А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Обут он был в изысканные башмаки с пряжками, а на голове носил щеголеватую шляпу с плюмажем. Ростом он был невелик; и если не принимать во внимание усы и эспаньолку, напоминал благодушного святого. Говорил он с нами, насколько я мог судить, со всей серьезностью, но приятная улыбка несколько смягчала бесцеремонность вмешательства.
Голиас улыбнулся ему в ответ.
— Слух у рыбок нежный, — согласился он, — чего не скажешь об их ртах.
Рыболов рад был возможности порассуждать. Он присел на берег.
— Сказать по правде, друг мой, у одних рыб жесткие рты, у других — нет. Рыбная ловля тем и хороша, что Творец позаботился о разнообразии. Так, например, у головлей, усачей, карпов и пескарей рты жесткие, будто кожа. А вот щука, окунь или форель срываются с крючка, если рыбак не имеет сноровки. Но если вы (а ваши слова допускают и такое толкование) намекаете на то, что крючок ранит рыбам рот, возражу вам: еще не от одной из них никто не слышал ни единой жалобы. Во имя избежания двусмысленностей, я могу допустить, что ваше предложение правдоподобно. Возможно, рыбы наделены ощущениями, но не менее возможно, что ощущениями наделены и деревья. Ведь не зря же считалось, что каждое дерево имеет душу — прекрасную дриаду, которая страдает и умирает вместе с ним. А ведь они не обладали красотою нимф, которые от любивших их богов породили племя героев и удильщиков. Не могли бы вы мне ответить на один вопрос?
— Да, но, пожалуй, не так обстоятельно.
— Не всякий предмет достоин пространной речи. — Удильщик снова улыбнулся. — Поклонники далеко не всякого увлечения обладают досугом, чтобы обсуждать свой предмет. Можно даже утверждать, что они не имеют способностей к рассуждению. В противном случае они все бы склонились к занятию рыбной ловлей. И это возвращает нас к моему вопросу. Отчего человек, наделенный, бесспорно, немалыми умственными талантами, предпочитает бегать, кричать, взрывать порох, загрязняя окружающую среду, проливать кровь и будоражить всю лесную округу, вместо того чтобы предаваться куда более утонченному способу охоты, находящемуся у него под боком?
— Чтобы подстрелить куропатку, вовсе не требуется ни бегать, ни кричать, — возразил Голиас, — и я не усматриваю ни малейшего несходства в наших пристрастиях.
— Почему же, милейший Охотник? Неужели вы не видите разницу между грабителем, который нападает на вас сзади и проламывает голову, чтобы отнять кошелек, и жуликом, которому удается выманить ваши денежки только в том случае, если он хитрее вас? Даже по духу охота не идет в сравнение с рыбной ловлей. Пуля, стрела, охотничья собака совершают насилие над своей жертвой. Рыбка же свободно выбирает, глотать ей крючок или нет. А ведь сделать крючок привлекательным — это тоже искусство.
— У вас интересная точка зрения, Рыболов, — согласился Голиас, — но ведь не стоит никакого труда поймать в Лонг Ривер бычка. Он хватает любую наживку.
— Бычка! — Удильщик был потрясен. — Да ни один уважающий себя рыболов не станет ими заниматься. Уверен, что даже шеф-повар Трималхиона не состряпает из бычков мало-мальски съедобное блюдо. Давайте оставим этот спор, и позвольте поймать мне для вас такую рыбу, вкус которой показался бы отменным даже самому заядлому удильщику. Я подстерегал здесь щуку, но у вас, наверное, нет необходимых специй, чтобы приготовить ее как должно. Но давайте проплывем вниз по реке еще немного, и я поймаю для вас окуня.
Его слова не оставили меня равнодушным.
— Я готов отправиться вместе с вами, мистер Рыболов, — заявил я. — Даже один, без Голиаса.
— Садитесь на плот, — пригласил Голиас, — поплывем вместе.
— Благодарю за любезность, — отвечал Рыболов. Он сошел с берега и забрался на палубу. Я положил его удочку в шалаш, чтобы Луций не наступил на нее, и мы отчалили. Стремнина оставалась в стороне. Из-за жары нам лень было орудовать шестами, и наш плот тихо плыл по мелководью. Но, как и мы, наш пассажир не торопился. У него оказалась при себе трубка, и он влился в нашу с Голиасом компанию.
— Этот плот пригоден только для рыбаков и прочих философов. И потому я склоняюсь к выводу, что вы тоже не чужды мудрости, — проговорил Рыболов. — И если у вас хватило рассудительности внять моему превосходному совету, я отважусь дать вам еще один.
