- Значит, между тобой и старым Симми никого не осталось?
- В этом-то и дело. Может, так оно и будет. Мы узнаем об этом через месяц или два. Жена Перегрина ждет ребенка.
Никола тихо засмеялась.
- Чертовски забавно!- заметила она.
- Не вижу ничего смешного. Для меня пребывать в неопределенном положении до чертиков досадно.
- Дорогой, я понимаю...
- А старая матушка Бассет, которая скрежещет на меня зубами в агонии молчаливого возбуждения, только ухудшает его,- продолжал Диксон.
- Она станет скрежетать еще сильнее, когда услышит обо мне.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну,- протянула Никола,- у меня сильное подозрение, что я в таком же положении, как и вдова Перегрина. Я не хотела тебе говорить, пока не совсем уверена.
- Ну и ну!- пробормотал Диксон.
Некоторое время он молча рассматривал потолок, затем поднял руку и выключил свет.
Дом Вентри в пригороде Маркгемптона был просторным некрасивым строением в викторианском стиле. Вентри давно бы уже продал его, если бы не бильярдная - большое помещение с высоким потолком, пристроенное к зданию кем-то из прежних владельцев. После решительной и дорогостоящей переделки оно великолепно подошло для водворения органа и обширной музыкальной библиотеки. Вернувшись от миссис Бассет, Вентри сразу направился в эту комнату, налил себе полбокала чистого виски, с величайшими предосторожностями установил его на пюпитр органа и начал играть по памяти, стремительно и часто ошибаясь, токкату Баха си-мажор. Это была одна из его любимых вещей, как сама по себе, так же и потому, что в ней имелся пассаж, во время которого нужно было долго держать педаль, что оставляло руки исполнителя свободными и давало возможность взять стакан. Когда одновременно с токкатой закончились и виски, он какое-то время сидел, наполненный тем восхитительным чувством, которое до того, как смысл этого слова приобрел политический оттенок, было известно как умиротворение. Это дивное состояние улетучивалось по мере то го, как он начал осознавать два факта. Первый утренняя угроза кухарки уйти, если ее сон снова будет нарушен "шумом среди ночи". Вторым фактом был непрерывный трезвон телефона в холле.
Чертыхнувшись в душе, Вентри сполз с вертящегося стула и направился уделить внимание более простой из двух проблем.
- Дорогой,- заверещал в трубке визгливый женский голос,- ты целый век не подходишь к телефону. Что-нибудь случилось?
Вентри хмыкнул.
- Как дела на заседании?
Вентри все еще находился под сильным влиянием виски и Баха и мог думать о собрании только в смысле органа Сити-Холл.
- О, чертовски хорошо!- неосторожно ответил он.- Нет, правда, просто великолепно.
- Значит, насчет Джонни все в порядке?- с надеждой сказал голос.
С языка Вентри чуть не сорвалось: "А при чем тут Джонни?" - но он вовремя сообразил, что к чему. Вентри с отвращением представил себе физиономию Джонни Кларксона с выступающими вперед, как у кролика, зубами и маленькими подозрительными глазками.
- Ах, Джонни!- сказал он.- Нет, боюсь, что касается Джонни, Эванс не очень расположен помочь. Собственно, он решительно отказал ему. Мне ужасно жаль, Ви. Конечно, я сделал все, что мог, но ничего не поделаешь.
- Как жалко, милый!- простонала она.- Неужели ничего нельзя сделать, даже для того, чтобы доставить удовольствие бедной маленькой Вайолет?
- Ничего, если только он снова не согласится играть вторым,- сухо ответил Вентри, отметив, что по телефону вкрадчивая манера разговора миссис Кларксон производила на него раздражающее впечатление.
- Именно этого он и не желает - он решительно настроен против. Ты знаешь, какой бывает Джонни, когда что-нибудь вобьет себе в голову. Билли, мальчик мой, что же нам делать? Если его не возьмут в оркестр, значит, он каждый вечер будет торчать дома, а ты знаешь, какой он подозрительный. У нас не будет возможности видеться!
- Я знаю.- В голосе Вентри не прозвучало должного огорчения при этой грустной перспективе.
- Я и позвонила-то тебе только потому, что он сейчас на своем масонском собрании,- жалобно продолжала Вайолет.- Когда он дома, это все равно что жить под одной крышей с детективом. Знаешь, я боюсь, не стал ли он чего последнее время подозревать. Как ты думаешь, может, он что-нибудь узнал, Билли-бой?
