба мужчины пронзительно взвизгнули, и Месснер поспешно вытащил иголку. Теперь надо было все начинать сначала. Кроме того, отверстие от иголки само начало кровоточить.Никто не просил ее помощи, но Эсмеральда тщательно вымыла руки. На ее лице появилось выражение, которое вице-президент замечал, когда она возилась с детьми. Она поняла, что у мужчин ничего не получается и что она позволила процессу зайти слишком далеко. Она взяла из рук Иоахима Месснера нитку с иголкой и снова окунула их в спирт. Месснер уступил ей с большим облегчением. Он не думал о ее намерениях или квалификации, он просто наблюдал, как она склоняется под лампой.Рубен Иглесиас отметил, что лицо у нее доброе и блаженное, какими бывают лица святых, хотя на самом деле она почти не улыбалась. Он с благодарностью смотрел в ее серьезные карие глаза, которые находились теперь совсем рядом с ним. Он даже не закрывал глаз, хотя испытывал к этому большое искушение. Он понимал, что вряд ли когда-нибудь еще в своей жизни увидит чужое лицо, склоненное над ним с такой сосредоточенностью и состраданием, – даже если благополучно вытерпит это испытание и доживет до ста лет. Когда иголка снова приблизилась к его ране, он даже не шелохнулся и только вдыхал аромат трав, исходивший от ее волос. Он чувствовал себя оторванной пуговицей или парой детских штанишек, которые она вечерком разложила на своих теплых коленях, чтобы заштопать. Право, не такое уж и плохое чувство. Он стал для Эсмеральды просто еще одной вещью, которая порвалась и нуждается в починке. Конечно, немножко больно. Неприятно, когда иголка проплывает мимо глаз. Неприятно, что в конце каждого стежка она делает маленькие петельки. Из-за них он чувствовал себя пойманной на крючок форелью. Но он был благодарен судьбе за то, что находится сейчас рядом с девушкой, которую он видел каждый день. Вот она сидит на газоне под деревом, играя с детьми, поит их чаем из небьющихся кружек. Марко сидит у нее на коленях, а девочки, Роза и Имельда, играют в свои куклы. Вот она вечером входит в детскую, чтобы сказать спокойной ночи, нет, водички больше пить нельзя, закрывай глазки, пора спать, спокойной ночи. Сейчас она молчит и сосредоточенно делает свое дело, но одно воспоминание о ее голосе действует на него успокоительно. И хотя ему очень больно, он понимает, что, когда все закончится, когда ее талия больше не будет касаться его бока, он будет жалеть. Вот она уже закончила и сделала последний узелок. Как будто для поцелуя, она наклонилась над ним и перекусила нитку. Ее губам пришлось коснуться шва, который только что сделали ее руки. Он услышал легкое клацанье ее зубов, звук разрываемой нити, а потом она выпрямилась и положила руку ему на голову – награда за все, что он перетерпел. Милая Эсмеральда!– А вы храбрый, – сказала она.Все, кто лежал поблизости, вздохнули с облегчением и заулыбались. Она так ловко справилась со своей работой, сделала такой аккуратный, напоминающий след трактора шов черными нитками на его лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40