— Какой именно? — спросил Голиас.
— Так как мы еще не скоро доберемся до берега, где я предполагаю рыбачить, не лучше ли будет занять себя пением песен?
— Но понравится ли это рыбкам с их нежным слухом? — вставил я. Рыболов рассмеялся.
— Я не Арион, чтобы зачаровывать рыб, но в моих песнях нет ничего оскорбительного. В них не содержится никаких непристойностей, ни прочих неподобающих материй, и потому их можно петь любому слушателю. Кто из вас начнет?
— Нет-нет. — Голиас плавным жестом указал на него рукой. — Вы наш гость, вам и начинать. Не возражаете?
— Отнюдь, — заверил его Рыболов. — После ловли рыбы первое удовольствие для меня — сочинять песни. Но петь об ужении рыбы — двойное удовольствие. Сейчас я вам спою именно такую песню.
Ловля рыбы — путь ко благу:
С чистою душой Окунать уду во влагу —
Есть ли путь другой?
Пробираться вдоль реки тропкой неприметной:
Ждут там щука и лосось в заводи заветной;
Леску ловко размотать и закинуть в воду —
Только так и стоит жить, возлюбив свободу.
Разум — быстрая протока:
Мысли, как форель,
В тень скрываются глубоко,
Огибая мель.
Не приманит их к себе, гибких и сверкающих,
Твой пустой крючок, коль наживки нет:
Лишь искусство рыбарей, дело свое знающих,
Вытащить поможет их на Божий свет.
— Да, теперь я вижу, что вы удите рыбу вполне глубокомысленно, — заметил Голиас. — И мне нравится, что вы вкладываете в песню всю душу. Я также спою о реке, об этой реке. Не обойду вниманием и рыбалку.
Вниз по течению один только брод,
Но его перейти нельзя.
Здесь подстерег Фердиада тот,
С кем были его друзья.
Окрасилась алой кровью вода —
Сама Морриган явилась сюда,
А река стремится на юг.
Зимой рыболова у бережка
Греет из фляжки глоток.
Броня ледяная прозрачна, крепка:
А ну-ка, еще рывок!
Корягу вытянет, но с трудом —
Сом подо льдом шевелит хвостом,
А река стремится на юг.
Зеркальная гладь недвижна, ясна;
Безмятежность со всех сторон.
Всадник промчался — взбурлила она,
Заискрилась — и снова в сон.
Ничто дремоты не возмутит —
Отраден простора широкого вид,
А река стремится на юг.
Дракону клад уберечь не дано.
Но вырвать богатство из женских рук
Вздумал родич, ныряя на дно,
Где затонул сундук.
Нырнул один, а за ним — другой:
Сомкнулись волны — тишь и покой…
А река стремится на юг.
— Замечательная песня, — зааплодировал Рыболов. — С рекой, безусловно, связано столько историй, которые полезно изучать в свободные от рыбалки месяцы. Однако, по счастью, таковых у меня не бывает. Теперь ваша очередь, — кивнул он мне.
— Я не знаю ни одной подходящей песни, — возразил я.
Рыболов взглянул на меня, как на школьника, не затвердившего урок.
— Если вы не можете остановить свой выбор на песнях других авторов, спойте свою. Я именно так всегда поступаю.
— Я не умею сочинять песен, — признался я, чувствуя свою несостоятельность. — Прошлой ночью пробовал, но…
— В самом деле пробовал? — Голиас с любопытством взглянул на меня. — О чем же была твоя песня?
— Да так, одни пустяки. — Я уже жалел, что проговорился. — Ночью, когда я дежурил, над рекой стояла луна. Река таинственно мерцала в ее лучах. Деревья — там, где они выступали из темноты, — казалось, тают в лунном свете. По воде бежали лунные дорожки; всюду лежали кружевные тени. Я слышал крылья ночных хищников и волчий вой в лесу… Но тишина казалась ненарушимой. От нечего делать мне вздумалось рассказать обо всем этом в стихах. Но дальше первой строчки не пошло.
— Но почему же? — допытывался Рыболов. — Сочинить стихотворение — все равно что связать крылатую мошку. При наличии подходящего материала — а он у вас имелся — дело всего лишь за сноровкой. Хотя, конечно, без прилежания не обойтись.
— Только и всего? — Я почувствовал, что начинаю раздражаться. — Да я почти пять часов бился! «Река была…» — вот и все, что я сумел из себя выжать. Но какой, какой она была? Черт его знает!
Голиас задумчиво смотрел на меня.
— В свое время мы об этом узнаем, — сказал он наконец.