У Вентри появилось внезапное и четкое понимание, что больше всего в жизни он ненавидит, когда его называют Билли-бой.
И пока он сознавал этот многозначительный факт, голос в трубке с упреком произнес:
- Ты ничего не хочешь сказать, чтобы успокоить свою маленькую бедную Вайолет?
- Мы должны быть крайне осторожны, вот и все,- твердо сказал Вентри. Мысль о том, что он может быть пойманным на адюльтере Джонни Кларксоном, вызвала у него неприятное подташнивание.- Думаю, нам нужно затихнуть какое-то время не видеться и все такое.
- Билли-бой, ты хочешь меня бросить!
- Чепуха! Ви, но ты должна понять...
Прошло еще минут пять, прежде чем он смог положить трубку. Наверху послышались шаркающие шаги, означающие - он знал это,- что его кухарка нарочито и мстительно не спит. Он отправился в постель, от всего сердца проклиная всех женщин. Но в процессе раздевания вспомнил о двух-трех обворожительных исключениях из этого ненавистного племени.
Во Дворце танцев Маркгемптона в это время атмосфера лишь начинала раскаляться. Селект-данс, танец, придуманный имперским антикварным обществом "Бизоны", только входил в моду, и джаз-банд "Сильвер свинг" под руководством талантливого и популярного дирижера Сида Смитера делал все возможное для его популяризации. Грохот в зале стоял невероятный. Кларнетист, чьи пальцы автоматически порхали то вниз, то вверх по инструменту, не отрывал взгляда больших печальных глаз от рук дирижера и тщетно пытался отмежеваться от страшного шума, который сам производил. Почему, в сотый раз за вечер думал он, почему он должен таким образом продавать свой инструмент? Саксофон понятно, пикколо - пожалуй. Но почему (оркестр принялся снова наигрывать этот назойливый рефрен "Жизнь и любовь к тису"), почему кларнет?!
В первый же перерыв он спустился с помоста, где сидели музыканты, и пробрался в конец холла к телефону. Было уже поздно, но он знал, что миссис Роберте извинит его, а он не мог ждать до утра.
- Миссис Роберте? Это Тадеуш Збарторовски. Простите, что я звоню так поздно, но я должен узнать. Вам удалось договориться, чтобы я играл в вашем оркестре?.. Понятно. Огромное вам спасибо, миссис Роберте. А когда я увижусь с этим мистером Диксоном?.. Боже, тогда все устроится, он будет мной доволен. И что мы играем?.. Ах, вы забыли! Жаль, но, может, мистер Диксон знает... Кто, вы сказали?.. Люси Карлесс! Что ж, я не откажусь играть даже из-за нее... Нет, я не то хотел сказать, миссис Роберте. Тысяча благодарностей. И, миссис Роберте, у меня есть друг, который сможет достать для меня нейлоновые чулки, если вы назовете ваш размер...
- Ну,- поинтересовалась Элеонор Петигрю,- как ты перенес заседание?
- Замечательно,- зевнул ее муж,- просто замечательно.
- О чем договорились?
- Дай вспомнить... Анонимный благотворитель намерен дорваться до городского органа, а Диксон ничего не мог возразить против Карлесс.
- Жалкий ты тип! И это все, что ты узнал на заседании?
- Абсолютно все! Если не считать того, что у миссис Бассет оказался еще довоенный шерри, которым не стоит пренебрегать.
- Об этом я уже догадалась,- холодно сказала Элеонор.