Я не стал ему отвечать, так как не понял, что он имеет в виду.
Мы отлично провели время, и старик Рыболов на деле доказал нам, что не хвастался своим искусством управляться с удочкой. Ночью, на плоту, мы испекли на угольях обещанного им окуня. Сроду не пробовал ничего вкуснее.
19. Зеленый Рыцарь
Единственное, что нас огорчало, это Джонс. Мало-помалу мы привыкли воспринимать его положение как должное. О человеке судишь не по обличию. Человеческая сущность неизменна. Задатки могут быть разными — важно твое поведение. А Луций вел себя как осел. Вот мы и стали относиться к нему как к ослу. Он не владел человеческой речью, и постепенно мы перестали обращаться к нему с вопросами. Луций, со своей стороны, понимал разделявшую нас пропасть, хотя мы над этим мало задумывались. Помимо совместных трапез, он при всякой возможности старался держаться от нас подальше.
И все же, несмотря ни на что, мы с Голиасом были счастливы.
— Даже и думать не хочется, что придется оставить плот, — сказал я ему через несколько дней после встречи с Рыболовом. Мы отдыхали после ужина, попыхивая трубками. — Говоришь, завтра мы доплывем до дороги, ведущей к Оракулу?
— По моим подсчетам, примерно в полдень. — Голиас выпустил облачко дыма. — Вернее сказать, это не дорога, а заброшенный тракт, ведущий в глубь страны от заброшенной пристани. Так что придется нам смотреть в оба.
— А как мы вернемся назад? Голиас пожал плечами.
— Там видно будет. Об этом рано пока беспокоиться. От реки до Оракула идти да идти. И Варлокские горы нелегко одолеть.
— Но ведь нам не придется карабкаться на хребты, — заметил я, — если там пролегает дорога.
— В той части Броселианского леса трудность подъема — далеко не самое опасное.
Чуть позже Голиас уснул, а я остался следить за топляками и песчаными отмелями. Вдруг прямо перед нами я увидел судно.
Речная акустика капризна. Иной раз очень тихие звуки разносятся на громадное расстояние, но порой вы не услышите грома за ближайшим поворотом. Вот почему я не услышал, что неподалеку пароход. Он возник неожиданно, разорвав тишину, извергая с дымом искры и светясь, как субботний вечер в городе.
Речное русло было достаточно широко, чтобы разминуться, но меня беспокоила наша беспомощность. Можно было попробовать оттолкнуться шестом, чтобы быть подальше от парохода. Но течение нас могло вынести еще ближе к нему. В конце концов я возложил все надежды на лоцмана. Заметив плот, он сумеет нас обойти.
Я хотел разбудить Голиаса, но раздумал. Глупо будить человека только ради того, чтобы показать ему пароход. И к тому же он бы понял, что я нуждаюсь в его моральной поддержке. А вот этого-то мне и не хотелось. Даже когда пароход устремился прямо на нас, я молчал. Понятно, что судно следует своим курсом. И только в самую последнюю минуту я заорал:
— Вы, сукины дети! Куда, к черту, ломите? Своим криком я разбудил Голиаса.
— Скорей! На помощь! — вопил я, пытаясь оттолкнуться от дна шестом. Однако Голиас бросился на противоположный конец плота, где в ужасе мотал головой Луций.
— Поздно! — рявкнул Голиас. — Прыгай! Он тут же схватил Джонса за задние ноги и столкнул в воду. Наверняка он спрыгнул вслед за ним и сам — смотреть было уже некогда. Пароход неотвратимо надвигался прямо на нас. К счастью, речные суда неглубоко сидят в воде. Я не мастер подводного плавания, но тут я превзошел самого себя. Между лопастями парохода и речным дном оказалось достаточно пространства. Когда я вынырнул, пароход был уже далеко. Я поплыл, во все горло окликая Голиаса. Он не отзывался. Течением меня стремительно относило от места происшествия.
Устав кричать, я поплыл к западному берегу. Мне пришлось проплыть милю или две, прежде чем я смог выбраться на незаболоченную почву. Я промок, озяб и устал, но не это смущало меня. Я предполагал, что мои друзья тоже поплывут в том же направлении. Но не потерял ли Голиас Джонса? Я не был уверен, умеют ли ослы плавать. И если Голиас и Луций все же спаслись, то где именно они вышли на берег?