Глава 3
НАКАНУНЕ КОНЦЕРТА
Быстро пролетали месяц за месяцем, промелькнуло милое лето и прошлепала по дождевым лужам осень. Часы снова перевели на зимнее время. Вечера становились все короче - не так, как во времена юности Петигрю,- со степенной, уважительной упорядоченностью, давая человеку привыкнуть к этому, а стремительно и скачкообразно, в чем было нечто обидное; и незаметно приблизилось время первого концерта сезона. Весь день накануне концерта Петигрю находился в состоянии крайнего волнения по причинам, совершенно не связанным с музыкой как таковой. Концерт должен был состояться в четверг в восемь вечера, а генеральная репетиция с солистом и полным сбором оркестра (включая профессиональных музыкантов-духовиков, из-за которых в свое время было столько шума) - в этот же день в три часа дня. На собрании в гостиной миссис Бассет, когда была установлена дата концерта, от внимания Петигрю как-то ускользнул тот факт, что в понедельник, за три дня до концерта, в Маркгемптоне должна была начаться выездная сессия суда присяжных. Его коллегам по комитету, для которых судебный процесс означал лишь несколько заметок в местной газете с неясными, расплывчатыми фотографиями каких-то возвышающихся над кафедрами личностей в париках, приближение сессии было совершенно безразлично, но Петигрю предвидел здесь опасность настоящего бедствия. Обычно на выездную сессию отводилось четыре дня. Если в четверг днем, когда Вентри дорвется наконец до органа в Сити-Холл, судья еще будет вести заседание, может разразиться весьма неприятная сцена. Ситуация осложнялась тем, что судьей был мистер Джастис Перкинс - человек крайне самолюбивый и известный своим вспыльчивым нравом. Поочередно представляя себе то разъяренного мистера Перкинса, то Клейтона Эванса, которому во время генеральной репетиции, когда у него нервы и так натянуты до предела, капельдинер или констебль вдруг скажет, что его милость просит прекратить этот безобразный шум, Петигрю покрывался холодным потом, пытался что-нибудь придумать, чтобы спасти положение, но тщетно - и в результате весь издергался.
Когда, получив два-три дела, он впервые осознал весь ужас ситуации, было уже поздно что-либо предпринимать. Однако, порасспросив чиновников суда, он немного успокоился. Список дел, назначенных к слушанию, был довольно коротким, и с уголовными делами можно было легко расправиться за пару дней. Что же касается гражданских, серьезным было лишь одно, и им занимался сам Петигрю. По его мнению, рассмотрение этого дела должно было занять самое большее дня полтора. Если повезет, в четверг уже к полудню судья не будет представлять опасности. Петигрю решил ни с кем не делиться своими опасениями и предоставил делу идти своим ходом, произнеся в душе клятву больше никогда в жизни не допускать подобных оплошностей.
И вдруг все пошло как нельзя хуже. В понедельник двое заключенных, до сих пор не проявлявших желания защищаться, решили вдруг обратиться с заявлением о своей невиновности, и два тупоголовых члена жюри Маркшира потратили уйму времени на то, чтобы принять совершенно очевидное решение. Это совершенно нарушило график, но судья еще мог, продлив заседание на час, закончить все дела во вторник. Напрасная надежда! В приступе добродушия, столь же редком, сколь и несвоевременном, Перкинс согласился на просьбу перенести рассмотрение последнего уголовного дела на утро среды, чтобы лучше его обсудить. Наступила среда, и Перкинс начал вожделенно возиться с пустячным делом, как кот с миской рыбы, в то время как сидевший в коридоре Петигрю корчился в муках, неотступно следя за стрелкой часов. Поскольку в процессе участвовали по шесть свидетелей с каждой стороны да еще невероятно основательный и медлительный оппонент, несчастный Петигрю понял, что рассмотрение его гражданского дела закончат не раньше чем в четверг днем, часа в три-четыре, что было чревато...
Во время ленча Петигрю серьезно обмозговал ситуацию и решил, что она призывает к героическим действиям. Его назначили защитником подсудимого, и, ознакомившись с фактами дела, он пришел к заключению, что ему придется повозиться. Но была слабая надежда - раньше он не рассматривал ее всерьез попытаться выиграть процесс по формальному вопросу, прежде чем будет вызван хоть один свидетель. Это была отчаянная игра. Обсуждение могло занять большую часть дня. Если он проиграет - или если Перкинс решит, чего от него вполне можно ожидать, отложить свое решение до того, как выслушает свидетелей,- генеральная репетиция оркестра будет неминуемо сорвана. Петигрю решил рискнуть и, как только представилась возможность, поднялся с места и с самым спокойным видом почтительно сообщил, что в деле не имеется доказательств вины его подзащитного, а потому он не видит смысла защищать его.
Петигрю понимал, что такой поворот дела никому не понравится. Судья, любезно согласившийся провести в суде еще один день, будет недоволен нарушением своих планов. У клиента Петигрю, как и у любого другого клиента, юридическая казуистика не вызовет ни малейшего доверия, тем более при его убежденности, что все факты говорят в его пользу. Естественно, его старшему адвокату также не понравится предпринятый Петигрю неожиданный ход, о котором во время подготовки к процессу и речи не заходило, к тому же в этом случае возникает серьезный вопрос, будут ли выданы средства на свидетелей, если дело будет решено до их вызова. Петигрю почти физически ощущал давление всех этих невыраженных эмоций, когда развивал свой последний аргумент, но в то же время с огромной радостью сознавал, что больше всех взволновался и расстроился его оппонент, полностью захваченный врасплох.