Рассвело, и я отправился на разведку. Трудно было продираться голышом сквозь спутанную растительность. Но я упорно шел вперед, делая небольшие передышки. Около полудня я набрел на наш поврежденный плот. Он сидел на песчаной отмели неподалеку от берега. Я обрадовался возможности позавтракать, но чувство одиночества было непереносимо. В странствиях тяжело одному и тепло очага, — будь то хижина или просто шалаш на плоту, — отрадно разделить с другом. На следующее утро мне уже хотелось выть от тоски. Я решил, что больше ждать не стоит.
Я уверился, что Голиас сюда уже не придет. Чтобы увидеться с ним, нужно было идти к Оракулу. Вытащив плот на берег, я оделся, запасся едой и заткнул за пояс нож Голиаса. Свою модную, белую с плюмажем шляпу я швырнул в реку.
Разумнее всего было бы, вероятно, побрести вниз по течению реки. Тогда бы я вышел на старую дорогу, о которой упоминал Голиас. Но мне не хотелось продираться сквозь густые заросли, увязая в болоте. Я с содроганием думал об удушливых испарениях и змеях. Выбравшись из поймы, я стал подниматься вверх по берегу. Вскоре долина осталась позади, а потом местность стала холмистой.
На следующий же день я столкнулся с трудностями, которые легко мог бы предотвратить. Однако мысль о них почему-то не приходила мне в голову. Поднявшись над холмами к подножию Варлоков, я обнаружил, что в этих краях уже наступила осень. Чем выше я взбирался, тем становилось холодней. Когда я останавливался передохнуть, холод пробирал меня до костей. Лес выглядел уныло. Здесь в основном росли дубы. Листья все еще трепетали на ветру, но мелкие ветви были обнажены. Солнце проглядывало сквозь тройную толщу облаков, однако вскоре стал накрапывать дождь. Для отдыха необходима была крыша над головой, и я совершенно выбился из сил. Шел я быстро, но все никак не мог согреться.
Уже стемнело, когда я добрался до первого спуска. Гребень горы защищал меня от ветра, и я стал быстро спускаться вниз. Надо было перебираться с уступа на уступ, но вдоль ручья тянулась оленья тропа. По ней-то я и шел. Черная ледяная вода потока плескалась, спадая со ступени на ступень.
Торопиться меня заставил открывшийся передо мной пейзаж. Дом в поле выглядит одиноко, но еще более заброшенной кажется вырубка в лесу. Ее обрамляли чахлые деревья, а за ними громоздились скалы, похожие на бородавки. Их вершины скрывали густые облака, бегущие, как темный, холодный ток воды.
Я перебрался через поток, который излучиной уходил налево и низвергался на покрытую валунами площадку. За водопадом от площадки поднимался травянистый холм. Неплохое место для привала, подумалось мне. Хотя я не собирался здесь останавливаться, но все же приблизился к холму.
И вдруг я увидел входное отверстие. Исследуя холм, я заметил в нем грубо сработанный дверной проем. Я позвал, но хозяева не откликались. И тогда, хотя и с опаской, я вошел внутрь.
Порывы ветра сюда уже не долетали. Глаза мои привыкли к полумраку, и я заметил здесь еще множество достоинств. Слабый свет, лившийся из нескольких отверстий в потолке, освещал остывший уже очаг. Когда я окоченевшими пальцами, не привыкшими к обращению с кремнем и кресалом, разжег в нем пламя, мне открылись новые чудеса. В дальнем углу находилось благоухающее ложе; покрывалом служила медвежья шкура. Я обнаружил кухонные принадлежности и небольшой запас пищи, включая кусок окорока, свисающий с потолка, и бутылку вина. К моему удивлению, в пещере был и алтарь. Пламя свечей, соединяясь с блеском очага, добавляло света. Над алтарем была доска с надписью: «Путник, добро пожаловать в Уединенный Приют».
Я расслабился. Кто бы ни был хозяином этой пещеры, но он спас мне жизнь. Через часок-другой тепло разлилось по моим жилам. А ветер становился все сильней, и, когда я вышел к ручью за водой, пошел снег.
Продрогший и усталый, я лег сразу же после того, как поел. Наутро я не торопился вставать, но тусклый свет унылого дня просочился в чудесную пещеру. Снега было немного: вершины скал и площадка перед пещерой не были запорошены. И потому человек, поджидавший меня у входа, не оставил за собою следов. Я не знал, откуда он взялся.
— Мне показалось, я заметил дымок, — сказал он, — хотя в лесу довольно сумрачно.
— Да, конечно, — подтвердил я. Я старался быть вежливым, хотя не испытывал особой склонности к разговору. Я огляделся: все предметы сохраняли свои цвета, но незнакомец был ярко-зеленый. Я имею в виду не только его одежду, которая, разумеется, была зеленой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42