Подстегиваемый жестокой необходимостью, Петигрю обращался к присяжным с теплотой и серьезностью, совершенно для него несвойственными. Никогда еще закон не изворачивался с такой страстностью. Подходящие иллюстрации и аналогии сами слетали с его языка, идеально дополняя друг дружку; случаи, о которых он годами не вспоминал, самопроизвольно всплывали у него в памяти; в руки ему шло самое острое оружие, от язвительных шуток в адрес истца до глубоких прочувствованных слов, взывающих к основным принципам закона. Это было представление, обреченное на успех. Мистер Джастис Перкинс невольно очнулся от дремоты и начал внимать страстному оратору, в результате чего у него возник живейший интерес к делу. Когда наконец Петигрю опустился на стул, он взглянул поверх пенсне на истца и спросил:
- Вы имеете что-либо сказать, мистер Флэк?
И мистер Флэк, известный своим богатым красноречием, впервые за свою карьеру мало что имел сказать, а по делу так и вовсе ничего. Риск оправдался, игра была выиграна с блеском.
Уставший, но ликующий Петигрю к шести вечера вернулся домой.
- Ну, как ты справился со своим делом?- поинтересовалась Элеонор.
- Дорогая, это было великолепно! Я чувствовал себя подобно датскому мальчику, который одним пальчиком заткнул прорыв в плотине.
- Датскому мальчику?
- Не просто датскому мальчику, а знаменитому маленькому герою! Ты же должна знать эту историю. Понимаешь, плотина прорвалась и...
- Да знаю я эту историю, но какое она имеет отношение к разбирательству?
- Через минуту я объясню тебе, потому что чувствую себя совершенно без сил, и мне нужно выпить, прежде чем я смогу говорить.
- Надо было выпить прямо после заседания суда,- недовольно сказала Элеонор.- А сейчас тебе нельзя выпивать.
- Девочка моя, почему нет? У нас нет джина?
- Как ты мог понять по моему платью, мы собираемся в гости. И нужно идти сразу же, если мы не хотим опоздать.
- В гости? В самом деле? Куда? Ты ничего мне не говорила.
- Мистер Вентри,- терпеливо сказала Элеонор,- две недели назад пригласил нас на коктейль по случаю начала сезона. Придет весь оркестр. И сегодня утром за завтраком я напомнила тебе об этом.
- Верно, прости, я обо всем забыл. И мне стыдно, что я не сразу обратил внимание на твой новый туалет. Он прелесть. Замечательно подходит к шляпе.
- Этому туалету, как ты пышно выразился, скоро будет два года. А шляпа действительно новая. И не стоит так извиняться, тебя ведь мало интересует предстоящий концерт. Думаю, на твой взгляд, и наш оркестр вообще мог бы не существовать.
- Это,- с достоинством возразил ее супруг,- самая большая несправедливость, совершенная по отношению ко мне за всю мою жизнь, а я говорю как специалист. В качестве твоего наказания я намерен по дороге к Вентри перечислить все аргументы, которые я выдвинул Перкинсу сегодня днем, уделив особое почтение маленькому датскому мальчику и оркестру Маркгемптона.
К тому времени, как Петигрю и должным образом пристыженная Элеонор достигли дома Вентри, музыкальный зал, где устраивался прием, уже был заполнен представителями почти всех классов весьма пестрого общества Маркгемптона. Вентри любил смешивать своих гостей так же, как и напитки. Войдя в зал, супруги Петигрю увидели хозяина в дальнем конце помещения. Он беседовал с высокой красивой молодой женщиной, чье тонкое живое лицо, обрамленное пышными черными волосами, показалось Петигрю знакомым. Рядом с ней торчал долговязый рыжеволосый парень, которого он определенно не знал. Петигрю принадлежал к поколению, которое почитало своей обязанностью приветствовать хозяина приема даже в самой большой сутолоке. Таща Элеонор за собой, он бросился в толпу беспорядочно снующих приглашенных, большинство из которых принадлежало к приверженцам теории самоопределения гостей и не торопились покидать бар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21